Публикация в журнале «Новая и новейшая история» статьи Ю. А. Горькова «Готовил ли Сталин упреждающий удар против Гитлера в 1941 г.»1, а в журнале «Отечественная история» — статьи М. И. Мельтюхова «Споры вокруг 1941 года: опыт критического осмысления одной дискуссии»2 может, по нашему мнению, дать ощутимый импульс в изучении событий кануна и начала Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. С того времени прошло уже более полувека, однако многое до сих пор остается неизвестным, некоторые сюжеты, проблемы и вовсе не затрагивались. Так, до последнего времени трудно было даже представить, что в открытой печати кто-то из историков в нашей стране поставит вопрос в такой плоскости: а не готовился ли СССР сам напасть на Германию? Попытка поставить такой вопрос дорого обошлась бы любому автору или участнику устной дискуссии. И вряд ли стоит удивляться тому, что утверждение В. Суворова, автора ставшей широко известной у нас книги «Ледокол»3, о подготовке Советским Союзом нападения на Германию в 1941 г. встретило столь решительный отпор в публикациях отечественных историков: сама мысль об этом в свете трагических для СССР событий начала войны представляется кощунственной.

Однако мы полностью разделяем мнение редакции журнала «Отечественная история», предпосланное статье М. И. Мельтюхова: «Подвиг народа в войне был и навсегда останется символом нашей патриотической гордости, но деяния вождей, полководцев, офицеров и солдат должны стать предметом научного исследования, свободного от каких-либо соображений, кроме поиска истины»4.

Верно замечено и показано многими авторами, что книга В. Суворова изобилует спорными, слабыми и совершенно неубедительными положениями5. Ее броский подзаголовок — «Кто начал Вторую мировую войну?» — делает полемику с автором книги изначально бессмысленной, поскольку виновник развязывания этой войны — фашистская Германия — давно назван и неизвестен разве что только В. Суворову. Но принципиальное значение имеют не слабые места книги, а авторская концепция о подготовке Советским Союзом нападения на Германию в 1941 г.

Подступы к этой проблеме, занимающей центральное место в книге В. Суворова и в статьях Ю. А. Горькова и М. И. Мельтюхова, длительное время были надежно перекрыты баррикадами из постулатов официальной пропаганды и истории, согласно которым СССР готовился только к обороне, а то, что после такой усиленной подготовки Красная Армия в начальный период войны потерпела катастрофическое поражение, объяснялось просчетами Сталина, внезапностью нападения противника, его превосходством в силах и средствах, а также рядом других причин. Поэтому дружную критику основной концепции книги В. Суворова можно, как наш кажется, объяснить не только «классовой позицией» критиков или их отношением (вполне понятным и объяснимым) к личности самого В. Суворова, но и неисследованностью поставленной им проблемы, закрытостью многих документов, которые могли бы приподнять завесу над тайной подготовки СССР к возможной войне с Германией в 1941 г.

К числу таких документов относились и материалы двух крупных оперативно-стратегических игр на картах с высшим командным составом Красной Армии, состоявшихся в Генеральном штабе РККА за полгода до войны. До недавнего времени почти никакой информации о них в открытой печати не встречалось. Даже многотомная «История Второй мировой войны. 1939–1945» ограничилась лишь констатацией факта, что «под руководством наркома обороны была проведена большая стратегическая игра, разбор которой состоялся в Кремле в присутствии И. В. Сталина и других членов Политбюро ЦК ВКП(б)»6. В этом бы не было ничего необычного (мало ли военных игр проводилось и до, и после января 1941 г., материалы которых, хранящиеся в архивах, не привлекли общественного интереса), если бы не одно чрезвычайно важное обстоятельство: в тех редких случаях, когда возникал разговор об оперативно-стратегических играх января 1941 г., почти все сказанное о них мемуаристами и историками было «вмонтировано» в систему доказательств оборонительного характера подготовки страны и армии к возможной войне, всячески подчеркивалась практическая значимость этих игр для проверки планов Генерального штаба на случай войны.

Так, в интервью от 20 августа 1965 г. (оно опубликовано лишь в 1992 г.) Маршал Советского Союза А. М. Василевский, стоявший у истоков планирования игр, отмечал: «В январе 1941 г., когда близость войны уже чувствовалась вполне отчетливо, основные моменты оперативного плана были проверены на стратегической военной игре с участием высшего командного состава вооруженных сил»7. Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, исполнявший в играх ключевые роли, утверждал то же самое: «Военно-стратегическая игра в основном преследовала цель проверить реальность и целесообразность основных положений плана прикрытия и действий войск в начальный период войны»8. Опираясь на такие авторитетные свидетельства, аналогичным образом трактовали цель игр и другие авторы. Маршал Советского Союза М. В. Захаров (впервые опубликовавший сведения об участниках, обстановке и замыслах операций сторон в играх) подчеркивал, что игры проводились для «отработки некоторых вопросов, связанных с действиями войск в начальный период войны»9. Отдельные авторы даже обрисовали общую канву событий в играх, правда, почти у каждого из них отличающуюся немаловажными деталями.

М. В. Захаров, например, констатировал, что «западным» в первой игре «удалось создать крупную группировку на своем левом фланге для нанесения удара в направлении Рига — Двинск, удачно решить эту задачу и выиграть операцию»10. Военный историк В. А. Анфилов иначе описывает эти же события: в его версии, по замыслу игры восточная сторона должна была «упорной обороной в укрепленных районах отразить наступление «западных» севернее Припяти и создать условия для перехода в решительное наступление. Однако, вопреки замыслу, «западные», нанеся три мощных удара по сходящимся направлениям, прорвали укрепленные районы, «разгромили» гродненскую и белостокскую группировки «восточных» и вышли в район Лиды»11. В книге Н. Н. Яковлева о Г. К. Жукове (из серии «Жизнь замечательных людей») эта версия повторяется: «Проигрывался начальный период войны. За «западных» (немцы) играл Жуков. По плану игры предполагалось убедительно показать — «восточные» смогут отразить наступление «западных» севернее Припяти, а затем перейти в решительное наступление. Получилось иное — «западные» тремя мощными ударами прорвали укрепленные районы «восточных», «разгромили» их силы и вырвались в район Лиды»12. Оригинальную интерпретацию игр в своей книге о Г. К. Жукове изложил В. В. Карпов13, но она тоже оказалась настолько далекой от истины, что нет смысла приводить соответствующие цитаты. Отметим только, что, по В. В. Карпову, во второй игре «Жуков командовал «западной» стороной, а Павлов — «восточной»14, между тем все было строго наоборот и то, за что В. В.Карпов похвалил Г. К. Жукова15, просто не имело места в этой игре.

Однако наиболее распространенной и привлекательной стала версия К. Симонова, который, вспоминая о своих беседах с Г. К. Жуковым, привел такие слова маршала: «...я, командуя «синими», развил операцию именно на тех направлениях, на которых потом развивали операции немцы. Наносил свои главные удары там, где они их потом наносили. Группировки сложились примерно так, как лотом они сложились во время войны. Конфигурация наших границ, местность, обстановка — все это подсказывало мне именно такие решения, которые они потом подсказали и немцам. Игра длилась около 8 суток. Руководство игрой искусственно замедляло темп продвижения «синих», придерживало его. Но «синие» на восьмые сутки продвинулись до района Барановичей...»16. Впервые такое утверждение было приведено М. Бабак и И. Ицковым в 1986 г. в «Огоньке»17, затем оно повторено в публикации «Военно-исторического журнала»18, в книге «Маршал Жуков. Каким мы его помним»19, Д. А. Волкогоновым в его известной книге о Сталине20, в статье «Новой и новейшей истории»21 и даже обыграно в одном из кинофильмов о начале войны, где Г. К. Жуков по ходу разговора укоряет командующего Западным фронтом Д. Г. Павлова за то, что тот не сделал никаких выводов из оперативно-стратегической игры, в которой-де Г. К. Жуков показал Д. Г. Павлову, как его будут бить немцы в случае войны.

Между прочим, такое подчеркивание (очевидно, из самых лучших побуждений) столь точного предвидения Г. К. Жуковым, как и на каких направлениях будут действовать немцы при нападении на СССР, ничего не добавляет к действительным заслугам маршала, а, наоборот, свидетельствует не в его пользу, поскольку невольно приводит к мысли, что назначенный сразу после игр начальником Генерального штаба Красной Армии Г. К. Жуков за оставшееся до войны время не сделал ничего, чтобы, исходя из опыта игр, внести коррективы в группировку войск Западного Особого военного округа и избежать неблагоприятного развития событий здесь в случае войны. Как бы то ни было, это зафиксированное К. Симоновым свидетельство Г. К. Жукова об оборонительном характере действий «восточных» в играх могло бы служить одним из весомых аргументов для опровержения версии В. Суворова о подготовке СССР к нападению на Германию в 1941 г., если бы не обилие сомнительных высказываний, авторство на которые писатель закрепил за Г. К. Жуковым: игра якобы состоялась в декабре 1940 г., (на самом деле — в январе 1941 г.), что Д. Г. Павлов в игре командовал Западным фронтом (на самом деле — Северо-Западным), что на Юго-Западном фронте (который в первой игре даже не обозначался) Д. Г. Павлову «подыгрывал» Г. М. Штерн (являвшийся в действительности подчиненным самого Г. К. Жукова в игре: он командовал 8-й армией «западных», оборонявшейся на кенигсбергском направлении), что основной доклад на разборе игр в Кремле делал Г. К. Жуков (в действительности итоги игр подвел К. А. Мерецков) и т. д.22 Поневоле приходится думать, что здесь мы имеем иллюстрацию того, о чем пишет известный историк Н. Г. Павленко, анализируя указанные записи бесед с Г. К. Жуковым: «К сожалению, при записи мыслей и высказываний полководца был допущен ряд неточностей и сомнительных суждений, которые оказались во «Фрагментах» (имеется в виду публикация в «Огоньке». — П. Б.), а затем и в публикациях «Военно-исторического журнала»23. Сам Г. К. Жуков в своих мемуарах подобных утверждений не приводит, ограничившись в описании первой игры двумя фразами: «Игра изобиловала драматическими моментами для восточной стороны. Они оказались во многом схожими с теми, которые возникли после 22 июня 1941 года, когда на Советский Союз напала фашистская Германия...»24. Из этих фраз даже при очень большом желании трудно прийти к заключению, которое сделали авторы «Огонька», ориентируясь на записи К. Симонова: «...как ни трагически это звучит, синие стрелы на карте Жукова, нанесенные им в дни «игры», совпали с тремя главными направлениями ударов, которые были обрушены на нас на рассвете 22 июня...»25. Единственное, в чем воспоминания Г. К. Жукова и записи К. Симонова одинаковы, — утверждение, что в игре превосходство в силах и средствах, особенно в танках и авиации, отдавалось «западным»26. Но самое главное сомнение в отношении всех перечисленных версий игр состояло в другом. Известно, что через полгода после игр советские войска именно в начальный период войны потерпели катастрофическое поражение. И это обстоятельство совершенно не вяжется с вышеприведенными утверждениями, что в играх проверялся план прикрытия западных рубежей страны и рассматривались действия войск в начальный период войны. В самом деле: не мог же в играх прорабатываться именно тот вариант действий Красной Армии, который осуществился в начале войны, ибо потерпеть столь жестокое поражение можно было бы и без всяких предварительных игр. Трудно также допустить, что, несмотря на неудачу «восточных», в оперативный план не было внесено никаких изменений, а это и привело 22 июня к повторению результата игр. Оставалось только предположить, что в играх рассматривались какие-то другие варианты действий Красной Армии в начале войны, с иными результатами. Нельзя было оставить без внимания и такой факт: М. И. Казаков, который тоже был участником игр (в первой игре он командовал конно-механизированной армией «восточных»), в своих мемуарах утверждает, что превосходство в силах и средствах изначально отдавалось «восточным», которых он к тому же почему-то называет «наступающей стороной»27. А это, согласимся, в корне противоречит вышеприведенным утверждениям других авторов и «работает» на версию В. Суворова.

Снятие с материалов игр грифа «совершенно секретно» позволило восстановить общую картину замысла, хода и итогов игр28, первая из которых состоялась 2–6 января 1941 г. и проводилась на северо-западном направлении, а вторая — 8–11 января на юго-западном направлении. Эти игры действительно были необычными по уровню и масштабу. К ним привлекалось все высшее военное руководство: нарком обороны СССР Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко (он руководил играми) и начальник Генерального штаба РККА генерал армии К. А. Мерецков, их заместители, генерал-инспекторы родов войск, командующие войсками и начальники штабов военных округов, командующие армиями и другие командиры и начальники высшего звена. Игры охватывали территорию СССР, примыкающую к его границе на западе от Балтийского до Черного морей, а также территории сопредельных стран от Германии до Румынии. Со стороны «восточных» (под которыми подразумевался СССР), как и со стороны «западных» (Германия) и их союзников, действовали фронтовые и армейские объединения, крупные формирования танковых войск и кавалерии, выполнявшие свои задачи в соответствии с рекомендациями декабрьского (1940 г.) совещания высшего командного состава РККА и с учетом опыта операций Второй мировой войны. Размах игр не уступал, а по некоторым показателям и превосходил размах операций в Западной Европе в 1939–1940 гг.: в первой игре в полосе 660 км с обеих сторон были введены в действие 92 стрелковые (пехотные) дивизии, 4 кавалерийские, 6 механизированных и 12 танковых дивизий, 26 танковых и механизированных бригад, свыше 17,8 тыс. орудий и минометов, более 12,3 тыс. танков, около 9 тыс. самолетов; во второй игре в полосе около 1500 км в операциях участвовали 181 стрелковая (пехотная) дивизия, 10 кавалерийских, 7 механизированных и 15 танковых дивизий, 22 танковые и механизированные бригады, около 29 тыс. орудий и минометов, свыше 12,1 тыс. танков, более 10,2 тыс. самолетов29.

В первой игре Северо-Западный фронт «восточных» возглавлял командующий войсками Западного Особого военного округа генерал-полковник танковых войск Д. Г. Павлов, а противостоявший ему Северо-Восточный фронт «западных» — командующий войсками Киевского Особого военного округа генерал армии Г. К. Жуков. Во второй игре их поменяли сторонами: Юго-Западным фронтом «восточных» командовал Г. К. Жуков, с противоположной стороны Юго-Восточным фронтом — Д. Г. Павлов, а Южным — командующий войсками Прибалтийского Особого военного округа генерал-лейтенант Ф. И. Кузнецов.

Что же выяснилось в результате анализа документов игр?

Прежде всего то, что разработчики сценария игр из Генерального штаба, как оказалось, не намного ошиблись с датой возможного начала войны: согласно заданиям на игры, «западные» совместно с их союзниками, не завершив развертывания, осуществили нападение на «восточных» 15 июля 1941 г.30 Это — исключительно важный факт для дискуссии о событиях 1941 г.: даже в надежно укрытых от постороннего взгляда документах игр «восточные» (т. е. СССР) рассматривались не как нападающая сторона, а как объект агрессии западных соседей. Таким образом, за полгода до 22 июня вопрос о нападении на Германию не прорабатывался, поскольку и не ставился. М. И. Мельтюхов считает, что решение о войне с Германией и план такой войны были приняты 14 октября 1940 г.31 Но в «Соображениях об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы», которые имеет в виду М. И. Мельтюхов, рассматривались все возможные противники СССР как на Западе, так и на Востоке. И хотя основным, наиболее сильным противником считалась Германия, документ не содержит даже намека на то, что СССР может развязать войну против нее. В случае же нападения Германии в «Соображениях...» в качестве первоочередной задачи значилось: «1. Активной обороной прочно прикрывать наши границы в период сосредоточения войск»32.

Совершенно иначе рассматривалось начало войны с СССР в Германии. Генеральный штаб сухопутных войск вермахта 29 ноября — 7 декабря 1940 г. (т. е. на месяц раньше, чем это сделали советские военачальники) тоже провел военную игру на картах под руководством первого обер-квартирмейстера (начальника оперативного управления) генерал-майора Ф. Паулюса. Но в этой игре проверялась реальность уже сложившихся наметок по плану агрессии против СССР: 29 ноября разыгрывалось вторжение германских войск в приграничную полосу СССР и сражение в ней, проводилось «обсуждение оперативных возможностей после достижения первой оперативной цели»33. 3 декабря отрабатывались действия германских войск при их наступлении до рубежа Минск, Киев, а 7 декабря разыгрывались возможные варианты действий за этим рубежом34. По итогам каждого этапа игры уточнялись группировка германских войск, распределение сил по направлениям, оперативные задачи объединений и другие вопросы. Результаты игры были обсуждены с командующими группами армий и учтены в оперативных документах по плану «Барбаросса», утвержденному Гитлером 18 декабря 1940 г.

Таким образом, в играх были четко обозначены намерения сторон: вермахт собирался нападать, Красная Армия планировала отразить нападение и затем перейти в наступление. Однако, если германский генералитет рассматривал действия своих войск после нападения шаг за шагом, то в играх, проведенных Генеральным штабом РККА, никаких задач, связанных с действиями «восточных» по отражению агрессии, не решалось, поскольку именно начальный период войны полностью исключался из розыгрыша. О нем скороговоркой было сказано в заданиях на игры как об этапе, им предшествовавшем. Так, по заданию на первую игру «западные», осуществив 15 июля 1941 г. нападение на «восточных», к 23–25 июля продвинулись по территории Белоруссии и Литвы на 70–120 км на восток от границы, достигнув рубежа Осовец, Скидель, Лида, Каунас, Шяуляй. Однако в результате ответных ударов «восточных» к 1 августа «западные» были отброшены в исходное положение, к границе. С этого положения и начиналась собственно первая игра35. По заданию на вторую игру, Юго-Восточный фронт «западных» и их союзников начал боевые действия 1 августа 1941 г. против львовско-тернопольской группировки «восточных» и вторгся на территорию Украины на глубину 50–70 км, однако на рубеже Львов, Ковель был встречен сильным контрударом Юго-Западного фронта «восточных» и, потеряв до 20 пехотных дивизий, к исходу 8 августа отошел на заранее подготовленный рубеж. При этом Юго-Западный фронт не только отбросил противника к границе, но и перенес военные действия западнее ее на глубину 90–120 км, достигнув армиями правого крыла фронта рек Висла и Дунаец, Только Южный фронт «южных» начинал игру с захваченной им небольшой части территории Молдавии и Украины36.

Подчеркнем: в том, что именно так, согласно исходной обстановке для игр, сложился начальный период войны, нет никакой заслуги ни Г. К. Жукова, ни Д. Г. Павлова, ни Ф. И. Кузнецова как командующих фронтами. За них эту задачу решили работники Оперативного управления Генерального штаба, составлявшие задания на игры. А вот каким же образом «восточным» удалось так быстро и результативно отразить нападение — об этом в заданиях не говорилось ничего. Вопреки приведенным выше утверждениям военных деятелей и историков, в играх не было даже попытки рассмотреть действия «восточных» (т. е. Красной Армии) в случае нападения реального противника, хотя возможность разыграть эту ситуацию (оказавшаяся, к сожалению, последней) представлялась. Ее реализация была бы весьма своевременной и полезной, особенно в условиях, когда, по приведенному выше свидетельству А. М. Василевского, «близость войны уже чувствовалась вполне отчетливо».

Следовательно, каким бы ни был на то время план прикрытия государственных границ — хорошим или плохим, для игр это не имело ровно никакого значения: план этот в соответствии с исходной обстановкой для игр был успешно выполнен, причем в считанные дни. Очевидно, такой исход начального периода войны считался разработчиками игр (т. е. Генеральным штабом) само собой разумеющимся, тем более в условиях, когда общее превосходство в силах и средствах, особенно в танках и авиации, было на стороне «восточных». Так, по условиям первой игры Северо-Западный фронт «восточных» (Д. Г. Павлов) имел превосходство над Северо-Восточным фронтом «западных» (Г. К. Жуков) по всем показателям (кроме противотанковых орудий), причем по танкам это превосходство выражалось соотношением 2,5 : 1, а по самолетам — 1,7 : 137. И во второй игре Юго-Западный фронт «восточных» (Г. К. Жуков) превосходил вместе взятые Юго-Восточный (Д. Г. Павлов) и Южный (Ф. И. Кузнецов) фронты противника по количеству танков (3 : 1) и самолетов (1,3 : 1), а по общему количеству соединений и артиллерии соотношение сил было примерно равным38. Следовательно, Г. К. Жуков в своих воспоминаниях ошибся, утверждая, что превосходство в силах и средствах, особенно в танках и авиации, имела западная сторона.

И, наконец, еще одна немаловажная особенность игр: «восточные» отрабатывали в основном только наступательные задачи. В первой игре по теме «Наступательная операция фронта с прорывом УР» «восточные» (Д. Г. Павлов) выполняли задачу разгромить «западных» в Восточной Пруссии и к 3 сентября 1941 г. выйти на р. Висла от Влоцлавек до устья39; «западные» (Г. К. Жуков) в течение почти всей игры были обороняющейся стороной. И во второй игре «восточные» (Г. К. Жуков) отрабатывали в основном вопросы наступления на юго-западном направлении; оборонительные задачи, как уже отмечалось, им пришлось решать главным образом на флангах, причем на правом крыле Юго-Западного фронта оборона велась уже глубоко на территории Польши (район Бяла Подляска, Любартув, Демблин), а на левом крыле — на небольшой части территории Украины и Молдавии (район Черновицы, Городок, Могилев-Подольский, Костешти), где противнику по исходной обстановке давался временный «успех».

Итак, оказывается, прав был М. И. Казаков, охарактеризовавший «восточных» как наступающую сторону в играх. Но в таком случае уместен вопрос: если в них отрабатывались для «восточных» наступательные задачи, то имели ли они отношение к оперативным планам Генерального штаба на случай войны на Западе? Ответ на этот вопрос, по нашему мнению, однозначен: да, имели.

Во-первых, созданные в играх группировки войск сторон соответствовали утвердившимся осенью 1940 г. взглядам советского военного руководства, изложенным в уже упомянутых «Соображениях...» от 18 сентября 1940 г. В этом документе в качестве основного рассматривался вариант сосредоточения Германией ее главных сил (110–120 пехотных дивизий, основной массы танков и самолетов) на юге, в районе Седлец, Люблин, «для нанесения главного удара в общем направлении на Киев» с целью захвата Украины; из Восточной Пруссии ожидался вспомогательный удар силами 50–60 дивизий40. Именно эта ситуация была создана в играх: до 60 пехотных дивизий «западных» предприняли 15 июля 1941 г. наступление севернее Бреста (первая игра) «в интересах главной операции», которая началась несколько позже (1–2 августа) к югу от Бреста, где действовали главные силы «западных» — до 120 пехотных дивизий, а вместе с союзниками — до 150 пехотных дивизий41 (вторая игра).

Что касается группировки советских войск на Западе, то в «Соображенииях...» намечалось развернуть здесь три фронта: Северо-Западный, Западный и Юго-Западный; для ведения операций на Западе назначалось 149 стрелковых и мотострелковых дивизия, 16 танковых и 10 кавалерийских дивизий, 15 танковых бригад, 159 авиаполков, причем главные силы должны были быть развернутыми южнее Полесья42. В играх на стороне «восточных» действовали те же фронты (правда, несколько иного, чем в «Соображениях...», состава) почти с тем же общим количеством дивизий (182), но с б?льшим процентом соединений и частей танковых войск и ВВС, с б?льшим числом танков и самолетов; этим учитывалась тенденция увеличения доли этих средств вооруженной борьбы в составе Красной Армии.

Во-вторых, в каждой из оперативно-стратегических игр прорабатывались наступательные задачи по каждому из вариантов стратегического развертывания Красной Армии, указанному в «Соображениях...». При развертывании Красной Армии по основному варианту, т. е. ее главные силы сосредоточены к югу от Бреста, в «Соображениях...» намечалось «мощным ударом в направлениях Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав) в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне»43. Конкретно перед Юго-Западным фронтом ставилась задача: «прочно прикрывая границы Бессарабии и Северной Буковины, по сосредоточении войск во взаимодействии с 4-й армией Западного фронта нанести решительное поражение люблин-сандомирской группировке противника и выйти на Вислу. В дальнейшем нанести удар в направлениях на Келъце, Петркув и выйти на р. Пилица и верхнее течение р. Одер»44. Эти задачи и составили содержание второй игры. Первая их часть (выход на р. Висла), как уже отмечалось, по исходной обстановке считалась успешно решенной. Дальнейшая задача отрабатывалась в ходе игры: в соответствии с директивой Ставки «восточных» Юго-Западный фронт (Г. К. Жуков) должен был, прочно удерживая рубеж р. Висла, овладеть районом Краков, Мысленице, а затем к 16 сентября 1941 г. выйти на рубеж Краков, Будапешт, Тимишоара, Крайова45. В игре наступление Юго-Западного фронта на направлении главного удара достигло рубежа Краков, Катовице, Новы Тарг, Попрад, Прешов, Кошице, Ужгород, а последующие удары намечались из района Краков, Катовице на Ченстохова (южнее Петркув) и из района Ньиредь-хаза, Кишварда, Матесалька — на Будапешт46.

При развертывании главных сил Красной Армии к северу от Бреста их задача в «Соображениях...» определялась так: «нанести поражение главным силам германской армии в пределах Восточной Пруссии и овладеть последней»47. Именно эта задача и была поставлена перед Д. Г. Павловым в первой игре. Необходимо заметить, что при ее выполнении он не выглядел столь беспомощным и легкомысленным, каким его иногда изображают. Так, в статье П. А. Пальчикова и А. А. Гончарова «Что произошло с командующим Западным фронтом генералом Д. Г. Павловым в 1941 г.?» утверждается, что немцы «учли уроки той командно-штабной игры», в которой Д. Г. Павлов делал «довольно робкие ответные шаги» и которую проиграл «с улыбкой»48. Но для немцев результаты этой игры в плане подготовки к нападению на СССР были бесполезны, поскольку, как отмечалось выше, немцы еще в ноябре-декабре 1940 г. определились, где и какие удары они будут наносить. Характеристика же Д. Г. Павлову дается, наверное, уже с учетом того, как развивались события в начале Великой Отечественной войны, и исходя из получившей широкое распространение версии, согласно которой и в игре Д. Г. Павлов оборонялся столь же неудачно, как и во время войны. Но Д. Г. Павлов в игре был, повторим, не оборонявшейся, а наступавшей стороной, причем наступавшей небезуспешно. Игра и началась с того, что возглавляемый Д. Г. Павловым Северо-Западный фронт «восточных» 1 августа 1941 г. перешел в наступление и в ход» первых операций до 7 августа правым крылом форсировал р. Неман, выйдя на подступы к Инстербургу (ныне Черняховск), в центре — окружил в сувалкском выступе группировку 9-й армии Северо-Восточного фронта «западных» (Г. К. Жуков) и вышел на рубеж Шиткемен, Филипув, Рачки (кстати, этот рубеж указан и в «Соображениях...»), а на левом крыле — направлении главного удара — войска фронта достигли р. Нарев южнее г. Остроленка. На этом же направлении 11 августа Д. Г. Павловым в прорыв была введена конно-механизированная армия, которая 13 августа вышла в район Любава, Мрочно, Гильгенбург (110–120 км западнее границы СССР)49. Однако к этому времени Г. К. Жуков, сосредоточив за счет резервов сильную (в основном танковую) группировку в районе Мазурских озер, нанес внезапный фланговый удар в общем направлении на Ломжа, под основание выступа, образованного выдвинувшейся далеко на запад группировкой «восточных»50. Посредники «подыграли» Г. К. Жукову, обозначив еще один — встречный — удар Восточного фронта «западных» с противоположной стороны выступа из района Коссов, Малкиня Гурна в общем направлении на Замбрув51, Тем самым была создана угроза окружения до 20 стрелковых дивизий «восточных»52. Это была, конечно, драматическая ситуация. Д. Г. Павлову пришлось приостановить успешное наступление на левом крыле фронта и срочно перебрасывать отсюда к местам прорыва противника несколько стрелковых дивизий, большую часть артиллерии и все танковые бригады, оставив на достигнутом рубеже Мышинец, Грудуск, Пултуск, Сероцк только 4 стрелковых корпуса53. Ход событий по этой обстановке и принятым решениям не разыгрывался, однако шансов на успех стало заметно больше у «западных», чем у «восточных». Но все это, заметим, происходило не в районе Барановичей или Лиды (как утверждалось в некоторых публикациях), а у самой границы и за ее пределами. И, следовательно, версия, что Г. К. Жуков «разгромил» Д. Г. Павлова там же и так же, как это через полгода сделали немцы, лишена всяких оснований.

Итак, в результате проверки оперативного плана в ходе игр выяснилось, что наступление в Восточной Пруссии оказалось трудновыполнимой задачей в связи с наличием в этом районе мощных укреплений; наступление Д. Г. Павлова в направлениях на Кенигсберг и Растенбург не принесло ожидавшегося успеха. Наступление же Юго-Западного фронта (Г. К. Жуков) во второй игре оказалось успешным и сулило более благоприятные перспективы. Отчетливо заметна прямая связь между результатами игр и теми положениями, которые были внесены в составленный 11 марта 1941 г. «Уточненный план стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке»54. Этот план заслуживает особого внимания, поскольку именно он в связи с заложенными в нем ошибками привел, по нашему мнению, к тяжелым последствиям в деле подготовки к войне, до которой, как потом выяснилось, оставалось всего три месяца.

Во-первых, в «Уточненном плане...» уже почти без тени сомнений считалось, что «Германия вероятнее всего развернет свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии, с тем чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину»55. Во-вторых, отмечалось, что «наиболее выгодным (подчеркнуто нами. — П. Б.) является развертывание наших главных сил к югу от р. Припять с тем, чтобы мощными ударами на Люблин, Радом и на Краков поставить себе первую стратегическую цель: разбить главные силы немцев и в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне против нас...»56.

Следовательно, в «Уточненном плане...» окончательно закреплялся приоритет направления к югу от Полесья и для противника, и для Красной Армии. Какими бы доводами данное положение плана ни обосновывалось тогда (о главном из доводов подробнее будет сказано ниже), действительность показала, что это была серьезная ошибка Генерального штаба Красной Армии. Как известно, 22 июня Германия нанесла главный удар севернее Полесья. Таким образом, в январе 1941 г. оперативно-стратегическое звено командного состава РККА разыграло на картах такой вариант начала военных действий, который реальными «западными» (Германией) не намечался, а в марте этот же ошибочный вариант остался без изменений и в «Уточненном плане...».

Правда, по плану не исключалось развертывание основной группировки немцев в Восточной Пруссии и на варшавском направлении. Логично предположить, что в плане предусмотрен соответствующий такой ситуации вариант развертывания сил Красной Армии. Так было сделано, например, в проекте оперативного плана, составленном еще при начальнике Генерального штаба Маршале Советского Союза Б. М. Шапошникове (до августа 1940 г.), где резонно указывалось: «Считая, что основной удар немцев будет направлен к северу от устья р. Сан, необходимо и главные силы Красной Армии (подчеркнуто нами. — П. Б.) иметь развернутыми к северу от Полесья»57. Но ничего подобного в «Уточненном плане...» нет. Более того, в нем (очевидно, не без влияния результатов первой игры) содержится следующее положение: «Развертывание главных сил Красной Армии на Западе с группировкой главных сил против Восточной Пруссии и на варшавском направлении вызывает серьезные опасения в том, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям»58 (подчеркнуто нами. — П. Б.). Следовательно, авторы «Уточненного плана...» (он, как и предыдущий, исполнен А. М. Василевским), не исключая для Германии развертывания ее главной группировки к северу от Полесья, одновременно отрицали целесообразность развертывания на этом же направлении главных сил Красной Армии. Вдумаемся в это настораживающее положение плана той стороны, которая рассчитывала отразить потенциальную агрессию, но не считала необходимым создавать соответствующую группировку на одном из вероятных направлений главного удара противника. Ссылки на сложные природные условия местности и наличие в Восточной Пруссии сильно укрепленных районов, которые привел Ю. А. Горьков59, справедливы, но они вряд ли объясняют этот парадокс. При Б. М. Шапошникове все условия были те же, но решение, как отмечалось выше, предлагалось другое, поскольку для отражения удара агрессора с этого направления не столь уж важно, какие укрепления есть в тылу у самого агрессора.

Ключ к пониманию такого странного положения находится в той же фразе плана: оказывается, весной 1941 г. опасение у Генерального штаба вызывали вовсе не удары противника из Восточной Пруссии и на варшавском направлении, а возможные здесь «затяжные бои». Но для обороняющегося затяжные бои не худший вариант: если бы с началом Великой Отечественной войны на этих направлениях действительно развернулись такие бои, то немцы за три недели не продвинулись бы здесь на глубину 450–600 км.

Все дело, по нашему мнению, в том, что авторы «Уточненного плана...», как и составители заданий на оперативно-стратегические игры, исходили из презумпции безусловно успешного отражения нападения противника в начальный период войны, после чего должно было развернуться наступление Красной Армии. А для успеха такого наступления на чужой территории затяжные бои были ни к чему. Поэтому Восточная Пруссия и оценивалась как неперспективное направление для возможных наступательных действий Красной Армии. Юго-западное же направление характеризовалось как «наиболее выгодное» именно потому, что наступление на этом направлении проходило бы по слабо подготовленной в оборонительном отношении территории, допускающей, к тому же, применение крупных соединений механизированных войск и кавалерии.

Таким образом, в «Уточненном плане...», как и в оперативно-стратегических играх, во главу угла поставили не оборону, а наступление, но опять-таки после успешного отражения агрессии.

И, наконец, в-третьих, еще одна особенность этого плана, о которой самокритично свидетельствовал Г. К. Жуков, назначенный 1 февраля 1941 г. начальником Генерального штаба (он и ставил задачу начальнику Оперативного управления генерал-лейтенанту Г. К. Маландину на уточнение плана): «При переработке оперативных планов весной 1941 года практически не были полностью учтены особенности ведения современной войны в ее начальном периоде. Нарком обороны и Генштаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, должна начаться по ранее существовавшей схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней после приграничных сражений. Фашистская Германия в отношении сроков сосредоточения и развертывания ставилась в одинаковые условия с нами»60.

В предыдущих оперативных планах на 1940 и 1941 гг. неизменно указывалось: Германия может развернуть свою группировку на западной границе СССР через 10–15 дней после начала сосредоточения61. Напомним, что и в оперативно-стратегических играх «западные» напали на «восточных», не завершив развертывания. Однако уже было известно, что Германия в 1939 г. напала на Польшу, имея свои вооруженные силы полностью развернутыми. Эта особенность развязывания войны не осталась незамеченной советской военной теорией; в частности, она заняла центральное место в книге комбрига Г. С. Иссерсона «Новые формы борьбы»62. Вопрос о начальном периоде войны возник и на декабрьском (1940 г.) совещании высшего командного состава Красной Армии. Начальник штаба Прибалтийского Особого военного округа генерал-лейтенант П. С. Кленов в своем выступлении подверг резкой критике книгу Г. С. Иссерсона. «Там, — говорил П. С. Кленов, — даются поспешные выводы, базируясь на войне немцев с Польшей, что начального периода войны не будет, что война на сегодня разрешается просто — вторжением готовых сил, как это было проделано немцами в Польше, развернувшими полтора миллиона людей. Я считаю подобный вывод преждевременным»63. Он предложил поставить вопрос об организации особого рода наступательных операций начального периода войны, «когда армии противника не закончили еще сосредоточение и не готовы для развертывания»64 с целью воздействия на отмобилизование, сосредоточение и развертывание войск противника для срыва этих мероприятий65. Таким образом, речь шла об упреждающем ударе по противнику, оборонительной же операции начального периода войны П.С. Кленов не касался.

Это выступление на совещании с упоминанием о начальном периоде войны оказалось единственным. Никто больше не затрагивал данную тему, никто не возразил П. С. Кленову, никто и не поддержал его, включая и наркома обороны, выступившего с заключительной речью. Более того, С. К. Тимошенко высказал в ней следующее мнение: «В смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового»66. Такой вывод, безусловно, ослаблял внимание к проблемам начального периода войны. Поскольку заключительная речь С. К. Тимошенко была направлена в войска в качестве директивного документа, можно утверждать, что она в этой своей части имела негативные последствия для формирования взглядов командного состава Красной Армии на возможное начало войны в случае ее развязывания против СССР.

Во всяком случае, Генеральный штаб и в «Уточненном плане...» оставил прежнюю схему начала войны: активной обороной части прикрытия обеспечивают отмобилизование, сосредоточение и развертывание главных сил Красной Армии, которые затем переходят в решительное наступление с переносом военных действий на территорию противника. Срок развертывания германских армий предполагался прежний — 10–15 суток от начала сосредоточения67; этот же срок, как свидетельствовал Г. К. Жуков, отводился и для советских войск68. Следовательно, опыт нападения Германии на другие страны Генеральный штаб РККА полностью проигнорировал, сознательно намечая мероприятия по отмобилизованию, сосредоточению и развертыванию войск на период после начала приграничных сражений. Это была вторая крупнейшая ошибка Генерального штаба, требовавшая для ее устранения колоссальных усилий не только армии, но и страны, а также значительного времени. Исправлять эту ошибку пришлось очень скоро, но, как оказалось, времени для этого почти не осталось...

Уже через несколько недель ситуация на западных границах СССР настолько осложнилась, что Генеральный штаб вынужден был срочно вносить в «Уточненный план...» существенные коррективы. Об этом свидетельствуют «Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками»69, датируемые по содержанию 15 мая 1941 г. Как минимум две особенности данного документа привлекают к нему пристальное внимание.

Во-первых, в отличие от других оперативных планов такого рода эти «Соображения по плану...» составлены только на случай войны с Германией и ее союзниками; разделы, которые касались развертывания Вооруженных Сил СССР на случай войны с другими потенциальными противниками, в документе отсутствуют. А это говорит о том, что Генеральный штаб, анализируя складывающуюся на границах СССР обстановку пришел к выводу о непосредственной опасности войны с Германией в ближайшее время.

Во-вторых, если в предшествующих планах и в оперативно-стратегических играх была заложена концепция перехода Красной Армии в наступление после отражения нападения противника, то в «Соображениях по плану...» впервые выдвигалась идея «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск»70. По существу, предлагался упреждающий удар по германской армии. И для такого предложения, противоречившего ранее принятой концепции войны, у Генерального штаба появились веские основания. Приведенные в «Соображениях по плану...» сведения о состоянии германской армии показывали, что развертывание и действия Красной Армии по старой схеме — главные силы вступают в сражение через 10–15 дней после начала приграничных сражений, а сроки развертывания главных сил у стран примерно одинаковы — уже не соответствовали обстановке: выяснилось, что Германия «в настоящее время держит свою армию отмобилизованной, с развернутыми тылами, она имеет возможность предупредить нас в развертывании и нанести внезапный удар»71. Хотя и поздно — всего, как оказалось, за пять недель до войны — Генеральный штаб вынужден был признать свою ошибку в игнорировании опыта Второй мировой войны, говорившего о возможности внезапного перехода противника в наступление «всеми имеющимися силами, притом заранее развернутыми на всех стратегических направлениях»72.

Учитывая сложившуюся обстановку. Генеральный штаб предлагал заблаговременно провести такие же мероприятия, которые Германией уже были проделаны и без которых «невозможно нанесение внезапного удара по противнику как с воздуха, так и на земле»73: скрытое отмобилизование (под видом учебных сборов) и сосредоточение войск (под видом выхода в лагеря) к западной границе, скрытое сосредоточение авиации на полевые аэродромы, развертывание тыла и госпитальной базы74. По завершении этих мероприятий — нанести по германской армии внезапный упреждающий удар с целью разгромить ее главные силы, развертываемые южнее линии Брест, Демблин, и выйти к 30-му дню операции на фронт Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц. В качестве ближайшей задачи намечалось разгромить германскую армию восточнее р. Висла и на краковском направлении, выйти на pp. Нарев, Висла и овладеть районом Катовице, после чего, наступая в северном или северо-западном направлении, «разгромить крупные силы центра и северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии»75. Заметим: это фактически те же задачи, решение которых отрабатывалось в оперативно-стратегических играх.

Безусловно, положение об упреждающем ударе Красной Армии, совершенно недвусмысленно сформулированное в «Соображениях по плану...», — это принципиально новый факт для изучающих предысторию Великой Отечественной войны. Он совершенно не вписывается в уже сложившуюся концепцию этой войны и потому, наверное, с таким усердием отрицается. Даже Ю. А. Горьков, сам впервые полностью опубликовавший этот документ, в котором вещи названы своими именами, тут же попытался доказать, что в «Соображениях по плану...» речь якобы идет скорее об обороне, чем о наступлении, а если и о наступлении, то не упреждающем и не в 1941 г. В частности, Ю. А. Горьков трактует общую стратегическую идею майского плана так, что по нему якобы «предусматривалась оборона на 90 % протяженности фронта в течение почти месяца, и только затем в зависимости от условий предполагались наступательные действия»76. Но в плане рукой Н. Ф. Ватутина четко дописан обобщающий абзац: «Красная Армия начнет наступательные действия с фронта Чижев, Лютовиска силами 152 дивизий против 100 германских. На остальных участках госграницы предусматривается активная оборона»77. Из этого следует, что упреждающий удар планировалось нанести основными силами Красной Армии (свыше 70 % дивизий, входивших в состав намеченных к развертыванию на западной границе СССР фронтов78). А полоса этого удара от Чижева (65 км западнее Белостока) до Лютовиска (60 км южнее Перемышляр достигала 650–700 км, т. е. почти треть протяженности западной границы от Мемеля (Клайпеды) до устья Дуная.

Далее в статье Ю. А. Горькова заявляется, что «план 15 мая 1941 г. не предусматривал нанесение упреждающего удара именно в 1941 г.»79Подчеркивания, сделанные Ю. А. Горьковым при публикации плана80, должны, очевидно, свидетельствовать в пользу такого утверждения. Но распоряжение о полном завершении разработки планов обороны госграницы и ПВО к 1 июня 1941 г. имело целью, как это видно из документа, «обеспечить себя от возможного внезапного удара противника, прикрыть сосредоточение и развертывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление»81 и никак не снимало вопроса об упреждающем ударе. Да и относится рассматриваемое распоряжение к разделу, название которого говорит само за себя: «VI. Прикрытие сосредоточения и развертывания»82. Приведенные в плане сведения о небоеспособности 115 авиаполков, «на полную готовность которых можно рассчитывать к 1.1.42 г.»83, говорят только об одном: на какие дополнительные силы авиации и когда можно рассчитывать, ибо война, безусловно, не представлялась Генеральному штабу скоротечным делом. Под этим же углом зрения следует рассматривать и дописанный Н. Ф. Ватутиным абзац о необходимости строительства и вооружения укрепленных районов, в том числе и на границе с Венгрией в 1942 г.84, а также пункт с просьбой утвердить предложение о строительстве новых укрепрайонов85; к тому же, на границе с Венгрией по плану от 15 мая 1941 г. предусматривалась активная оборона.

Самое главное свидетельство в пользу подготовки упреждающего удара именно в 1941 г. заключается в том, что все сказанное в «Соображениях по плану...» о германской армии оценивалось с позиций «политической обстановки сегодняшнего дня»86 (подчеркнуто нами — П. Б.). И понятно, что откладывать выполнение предложенных в плане мероприятий до 1942 г. было бессмысленно, поскольку обстановка на западной границе СССР менялась не в его пользу с каждым днем. Генеральный штаб считал, что Германии, войска которой полностью отмобилизованы, и 120 из 180 дивизий, которые она может выставить против СССР, уже сосредоточены на его западной границе, осталось сделать лишь шаг перед началом боевых действий, а именно — развернуть свои группировки в соответствии с планом войны против СССР. Надо было, во-первых, срочно ликвидировать это преимущество Германии (поэтому в «Соображениях по плану...» и предлагались в качестве первоочередных мероприятий по скрытому отмобилизованию и сосредоточению войск), а во-вторых, — ни в коем случае не отдать инициативу действий в руки германского командования и самим атаковать германскую армию в стадии ее развертывания87.

Таким образом, «Соображения по плану...» являются ценным и убедительным свидетельством реакции Генерального штаба РККА на действия Германии в то время. Подчеркиваем это особо в связи с попытками рассматривать этот документ в качестве подтверждения подготовки советской стороны к осуществлению давнего замысла «мировой революции»88. Он не был также плодом чьих-то досужих упражнений на стратегическую тему, ибо руку к нему приложили лица, имевшие непосредственное отношение к составлению предшествующих планов стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР: заместитель начальника Оперативного управления Генерального штаба генерал-майор А. М. Василевский и заместитель начальника Генерального штаба генерал-лейтенант Н. Ф. Ватутин89. Таким образом, документ представлял собой ясно выраженную позицию Генерального штаба по вопросу войны с Германией. И позиция эта заключалась в том, что нападение Германии на СССР может произойти в ближайшее время, т. е. летом 1941 г.

Из плана от 15 мая 1941 г. отчетливо видно: Генеральный штаб рассматривал упреждающий удар как способ сорвать ставшее по многим сведениям90 неизбежным нападение Германии на СССР. Здесь уместно заметить, что в директиве по плану «Барбаросса» особо подчеркивалось: «Решающее значение должно быть придано тому, чтобы наши намерения напасть (подчеркнуто нами. — П.Б.) не были распознаны»91. Однако в подписанном начальником генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковником Ф. Гальдером 12 февраля 1941 г. плане перебросок войск к границам СССР довольно точно прогнозировалось, что в период с 25 апреля по 15 мая наступательные намерения вермахта станут более ясными и «скрыть развертывание войск для ведения наступательных операций не представляется возможным», а с 6 мая уже не будет «никаких сомнений относительно наступательных намерений» германских войск. Действительно, к началу мая тайное окончательно стало явным92, в результате чего и появился на свет советский план от 15 мая 1941 г. Генеральный штаб РККА предложил разумное с военной точки зрения решение проблемы, оставив в стороне все ее политические, дипломатические и иные нюансы, ибо нельзя было не учитывать, что немцам за истекшие 20 месяцев Второй мировой войны четырежды удалось упредить в стратегическом развертывании вооруженные силы государств, подвергшихся агрессии со стороны Германии93. «Доказательств того, что Германия изготовилась для военного нападения на нашу страну, имелось достаточно — в наш век их скрыть трудно, — вспоминал А. М. Василевский. — Опасения, что на Западе поднимется шум по поводу якобы агрессивных устремлений СССР, нужно было отбросить. Мы подошли волей обстоятельств, не зависящих от нас, к рубикону войны, и нужно было твердо сделать шаг вперед94.

Итак, предлагался упреждающий удар по Германии. Но в таком случае нельзя оставить без внимания реанимированную В. Суворовым версию гитлеровского руководства о «превентивной войне» Германии против СССР. Эта версия давно разоблачена, но В. Суворов в очередной раз пытается переложить вину за развязывание войны с Германии на СССР. При этом спор о «превентивности» вовсе не так уж и бесплоден, как считает М. И. Мельтюхов, поскольку предметом спора фактически является утверждение, что СССР сам же и инициировал собственную трагедию 1941 г. И не надо идти в глубину веков, чтобы найти «точку отсчета взаимных претензий»95, приведших к войне: важно определить момент перевода этих претензий в конкретные военно-стратегические решения.

Казалось бы, из этого исходит и В. Суворов. «Историки, — заявляет он, — до сих пор не ответили нам на вопрос: кто же начал советско-германскую войну 1941 года? При решении этой проблемы историки-коммунисты предлагают следующий критерий: кто первым выстрелил, тот и виновник. А почему бы не использовать другой критерий? Почему бы не обратить внимание на то, кто первым начал мобилизацию, сосредоточение и оперативное развертывание, т. е. кто все-таки первым потянулся к пистолету?»96 Но В. Суворов сознательно уходит от фактов, которые не вписываются в защищаемую им версию. Иначе легко заметить, что и по его «другому критерию» первой «потянулась к пистолету» Германия. Даже план советского командования от 15 мая 1941 г., несмотря на содержащееся в нем предложение об упреждающем ударе по германской армии, не добавляет никаких аргументов в пользу гитлеровской версии о «превентивной войне». Для Гитлера и его сообщников этот советский план, как и предыдущие, не играл никакой роли в принятии решения о нападении на СССР. Такое решение было принято еще в июле 1940 г., после чего началось детальное планирование войны. Основные наметки германского плана агрессии против СССР были, как уже отмечалось, проверены на оперативно-стратегической игре в генеральном штабе сухопутных войск в ноябре — декабре 1940 г., директива по плану нападения на СССР (план «Барбаросса») подписана Гитлером 18 декабря 1940 г., директива ОКХ по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск издана 31 января 1941 г., а выполнение ее началось уже в феврале 1941 г. Даже первоначальный срок готовности к действиям по плану «Барбаросса» — 15 мая 1941 г. — определен в декабре 1940 г. в вышеупомянутой директиве Гитлера. История распорядилась так, что дата 15 мая 1941 г. совпала с датой анализируемого нами плана советского командования. И уже поэтому данный план никак не может фигурировать в качестве оправдания гитлеровской агрессии. Все же предыдущие планы советского командования и оперативно-стратегические игры января 1941 г. исходили из того, что СССР не будет нападающей стороной.

Но тогда о чем свидетельствуют проведенные советской стороной в мае-июне 1941 г. мероприятия (скрытое частичное отмобилизование военнообязанных запаса под видом учебных сборов, скрытое выдвижение к западным границам ряда объединений и соединений, в том числе и из внутренних округов, и др.97, которые во многом соответствовали предлагавшимся в плане от 15 мая 1941 г.? По нашему мнению (совпадающему с мнением В. Н. Киселева, М. И. Мельтюхова и др.), только об одном: план был доложен И. В. Сталину и в принципе был одобрен им. Скажем больше: этот план не мог оставаться черновой запиской Оперативного управления, не мог не быть доложенным И. В. Сталину в силу своего чрезвычайного характера. Нет сомнений в том, что Сталин, какими бы мотивами он при этом ни руководствовался, всячески стремился в то время избежать войны с Германией (в чем не сомневались и сами немцы, оценивавшие шаги Кремля с целью не допустить войны как «невроз на почве страха»98). Однако майский план Генерального штаба был документом особого рода: он требовал немедленных решений, которые не соответствовали вышеуказанной позиции Сталина, поскольку Генеральный штаб предлагал нанести упреждающий удар, т. е. возложить на СССР инициативу в развязывании войны с Германией. Просто отбросить это предложение как неприемлемое было невозможно, ибо в этом же документе четко говорилось о том, что Германия фактически готова в ближайшее время напасть на СССР в выгодных для вермахта и крайне невыгодных для Красной Армии условиях.

Как верно заметил А. С. Орлов, никто не знает, о чем в действительности тогда думал Сталин99. Но совокупность фактов того времени дает основание предположить, что Сталин, согласившись (правда, не полностью) с предложениями Генштаба, потребовал строжайше соблюдать меры скрытности, предосторожности, чтобы не дать Германии повод начать войну, по крайней мере, раньше, чем завершатся предложенные Генштабом мероприятия по стратегическому развертыванию Красной Армии.

Сторонникам версии о «превентивной войне» Германии против СССР остается только заявить, что сами эти мероприятия и явились причиной нападения вермахта 22 июня 1941 г. Это и делает В. Суворов, когда утверждает: «13 июня 1941 г. — это момент, когда 77 советских дивизий внутренних округов «под видом учебных сборов» устремились к западным границам. В этой ситуации Адольф Гитлер... и нанес удар первым»100. Но для такого утверждения нужно быть уверенным, что Гитлер знал о содержании советского плана или имел представление о характере проводимых советской стороной мероприятий. Однако В. Суворов таких данных не приводит. «Не знаю, — признается он, — что было известно в первой половине июня германской военной разведке и что ей было неизвестно»101. По данному поводу заметим, что любое из проводившихся Генштабом мероприятий в мае — июне 1941 г. могло быть отнесено разведкой к подготовке не только наступления, но и обороны. Об этом, в частности, свидетельствует разведсводка № 5 отдела по изучению иностранных армий Востока генерального штаба ОКХ за период с 20 мая по 13 июня (т. е. как раз к дате, которую усердно эксплуатирует В. Суворов!). В ней отмечается, что численность Красной Армии в европейской части СССР увеличилась на 5 стрелковых, 2 танковых дивизии и 1 танковую (мотомеханизированную) бригаду и составляет: стрелковых дивизий — 150, кавалерийских — 25,5, танковых — 7, танковых (мотомеханизированных) бригад — 38102. Далее в разведсводке констатировалось, что положение с призывом в Красную Армию в основном не изменилось, что продолжающиеся перевозки советских войск в западном направлении служат «только для пополнения соединений военнослужащими запаса до штатов военного времени и обучения их в летних лагерях»103, что перегруппировки внутри отдельных групп войск связаны с обменом соединениями, что возможны местные наступательные удары русских в Южной Бессарабии и в районе Черновиц. И, наконец, общий вывод германской разведки: «...в основном же, как и прежде, ожидаются оборонительные действия»104 (подчеркнуто нами. — П. Б.).

Таким образом, германское руководство не имело в своем распоряжении убедительных данных для предъявления Советскому Союзу обвинения в подготовке агрессии против Германии. Если бы гитлеровцы располагали такой информацией, они не преминули бы ее использовать в официальных документах с началом войны. Но никаких фактов для этих документов они так и не собрали. И не случайно в ноте МИД Германии Советскому правительству от 21 июня 1941 г. после обвинений в адрес СССР в шпионаже, пропагандистской деятельности, антигерманской направленности советской внешней политики в качестве свидетельства «интенсивности военных приготовлений Советского Союза» приводится... отчет югославского военного атташе в Москве от 17 декабря 1940 г. (!). Из этого отчета цитируется в ноте следующее место: «По данным, полученным из советских кругов, полным ходом идет перевооружение ВВС, танковых войск и артиллерии с учетом опыта современной войны, которое в основном будет закончено к 1 августа 1941 г. Этот срок, очевидно, является и крайним (временным) пунктом, до которого не следует ожидать ощутимых изменений в советской внешней политике»105. Думается, нет необходимости доказывать, что на таких основаниях можно объявлять войну в любой момент любому государству, которое имеет армию и модернизирует ее.

Далее в этом же меморандуме отмечается: все сомнения германского руководства в отношении намерений Красной Армии «были полностью развеяны сообщениями, полученными Верховным главнокомандованием вермахта в последние дни. После проведения всеобщей мобилизации в России против Германии развернуто не менее 160 дивизий», а «созданная группировка русских войск, в особенности моторизованных и танковых соединений, позволяет Верховному Главнокомандованию России в любое время начать агрессию на различных участках германской границы», где соединения Красной Армии «сосредоточены и развернуты в готовности к нападению»106. Но хорошо известно, что к 22 июня в СССР не было ни «всеобщей мобилизации», ни тем более сосредоточенных и развернутых «в готовности к нападению» советских войск. И хотя мероприятия по майскому плану Генерального штаба начали частично осуществляться, к началу войны Красная Армия в силу ряда причин (в том числе и названных выше) оказалась не готовой ни к наступлению, ни к обороне и даже не была приведена в боевую готовность. А руководство Германии, наоборот, в июне завершало начатую в 1940 г. подготовку к нападению на СССР. Еще 30 апреля 1941 г., т. е. до появления у советского командования соображений о нанесении Красной Армией упреждающего удара и уж тем более до начала проведения каких бы то ни было соответствующих практических мероприятий, была окончательно установлена дата нападения на СССР — 22 июня. С 22 мая для германских железных дорог был введен график ускоренного движения, по которому к границе СССР уже фактически открыто сосредоточивались и развертывались основные силы вермахта. 5 июня начальник штаба верховного главнокомандования генерал-фельдмаршал В. Кейтель направил для исполнителей утвержденный Гитлером расчет времени к операции по плану «Барбаросса»107. 8 июня группам армий и армиям были доведены окончательно задачи по этому плану, а 10 июня командование действующей армии получило распоряжение о дне начала операций против СССР — 22 июня 1941 г.108. Отметим, что все это гитлеровцы проделали до 13 июня, в связи с чем вся система «аргументации» В. Суворова, привязанная к этой дате, рушится из-за отсутствия основания. А 14 июня на совещании у Гитлера в Берлине были заслушаны доклады командующих войсками на Востоке о готовности к операциям.

22 июня 1941 г. фашистская Германия совершила, как установил Международный военный трибунал на Нюрнбергском процессе, тщательно подготовленное нападение на Советский Союз «без какого-либо предупреждения и без тени законного оправдания. Это была явная агрессия»109. Об этом же свидетельствуют и все документы (в том числе и упоминавшиеся выше), опубликованные уже после Нюрнбергского процесса. Рассуждения же В. Суворова о том, что было бы, если бы Гитлер не напал на Сталина 22 июня, а, к примеру, решил осуществить захват Гибралтара и в связи в этим «операцию «Барбаросса» отложил на два месяца»110, — такие рассуждения относятся уже к области бесплодных гаданий, возникающих на почве отсутствия фактов для доказательства недоказуемого.

Конечно, все сказанное не может быть утешением в свете той беды, которую принес нашему народу день 22 июня 1941 г. Причины ее многообразны, разноплановы. Думается, что свою негативную роль сыграли и те выводы, которые были сделаны по итогам оперативно-стратегических игр в январе 1941 г.: 22 июня отпор врагу организовывали те же командиры, которые из упомянутых игр не могли не вынести стойких убеждений, что начальный период войны будет для Красной Армии безусловно успешным, что советским войскам придется в основном наступать, что наступление развернется на территории напавшего врага и т. п. Неоспоримыми фактами массового героизма бойцов и командиров Красной Армии, проявленного в первые дни войны, в исторических трудах нередко (и не безуспешно) прикрывались крупные недостатки и даже провалы, допущенные на самом высоком военном уровне в планировании первых операций войны, в подготовке войск и штабов и в решении многих других вопросов, от которых, в конечном счете, зависела обороноспособность страны, боеготовность и боеспособность Красной Армии. Документы, опубликованные в последнее время, дают основание утверждать, что срок вероятного нападения на СССР фашистской Германии — лето 1941 г. — был определен Генеральным штабом Красной Армии верно, но слишком поздно. Основной же просчет Генеральный штаб сделал, как уже отмечалось, в марте 1941 г., когда в «Уточненный план стратегического равертывания...» были внесены ошибочные положения, уже давно не соответствовавшие опыту Второй мировой войны и реально складывавшейся обстановке. Думается также, что нет достаточных оснований считать главной ошибкой того времени просчет Сталина в определении сроков нападения на нас Германии (которые он якобы относил к 1942 г.), а из этого выводить недочеты в планировании военных действий и в осуществлении мероприятий по подготовке Красной Армии к отражению агрессии. Но, безусловно, на Сталине лежит персональная ответственность за отказ дать разрешение на приведение войск западных приграничных округов в полную боевую готовность, что могло бы существенно повлиять на результаты боевых действий Красной Армии в начале войны, даже несмотря на незавершенность сосредоточения и развертывания ее частей и соединений.

Эти и другие ошибки обернулись величайшей трагедией для нашего народа и его армии. Как известно, наиболее тяжелая ситуация в начале войны возникла в полосе Западного фронта. Именно его командование и обвинил Сталин в первых неудачах Красной Армии. В проект приказа наркома обороны № 0250 от 28 июля 1941 г. с объявлением приговора по делу генералов Д. Г. Павлова, В. Е. Климовских, А. Т. Григорьева и А. А. Коробкова вождь своей рукой вписал строки обвинения «за трусость, самовольное оставление стратегических пунктов без разрешения высшего командования, развал управления войсками, бездействие власти», он же самолично вставил в текст приказа слова «и этим дали врагу возможность прорвать фронт»111.

Но 22 июня рухнул не только Западный фронт: рухнула вся концепция войны, разработанная Генеральным штабом и одобренная на самом высоком уровне. Несправедливо обвиненные Д. Г. Павлов и его ближайшие помощники были лишь первыми ответчиками за все, в том числе и за ошибки Сталина и руководителей Наркомата обороны и Генерального штаба. Последние тоже очень скоро под разными предлогами были освобождены от занимаемых должностей, сам же Сталин, как всегда, не отвечал ни перед кем. Кровью советских людей пришлось расплачиваться за допущенные перед войной ошибки. «Историкам, исследующим причины неудач вооруженной борьбы с Германией в первом периоде войны, — заметил Г. К. Жуков, — придется тщательно разобраться в этих вопросах, чтобы правдиво объяснить истинные причины, вследствие которых советский народ и страна понесли столь тяжелые жертвы»112. Упомянутые нами статьи в периодической печати на эту тему являются серьезным шагом в исследовании указанных причин. Но актуальность самой задачи отнюдь не снята. Рассекречивание и публикация пока еще скрытых от историков документов может пролить дополнительный свет на истинную подоплеку событий весны и лета 1941 г.