Статьи В. В. Каминского «Русские генштабисты в 1917—1920 годах. Итоги изучения» (I) и «Брат против брата: офицеры-генштабисты в 1917—1920 годах» (II), касаются важной и сложной проблематики участия офицеров Генерального штаба в гражданской войне1. В этих работах В. В. Каминский пришел к следующим выводам:

1. К концу 1918 г. генштабисты заняли ведущие служебные должности во всей структуре военного управления РККА;

2. Большевики относились к генштабистам с известной «мягкостью»;

3. Выбор генштабистами одного из противоборствующих лагерей был обусловлен не политическими симпатиями, а стечением обстоятельств, причем социально-бытовая мотивация в процессе данного выбора «нередко оказывалась серьезным фактором» (II, с. 123);

4. Большевики сумели привлечь к себе на службу значительно больше «лиц Генерального штаба», чем руководители Белого движения;

5. По своему качественному составу корпус бывших офицеров Генштаба на службе РККА стоял выше корпуса офицеров Генштаба белых армий;

6. Именно это превосходство в значительной степени обеспечило большевикам победу в гражданской войне.

Выводы автора, за исключением, пожалуй, лишь первого, представляются необоснованными. В свете сравнительного анализа данных о генштабистах в составе РККА и в антибольшевистских формированиях вызывает сомнение и ряд других положений, выдвигаемых Каминским.

Каминский приводит следующие данные о численности «лиц Генштаба» в армиях противоборствующих сторон: в 1918 г. в РККА, по его подсчетам, служило 679 генштабистов (42—45% всех офицеров Генштаба), в армии А. В. Колчака (на 24 февраля 1919 г.) — 289, в Вооруженных силах Юга России (у А. И. Деникина) — не более 300 (включая выпуски 1917—1918 гг.), данными по Северо-Западной армии Н. Н. Юденича и по Северному фронту Е. К. Миллера Каминский не располагает. Всего он насчитал 648 выпускников Академии Генштаба в белых армиях и 679 «лиц Генштаба» в РККА (по сведениям на 1918 год). На основе этих подсчетов сделан вывод о том, что на службе у красных было «значительно больше «лиц Генерального штаба», чем у белых (I, с. 48). Но даже простое сравнение этих цифр показывает, что [98] превосходство РККА было незначительным — только на 31 офицера больше. Если же учесть тот факт, что немало генштабистов служило также в составе национальных армий (многие генштабисты из этих армий, например, из состава армии «Украинской Державы» П. П. Скоропадского, впоследствии поступили на службу в белые армии), то свое превосходство в этом отношении большевики теряют. Только в украинских национальных формированиях в различные периоды гражданской войны состояло в общей сложности не менее 50 генштабистов2.

Значительно осложняет подсчеты факт наличия в гражданской войне ряда слабо связанных между собой противобольшевистских фронтов и самостоятельно действовавших армий. Каминский полагает, что складывать численность генштабистов в Белом движении нельзя, так как, якобы, «объединения «белых» сил не было достигнуто» (I, с. 42). Но, как известно, все командующие белыми фронтами — и Деникин, и Юденич, и Миллер — признали свое, пусть номинальное, но все же подчинение власти Верховного правителя и верховного главнокомандующего всеми сухопутными и морскими вооруженными силами России адмирала Колчака, а следовательно, суммирование данных о генштабистах в составе белых армий имеет определенные основания. Не случайно служба в различных белых армиях воспринималась «лицами Генштаба» как служба в одном лагере, противостоявшем большевикам. С этой позиции, даже пребывание бывших офицеров Генштаба на службе в национальных армиях в немалой степени связано с неприятием ими большевизма.

К тому же Каминский, публикуя данные о численности генштабистов в войсках противоборствующих сторон, сам себе противоречит. Ранее он выдвигал тезис о семикратном превосходстве РККА в генштабистах над белыми на востоке России и приводил иную трактовку цифровых данных: 422 офицера Генштаба (выпуска до 1917 года), служивших в 1918 году в РККА и лишь 61 (!) выпускник Академии в войсках белого Восточного фронта. Позднее автор уточнил свой подсчет и указал, что в войсках Колчака служило уже 211 офицеров Генштаба и 176 генштабистов было у Деникина, тогда как в РККА в 1918 году служило 556 бывших офицеров Генштаба3.

Эти расчеты Каминского можно проверить. Наибольшее количество генштабистов из состава белых армий оказалось в формированиях Юга России. В составе Добровольческой армии, Вооруженных сил на Юге России и Русской армии в 1917—1920 гг. находились по меньшей мере 467 выпускников Академии, включая и бывших слушателей ускоренных курсов4. В войсках Колчака служило не менее 113 офицеров Генштаба и 178 выпускников ускоренных курсов Академии (данные за февраль и апрель 1919 г., соответственно)5. Всего 291, без учета окончивших Академию по второму разряду и без включения 152 офицеров-выпускников ускоренного курса Академии в Томске. В антибольшевистских формированиях на Севере России в 1918— 1920 гг. служили 22 генштабиста6 , а на Северо-Западе России — не менее 26 выпускников Академии и ускоренных курсов7.

Поскольку точная численность различных категорий выпускников Академии на период гражданской войны неизвестна, Каминский выдвинул далеко не бесспорный тезис о том, что в условиях гражданской войны был важен «сам факт обучения того или иного офицера в Академии Генерального штаба» (I, с. 41)8. Если все же принять этот тезис, что само по себе означает значительное упрощение проблемы, итог будет следующим: 806 «лиц Генерального штаба», служивших в период гражданской войны в составе белых армий (в процентном соотношении 58% из них воевало на Юге России, 36% — на Востоке и 5,9% — на Севере и Северо-Западе9 ). Сюда входят офицеры различных категорий, однако их объединяет факт обучения в Академии до 1917 г. включительно, возможно, даже неуспешного. Кроме того, значительное количество их поступило на службу в различные национальные армии, также выступившие против большевиков. [99]

Для сравнения, в составе РККА к 15 июня 1918 г. получили назначения 224 выпускника Академии10 , а летом 1919 г. служило 505 «лиц Генштаба»11. В «Список лиц с высшим военным образованием, состоящих на службе в Рабоче-Крестьянской Красной армии» со сведениями на 1 марта 1923 г. включены данные о 360 офицерах, окончивших Академию до 1914 г. включительно, а также о 98 офицерах, окончивших Академию и ускоренные курсы при ней в 1915—1917 годах12. Итого — 458 бывших генштабистов на следующий год после окончания гражданской войны. Здесь учтены и 93 генштабиста, вступивших в РККА после службы в белых или национальных армиях13 , то есть либо те «лица Генштаба», которые попали в плен к красным и затем поступили на службу в РККА (например, А. Г. Лигнау14 ), либо офицеры, которые уже вернулись из эмиграции, но в период гражданского противостояния состояли на службе в антибольшевистских армиях (например, Я. А. Слащев15 ). Таким образом, к весне 1923 г. в РККА служило лишь 365 «лиц Генштаба», не находившихся в годы гражданской войны на службе у белых. 243 командира получили высшее военное образование уже в рядах РККА в 1918— 1922 годах. В эмиграции же, по данным на 1924 г., одних только генштабистов, имевших генеральский чин, оказалось 375 (генералы от кавалерии, от инфантерии, от артиллерии, генерал-лейтенанты и генерал-майоры); в большинстве своем эти офицеры принимали участие в борьбе с большевиками16.

Показательно, что из 16 бывших выпускников Академии, занимавших должности военруков и начальников штабов участков завесы, то есть высшего командного состава зарождавшейся в начале 1918 г. Красной армии, в ходе гражданской войны на сторону белых перешли пять человек (К. К. Баиов, Б. В. Геруа, Н. Д. Ливенцев, А. Л. Носович, В. В. фон Нотбек), четверо отказались от участия в военных действиях (А. В. Новиков, Д. П. Парский и А. А. Свечин перешли на научную и преподавательскую работу, Ф. Д. Иозефович ушел в отставку, позднее был расстрелян), В. П. Широков был арестован и погиб в тюрьме и лишь шестеро продолжили служить на командных и штабных должностях в РККА в 1919 г. (Л. К. Александров, В. Н. Егорьев, Д. Н. Надежный, Ф. Ф. Новицкий, Ф. Е. Огородников, Н. Г. Семенов). Всего же на руководящих должностях РККА в 1918—1920 гг. (командующие фронтами, армиями, дивизиями, начальники штабов фронтов и армий) служило 144 офицера из числа «лиц Генерального штаба», занимавших 50% всех должностей командующих фронтами, 100% — начальников фронтовых штабов, 37% — командующих армиями, 53% — начальников армейских штабов и 7% — начдивов. По данным А. Г. Кавтарадзе, на 23 июля 1918 г. в РККА бывшие офицеры Генштаба замещали 489 должностей, а некомплект составлял еще 310—314 человек17. В телеграмме РВСР от 2 декабря 1918 г., направленной в Совет обороны и Всероглавштаб, в частности, отмечалось: «Реввоенсовет Республики снова констатирует крайний недостаток лиц командного состава, особенно на более высокие командные посты, как командиров бригад, дивизий и прочие. Между тем в советских учреждениях сплошь да рядом на различных канцелярских постах заседают кадровые офицеры, и в том числе офицеры Генерального штаба. Представляется совершенно неотложным принять экстренные меры по мобилизации всех лиц, пригодных к занятию командных должностей, с передачей их в Революционный военный совет Республики»18. Очевидна, таким образом, нехватка генштабистов в высшем командном составе РККА. Добавим, что численность «лиц Генштаба» в РККА в период с 1919 по 1923 г. постоянно сокращалась.

В то же время в войсках Деникина некоторые выпускники Академии долгое время пребывали в резерве чинов (Г. М. Некрашевич, С. Н. Ряснянский, В. И. Сенча, П. С. Стефанович-Стасенко и др.) или по разным причинам откомандировывались на восток и в центр России (М. И. Изергин, Б. И. Казанович, Д. А. Лебедев, А. П. Перхуров, Д. Н. Сальников, В. Е. Флуг19 ). Из этого следует, что, с одной стороны, сам факт окончания Академии при назначениях на командные посты на белом Юге не был определяющим, а с другой стороны, в белых армиях Юга России не наблюдалось нехватки [100] офицеров Генштаба20. Таким образом, вопреки мнению Каминского, нет оснований утверждать, что в РККА служила большая их часть. Наоборот, большинство выпускников Академии в годы гражданской войны служило в составе белых и других противобольшевистских армий. Таким образом, численное превосходство в офицерах Генштаба не может считаться одной из причин победы красных в гражданской войне, как это утверждает Каминский.

Не выдерживает критики и тезис о том, что, якобы, «себе на службу большевики поставили лучшую по качеству часть генштабистов — у них оказалось больше офицеров, закончивших Академию до 1914 г. включительно и имевших опыт штабной работы» (I, с.42). Очевидно, что сами по себе довоенные выпуски Академии были неоднородны, и в данном случае необходим персонифицированный анализ. В 1917—1920 гг., к примеру, еще были в строю выпускники Академии последней четверти XIX в., и уровень подготовки многих из них был далек от требований военной науки эпохи первой мировой войны. Характерно заявление одного из них (30 ноября 1918 г.): «Зорин Владимир Петрович отказывается занять должность, так как окончил Академию более 20 лет [назад] и в Генеральном штабе никогда не служил»21.

В академическом курсе, с его консервативностью, нововведения приживались не сразу. К примеру, только в 1910 г. состоялся пересмотр учебных курсов с учетом опыта русско-японской войны22. В этой связи лучшими по полученной подготовке могут считаться лишь офицеры двух предвоенных выпусков Академии, окончившие дополнительный курс в 1913 и 1914 гг. (например, И. Г. Акулинин, В. О. Каппель и А. А. фон Лампе, оказавшиеся у белых; М. А. Баторский и А. И. Корк — у красных). Всего выпускников 1913— 1914 гг., включая окончивших Академию по второму разряду, на службе в РККА в 1917—1920 гг. состояло не менее 30 человек. В эмиграции к 1 августа 1922 г. таких офицеров было существенно больше — 86 человек, из них значительная часть служила в 1917—1920 гг. у белых23. Таким образом, и по этому показателю перевес остается за белыми.

Для анализа качественного состава генштабистов в армиях противоборствующих сторон необходим всесторонний учет их успеваемости в Академии, их способностей к штабной и строевой службе и последующего боевого опыта. Такой анализ требует огромной работы. Вывод же Каминского о качественном превосходстве «лиц Генштаба» в рядах РККА над их бывшими однокашниками из состава белых армий не может считаться доказанным. Соответственно, и выводы о причинах победы большевиков в гражданской войне не могут быть получены таким путем.

Рассматривая причины перехода офицеров в РККА, Каминский отвергает патриотические побуждения и чувство страха перед репрессиями со стороны большевиков. По его мнению, основной причиной являлись «социально — бытовые мотивы». Во второй его статье несколько смягчены акценты, но все же он счел необходимым указать, что выбор был обусловлен «определенным стечением конкретных специфических обстоятельств, но вовсе не политическими убеждениями той или иной «персоны» (II, с. 115). Более правдоподобно противоположное: офицеры Генштаба, принадлежавшие к элите русской армии, делали свой выбор вполне осознанно, как правило, исходя из своих нравственных ориентиров. Каминский развивает тезис о том, что «лица Генштаба» в РККА якобы полностью восстановили свой дореволюционный служебный и материальный статус. Однако автор не утруждает себя проведением аналогичного анализа в отношении генштабистов из состава белых армий. А без этого тезис о преимущественном положении генштабистов в РККА и обусловленном этим поступлении их на службу большевикам вряд ли приемлем. Заметим, что понятие «социально-бытовые мотивы», к которому Каминский сводит мотивации офицеров Генштаба при поступлении на службу большевикам, может трактоваться очень широко и включать в себя все отвергнутые им причины перехода к красным.

Расширенную классификацию причин перехода генштабистов на сторону РККА привел еще в 1919 г. Генерального штаба полковник Я. М. Лисовой [101] — офицер Добровольческой армии, служивший в 1918 г. в военно-политическом отделе при генерале М. В. Алексееве. По его мнению, основными причинами этого явления были:

«1) Тяжелое, безвыходное материальное положение, многочисленная семья и в связи с этим невозможность своевременного выезда (из Советской России. — A. Г.),

2) Насильственное привлечение советскими властями к исполнению обязанностей офицеров Генерального штаба под угрозой расстрела,

3) Чрезвычайно строгое наблюдение, сковывающее каждый шаг и почти лишающее какой бы то ни было возможности покинуть ряды советской армии,

4) Честолюбие и карьеризм некоторой части из них (генштабистов. — А. Г.),

5) Широкое материальное обеспечение,

6) В корпусе офицеров Генерального штаба прежнего состава были, конечно, и отрицательные стороны — преувеличение значения последних отчасти также послужило одной из побудительных причин вступления в советские войска.

7) Соответствие во взглядах и убеждениях с представителями советской власти.

8) Наконец, на этот путь многие из них (генштабистов. — А. Г.) пошли сознательно во имя идейной стороны работы — в самом лучшем, конечно, значении этого слова, о которой (так в тексте. — А. Г.), по весьма понятным причинам, распространяться еще рано»24.

Все эти причины в различной степени применимы к генштабистам. С точки зрения Каминского, практически не имели места вторая, третья, седьмая и восьмая причины в классификации Лисового. С этим доводом можно согласиться лишь частично. Действительно, идейных большевиков среди офицеров Генштаба были единицы, доминировала идейность иного рода.

При расформировании штабов и управлений старой армии в начале 1918 г. бывшие офицеры Генштаба подлежали увольнению на общих основаниях и никуда не командировались25. В результате значительное количество выпускников Академии оказалось не у дел и без средств к существованию. Не только политическая ситуация в стране, но даже и собственное будущее для них оставалось совершенно неясным. В такой обстановке началось австро — германское наступление на востоке.

Показания бывших офицеров Генерального штаба, проходивших в 1930— 1931 гг. по следственному делу «Весна», свидетельствуют о том, что при поступлении на службу к большевикам ими двигало прежде всего стремление защитить Россию от германского вторжения26. В этой связи значительное количество высших офицеров Генштаба добровольно поступило на службу в войска завесы, созданные большевиками специально для защиты от германцев и впоследствии использованные в качестве кадров для развертывания массовой Красной армии27. По этой причине, например, в РККА поступили генералы Д. П. Парский, Е. А. Искрицкий, А. А. Свечин, полковник С. С. Каменев и другие.

Капитан Генерального штаба Ф. Л. Григорьев, пытаясь устроиться на военную службу, 4 апреля 1918 г. писал в Москву: «В случае потребности в офицерах Генштаба для будущих формирований постоянной армии, предназначенной для борьбы с внешним (подчеркнуто автором письма. — А. Г.) врагом, прошу о зачислении меня кандидатом на какую-либо должность Генерального штаба». Ответ на такие обращения был стандартным: «Вы взяты на учет Генерального штаба для предстоящих формирований постоянной армии для борьбы с австро-германцами»28.

Генерал-майор Генерального штаба А. Л. Носович, впоследствии перешедший на сторону белых, позднее отмечал, что в феврале 1918 г. решил «ехать в Москву на предмет ориентировки в обстановке. Основанием такого решения была главным образом уверенность в том, что продвижение неприятеля [102] в глубь России и предательство Рады29 вызовут взрыв патриотизма во всех частях и новая война неизбежна. Мое решение ехать немедленно в Москву было одобрено ген. Драгомировым30...Я ехал драться против общего врага и в данное время для меня являлось не столь важным, кто сражается против немцев и продавшихся им украинцев»31.

Не относившийся к категории генштабистов А. А. Брусилов писал о мотивах своего поступления на службу в РККА: «Я, как с малых лет военный, за эти годы (1917—1920. — А. Г.) страдая развалом армии, надеялся опять восстановить ее на началах строгой дисциплины, пользуясь красноармейскими формированиями. Я не допускал мысли, что большевизм еще долго продержится. В этом я ошибся, но я ли один?»32Можно ли отбросить подобную мотивацию, характерную и для бывших генштабистов, и для других военспецов? Однако, по мнению Каминского, все они — добровольные и активные сотрудники большевиков (II, с. 116).

Вот свидетельство Генерального штаба генерал-майора П. П. Петрова, служившего в 1918 г. в чине полковника в штабе 1-й армии бывшего Северного фронта, а позднее перешедшего на сторону Народной армии Комитета членов Всероссийского учредительного собрания (Комуч). В мае 1918 г. штаб 1-й армии практически в прежнем составе прибыл в Самару для переформирования в штаб Приволжского военного округа. Еще до переезда на Волгу чины штаба письменно обратились к Л. Д. Троцкому с заявлением, что начнут работать в округе только при условии, «если не будут привлекаться к работе на внутреннем фронте». «Все мы тогда плохо знали, — вспоминал Петров, — или закрывали глаза на то, что делалось на юге, и считали, что в интересах русского дела надо держать в своих руках, хотя бы и в стеснительных условиях, военный аппарат (курсив мой. — А. Г.). Вспышки гражданской войны нас непосредственно не касались...

В Самару прибыл [Н. И.] Подвойский и сразу же показал нам цену тех условий, на которых мы собирались работать. Начались требования на специалистов и офицеров Генерального штаба для руководства революционными красными отрядами всевозможных наименований. Кого посылали против уральцев, кого против чехов.

Мы отказались, наше право на отказ защищал даже один из окружных комиссаров. Нам пригрозили расправой; мы решили воспользоваться первым случаем, чтобы скрыться. Тогда еще не было общих регистрации; не было призыва всех офицеров. Нам помог приход чехов»33.

В большинстве своем «лица Генерального штаба», поступившие в 1918 г. в войска завесы, да и вообще в РККА, не отдавали себе отчета в том, что ждет их в будущем (впрочем, в условиях германского наступления никто не мог этого предугадать). А далее, как в случае с офицерами бывшего штаба 1-й армии, они были направлены большевистским руководством на внутренние фронты — руководить борьбой против своих бывших однокашников и друзей. Возражения этих военспецов, как правило, в расчет не принимались, а для большей убедительности по приказанию председателя РВСР Троцкого требовалось «установление семейного положения командного состава бывших офицеров и чиновников и сохранение на ответственных постах только тех из них, семьи которых находятся в пределах советской России, и сообщение каждому под личную расписку — его измена и предательство повлечет арест семьи его и что, следовательно, он берет на себя, таким образом, ответственность за судьбу своей семьи»34. Еще один аналогичный приказ гласил: «Предательские перебеги лиц командного состава в лагери неприятеля, хотя и реже, но происходят до настоящего дня. Этим чудовищным преступлениям нужно положить конец не останавливаясь ни перед какими мерами. Перебежчики предают русских рабочих и крестьян англо-французским и японо-американским грабителям и палачам. Пусть же перебежчики знают, что они одновременно предают и свои собственные семьи: отцов, матерей, сестер, братьев, жен и детей. Приказываю штабам всех армий Республики, а равно окружным комиссарам, представить по телеграфу члену Реввоенсовета Аралову [103] списки всех перебежавших во вражеский стан лиц командного состава со всеми необходимыми сведениями об их семейном положении. На т. Ара-лова возлагаю принятие, по соглашению с соответственными учреждениями, необходимых мер по задержанию семейств перебежчиков и предателей»35.

Судя по указаниям на ответственные посты и командный состав, эти приказы о взятии заложников касались и «лиц Генерального штаба». Свою роль в контроле за военными специалистами играл и специально созданный институт военных комиссаров. К тому же значительная часть генштабистов накануне гражданской войны находилась на фронтах или в столице36 , то есть на территории, оказавшейся под контролем большевиков. В связи с этим и сами офицеры, и их семьи с первых дней гражданской войны стали заложниками новой власти.

Мнение Каминского, будто генштабисты, оказавшиеся на территории, подконтрольной большевикам, фактически не подпадали под мобилизации, раз они не упоминаются в мобилизационных приказах июля — сентября 1918 г, как отдельная категория бывших офицеров37 , не соответствует действительности. Большевики во многих приказах о массовых мобилизациях не делили бывших офицеров на категории и, к тому же, не указывали, что «лица Генштаба» освобождаются от призыва38. Действительно, до тех пор, пока РККА комплектовалась на добровольных началах, этот же принцип распространялся и на бывших генштабистов. Летом 1918 г. большевики попытались провести полную регистрацию «лиц Генштаба», формально еще на добровольной основе, но уже угрожая уклоняющимся невозможностью продолжить карьеру в будущей армии. Постановлением Высшего военного совета от 11 июня всем лицам, служившим в Генеральном штабе и не имеющим должностей в РККА, предлагалось до 1 августа зарегистрироваться, причем указывалось, что «все незарегистрировавшиеся будут считаться нежелающими продолжать далее службу и потому уволенными навсегда от службы в Генеральном штабе». Но уже осенью 1918 г. постановка выпускников Академии на учет стала обязательной39.

Более того, 1 октября был издан декрет СНК о всеобщей мобилизации «лиц Генерального штаба». Каминский ошибочно утверждает, что в этом декрете речь шла лишь о мобилизации выпускников Академии, не причисленных к Генштабу40. На деле совершенно недвусмысленно предписывалось призвать на действительную военную службу «бывших офицеров и военных чиновников, получивших высшее военное образование, в том числе и окончивших высшие военно-учебные заведения по 2-му разряду, а также прослушавших два первых курса, но не окончивших их вследствие войны... От явки по призыву никто не освобождается, кроме: а) имеющих очевидные наружные признаки негодности к военной службе (калеки) и одержимых тяжкими болезнями, препятствующими личной явке и удостоверенными надлежащими медицинскими свидетельствами, б) состоящих на службе в войсковых частях, управлениях, учреждениях и заведениях, подведомственных Народному комиссариату по военным делам»41 , то есть руководители большевиков планировали массовый призыв всех лиц с высшим военным образованием, находившихся на советской территории, и даже тех офицеров, которые не смогли пройти весь академический курс. Этим опровергается тезис Каминского о том, что «мобилизации офицеров Генерального штаба, по крайней мере до конца 1918 г., попросту не было» (II, с. 118).

Следует отметить немаловажный факт: в условиях политики «военного коммунизма» бывшие офицеры Генштаба были вынуждены поступать на службу в РККА, будучи вместе с семьями (что особенно важно для понимания мотивации этих офицеров) обречены на голодное существование42 или находясь у большевиков в качестве заложников. Генштабисты были относительно немногочисленны, находились на виду, и новая власть, по всей видимости, могла их контролировать даже не прибегая к формальным мобилизациям. Учитывая сам факт нахождения семей офицеров Генштаба в заложниках, обстановку недоверия военспецам и принудительный характер [104] их службы в РККА, не приходится говорить ни о какой-то «мягкости» Советской власти по отношению к «лицам Генштаба» (именно такой тезис выдвигает Каминский), ни об особо благоприятных условиях для деятельности этих офицеров. К слову сказать, размах репрессий в отношении «лиц Генштаба» в годы Гражданской войны позволил современному украинскому исследователю Я. Ю. Тинченко выдвинуть гипотезу о целенаправленной политике по организации масштабных гонений на эту категорию бывших офицеров, проводившейся большевиками в 1918—1919 годах с целью возложить на военспецов ответственность за поражения на фронтах43.

Четвертая группа причин, указанных Лисовым и обобщенно характеризуемых как карьеризм, — это и есть пресловутые «социально-бытовые мотивы», на которых заостряет внимание Каминский44. Предпринимая попытку реконструировать сознание офицеров Генштаба, Каминский бездоказательно приписывает добровольность поступления в РККА и карьерные устремления практически всем генштабистам, каких только упоминает. Один из наиболее ярких примеров — генерал Н. С. Махров: «Озабоченный восстановлением своего служебного статуса в армии, он с 10 апреля 1918 г. добровольно вступил в РККА» (И, с. 119). Совсем иные обстоятельства указаны Махровым в письме, которое в конце августа 1919 г. он передал через линию фронта своему родному брату, генералу П. С. Махрову. Он сообщал, что служит в РККА по принуждению, находится под контролем военного комиссара и не может перейти к белым, поскольку в заложниках у большевиков остаются его жена и дочь45. Семья в заложниках и карьерные соображения — не одно и то же.

Существует немало свидетельств того, что в РККА добровольно шли ради карьеры люди, обиженные при старом режиме, неудачники, стремившиеся реализовать свой невостребованный или отсутствовавший потенциал. Например, Генерального штаба генерал-майор В. А. Ольдерогге, по воспоминаниям генерала С. А. Щепихина, еще до первой мировой войны, попавшись на взятке за поставку гнилых шпал, был понижен до уровня командира батальона. В 1918 г. этот офицер, презираемый в кругу генштабистов, добровольно поступил на службу в РККА46. Проступки, совершенные в старой армии, или недоверие сослуживцев в подобных неединичных случаях — обычная мотивация. Но что касается служебных качеств такого рода лиц, то их высокий уровень более чем сомнителен.

К белым, у которых в основном сохранялись нормы старой армии, шли те, кто уверенно продвигался по служебной лестнице до 1917 г. и имел для этого достаточные знания и навыки работы. Более того, сама по себе служба в антибольшевистских формированиях для значительной части бывших офицеров старой армии, в том числе и для генштабистов, при их традиционной системе мировоззрения, имела в гораздо большей степени идейный характер, чем служба их коллег в РККА, и вдобавок, она не являлась принудительной. Отсюда в антибольшевистских армиях, в отличие от РККА, для деятельности генштабистов объективно существовали более приемлемые условия. В то же время политика белого командования по отношению к взятым в плен «лицам Генштаба», ранее служившим в РККА, была суровой (чем выше чин, тем суровее было отношение47 ), что, конечно, отталкивало от белых их потенциальных сторонников и, возможно, принесло им вред. По свидетельству протопресвитера Добровольческой армии и флота Г. Шавельского, в июле 1919 г. в Орле 22 офицера Генерального штаба, служившие у большевиков, «обсуждали вопрос, как им быть, ввиду установившегося в Добровольческой армии отношения к перебежчикам. И решили: доселе мы играли в поддавки, теперь начнем воевать по совести»48.

Спорным представляется также тезис о том, что «тайные «связи» офицеров, находившихся в 1918 г. на службе в РККА, с белыми... в значительной мере преувеличены» (I, с. 46). При этом Каминский не приводит никаких доказательств и почти не выходит за пределы 1918 года. [105]

Серьезное изучение антибольшевистского подполья только начинается, поэтому еще не сформировалась надежная фактическая база, тем не менее имеются основания утверждать, что белое подполье было не меньшим, чем красное, изученное значительно лучше. Многие деятели белого подполья занимали высокие посты в советской военной иерархии, чего нельзя сказать о красных подпольщиках у белых. Имелись ли деятели антибольшевистского подполья непосредственно среди офицеров Генерального штаба, состоявших на службе в Красной армии, и если да, то были ли они связаны с белыми армиями, каково было их количество и каких результатов им удалось достигнуть?!

Крупнейшим таким деятелем был начальник Всероссийского Главного штаба генерал-лейтенант Генерального штаба Н. Н. Стогов, одновременно возглавлявший военную организацию «Национального центра» в Москве и Добровольческую армию Московского района. В сентябре 1919 г. Стогов был арестован, осенью 1919 г. — бежал из концлагеря, некоторое время нелегально пробыл в Москве и затем с риском для жизни перешел через линию фронта к Деникину49. В работе военной организации московского «Национального Центра» участвовали еще по меньшей мере четыре выпускника Академии: состоявший на службе в РККА генерал-лейтенант В. И. Соколов, начальник оперативного управления Всероглавштаба генерал-майор С. А. Кузнецов, расстрелянный в Москве 23 сентября 1919 г. (именно он весной — летом 1918 г. командировал в Поволжье многих генштабистов, впоследствии известных белых командиров — В. О. Каппеля, Ф. Е. Махина, И. И. Смольнина — Терванда50 ), сотрудник отделения по борьбе с дезертирством Всероглавштаба генерал-майор Б. А. Левицкий, также расстрелянный в 1919 г., и старший делопроизводитель (позднее — начальник отделения) организационного управления Всероглавштаба полковник В. В. Ступин (начальник штаба военной организации «Национального центра»), вернувшийся после ареста на службу в РККА. Связь «Национального центра» с Деникиным, Колчаком, Юденичем обеспечивал член ЦК партии кадетов Н. Н. Щепкин51.

Значительную помощь Добровольческой армии оказал начальник управления по командному составу Всероглавштаба (июнь-сентябрь 1918 г.) генерал — лейтенант Генерального штаба А. П. Архангельский, который, поддерживая постоянную связь с командованием Добровольческой Армии, передавал «ценные и важные сведения о положении Красной армии», а также, «пользуясь незнанием большевиками техники штабной [работы] и формирования армии, способствовал их затруднениям в формировании». По одной из оценок, «благодаря его стараниям, большевики не смогли к началу 1919 г. сформировать даже четвертой части из намеченного числа стрелковых дивизий, которые должны были быть переброшены на Добровольческий фронт». Членом московской подпольной организации «Правый центр», по сведениям на май 1918 г., был член Высшей аттестационной комиссии РККА, генерал-лейтенант Генерального штаба Я. К. Цихович, состоявший на службе в РККА с 1918 по 1920 г., а затем бежавший в Польшу52.

Судя по всему, генштабистов, поступивших в РККА по заданию различных антибольшевистских организаций, было существенно больше. Не случайно, Стогов однажды сказал начальнику артиллерии московского «Национального центра» А. Е. Флейшеру: «Странно, что все мы — я (то есть Н. Н. Стогов), Архангельский А. П., А.[М.] Мочульский53 , П. П. Лебедев54 и многие другие (фамилий Н. Н. Стогов не называл) — пошли на службу к большевикам с благословения правых национальных кругов (правого крыла «Национального центра») специально, чтобы не дать формироваться армии, и они (то есть. Мочульский, Лебедев) предались на сторону Советской власти»55. К сожалению, более подробных сведений о подпольной деятельности упомянутых Стоговым военспецов обнаружить пока не удалось.

В мае 1918 г. по распоряжению Московского отдела Добровольческой армии на службу в РККА поступил полковник А. Л. Носович, назначенный начальником штаба Северо-Кавказского военного округа. Впоследствии Носович [106] был назначен начальником оперативного управления 10-й армии, в июле — сентябре 1918 г. возглавлял военный совет Северо-Кавказского военного округа и РВС Южного фронта. С мая по сентябрь 1918 г. Носович и его помощники, в том числе Генерального штаба полковник А. Н. Ковалевский, вели разведывательную и подрывную работу в пользу Добровольческой армии56. Исчерпав возможности для продолжения этой работы, Носович перешел через линию фронта к белым.

Впоследствии Деникин писал, что «Московские центры57 поощряли вхождение в советские военные учреждения и на командные должности доверенных лиц с целью осведомления и нанесения большевизму возможного вреда. Я лично решительно отвергал допустимость службы у большевиков, хотя бы и по патриотическим побуждениям. Не говоря уже о моральной стороне вопроса, этот шаг представлялся мне совершенно нецелесообразным. От своих единомышленников, занимавших видные посты в стане большевиков, мы решительно не видели настолько реальной помощи, чтобы она могла оправдать их жертву и окупить приносимый самим фактом их советской службы вред. За 2,5 года борьбы на Юге России я знаю лишь один случай умышленного срыва крупной операции большевиков, серьезно угрожавшей моим армиям. Это сделал человек с высоким сознанием долга и незаурядным мужеством; поплатился за это жизнью. Я не хочу сейчас называть его имя»58. По предположению А. С. Кручинина, Деникин имел в виду выпускника Академии генерала В. И. Селивачева, в августе-сентябре 1919 г. командовавшего группой войск Южного фронта.

В конце августа — начале сентября 1919 г. в ходе рейда корпуса генерала К. К. Мамантова по тылам Южного фронта РСФСР на сторону белых перешел бывший начальник 3-го отдела Управления военных сообщений Южного фронта генерал Д. А. Мельников, сразу же получивший назначение на должность начальника штаба Тульской добровольческой пешей дивизии; буквально на следующий день Мельников был назначен начальником штаба конной группы59. Весьма вероятно, что столь стремительный карьерный рост генерала в армии его недавних противников был обусловлен какими-то заслугами Мельникова перед белыми.

В один из решающих моментов, во время Орловско-Кромской операции, когда Добровольческая армия максимально продвинулась к Москве, — 1 октября 1919 г. адъютант начальника штаба 13-й советской армии бывшего генерала от инфантерии A.M. Зайончковского, оставшись по его приказу в занятом добровольцами Орле, передал белым саквояж с оперативной документацией и планами командования 13-й армии, предупредив, таким образом, Добровольческую армию о высадке и дальнейших действиях Ударной группы красных60.

Довольно сильным было антибольшевистское подполье на Северо-Западе. Еще с марта 1918 г. генерал-лейтенант Генерального штаба А. В. Геруа, назначенный начальником штаба Северного участка и Петроградского района завесы, переправлял офицеров в белые войска на севере России61. В подпольной антисоветской организации в Петрограде летом 1918 г. состоял выпускник Академии генерал от кавалерии Г. О. Раух.

В 1919 г. во главе подготовки вооруженного выступления в Петрограде, которое должно было начаться при подходе к городу войск Н. Н. Юденича, стоял еще один офицер Генштаба, полковник В. Я. Люндеквист. Он был мобилизован в РККА в феврале 1919 г., служил на должностях начальника штаба 1-й стрелковой дивизии, временно командующего бригадой 19-й стрелковой дивизии, начальника штаба Петроградской группы 7-й армии, командующего Олонецким фронтом и, наконец, начальника штаба 7-й армии. Первоначально деятельность Люндеквиста в пользу белых заключалась в передаче сведений о состоянии РККА. В сентябре 1919 г. он разработал и переправил в штаб Юденича план взаимодействия участников петроградского подполья с наступающей Северо-Западной армией. Однако решения о вооруженном выступлении в Петрограде ни в дни максимального [107] продвижения армии Юденича, 20—21 октября, ни позднее он так и не принял. Уже в ноябре Люндеквист был арестован, а в январе 1920 г. расстрелян62. Характерный факт в этом деле — Люндеквист мог быть спокоен за судьбу своей семьи, поскольку она находилась в то время в Крыму, на неподконтрольной большевикам территории.

Имеются данные о работе в Петрограде на Юденича начальника сухопутного оперативного отдела штаба Балтийского флота, в прошлом Генерального штаба подполковника В. Е. Медиокритского63.

Существовало в РККА и подполье, связанное с эсеровскими организациями. В 1917 г. (по другим данным — в 1906 г.) в партию социалистов-революционеров вступил Генерального штаба подполковник Ф. Е. Махин, возглавивший штаб военной организации партии; в 1918 г. он по приказу ЦК партии поступил на службу в Красную армию64. Вскоре он достиг высоких постов — стал начальником Уфимского полевого штаба и командующим 2-й армией65. При подходе чехословацких войск к Уфе Махин выехал из города со своим адъютантом навстречу командиру Поволжской группы чехословацких войск полковнику С. Чечеку и фактически сдал ему город. Вскоре Махин возглавил части Народной армии Хвалынского района и постановлением Комуча был произведен в полковники66.

В начале июня 1918 г., еще находясь на службе в РККА, Махин добивался перевода в Приволжский или Приуральский военный округ67 — туда, где позднее были развернуты вооруженные силы Комитета членов Всероссийского учредительного собрания. Просьбы его о подобном переводе едва ли можно считать случайными: еще весной 1918 г. социалисты-революционеры, придя к выводу о бесперспективности борьбы с большевиками в Петрограде и Москве, решили перевести свои организации, в том числе и военную, в Поволжье и на Урал68. Судя по всему, Махин руководствовался именно этим решением ЦК ПСР. Не исключено, что и аналогичные просьбы Каппеля о переводе в штабы Приуральского, Приволжского или Ярославского военных округов69 также были обусловлены связями этого генштабиста с подпольем. Уже летом 1918 г. центры этих военных округов, особенно Самара и Ярославль, стали очагами сопротивления большевикам. Тем не менее Каминский продолжает утверждать, что эти и другие офицеры Генштаба стремились перевестись на новые места исключительно в поисках «наиболее выгодных условий жизни и службы»70.

Имеющиеся данные позволяют, таким образом, сделать вывод о том, что в составе белых и иных антибольшевистских армий на территории бывшей Российской Империи служило большинство выпускников Академии различных категорий. И если важен сам факт обучения в Академии, как полагает Каминский, то в этом отношении явное преимущество на стороне противников советской власти. Следовательно, фактор превосходства в «лицах Генштаба» объективно не может входить в число причин победы красных. Превосходство в этом отношении белых заключается в более привычных и благоприятных, по сравнению с РККА, условиях их работы в рядах антибольшевистских армий. Утверждение Каминского о том, что большевики поставили себе на службу лучшую часть генштабистов — лишь догадка, не подтвержденная анализом источников. Причины поступления «лиц Генерального штаба» в РККА не сводятся к пресловутым социально — и материально-бытовым мотивам: они многообразны. В начале 1918 г. не последнюю роль играли и надежда продолжить борьбу с германцами, и опасения за судьбу своих близких в связи с принятой большевиками практикой заложничества, и желание проникнуть в руководство РККА, чтобы оказывать содействие единомышленникам за линией фронта, и ряд других. [108]