Адмирал Филипп Октябрьский
// Полководцы и военачальники Великой Отечественной. Вып.2 — М.: Молодая гвардия, 1979.

Полвека он был профессиональным военным, и звездные годы его жизни пали на величайшую в истории нашего народа войну. И потому будет естественным с началом этой войны связать и начало рассказа об адмирале Филиппе Сергеевиче Октябрьском.

Вот строки из «Воспоминаний и размышлений» Маршала Советского Союза Г. К. Жукова:

«Под утро 22 июня нарком С. К. Тимошенко, Н. Ф. Ватутин и я находились в кабинете наркома обороны.

В 3 часа 17 минут мне позвонил по ВЧ командующий Черноморским флотом адмирал Ф. С. Октябрьский и сообщил: «Система ВНОС флота докладывает о подходе со стороны моря большого количества неизвестных самолетов; флот находится в полной боевой готовности. Прошу указаний».

Я спросил адмирала:

— Ваше решение?

— Решение одно: встретить самолеты огнем противовоздушной обороны флота.

Переговорив с С. К. Тимошенко, я ответил Ф. С. Октябрьскому:

— Действуйте и доложите своему наркому... ...В 4 часа я вновь разговаривал с Ф. С. Октябрьским. Он спокойным тоном доложил:

— Вражеский налет отбит. Попытка удара по кораблям сорвана. Но в городе есть разрушения.

Я хотел бы отметить, что Черноморский флот во главе с адмиралом Ф. С. Октябрьским был одним из первых наших объединений, организованно встретивших вражеское нападение».

Да, именно из Севастополя в Москве узнали о том, что фашистская Германия 22 июня 1941 года начала боевые действия против Советского Союза. [255]

Еще в час ночи Филипп Сергеевич Октябрьский получил телеграмму наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова о переводе флота на повышенную готовность. Отдав нужные распоряжения и переговорив с наркомом по телефону, Филипп Сергеевич подошел к окну своего служебного кабинета. На рейде гасли якорные огни кораблей, зашторивались окна в казармах учебного отряда, в жилых домах.

Взгляд командующего остановился на мигающем с далекой скалы огне. Хорошо известный каждому черноморцу створный знак — главный ориентир для входа кораблей в бухту — продолжал светить вопреки инструкции. Октябрьский взялся за телефон.

— Начальник гарнизона генерал-майор Моргунов слушает, — раздался в трубке спокойный приглушенный голос.

— Почему до сих пор не погашены маячные огни? — не по обыкновению резко спросил командующий. — Это не игра, а реальная оперативная готовность, Петр Алексеевич!

— Есть, товарищ командующий, — мгновенно меняя интонацию, ответил генерал-майор Моргунов. — Немедленно наведем порядок.

И действительно, вскоре створные огни погасли, и темная южная ночь окутала город и море. Зашторив окно и включив настольную лампу, Октябрьский взял папку срочных документов, положив ее на любимую свою конторку. Оставаясь один, он привык работать стоя.

В папке сверху лежала разведсводка. И невольно вспомнился недавний разговор с начальником разведотдела полковником Дмитрием Багратионовичем Намгаладзе. Речь шла о показаниях перебежчика, задержанного моряками Дунайской военной флотилии.

— Перебежчик упорно твердит: «Германия готовится к скорой войне с СССР», — доложил полковник и повторил: — Упорно, понимаете, твердит.

— Провокация? Дезинформация? — задумчиво произнес Октябрьский. — Что скажете, Намгаладзе?

— Докладываю факты, товарищ командующий. Германские транспорты потянулись со всего моря к Румынии. Показания перебежчика. Запись английского радио: «В ночь на 22 июня Германия готовится напасть на СССР». Открытый текст. Ситуация... [256]

И вот она, ситуация — повышенная оперативная готовность.

В кабинет стремительно вошел член Военного совета флота дивизионный комиссар Николай Михайлович Кулаков. Обычно его выразительное лицо с темными глазами озаряла веселая улыбка. Но сейчас он был хмур и озабочен. Октябрьский протянул шифровку наркома:

— Вот ознакомься, — и, подождав, пока Кулаков прочел телеграмму, спросил: — Как думаешь, Николай Михайлович, это война?

— Похоже, Филипп Сергеевич, — ответил член Военного совета.

Дверь открылась. В кабинет вошли вызванные по сигналу «Большой сбор» начальник штаба флота контрадмирал И. Д. Елисеев, начальник политуправления дивизионный комиссар Н. Т. Бондаренко, а также секретарь горкома партии Б. А. Борисов, начальник разведотдела полковник Д. Б. Намгаладзе. Ознакомившись с указаниями из Москвы и выслушав распоряжения командующего, они отправились на свои рабочие места.

Прервав наступившую тишину, резко зазвонил телефон прямой связи с оперативным дежурным.

— Посты службы наблюдения и связи докладываю! о приближении группы самолетов со стороны моря.

— Какие посты? — спросил Октябрьский.

— Из Евпатории и с мыса Сарыч. — Есть ли наши самолеты в воздухе?

— Мы связались со штабом военно-воздушных сил флота, — доложил оперативный дежурный. — Все наши самолеты на аэродромах.

— Добро, — сказал командующий, а сам подумал: «Вот настал час поднимать их в воздух по тревоге».

После этого и состоялся первый разговор между командующим Черноморским флотом вице-адмиралом Октябрьским и начальником Генерального штаба генералом армии Жуковым. В следующие сорок три минуты, прошедшие до второго их разговора, началась первая схватка черноморцев с фашистами.

Береговые и корабельные зенитчики встретили огнем вражеские самолеты. С балкона своего кабинета Октябрьский видел, как в лучах прожекторов мелькали смутные силуэты самолетов, а огненные трассы перечеркивали все небо. [257] Перекрывая грохот зениток и треск пулеметов, ухнули один за другим мощные взрывы.

— Это крупные бомбы, — сказал вышедший на балкон Кулаков.

— Вслед за бомбами, Николай Михайлович, могут посыпаться парашютисты, — озабоченно заметил Октябрьский. — Вспомни, два месяца назад немцы за одни сутки овладели Критом. Высадили внезапно большой десант с воздуха — и остров в их руках.

— Пожалуй, для большого десанта сейчас маловато самолетов в небе, Филипп Сергеевич, — сказал Кулаков.

— Сейчас — да, а завтра? Надо насторожить насчет десантов наши штабы. — В первые недели войны беспокойство по поводу вражеских воздушных десантов владело многими нашими командирами. Думал об этой опасности и Октябрьский. И все же, анализируя ситуацию, он упорно нащупывал главную опасность, грозящую флоту.

Сосредоточенно помолчав, командующий продолжил:

— Судя по всему, Николай Михайлович, фашисты задумали внезапно ударить бомбами по кораблям эскадры. Это же ядро флота.

— Полагали застать нас в беспечности. Не вышло! — с силой подчеркнул Кулаков. — И ничего у них не выйдет.

— Ты прав, Николай Михайлович, ничего у фашистов в конечном счете не выйдет. Но война, коль она началась, будет большой и трудной. Надо объяснить людям, что произошло. Надо по-настоящему поднять флот на войну. Не только по мобилизационному плану, но и по духу...

Они стояли рядом — локоть к локтю — и, следя за тревожными сполохами в небе, думали об одном: об огромной ответственности, легшей с этого часа на их плечи, о великих испытаниях, ожидающих подчиненных им людей. Кулаков меньше года работал с Октябрьским. Возрастом они мало разнились: одному было тридцать пять, другому — сорок. Характерами — сильно: Кулакову, человеку властному, но в прямоте своей ровному и последовательному, казалось, что Октябрьский порой склонен поддаться настроению минуты, упорствовать без особой нужды. Но нынешние ночные часы становились поворотными в их жизни, и все мимолетное, субъективное как-то сразу отошло на задний план. Кулаков с одобрением [258] думал о том, как поступал и говорил сейчас командующий: поднять флот — по духу.

...Годами тренируемый сложный организм флота уже переходил в боевое состояние. Вступали в действие инструкции и наставления военного времени, разворачивали работу арсеналы, пополнялись боезапасом и топливом корабли, занимали заданные квадраты моря дозорные катера-охотники, готовились мины для заграждения подходов к базам. Черноморцы от Измаила до Поти заняли свои боевые посты.

Наутро Октябрьскому доложили, что фашистские самолеты сбрасывали не бомбы, а мины, которые многие наблюдатели считали парашютистами — серо-зеленые, они были похожи на диверсантов в комбинезонах. Значит, враг действительно замыслил заминировать выход из базы, сковать в бухтах корабли, затем ударить по ним с воздуха. Замысел этот пока что не удался: огонь флотских зенитчиков был столь плотным, что группа самолетов-миноносцев распалась. Большинство мин, спущенных на парашютах, попало или на берег, где они взорвались, или вне фарватеров. Но ведь враг не оставит попыток осуществить свой замысел.

Командующий флотом вызвал к себе контр-адмирала В. Г. Фадеева, возглавлявшего охрану водного района главной базы.

— Надо немедленно протралить бухты и фарватеры, — приказал он. — Кто у вас сейчас в дозоре?

— Звено катеров-охотников лейтенанта Глухова.

— Лейтенанта? — удивился Октябрьский.

— Это опытный командир, — подчеркнул Фадеев. — Давно плавает. Хорошо его знаю. Еще с той поры, когда я был штурманом на крейсере «Коминтерн», а он у меня рулевым.

— Ну что ж, Владимир Георгиевич, пусть Глухов действует. О результатах дозора и траления докладывайте немедленно.

Увы, первые доклады оказались малоутешительными. Катера с тралами, обследовавшие бухту и фарватер, мин не подсекли. Между тем буксир с плавучим краном, посланный поднять со дна рейда сбитый ночью фашистский самолет, затонул от подводного взрыва большой мощности. Подорвался еще и эсминец. Катера-тральщики были деревянные, подорвавшиеся буксир и эсминец — металлические. В этом, вероятнее всего, скрыта [259] разгадка: мины эти не якорные, а донные... Воздействие проходящего над миной стального корабля приводит ее к взрыву.

— Вы говорите, мины магнитные? — переспросил Октябрьский, выслушав доклад контр-адмирала Фадеева. — Что предлагают флагманские специалисты?

— Мы оборудовали железную баржу, которую буксирует деревянный тральщик, — ответил Фадеев. — Но пока эффекта не достигли...

— Усильте наблюдение за акваторией. Будем знать, где падают мины.

— Мы пеленгуем мины еще в воздухе, когда они спускаются на парашютах. Если не видно самолетов, пеленгуем всплески на воде при падении мины. Все эти точки обозначаются вехами.

— Неплохо, но это только начало, — заметил командующий. — Надо без промедления научиться уничтожать эти мины, иначе бухта вскоре может вся покрыться вехами... Понимаете, что это будет означать для нашего флота?

Октябрьский был крайне озабочен угрозой, которую таили в себе мины с нераскрытым секретом. Спустя несколько дней появилась определенная надежда, что загадка скоро будет разгадана.

При очередном докладе командир охраны водного района сообщил, что из дозора возвратилось звено катеров лейтенанта Глухова. Дозор провожал в море корабли, сбрасывая глубинные бомбы впереди крейсера, — обычная профилактика против вражеских подводных лодок. Глухов сбросил три бомбы, а взрыва засек четыре.

— Сдетонировала мина? — оживился Октябрьский.

— Выходит, так, — ответил контр-адмирал. — Это уже метод — траление бомбежкой. Надо его отрабатывать. — Помедлив, Октябрьский добавил: — И еще прошу вас, Владимир Георгиевич, надо достать хотя бы одну целую мину. Разоружить, изучить и нащупать пути борьбы с ними.

Это была проблема необычайной сложности и необычайной важности. И ее решению Октябрьский сам отдал немало времени, а главное — подчинил усилия, энтузиазм и отвагу многих людей, прежде всего флотских минеров. Их поиск иногда называли игрой со смертью. Но это была не игра, а сознательная боевая работа, которую требовал Октябрьский от всех специалистов, отвечавших за [260] безопасность водного района главной базы Черноморского флота.

Рискуя не только собственной жизнью, но всем экипажем, лейтенант Дмитрий Глухов много раз водил свой катер над минами, пытаясь установить, от каких физических полей они срабатывают. На одном из галсов вблизи катера трижды раздавались сильнейшие взрывы. Крошечный корабль получил серьезные повреждения, моряки были контужены. Но Глухов все-таки вернулся в базу. Один из сюрпризов был разгадан.

С нетерпением ожидал Октябрьский доклада о швартовке катера, а когда получил его, тут же отправился на причал.

— Спасибо, моряки-овровцы, за службу, — сказал он, пожимая каждому руку. — Вы одержали важную победу. Каждого представляю к награде.

Особенно крепко благодарил адмирал лейтенанта Глухова:

— Вы для всего флота впередсмотрящий.

Никто, конечно, в тот час не думал, что слова командующего через год-другой приобретут и иной смысл. Отважный катерник Дмитрий Глухов был первым и при высадке отряда Куникова на Малую землю, и при штурме с моря порта Новороссийска, и в Эльтингенском десанте. Золотая Звезда Героя, два ордена Ленина, орден Ушакова увенчали ратные подвиги этого храброго и искусного офицера флота.

Одновременно с Глуховым с первых дней войны по приказу командующего раскрывали тайны минного оружия многие флотские специалисты. Шаг за шагом выяснялось, что противник применяет мины с сюрпризами самыми разнообразными: одни взрываются от железа, другие от шума винтов, третьи от перепада давления в воде при движении корабля.

Капитан-лейтенант Г. Н. Охрименко для того, чтобы разоружить на дне моря образец мины, которая при поднятии наверх взрывалась, за несколько дней освоил водолазное дело. Офицер спускался с корабля в воду и там, на ощупь орудуя немагнитным инструментом, разгадывал секреты конструкции.

Флот терял доблестных людей. Погибли при разоружении мин офицеры И. А. Ефременко, И. И. Иванов. Погиб талантливый инженер Б. И. Лишневский. Обычно минеры работали парой. Один оставался с миной, а другой [261] в близком укрытии под диктовку записывал его действия — с тем, коль оборвется жизнь первого, второй мог не начинать «с нуля», а подхватить эстафету и идти дальше. Горько было слушать печальные вести, но Октябрьский знал, что ценой этих утрат будет обеспечена постоянная боеготовность флота и спасены сотни и тысячи других жизней.

Как-то адъютант доложил Октябрьскому:

— Интендант на прием просится.

— Зови.

Вошел немолодой уже человек в мешковатом кителе, представился:

— Интендант третьего ранга Брон.

— Слушаю вас.

— Товарищ командующий, на флот я попал по мобилизации. Отдел кадров определил меня завхозом в батальон.

— И что же вас не устраивает?

— Дело в том, — неловко переминаясь с ноги на ногу, сказал посетитель, — что я кандидат технических наук, инженер-электрик, доцент политехнического института. Может быть, на флоте есть дело по моей специальности.

— Вот кадровики, — рассмеялся Октябрьский. — Написано «интендант» — сразу в завхозы. — И, связавшись тут же по телефону с контр-адмиралом Фадеевым, распорядился: — Я пришлю к вам в ОВР ученого электрика. Привлеките, Владимир Георгиевич, этого человека к разоружению мин. Чую, из него толк выйдет.

Толк действительно вышел. За трое суток О. Б. Брон составил детальное описание новой мины с чертежами и комментариями, а затем успешно работал над созданием тральной баржи.

По просьбе командующего флотом из Ленинграда в Севастополь приехали профессора И. В. Курчатов и А. П. Александров, чтобы вместе с коллегами помочь флоту решить проблему защиты кораблей от мин. Восхищаясь предложенным ими методом размагничивания кораблей, командующий флотом вряд ли мог тогда предположить, что эти два молодых профессора станут спустя годы гордостью советской и мировой науки. Еще одна группа ученых вместе с флотскими специалистами создала специальные тралы. Вся эта колоссальная работа, [262] крайне важная для решения насущных задач действующего флота, имела и большой перспективный смысл.

— Вот кончится война, кончится нашей победой, — говорил в те дни Филипп Сергеевич Октябрьский. — По морям пойдут мирные суда, но моря эти будут засорены минами. То, чего мы достигнем сейчас, окажется очень нужным и после победы.

Так оно и было. Десятки тысяч мин уничтожили советские моряки в послевоенные годы. Кстати, среди тех, для кого война не окончилась с майским салютом сорок пятого года, был и офицер Г. Н. Охрименко, прошедший с тралами по минным заграждениям в Черном море и на Дунае многие тысячи миль и заслуживший звание Народного Героя Югославии.

Проблема борьбы с минами была решена. Конечно, на войне так не выходит, чтобы научно-техническое и организационное решение проблемы вовсе исключало ошибки и случайности. Но это же факт, потери флота от минной опасности оказались минимальными.

Минимальные потери... Это важнейший, но не единственный результат, которого добился под командованием Октябрьского Черноморский флот, организованно встретив вражеское нападение. В тяжкие первые недели войны, когда наши войска отступали, а фашисты на многих участках фронта быстро и далеко продвинулись в глубь советской территории, силы флота, опять же благодаря своей высокой организованности, сумели нанести весьма ощутимые удары по врагу. Это стало возможным и потому, что главные помыслы и дела командующего устремлялись к организации активных и решительных действий.

Уже в первый день войны 22 июня 1941 года Октябрьский задумал послать самолеты на бомбежку аэродромов и баз противника. Спустя годы такое решение сочтут обычным. Но в тот день оно не казалось простым. Ведь первая директива из Москвы не предусматривала переноса боевых действий на территорию противника. Конечно, это должно быть поправлено, однако сейчас может расцениваться как провокационное самоуправство. Тут же память воскрешала скрипучие слова Берии, сказанные минувшей ночью по телефону: за самоуправство последует расплата.

И все-таки надо действовать. Ведь немцы бомбят Измаил, Крым. Румынские мониторы уничтожают наши погранзаставы [263] на Дунае. Чего же ждать? Запросив у наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова разрешения бомбить аэродромы и базы врага, Октябрьский приказал ночью нанести удар по Констанце. Для начала послать туда девятку бомбардировщиков, а затем подготовить массированные удары и по Констанце, и по Плоешти. Там — нефть, а без нее туго придется и кораблям, и танкам фашистов.

Так со второй же военной ночи авиация флота стала наносить удары по базам, военным и промышленным объектам врага. Горели нефтехранилища в Констанце и Плоешти, откуда гитлеровская коалиция получала половину всего необходимого для нужд войны горючего; шли ко дну готовые к отправке танкеры и транспорты, взрывались поезда с нефтецистернами. Рухнул в Дунай вместе с нефтепроводом пролет Чернаводского моста.

Легко сказать, бомбить Чернаводский мост. Мало того, что он имеет сильную противовоздушную оборону, туда еще надо долететь. Но, отдавая боевой приказ, Октябрьский имел представление, как он будет выполняться. Он вник во все детали операции. К шести тяжелым бомбардировщикам вместо бомб подвесят истребители и доставят их к месту. Истребители нанесут удар с малых высот. А шесть Пе-2 будут бомбить с пикирования. Шестерку Пе-2 возглавит дерзкий и расчетливый капитан Александр Цурцумия, а шестерку ДБ-3 — капитан Александр Шубиков, тоже опытный летчик. Кстати, Цурцумия уже водил группу самолетов на Плоешти, там они не только хорошо отбомбились, но и сбили два «мессершмитта». Отличился при этом командир звена лейтенант Иван Корзунов.

Октябрьский знал этих людей и был уверен в них. Они выполнили приказ, и командующий представил летчиков к высоким наградам. Ордена в тот период войны давали скупо, тем большее удовлетворение он испытал, когда узнал, что его представление одобрено. Каждый на войне рискует, а летчики особенно. Иной и заслужит награду, но получить ее не успеет. Вот, скажем, слушает он доклад командующего военно-воздушными силами флота генерал-майора авиации Н. А. Острякова о таране, совершенном над Севастополем лейтенантом Евграфом Рыжовым, и думает еще об одной потере.

— Жаль, погиб такой смелый летчик.

— Он жив, Филипп Сергеевич, — возразил [264] Остряков. — Дело как было. Вылетел Рыжов на своем ЛаГГ-3 на задание. На большой высоте заметил немецкий разведчик «Хейнкель-111». Зашел ему в хвост, открыл огонь, подбил мотор. «Хейнкель», отстреливаясь, уклонялся к морю. Рыжов за ним. А боеприпасы кончились. И тут, как назло, пробоина в водяной магистрали. Мотор сдает, горячая вода жжет ноги летчика, брызги бьют по лицу. Но Рыжов не хотел упустить врага и пошел на таран, а потом вывел свой истребитель из пике и посадил его на воду. Три часа держался летчик на воде, пока его не подобрал наш катер.

— Где же он сейчас, в госпитале?

— Что вы! — воскликнул Остряков. — Летает. Разве наших удержишь на земле! Я их всех в небе узнаю. Не будет стервятникам пощады, мы их повадки еще в испанском небе раскусили.

— «Всех в небе узнаю», — повторил, улыбаясь, остряковские слова адмирал. — Орел, да и только. Не командующий авиацией, а ведущий звена. — А потом, посерьезнев, заметил: — Знаю, Николай Алексеевич, что вы рветесь в небо и частенько занимаетесь свободной охотой. Но вы, повторяю, не комэск, а командующий ВВС. Под вашим началом десятки эскадрилий, семь авиабаз. Сотни самолетов. Личной отваги тут мало, надо управлять этой махиной. Управлять с земли. Авиация флота воюет неплохо, но надо воевать лучше. По науке. Мы несем много потерь. Значит, не все повадки врага раскусили. Значит, надо совершенствовать тактику, маневр использования сил. Я о том же твержу подводникам. Вывели мы пять лодок на отведенные им позиции на западе театра, а результатов солидных пока нет. Понимаю, румынский королевский флот побаивается нас, немецких военно-морских сил пока немного. Да и минная опасность дает о себе знать. Но, видимо, и в тактике наших подводников есть просчеты, надо свести их к минимуму. И вас прошу о том же — совершенствуйте тактику нашей авиации.

Октябрьского весьма заботило, что позиционный метод использования подводных лодок пока не приносил желаемого эффекта. Он поручил отделу подводного плавания во главе с капитаном I ранга А. В. Крестовским, комбригам контр-адмиралу П. И. Болтунову и капитану I ранга М. Г. Соловьеву вместе с командирами кораблей проанализировать результаты первых боевых походов и [265] разработать новые тактические приемы. Подводные лодки стали крейсировать в ограниченных районах, атаковывать цели не одиночными торпедами, а залпом, искуснее учитывать гидрометеорологические и оперативно-тактические особенности морского театра. Дело пошло на лад.

Запомнилась Октябрьскому крупная победа подводной лодки Щ-211 под командованием капитан-лейтенанта А. Д. Девятко. Запомнилась не только потому, что была первой победой черноморских подводников в войне, но и потому, что сочеталась с выполнением задачи особого назначения. Спустя четверть века, принимая почетный болгарский орден с мечами, адмирал Октябрьский снова пережил те памятные августовские дни сорок первого года, когда в глубочайшей тайне готовил он эту операцию.

Перед заходом солнца 7 августа 1941 года из Севастополя вышла подводная лодка. Товарищи по оружию проводили ее экипаж в обычный боевой поход. И никто из них не знал, что уже в море к кораблю подошел катер, и с него в отсеки спустилось четырнадцать человек. Это были болгарские революционеры во главе с коммунистом, участником боев в Испании Цветко Радойновым. Патриотам предстояло включиться в борьбу своего народа с фашизмом.

Трое суток подводная лодка шла в штормовом море к болгарскому берегу. Шла, уклоняясь от встреч с вражескими кораблями, шла через минные заграждения и дозорные рубежи. Темной ночью капитан-лейтенант Девятко приказал всплывать. В считанные минуты от борта подводной лодки к берегу отошли пять надувных шлюпок. Высадка десанта особого назначения прошла незаметно для врага.

А спустя четыре дня Щ-211 атаковала два вражеских транспорта. Один из них — это был «Пелес» — сразу пошел ко дну, а другой выбросился на отмель.

И второй боевой поход Щ-211 увенчался крупной победой. Итальянские танкеры шли к Босфору в охранении двух миноносцев, шести катеров и пяти самолетов. Капитан-лейтенант Девятко ухитрился незаметно пристроиться в кильватер к строю вражеских катеров, идущих впереди миноносцев и танкеров, а затем атаковал конвой. Танкер «Суперга» водоизмещением в шесть тысяч тонн разломился от взрыва торпед пополам и затонул. [266]

Командующий флотом сердечно поздравил подводников с первыми победами.

— Добрый пример, — сказал он капитан-лейтенанту Девятко. — На учениях перед войной я наградил тебя за меткую стрельбу золотыми часами. Ты оправдал репутацию мастера торпедных а гак в бою. Представляю тебя к ордену Красного Знамени. Как говорится, лиха беда начало.

Так оно и было. Черноморские подводники только за первый период войны потопили свыше двадцати вражеских транспортов и кораблей. Они нанесли нефтяной артерии стран гитлеровской оси ощутимый урон. Гросс-адмирал Редер осенью 1941 года докладывал фюреру о критическом положении с нефтью: «Румынский экспорт к нам и в Италию прекратился полностью». Почувствовала дефицит горючего и армия Роммеля в Африке. Вот даже где проявились результаты принципа «длинной руки», по которому, как любил выражаться адмирал Октябрьский, должен действовать флот.

Черноморскими твердынями вошли в историю войны города и военно-морские базы, в организации обороны и освобождении которых активную руководящую роль играл адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский. Четыре из них — Одесса, Севастополь, Новороссийск и Керчь — стали городами-героями, и на их знаменах сияет теперь Золотая Звезда.

По канонам военно-морского искусства флот обычно отвечает за оборону портов и баз с моря. Но конкретный анализ военно-стратегической обстановки на южном крыле советско-германского фронта в июле 1941 года показывал, что над Одессой нависла угроза захвата врагом именно со стороны суши. Против частей Приморской армии, с тяжелыми боями отходивших к Одессе, действовала крупнейшая группировка фашистских войск. Она имела многократное превосходство над нашими войсками и в людях, и в танках, и в самолетах. И тем не менее Одессу — крупнейший порт и центр индустрии — можно и нужно было отстаивать до последней возможности.

Эту мысль Октябрьский высказал на Военном совете флота, об этом говорил с прилетевшим в Севастополь начальником Главного политуправления ВМФ И. В. Роговым. [267]

27 июля 1941 года командующий флотом направил телеграмму командиру Одесской военно-морской базы контр-адмиралу Г. В. Жукову. Суть телеграммы четкая и конкретная: немедленно приступить к созданию сухопутной обороны, организовать круглосуточную работу; использовать все силы и средства, вооружение, в том числе мины; в Севастополь отправить только то, что не нужно для обороны; приступить к тренировке береговых батарей для стрельбы по сухопутному противнику.

Телеграмма пришла в Одессу за десять суток до начала боев на дальних подступах к городу, за десять суток до директивы Ставки, написанной под диктовку И. В. Сталина: «Одессу не сдавать и оборонять до последней возможности, привлекая к делу Черноморский флот».

И сделано было за эти десять дней и десять ночей немало. Три оборонительных рубежа полукольцом охватили город. Воины Приморской армии, моряки Черноморского флота, трудящиеся Одессы, не зная отдыха, строили укрепления, огневые точки, противотанковые рвы, уличные баррикады.

Октябрьский хорошо понимал, что осажденная Одесса, этот крошечный по масштабам великой войны плацдарм способен, однако, оттянуть и сковать огромные силы врага и тем самым задержать продвижение его войск на всем стратегическом направлении. Но устойчивость этого плацдарма в условиях его полной изоляции с суши в решающей мере зависела от морских коммуникаций, от той поддержки, которую будет оказывать осажденному гарнизону Черноморский флот. Тут речь шла не просто о «привлечении к делу» флота, а о его постоянном и активном участии в обороне Одессы.

Уже 6 августа 1941 года, на другой день после получения директивы Ставки, Октябрьский создал специальный отряд кораблей северо-западного района в составе крейсера «Коминтерн», эсминцев «Шаумян» и «Незаможник», дивизионов канлодок и тральщиков и бригады торпедных катеров. Корабли сразу же получили задачу поддерживать огнем сухопутные войска. В дополнение к минным заграждениям, поставленным на морских подступах к Одессе еще на второй день войны, теперь минные банки и поля замкнули по морю кольцо обороны от устья Днестра до Тендры. В те же дни флот по распоряжению Октябрьского послал на сухопутный фронт два полка морской пехоты и отряды моряков-добровольцев. [268]

Опоясав бушлаты патронташами, подвесив на ремни гранаты, прямо с палуб кораблей шли матросы на передний край. Нелегко было командующему флотом принимать такое решение. Много лет он сам был матросом и по собственному опыту знал, сколько времени и сил требуется для подготовки хорошего корабельного специалиста. Но по тому же собственному опыту военмора революции он понимал, что значит боевая дерзость закаленного службой на корабле моряка, идущего в атаку с гордо открытой тельняшкой. А главное — не мог адмирал не учитывать суровых реальностей нынешней войны.

Ежедневно полковник Намгаладзе клал ему на стол разведсводку, в которой особый раздел занимали сведения о вражеских силах под Одессой. Каждую неделю к ним прибавлялось по одной-две дивизии.

Восемнадцать дивизии против наших четырех — таково было соотношение сил к 19 августа 1941 года. В тот день Октябрьский получил новую директиву Ставки. Ответственность за дальнейшую оборону Одессы возлагалась на Военный совет Черноморского флота. Согласно директиве создавался Одесский оборонительный район (ООР), в который включались части Приморской армии и военно-морской базы и приданные им силы из состава флота.

Со сложным чувством воспринял Октябрьский эту директиву. С одной стороны, многое становилось на свои места. Создавалось единое командование всеми силами армии, авиации и флота, оборонявшими Одессу. Что греха таить, бывали в начальный период войны ситуации, когда именно отсутствие или нарушение четкой системы управления трагически сказывалось на результатах боевых действий, вело к неоправданным потерям. Теперь есть единая организация, правда, необычная, — оборонительный район, есть у него Военный совет. Во главе района поставлен Гавриил Васильевич Жуков — опытный адмирал, прошедший через гражданскую войну, через бои в Испании. Его хорошо знают в Одессе, где он возглавляет военно-морскую базу уже третий год, знают и как кандидата в члены ЦК Компартии Украины. Жуков отлично понимает обстановку и теперь, получив всю полноту власти, с новой энергией возьмется за дело.

Но, с другой стороны, с нынешнего дня и он, Октябрьский, командующий флотом, юридически принимает ответственность за весь ход обороны Одессы. А положение [269] там именно в этот день, 19 августа, осложнилось до критического. Сначала фашисты предприняли ожесточенные атаки в восточном секторе, где при поддержке корабельной и береговой артиллерии стойко удерживал свои позиции 1-й морской полк Я. И. Осипова. Затем, создав почти пятикратное превосходство в силах, враг предпринял одновременное наступление во всех трех секторах обороны города. К вечеру фашистам удалось прорвать фронт на стыке южного и западного секторов.

Накануне Октябрьский получил еще одну тревожную весть. Воздушная разведка обнаружила, что из румынского порта Сулина вышли двенадцать транспортов и десять сторожевиков. Не исключено, что противник намерен высадить десант. Требовалось повысить готовность противодесантных средств от Тендры до Одессы. А днем позже из Одессы доложили, что фашисты потеснили наши части в восточном секторе и подошли к окраине города, получив таким образом возможность обстреливать из дальнобойных орудий акваторию порта и подходы к нему. Создавалась огромная угроза для кораблей и транспорта, которые шли в Одессу с пополнением и боеприпасами. Надо было срочно изменить организацию и обеспечение морских перевозок. Раньше транспорты иногда посылались без охранения. Теперь их придется непременно конвоировать боевыми кораблями. Приняв такое решение, Октябрьский приказал во время стоянки судов и кораблей в Одессе прикрывать их дымзавесами. Обо всем этом у командующего состоялся обстоятельный разговор с начальником штаба флота И. Д. Елисеевым.

— Кроме того, Иван Дмитриевич, — сказал он начштаба, — распорядитесь поставить задачу перед подводными лодками, развернутыми в западной части моря, и торпедными катерами — не только наносить удары по коммуникациям, но и прикрывать наши перевозки от атак кораблей противника. Какие корабли планируется послать в Одессу?

— Первым идет крейсер «Красный Крым», — ответил Елисеев. — Кстати, на нем находится дивизионный комиссар Азаров, назначенный членом Военного совета Одесского оборонительного района. Кулаков уже с ним подробно беседовал.

— Я тоже хочу поговорить с ним.

Разговор с Ильей Ильичом Азаровым, в котором приняли участие Кулаков и Елисеев, был весьма конкретным. [270] Речь шла о необходимости стабилизировать положение на переднем крае обороны Одессы. Как всегда четкий и обстоятельный в суждениях, Азаров настаивал на быстрейшем выполнении указаний Ставки об укреплении сил ООР войсками и техникой. У Октябрьского создалось впечатление, что Азаров вообще связывает стабильность обороны города с пополнением.

— Надо держаться, — подчеркнул командующий. — Флот поможет Одессе. Но независимо от этого надо держаться любой ценой.

В самую напряженную неделю боев за Одессу, за несколько дней до назначенного Ставкой срока, корабли и суда Черноморского флота доставили в осажденный город значительные подкрепления, вооружение и боеприпасы. Доставили без потерь, хотя в воздухе в это время господствовала вражеская авиация.

С одним из отрядов кораблей Октябрьский решил сам пойти в Одессу. Лидер «Харьков» и эсминец «Дзержинский» вышли из Севастополя 6 сентября.

На рассвете следующего дня отряд подходил к порту. И сразу же туманную дымку разорвали взрывы снарядов. Это начали обстрел «Харькова» вражеские батареи. Стоя на мостике, Октябрьский с удовлетворением наблюдал, как искусно маневрировал под огнем на фарватере капитан III ранга П. А. Мельников. Тут подоспели наши сторожевые катера. Они поставили дымзавесу, и противник лишился возможности вести прицельный огонь, хотя интенсивность его еще более возросла.

«Харьков» благополучно вошел в порт.

— Жарко было от «салюта», но катерники ваши молодцы, — сказал командующий флотом встречавшим его на причале Г. В. Жукову и И. И. Азарову. — Как дела?

— Как видите, — ответил Жуков.

— Вижу, на подходах к порту наши корабли попадают под обстрел, — заметил Октябрьский. — Помню ваши просьбы о помощи. Вот кое-что привез. Но большего пока не могу. Надо учитывать обстановку на фронте в целом.

На командном пункте, а затем и на заседании Военного совета оборонительного района этот разговор был продолжен. Октябрьский откровенно рассказал об обстановке на юге: фашисты идут к Перекопу, защитники Одессы оттягивают на себя крупные силы...

— Десять дивизий, — заметил начальник штаба генерал-майор [271] Г. Д. Шишенин, намекая на огромное превосходство врага и необходимость срочных подкреплений.

— Именно поэтому и надо держаться, а не отходить, — твердо сказал командующий флотом.

— Да, Ставка нам сделала серьезное предупреждение за отход с основного рубежа обороны, — вступил в разговор контр-адмирал Г. В. Жуков. — Но иного выхода не было. Не хватает резервов, боеприпасы не всегда вовремя поступают.

— Сейчас важно оградить город, порт и фарватеры от огня вражеской артиллерии, — сказал Октябрьский. — Что для этого можно сделать?

— Оттеснить врага. А для этого усилить войска района, не хватает резервов, — настойчиво повторил Жуков.

— У меня их тоже не хватает, — неожиданно резко заметил командующий флотом. Потом, смягчившись, продолжил: — Буду просить у Ставки стрелковую дивизию. Нарком приказал готовить десант в тыл противнику. Будем планировать операцию. Вы подумайте о том, как поддержать десант контрударом.

Возвратившись в Севастополь, Октябрьский собрал Военный совет флота.

— Контрудар силами ООР целесообразно нанести в восточном секторе обороны Одессы, — решил командующий. — А одновременно высадим здесь же поблизости морской десант во фланг и тыл противника. При подготовке операции следует учитывать уроки июньского учения.

Это был конкретный ориентир. Буквально накануне войны, 20 июня 1941 года, на Черноморском флоте закончилось большое учение. Одним из его важных эпизодов стала высадка десанта с кораблей — десанта крупного, силой до стрелковой дивизии.

«Кто мог предположить, — писал впоследствии вице-адмирал И. И. Азаров, — что на этих же самых кораблях нам вскоре придется прорываться сквозь кольцо блокады к осажденной Одессе, и эти же самые красноармейцы, командиры и политработники будут атаковать берег с моря, по уже под огнем врага! И каждый из них с благодарностью вспомнит трудные флотские учения, опыт которых помог в боевой обстановке предотвратить многие жертвы».

Участникам учений действительно трудно было предположить такой поворот событий. Но тот, кто планировал [272] и организовывал учения, видел в них вполне реальный и прикладной смысл, ибо они были звеном подготовки нашего флота к войне с агрессором.

И вот теперь, спустя три месяца, предстояло в кратчайший срок разработать и осуществить уже не учебную, а боевую десантную операцию. Это была большая и кропотливая работа. Требовалось согласовать по времени (буквально до минуты), по месту (подчас до кабельтова) действия самых разнородных сил и средств флота, авиации, сухопутных войск. Было сформировано два отряда — отряд боевых кораблей, куда вошли крейсеры «Красный Крым», «Красный Кавказ», эсминцы «Бойкий» и «Безупречный», и отряд высадочных средств в составе канлодки, буксира, двадцати двух катеров и десяти барказов. В десант назначался созданный в Севастополе 3-й морской полк.

Утверждая план операции, вице-адмирал Октябрьский имел обстоятельный разговор с командующим эскадрой контр-адмиралом Л. А. Владимирским, которому предстояло осуществлять общее руководство боевыми действиями. Командиром высадки десанта Октябрьский назначил капитана I ранга С. Г. Горшкова, хорошо известного ему еще по службе на Тихоокеанском флоте, а теперь возглавлявшего бригаду крейсеров.

Напутствуя флагманов, Октябрьский снова и снова подчеркивал роль инициативы и дерзости для достижения боевого успеха. Ведь господство в воздухе пока было за противником, а в десант снаряжался «москитный» флот — барказы, мотоботы, катера. Нелегко в таких условиях сохранить твердое руководство силами, обеспечить согласованность их действий. Если бы флот имел десантные корабли специальной постройки! Но их нет, и немалая доля вины за это лежит и на его плечах: он, будучи командующим флотом, мог бы вовремя и более твердо ставить вопрос о создании таких кораблей.

Контр-адмирал Л. А. Владимирский вышел в Одессу на эсминце «Фрунзе» с группой штабных офицеров и оперативными документами. Тем временем в Камышовой бухте Севастополя началась погрузка морской пехоты на корабли. После полудня 21 сентября 1941 года они взяли курс на Одессу.

В эти часы на флагманском командном пункте флота царила атмосфера напряженного ожидания донесений от флагмана десантной операции. То и дело подходя к карте [273] морского театра, Филипп Сергеевич прикидывал, где сейчас находится «Фрунзе», где — отряд кораблей с десантом, где — истребители прикрытия. Скрытность подготовки операции достигнута. А ночью начнется бой за высадку. Все пока идет по плану.

Если бы на войне все и всегда шло по плану... Не простое сложение сил, а замысловатая алгебра обстоятельств властвует на войне. Ведь держится уже полтора месяца гарнизон осажденной Одессы против многократно превосходящего врага.

Алгебра войны. На решение ее задач дополнительного времени не отпускается. Не знал в тот час командующий флотом, что у Тендры на эсминец «Фрунзе» налетит группа вражеских самолетов, и в жестокой схватке с ними корабль получит тяжкие повреждения, потонет. Не знал, что и буксир ОП-8, на который перебрались оставшиеся в живых моряки, а вместе с ними и контр-адмирал Владимирский, тоже погибнет под бомбежкой, и люди будут вплавь добираться до берега, а фашистские самолеты бросать на них бомбы. Не знал, что спасенный матросами Лев Анатольевич Владимирский, несмотря на ранение, потребует доставить его в Одессу, на крейсер, уже высаживающий десант...

Получив донесение об этих драматических событиях, командующий флотом приказал возглавить операцию капитану I ранга С. Г. Горшкову. Нелегкая задача встала перед молодым командиром, если учесть, что все оперативные документы погибли вместе с эсминцем «Фрунзе». Это было суровое испытание, но тридцатилетний флагман был готов к нему.

Ночью Горшков привел отряд боевых кораблей к Одессе. Однако отряд высадочных средств в точку встречи не пришел. Ведь такую задачу должен был поставить ему контр-адмирал Владимирский по прибытии в Одессу, а ранее это сделать не позволяли соображения скрытности. Горшков не был обескуражен столь неожиданным поворотом дела. Он твердо решил выполнять намеченный план операции наличными силами и повел корабли к Григорьевке — в район высадки десанта. В 1 час 23 минуты 22 сентября 1941 года крейсеры и эсминцы открыли огонь по вражеским позициям, а через десять минут от кораблей отошли первые барказы с морскими пехотинцами. Враг был застигнут врасплох, и первая группа десанта зацепилась за берег. Спустя [274] час из Одессы подошли суда отряда высадочных средств, и новые волны десантников пошли на штурм.

Тем временем в тыл противника с самолета ДБ-3 была сброшена группа парашютистов. В ее состав входили специально отобранные бойцы, которые действовали дерзко и умело. Они разгромили командный пункт, нарушили связь, посеяли немалую панику в стане врага. Именно о них Леонид Соболев написал свой рассказ «Батальон четверых», вошедший в знаменитую книгу «Морская душа». Да и сами эти крылатые слова «морская душа» родились именно здесь, в Одессе, где впервые моряки с кораблей прославились дерзостью и отвагой в сухопутных боях.

К рассвету на флагманский командный пункт флота к Октябрьскому пришел доклад о том, что высадка десанта у Григорьевки успешно завершена и морская пехота пошла в наступление. Перешли в наступление и части Приморской армии, действовавшие в восточном секторе обороны Одессы.

Так завершилась первая в истории войны десантная операция, в которой ученики и питомцы Октябрьского нашли выход из, казалось бы, катастрофического положения, проявили себя зрелыми и решительными тактиками.

Наступление сухопутных войск с фронта и удар десантников морской пехоты с тыла вынудили противника начать отход. Командующий флотом понимал, как важно сейчас поддержать атакующих огнем корабельной артиллерии, тем более что собственных огневых средств у десантников маловато. Такая задача была поставлена эсминцам «Бойкий», «Безупречный» и «Беспощадный».

Филипп Сергеевич Октябрьский хорошо знал их командиров — знал не по встречам в кабинетах, знал по многодневным совместным бдениям на ходовых мостиках кораблей. Он любил бывать в море, стремился проверить командиров и матросов на штормовой волне, во время трудного маневра, сложной стрельбы. И теперь он был уверен, что эти разные по характеру люди — и отчаянно дерзкий командир «Бойкого» капитан-лейтенант Георгий Годлевский, и самоотверженный скромница командир «Безупречного» капитан-лейтенант Петр Буряк, и расчетливо-рассудительный командир «Беспощадного» капитан-лейтенант Григорий Негода — эти разные по характеру, но единые по чувству воинского долга командиры будут [275] безупречно управлять кораблями, бойко действовать под огнем, беспощадно бить врага.

Так оно и случилось. Находясь под непрерывными атаками авиации, эскадренные миноносцы вели по противнику меткий огонь, который корректировался специальными постами с берега. И даже пикирующие бомбардировщики Ю-87, переброшенные фашистским командованием из Средиземноморья, не смогли уничтожить советские корабли. Капитан-лейтенант П. М. Буряк искусно маневрировал своим кораблем. Одна из 36 бомб, сброшенных на «Безупречный», достигла цели. Тогда «Беспощадный» взял на буксир «Безупречный», отвел его в гавань, а сам возвратился на огневую позицию. Свыше 80 бомб сбросили «юнкерсы» на эсминец «Беспощадный». Им удалось нанести серьезные повреждения кораблю. И все-таки он остался непобежденным. Капитан-лейтенант Г. П. Негода после того, как была разрушена носовая часть эсминца, повел его задним ходом к порту. В Севастополь «Беспощадный» возвращался на буксире у «Сообразительного».

На командный пункт к Октябрьскому пришло донесение: совместными действиями частей Приморской армии и морской пехоты Черноморского флота при активной поддержке кораблей и авиации положение в восточном секторе обороны Одессы существенно улучшилось. Враг отступил, понеся большие потери. Морские пехотинцы, возглавляемые комиссаром 3-го морского полка И. А. Слесаревым, захватили вражескую батарею, которая обстреливала порт и корабли. Одну из пушек моряки провезли по улицам города, и жители прочитали надпись на ней: «Она стреляла по Одессе, но стрелять больше не будет».

Действительно, теперь появилась возможность усилить перевозки в осажденную Одессу. Уместно здесь будет сказать, что за три с половиной месяца на коммуникации Севастополь — Одесса было совершено сотни рейсов кораблей и транспортов, перевезено в оба конца свыше четырехсот тысяч человек.

И из донесений Военного совета ООР, и из рассказов командиров и политработников, побывавших в Одессе, да и по личным наблюдениям Октябрьский хорошо знал, как высок дух защитников черноморской цитадели, как [276] крепка решимость их руководителей продолжать борьбу. И моряки Г. В. Жуков и И. И. Азаров, и армейцы Г. П. Сафронов, И. Е. Петров, А. Ф. Хренов, Ф. Н. Воронин, Н. И. Крылов, и секретарь горкома партии А. Г. Колыбанов — все думают лишь об одном: не только стойко держаться, но и наносить врагу чувствительные удары.

С гордостью отмечая это, командующий флотом должен был тем не менее учитывать общую стратегическую обстановку, сложившуюся к концу сентября 1941 года на южном крыле советско-германского фронта. Враг готовился к вторжению в Крым. Еще 12 сентября Октябрьскому доложили о том, что полевая батарея флота, выдвинутая на Перекопский перешеек, вступила в бой с передовым отрядом фашистских войск. Вскоре здесь развернулось ожесточенное сражение. Сдержать натиск противника наличными силами невозможно, как и невозможно, потеряв Крым, защищать Одессу, она оставалась в глубоком тылу. Дальнейшая оборона города, по глубокому убеждению Октябрьского, становилась нецелесообразной.

Нет, нелегко было решиться на это, нелегко было сказать об этом не только Ставке, но и самим защитникам осажденного города. Они только что одержали важную победу, укрепили свои позиции и уже начали подготовку к зиме. Крепок их дух, достойны восхищения их стойкость и отвага. Но есть суровая военная необходимость, надо смотреть вперед. И Военный совет флота докладывает Ставке свои соображения о дальнейшем использовании сил Одесского оборонительного района в интересах защиты Крыма и Севастополя — главной базы флота.

Историки и мемуаристы потом не раз проанализируют все телеграммы, которыми обменивались Военные советы Черноморского флота и Одесского оборонительного района. Не раз их перечтет и сам Октябрьский, пытаясь еще и еще раз осмыслить ход событий и убедиться в своей правоте.

Получив разрешение Ставки, он утвердил план постепенной и скрытной эвакуации, тщательно разработанный штабом оборонительного района, и твердо добивался его точного осуществления. Он остался твердым и тогда, когда из Одессы в Севастополь прибыл генерал-майор А. Ф. Хренов и сообщил мнение Военного совета района: надо основные войска отвести с линии фронта не постепенно, [277] а одновременно, оставив лишь небольшое прикрытие. Командующему флотом это казалось рискованным в оперативно-тактическом смысле и трудноосуществимым в смысле организационно-техническом. В самом деле, сколько надо сосредоточить в Одессе кораблей и судов, чтобы принять в течение двух-трех часов тридцатипятитысячное войско с оружием и техникой?

Но твердость в реализации плана лишена смысла, коль план этот не соответствует новой ситуации и новому расчету. В Одессу Октябрьский направил члена Военного совета флота Н. М. Кулакова. Этого человека трудно обвинить в отсутствии воли и склонности к компромиссам. Коль и он считает, что ранее принятый план надо пересмотреть, значит, действительно прав Военный совет района и он, командующий флотом, упорствует напрасно, надо вовремя отказаться от первого варианта плана. И Октябрьский решает: отводить войска с переднего края внезапно и одновременно послать в Одессу все, что можно, включая и боевые корабли.

Операция по эвакуации Одесского оборонительного района завершилась блестяще и вошла беспримерным эпизодом в историю военного искусства.

Все было детально рассчитано и расписано: и время отхода войск с передовой, и маршруты движения, и причалы, и суда. Были спланированы удары авиации, береговой и корабельной артиллерии.

Ночью войска скрытно оставили боевые позиции, совершили марш в порт и погрузились на транспорты и корабли. Усиление огня с кораблей компенсировало снижение интенсивности огня береговых и полевых батарей. Даже подрывы объектов подлаживались под взрывы вражеских снарядов.

На рассвете 16 октября 1941 года из Одесского порта ушел последний транспорт. И лишь к середине дня враг понял, что город оставлен, а решился войти в него только к вечеру. В это время огромный отряд транспортов под конвоем боевых кораблей уже подходил к Севастополю.

Когда историки описывают деятельность военачальника, приоритет, естественно, отдается его умению глубоко и всесторонне анализировать обстановку, принимать смелые и дальновидные решения и твердо проводить их в жизнь, добиваясь максимального результата в операции. [278]

И в этом смысле руководство обороной Севастополя по праву считается вершиной военного таланта и организаторских способностей Филиппа Сергеевича Октябрьского.

Севастополь — главная база флота, сердце Черноморья. Сюда сходятся все пути, отсюда открываются широкие возможности для действий флота в любом районе черноморского театра. Севастополь — ключевая позиция Крыма, а Крым — стратегический плацдарм всего юга страны. Вот почему Октябрьский настойчиво и планомерно готовил флот к длительной борьбе за Крым и Севастополь и, не боясь осложнений, упорно ставил острейшие проблемы этой борьбы перед высшим командованием.

В одной из своих работ военный историк А. В. Басов приводит красноречивый документ. Это телеграмма, которую 4 ноября 1941 года вице-адмирал Ф. С. Октябрьский послал Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину и наркому ВМФ адмиралу Н. Г. Кузнецову. Докладывая о работе по укреплению обороны главной базы, командующий флотом писал: «В третий раз прошу утвердить проведенные и проводимые мероприятия. Не будет ответа — буду считать свои действия правильными...»

Впрочем, еще до войны на флоте были разработаны принципиально важные положения об обороне Севастополя. Часть из них прошла проверку на совместных учениях флота, армии и авиации. 3 июля 1941 года, на десятый день войны, началось строительство оборонительных сооружений вокруг Севастополя. В первый же день войны вступила в действие система обороны города со стороны моря, включавшая дозорную, противоминную и противодесантную службы.

Заблаговременно готовить Севастополь к длительной обороне — значит признать, что он представит собой приморский изолированный плацдарм, борьба за который развернется на суше, на море и в воздухе. Значит, нужны будут надежные коммуникации и система базирования, которая и создается в короткий срок под руководством Октябрьского в портах Черноморского побережья Кавказа.

Именно там, на Кавказе, узнал Октябрьский о введении 29 октября 1941 года осадного положения в Севастополе и о прорыве во второй половине следующего дня подвижной танковой группы Циглера к берегу Черного моря между Евпаторией и Севастополем близ деревни Николаевки. [279]

Здесь, у Николаевки, в неравный бой с врагом вступила береговая батарея № 54, которой командовал лейтенант Иван Заика.

Ценою жизни пять черноморцев во главе с политруком Николаем Фильченковым остановили фашистские танки под Дуванкоем.

То, чего остерегался Октябрьский и к чему тем не менее энергично готовился, случилось: враг начал штурм Севастополя, начал в крайне невыгодных для нас условиях. В районе города не было полевых сухопутных войск: части Приморской армии, посланные после прибытия из Одессы на север Крыма, еще с боями пробивались к Севастополю. Но к тому времени уже было завершено оборудование главного и тылового оборонительных рубежей и завершалось создание передового оборонительного рубежа. К тому времени в Севастополе из курсантов училищ, моряков с кораблей и учеников школ учебного отряда были сформированы части морской пехоты. Им и пришлось принять на себя удар пяти вражеских дивизий на подходах к передовому оборонительному рубежу.

Как и положено командующему, Филипп Сергеевич Октябрьский всегда стремился в деталях знать обстановку и лично принимать основные решения. И теперь, находясь на Кавказе, вдали от главной базы, он с тревогой следил за ходом событий в Севастополе.

31 октября 1941 года, когда по его приказу из Новороссийска в Севастополь на крейсерах была переброшена 8-я бригада морской пехоты, член Военного совета флота Н. М. Кулаков и начальник штаба флота И. Д. Елисеев собрали командиров корабельных, береговых и авиационных соединений и, откровенно изложив создавшуюся обстановку, дали четкие указания по обороне города. Особый разговор состоялся с генерал-майором П. А. Моргуновым — комендантом береговой обороны флота, которому подчинялись все батареи, батальоны морской пехоты и расчеты огневых точек. Именно на его плечи в основном легла организация боевых действий в первые, исключительно тяжелые дни обороны города.

В тот же день к Н. М. Кулакову прибыл командующий эскадрой контр-адмирал Л. А. Владимирский.

— Корабли эскадры в базе, а над городом то и дело появляются немецкие воздушные разведчики, — сказал он. — Вы представляете, что будет, коль противник осуществит массированный налет авиации. [280]

— Что же вы, Лев Анатольевич, предлагаете? — спросил Кулаков.

— Вывести эскадру в Кавказские базы.

Это предложение соответствовало точке зрения и самого командующего флотом. В конечном счете Октябрьский отправился сюда, в Поти, на Кавказ, для организации базирования кораблей. Однако не так-то просто принять решение о выводе эскадры из Севастополя. Ведь корабли в осажденном городе — это и мощный огонь по врагу, и пополнение морской пехоте, и, наконец, стабилизирующий моральный фактор. Но они же могут стать мишенью для вражеской авиации, особенно если учесть, что она вчетверо превосходит нашу авиагруппу. Видимо, не случайно на запрос Военного совета флота о выводе кораблей из Севастополя Главный морской штаб не дает пока ответа.

Нет, решение надо было принимать немедленно. И оно было принято. В ночь на 1 ноября корабли эскадры, оставив на месте стоянок штатную маскировку, ушли из севастопольских бухт. А утром армада фашистских бомбардировщиков начала волнами бомбить с пикирования места стоянок кораблей. Бомбить по пустому месту.

На следующий день Октябрьский возвратился в Севастополь. Изучив обстановку, он понял, что фашистское командование решило захватить город и главную базу с ходу, что сейчас наступил критический момент, когда любой ценой надо остановить врага, а для этого собрать воедино все свои силы.

3 ноября Военный совет флота обратился с воззванием к защитникам Севастополя: «Каждый боец, командир, политработник должен драться с врагом до последней капли крови, до последнего вздоха...» В тот же день Октябрьский выступил на собрании городского актива. Бойцы гарнизона и жители города дали клятву отстоять родной Севастополь.

Ни днем ни ночью не утихали бои. Действия наземных войск поддерживали огнем артиллеристы специального отряда кораблей.

Тем временем в Севастополь с боями прорвались войска Приморской армии. Они понесли немалые потери, они имели всего десять танков, но это были закаленные в сражениях бойцы. Возглавлял армию опытный и бесстрашный военачальник генерал-майор И. Е. Петров, начальником штаба был полковник Н. И. Крылов, отличавшийся умением четко мыслить и смело действовать. Плечом к [281] плечу с приморцами сражались батальоны 7-й бригады морской пехоты во главе с полковником Е. И. Жидиловым.

7 ноября 1941 года пришла директива Ставки: Севастополь не сдавать ни в коем случае и оборонять его всеми силами. Это становилось главной, основной задачей Черноморского флота, и на его командующего вице-адмирала Ф. С. Октябрьского возлагалось руководство обороной Севастополя.

Севастопольский оборонительный район (СОР) объединил все силы и средства армии, авиации и флота под единым командованием. Опыт обороны Одессы показал эффективность такой организации войск и сил флота при защите изолированного приморского плацдарма, имеющего стратегически важное значение. Теперь этот опыт предстояло закрепить и умножить.

Октябрьский с удовлетворением узнал, что заместителями командующего районом утверждены генералы, с которыми его уже связала единая военная судьба и единая военная ответственность: по сухопутной обороне — командующий Приморской армией генерал-майор И. Е. Петров, по береговой обороне — генерал-майор П. А. Моргунов, по военно-воздушным силам — генерал-майор авиации Н. А. Остряков. Инженерную службу возглавил опытный фортификатор генерал-майор А. Ф. Хренов.

Весь оборонительный район, от моря восточнее Балаклавы до моря севернее Качи, был разделен на четыре сектора во главе с комендантами. Ими стали по предложению И. Е. Петрова опытные общевойсковые начальники — командиры стрелковых дивизий полковники П. Г. Новиков, И. А. Ласкин, генерал-майоры Т. К. Коломиец, В. Ф. Воробьев. Оборона города с моря велась силами охраны водного района главной базы во главе с контр-адмиралом В. Г. Фадеевым.

10 ноября 1941 года вице-адмирал Октябрьский издал приказ, в котором, обращаясь к защитникам Севастополя, говорил:

«Решением Верховного командования Вооруженных Сил нашей страны на меня возложено руководство обороной города Севастополя. Славному Черноморскому флоту и боевой Приморской армии поручена защита знаменитого исторического Севастополя — города славных боевых традиций... [282]

Вступая в командование обороной Севастополя, призываю всех вас к самоотверженной, беспощадной борьбе... Мы обязаны превратить Севастополь в неприступную крепость и на подступах к городу истребить не одну дивизию зарвавшихся фашистских мерзавцев.

Все необходимое для выполнения этой задачи у нас есть. Мы имеем тысячи замечательных бойцов, мощный Черноморский флот, Севастопольскую береговую оборону, славную авиацию. Вместе с нами — закаленная в боях Приморская армия, ее славные бойцы и начальники.

Все на разгром врага! Ни шагу назад!»

В трудные месяцы первого периода войны, когда мы испытали горечь отступления и военных неудач, бывали случаи поспешных переподчинений сил я средств, смещений и перемещений военачальников.

Филипп Сергеевич Октябрьский предпочитал четкость и ясность в системе подчинения, твердость и стабильность в системе командования. Директива Ставки не содержала конкретных указаний о структуре управления Севастопольским оборонительным районом, однако предписывала начальнику штаба флота контр-адмиралу И. Д. Елисееву убыть в Туапсе в качестве заместителя командующего флотом на Кавказе, в портах которого сосредоточились основные корабельные силы, флотские тылы и учреждения.

Конечно, положение командующего флотом было нелегким, приходилось, как он потом признавал, «раздваиваться». Но, следуя логике военной необходимости, Октябрьский энергично взялся за организацию всей системы управления обороной Севастополя и управления флотом сверху донизу.

Военный совет флота практически стал Военным советом оборонительного района. Член Военного совета Николай Михайлович Кулаков оставался в Севастополе. Илья Ильич Азаров, второй член Военного совета флота, вместе с Иваном Дмитриевичем Елисеевым занялся делами в кавказских базах. На их плечи легла сложнейшая задача обеспечения коммуникаций осажденного города.

Все бригады, полки, батальоны и отряды морской пехоты включались в состав секторов обороны и подчинялись отныне общевойсковым командирам.

«Никакого деления на «моряков» и «сухопутных», «своих» и «чужих» быть не может, — указал в специальной директиве Военный совет Приморской армии. — Все мы — одна боевая [283] семья, органически тесно спаянная единой боевой задачей: разгромить, измолоть врага, отстоять Севастополь».

Октябрьский пригласил к себе редактора флотской газеты «Красный черноморец» П. И. Мусьякова. Выслушав доклад о замыслах редакции, о работе журналистов в боевых условиях, командующий сказал:

— Тысячи моряков с кораблей посланы на сухопутный фронт. Нужно, чтобы это все правильно понимали. Флот воюет сейчас по принципу «длинной руки». Защищали Одессу, теперь бьем немцев в Таврии, не даем врагу перевозить морем войска и военные грузы. Важнейшая наша задача — всемерно помогать армии, наносящей основные удары по врагу. Как помогать? Огнем с кораблей по берегу, занятому противником, обеспечением наших перевозок на море. Вражеские корабли пока не решаются встречаться с нашими кораблями. Боятся. Но если турки пропустят через проливы итальянские корабли, хлопот нам прибавится.

— Мы планируем напечатать в газете серию статей «Учись воевать на берегу», — доложил редактор. — А потом издать их сборником.

— Посоветуйтесь с армейскими штабными специалистами.

Такой сборник вышел и сыграл немалую роль в подготовке матросов к боям на сухопутье.

9 ноября была создана оборонная комиссия. В ее ведение передавались все материальные ресурсы, предприятия и производственные организации военного и гражданского подчинения. Знаменитые спецкомбинаты в штольнях дали фронту 2408 минометов, свыше 600 тысяч мин и гранат, десятки тысяч комплектов оборудования. Фронтовые заказы были под строгим контролем городского комитета обороны во главе с первым секретарем горкома партии Б. А. Борисовым.

Трудно даже перечислить меры, которые предпринял вице-адмирал Октябрьский для улучшения структуры управления Севастопольского оборонительного района только за одну неделю с 7 по 13 ноября. Эти меры проводились не в период затишья на переднем крае, а во время ожесточенного натиска многократно превосходящих войск противника. Дни и ночи командующий находился на флагманском командном пункте, в каменной штольне у Телефонной пристани Севастополя. Огромное напряжение испытывали и его соратники — генералы Петров и [284] Моргунов, командные пункты которых располагались в одной штольне в Карантинной бухте. Бывали минуты и часы, исполненные крайнего драматизма.

Таким был день 12 ноября 1941 года. Накануне гитлеровский генерал Манштейн, командующий 11-й фашистской армией, штурмовавшей Севастополь, решил нанести сокрушительный удар. Замысел врага состоял в том, чтобы обойти город с востока и юго-востока и овладеть им.

Бои приняли крайне ожесточенный характер. Некоторые наши подразделения дрались в полукольце окружения. Фашистам удалось прорваться к морю восточнее Балаклавы. Село Камары несколько раз переходило из рук в руки. И все-таки сломить стойкость защитников Севастополя враг не сумел. Тогда Манштейн решил ослабить нашу оборону массированным ударом с воздуха и прежде всего потопить корабли, огонь которых наносил серьезный урон атакующим фашистским войскам.

Свыше двадцати «юнкерсов» полтора часа бомбили базу и порт. Как жалел в эти минуты Октябрьский, что поспешил отправить на Кавказ для защиты баз несколько зенитных батарей. Но таков был приказ Ставки. Крейсер «Червона Украина», уже третьи сутки сокрушавший своим огнем врага на сухопутном фронте, получил сильные повреждения. Еще один урок командующему: надо было проследить, чтобы крейсер не оставался на одном месте трое суток подряд, а менял свои позиции. Почти целые сутки экипаж боролся за жизнь корабля. Моряки сумели снять с крейсера артустановкп, и впоследствии орудия «Червоной Украины», поставленные на редутах, продолжали разить врага.

Во второй половине дня на город налетело тридцать шесть «юнкерсов» и «хейнкелей». В воздух поднялись наши истребители. Силы были неравны, но флотские авиаторы смело сражались с врагом.

Об одном из героев сражения — младшем лейтенанте Якове Иванове — с восхищением рассказывал Октябрьскому генерал-майор авиации Остряков. На своем МиГ-3 Иванов атаковал звено бомбардировщиков «Хейнкель-111», ложившихся на боевой курс для бомбометания. Строй звена нарушился, и тогда Иванов пошел в лобовую атаку на один из «хейнкелей». Тот маневрировал и отстреливался, пытаясь уйти от преследования, а затем снова пойти на цель. Когда кончились патроны, Иванов пошел на таран. Летчик благополучно вернулся на свой [285] аэродром. Спустя пять дней он сбил в одном бою два самолета, причем один — «Дорнье-215» снова тараном.

Хотя гитлеровцы и объявили, что они 12 ноября разрушили город до основания, Севастополь жил и сражался. Поставленной Манштейном радикальной цели сокрушить оборону и базу фашистская воздушная эскадра не достигла. А следующей ночью Октябрьский приказал совершить воздушный налет на три крымских аэродрома противника. Это был достойный ответ черноморских летчиков на хвастливые заявления врага о полном уничтожении советской морской авиации в Крыму. Вот и факт: за ноябрь 1941 года летчики Черноморского флота уничтожили в воздухе и на аэродромах 122 самолета противника.

Ежедневно по нескольку раз Октябрьскому докладывали о положении в каждом из четырех секторов обороны. С огорчением он узнавал о том, что кое-где враг потеснил наши подразделения, с гордостью — о том, что на основных направлениях войска выстояли, с великой радостью — о том, что в ряде мест храбрые приморцы успешно контратаковали. Он понимал, как нелегко это делать при нынешнем неравенстве сил, ему было очень жаль людей, и каждое донесение о потерях убитыми и ранеными отзывалось в его сердце горечью и болью. Но суровая необходимость не только выстоять, но, сколько возможно, изматывать врага побуждала командующего поощрять активные действия наших войск.

Он еще более утверждался в справедливости такой точки зрения, когда видел, как настойчиво и энергично поступает Иван Ефимович Петров. Он расчетливо маневрирует скромными своими резервами, перебрасывает из одного сектора в другой то полк, то батальон, то батарею ради того, чтобы закрепить наметившийся успех или восстановить пошатнувшееся положение на переднем крае. Особенно заботлив он в отношении первого сектора, где в районе Сапун-горы и Ялтинского шоссе развернулись ожесточенные бои. Интуиция и расчет бывалого военачальника подсказывали, что именно здесь противник наносит главный удар.

С утра 16 ноября 1941 года фашисты усилили атаки. В то утро Октябрьский еще не знал, что наши войска оставили Керчь, и теперь весь Крым, кроме Севастополя, в руках врага, чем непременно воспользуется Манштейн. Надо было немедленно реагировать на обстановку, и [286] снова по приказу командующего начались при активной поддержке авиации и артиллерии контратаки приморцев. Пять суток не стихали ожесточенные бои. Враг дорогой ценой оплачивал свои весьма скромные успехи. Как показывали пленные, во многих ротах у фашистов осталось меньше половины штатного состава. К вечеру 21 ноября 1941 года противник приостановил штурм.

Спустя много лет генерал-фельдмаршал Э. Манштейн в своей книге «Утерянные победы» напишет:

«Благодаря энергичным мерам советского командования противник сумел остановить продвижение 54-го АК (армейского корпуса) на подступах к крепости. В связи с наличием коммуникаций противник счел себя даже достаточно сильным для того, чтобы при поддержке огня флота начать наступление с побережья севернее Севастополя против правого фланга 54-го АК. Потребовалось перебросить сюда для поддержки 22-ю пехотную дивизию из состава 30-го АК. В этих условиях командование армией должно было отказаться от своего плана взять Севастополь внезапным ударом с ходу с востока и с юго-востока».

Кстати говоря, эти слова; в которых признается провал первого, ноябрьского штурма Севастополя, содержат важное свидетельство противника о роли наших военно-морских сил на Черном море.

Военная необходимость поставила истинного моряка, прошедшего все ступени флотской службы от матроса до адмирала, во главе обороны города, который враг штурмовал с суши. Но Октябрьский ни на минуту не забывал, что командует флотом. Искусство военачальника заключалось в том, чтобы умело использовать флот, все его разнородные силы — надводные корабли и подводные лодки, торпедные катера и тральщики, гидросамолеты и истребители, транспорты и катера-охотники — в интересах решения главной задачи.

Главной задачей в этот период войны была защита Севастополя. И это остается фактом: его восьмимесячная оборона была бы немыслима без четко налаженных морских коммуникаций осажденного города с Большой землей, без постоянной огневой поддержки севастопольских бастионов кораблями и авиацией флота. Только при отражении ноябрьского наступления в огневой поддержке наших войск по приказу Октябрьского участвовало одиннадцать кораблей, и в их числе крейсеры «Красный Крым», «Червона Украина», лидер «Ташкент», эсминец «Бойкий». [287] Много раз прорывался в Севастополь эсминец «Сообразительный». Его называли неуловимым. И неспроста. Двести восемнадцать боевых походов совершил эсминец под командованием капитан-лейтенанта С. С. Воркова. И не потерял ни одного человека.

Под конвоем боевых кораблей из осажденного города было вывезено за один месяц около пятнадцати тысяч эвакуированных, почти шесть тысяч раненых, двадцать пять тысяч тонн ценных грузов. В это же время в Севастополь были доставлены маршевое пополнение (девятнадцать тысяч человек), оружие и боеприпасы.

В эти дни родилась идея высадить десант на Керченский полуостров. Руководство Закавказского фронта намеревалось «вытолкнуть» с Керченского полуострова фашистские войска и тем самым начать освобождение Крыма. «Не вытолкнуть, а окружить» — над такой идеей размышлял Октябрьский. Военный совет Черноморского флота предложил вариант операции, по которому планировалось двумя ударами десантников перерезать Ак-Монайский перешеек и окружить керченскую группировку противника. Ставка согласилась с этим вариантом и приказала вице-адмиралу Ф. С. Октябрьскому прибыть на Кавказ для подготовки и руководства морской частью операции.

Прибыв в Новороссийск, он с большим воодушевлением принялся за дело. Ведь речь в конечном счете шла о снятии осады с Севастополя и освобождении Крыма. Это станет хорошим откликом на великое контрнаступление, начатое советскими войсками 6 декабря под Москвой.

Времени на подготовку десантной операции было слишком мало: и на тренировку войск и сил флота, и на разведку, и на материально-техническое и навигационно-гидрографическое обеспечение боевых действий. И все-таки ценой огромных усилий операция была подготовлена в намеченные сроки. Согласно замыслу одну часть войск 51-й армии Азовская флотилия должна была высадить на северном побережье Керченского полуострова, другую часть войск этой армии высаживала Керченская военно-морская база на восточном побережье. Войска 44-й армии предполагалось высадить на южном побережье (у горы Опук и в порт Феодосия).

21 декабря 1941 года весь этот сложнейший комплекс, включавший десятки армейских и флотских штабов, сотни [288] кораблей и судов, многие тысячи солдат и матросов, намечалось ввести в действие. Но, как это нередко бывало в ту тяжкую пору, война неожиданно внесла суровые коррективы в намеченные планы.

Еще с утра 17 декабря в Новороссийск командующему флотом наряду с донесениями о подготовке керченских десантных отрядов стали поступать тревожные вести из Севастополя. Три фашистские дивизии начали наступление вдоль Бельбекской долины в направлении Северной бухты. В долине реки Черной прорывается еще одна дивизия. Значит, на сей раз главный удар по Севастополю наносится с севера.

Манштейн обратился к своим войскам с призывом «обеспечить успех последнего большого наступления в этом году». «Севастополь падет!» — за этими словами фашистского генерала стоял боевой приказ: взять город за четыре дня, к 21 декабря 1941 года.

И вот еще одна телеграмма Октябрьскому в Новороссийск из Севастополя: фашисты начали штурм уже в трех секторах, боезапас на батареях иссяк, вражеские танки прорвались на северную сторону города, к Братскому кладбищу. Если немцы тут закрепятся, они будут расстреливать город и порт прямой наводкой!

Что делать? Здесь, в Цемесской бухте Новороссийска, стоят корабли с морской пехотой на борту. Куда им идти — к Феодосии или к Севастополю? Надо спасать Севастополь.

Ночью 20 декабря Октябрьскому принесли телеграмму из Ставки: немедленно отбыть в Севастополь. Командующему Закавказским фронтом предписывалось срочно оказать помощь осажденному городу пополнением, боеприпасами и авиацией. Октябрьский тут же телеграфировал в Севастополь: 20 декабря с ним из Новороссийска выйдет отряд кораблей, имея на борту хорошо вооруженную бригаду.

В тот же час он поднялся на ходовой мостик крейсера «Красный Кавказ». Встретив его, командир корабля капитан II ранга А. М. Гущин спросил:

— Разрешите поднять на мачте флаг командующего флотом?

— Да, непременно, — ответил адмирал. — Мы идем в Севастополь.

По традиции у каждого флотского начальника есть свой должностной флаг. У командующего флотом это три [289] белых звезды на алом полотнище. И если он поднят на корабле, значит, все знают: на борту флагман. Таков старинный обычай. Но ведь теперь не учебное плавание, теперь корабли идут в блокированную врагом базу. Это был дерзкий шаг — поднять флаг командующего на мачте. И Октябрьский сознательно сделал этот шаг. Он пока не знал, как сложится ситуация в осажденном городе даже к ближайшему утру. Но он был уверен, что город продержится, и он хотел, чтобы город увидел черноморскую эскадру под флагом командующего флотом. И город увидит, и враг пусть узнает.

Вместе с «Красным Кавказом» курс на Севастополь взяли крейсер «Красный Крым», лидер «Харьков», эсминцы «Бодрый» и «Незаможник».

Каждый из кораблей эскадры хорошо был известен во всех портах Черноморья — от Одессы до Поти еще до войны. Сейчас они стали знамениты боевыми делами. Высоко ценили их защитники Одессы и Севастополя и за меткий огонь по врагу, и за надежную эвакуацию раненых, и за быструю доставку пополнения. И теперь на борту боевых кораблей — морские пехотинцы 79-й особой бригады во главе с героем обороны Одессы полковником А. С. Потаповым. Вслед за отрядом идут транспорты и тральщики с боеприпасами и продовольствием. А в Туапсе на боевые корабли и транспорты грузится 345-я стрелковая дивизия, также выделенная для пополнения гарнизона Севастополя.

Корабли шли без огней по штормовому ночному морю. Качка изматывала людей, особенно молодых бойцов-пехотинцев, впервые встретившихся с суровой стихией. Но все они держались стойко и готовились к предстоящей схватке с врагом.

Вице-адмирал Октябрьский рассчитывал прийти в Севастополь 21 декабря на рассвете. Это снизило бы опасность налетов вражеской авиации. Вопреки прогнозу на море пал плотный туман, причем именно в тот момент, когда эскадра шла по фарватеру через минное поле. Корабли вынуждены были сбавить ход. Когда они подошли на траверз мыса Феолент, хронометр в рубке «Красного Кавказа» показывал 11 часов. И тут налетевший шквал рассеял нужный сейчас туман, и корабли, выстроившиеся как на параде, в тусклом освещении декабрьского дня стали видны со всех сторон.

Это был огромный риск — прорываться в бухты Севастополя, [290] когда враг вот-вот поднимет авиацию в воздух и начнет вести прицельный артиллерийский огонь с господствующих высот. Опасность угрожала и из-под воды — не исключено, что фашисты вывели на позиции подводные лодки и поставили на фарватере мины.

Риск был велик, но иного выхода не оставалось. Октябрьский держал короткий совет с офицерами штаба, с командирами кораблей. Мнение оказалось единым: идти на прорыв. «Будем прорываться!» — решил командующий.

В воздух была поднята вся авиация Севастопольской группы. Катера-охотники охраны водного района уже вышли навстречу кораблям. Береговая оборона получила целеуказания на подавление дальнобойных батарей противника. Внезапность, скорость, мастерство — вот что гарантировало успех.

Флагман приказал увеличить ход. Вскоре на горизонте показалось звено катеров-охотников. Когда они приблизились, Октябрьский увидел на мостике головного катера того самого лейтенанта Дмитрия Глухова, которого совсем недавно он благодарил на пирсе за дерзость и мужество в борьбе с вражескими минами.

Загрохотали орудия береговых батарей. Но скоро гул разрывов на переднем крае заглушили ревущие моторы «юнкерсов», а когда эскадра легла на курс в бухту, по кораблям открыли ураганный огонь дальнобойные батареи фашистов. Закипело море от разрывов бомб и снарядов, завязались в небе смертельные воздушные схватки, затарахтели зенитные установки кораблей.

— Пора пускать в дело главный калибр, — приказал командующий. И мощные залпы крейсерских орудий перекрыли вражескую канонаду. Они не прекращались и после того, как корабли прорвались в бухту и начали высаживать морскую пехоту в районе Сухарной балки.

На причале Октябрьский увидел командарма Петрова. Они пошли навстречу друг другу, готовые просто, по-человечески обняться. Сотни бойцов и командиров было вокруг. Петров поднял руку в приветствии перед рапортом. Октябрьский увидел, как нервно дрогнула щека командарма — неизгладимый в волнении след давней контузии, и, не дожидаясь доклада, мягко сказал:

— Вот и прибыла помощь, Иван Ефимович.

— Спасибо, Филипп Сергеевич, — справившись с волнением, отвечал генерал. — Прошу разрешения все эти части немедленно бросить в бой. [291]

— Добро, — согласился Октябрьский. — Отдайте боевой приказ.

Не знал в ту минуту Октябрьский, что еще за сутки до этой встречи Ставка по предложению командующего фронтом приняла директиву об отстранении Петрова от должности командарма. А узнав, крепко расстроился. Дело, конечно, не в том, что никто не спросил согласия ни его, командующего флотом, ни Военного совета. Главное в том, что Петров — толковый генерал, он отлично показал себя в Одессе и здесь, в Севастополе, проявил высокие боевые качества. Нет, замену командарма надо опротестовать. Октябрьский немедленно обсуждает этот вопрос с членом Военного совета флота Н. М. Кулаковым. Тот, не раздумывая, подписал вместе с ним срочную телеграмму И. В. Сталину. Суть телеграммы: оставить И. Е. Петрова в должности командующего Приморской армией и присвоить ему звание генерал-лейтенанта.

Оба они хорошо знали, что такая телеграмма может вызвать немалый гнев у Верховного. Но поступить иначе — значит изменить своему характеру. И. В. Сталин согласился с доводами Военного совета флота. Так что боевой приказ доставленному из Новороссийска пополнению генерал-майор И. Е. Петров отдавал именно как командарм Приморской.

Батальоны 79-й особой морской бригады, а через сутки и полки 345-й стрелковой дивизии были брошены в бой на решающем участке обороны города. Стремительной и дерзкой атакой при огневой поддержке кораблей приморцы выбили фашистов с занятых ими позиций.

Враг был вынужден остановиться. А тем временем на Керченский полуостров с трех сторон высадились советские десантники. Вступал в действие план операции, над разработкой которой напряженно трудился Октябрьский в первые недели декабря.

На рассвете 26 декабря десантные отряды Азовской военной флотилии под командованием контр-адмирала С. Г. Горшкова начали бой за высадку. Под ураганным огнем артиллерии, а затем и под непрерывной бомбежкой крошечные тихоходные суда, в большинстве своем рыбацкие сейнеры, на крутой штормовой волне прорывались к берегу. Уже шла ледяная шуга, сильный накат опрокидывал шлюпки и барказы, но десантники прыгали в воду и устремлялись на штурм вражеских позиций.

Спустя двое суток студеной ночью, когда на море свирепствовал [292] семибалльный шторм, отряд кораблей Черноморского флота подошел к Феодосии и открыл огонь. Враг был застигнут врасплох. Первым в порт ворвался сторожевой катер лейтенанта А. Д. Кокорева. Он высадил на мол штурмовую группу, которая захватила маяк и зажгла на нем огонь. С подошедших следом других катеров штурмовые группы очистили молы и причалы от врага и подготовили их к швартовке крупных кораблей с передовым отрядом десанта.

Спохватившись, фашисты стали стягивать к порту крупные силы пехоты и артиллерии. Но сначала эсминцы «Шаумян», «Незаможник» и «Железняков», а затем и крейсер «Красный Кавказ», не прерывая огневую дуэль с врагом, впервые в истории войны на море швартовались прямо к молу и высаживали десантников. Командир крейсера «Красный Крым» капитан II ранга А. И. Зубков еще до прихода к молу приказал отдать якорь и начать высадку.

Это была беспрецедентная в истории военно-морского искусства операция. Крейсеры прокладывали курс огнем и прямо в порт высаживали десант. Филигранное искусство маневра, дерзость и точнейший расчет проявили командиры кораблей и их экипажи. Вот где сказалась высшая школа черноморской эскадры, выучкой которой Октябрьский занимался изо дня в день с тех пор, как возглавил флот.

После полудня, когда передовой отряд десанта закрепился в порту и начал бои за город, корабли отошли на внешний рейд и по данным корректировочных постов, высаженных на берег вместе с десантниками, начали вести прицельный огонь по врагу. Одиннадцать раз налетали фашистские самолеты на «Красный Крым», четырнадцать — на «Красный Кавказ». Но ни одна из бомб не достигла цели.

В канун нового, 1942 года флот завершил высадку основных сил десанта. Самоотверженно дрались с врагом десантники, расширяя захваченные плацдармы. Над Феодосией и Керчью был поднят советский флаг. Положение Севастополя заметно облегчилось.

Радуясь этим победам, Октябрьский тем не менее реально оценивал оперативную обстановку и упорно готовил силы флота и гарнизон Севастополя к новым трудным испытаниям.

— Теперь обострится борьба на морских [293] коммуникациях, — говорил он на заседании Военного совета. — Мы имеем в Крыму два плацдарма: здесь, в Севастополе, и в Керчи. Противник хорошо понимает их зависимость от сообщений с кавказскими базами. Его корабельные силы уступают нашим, а вот авиация имеет преимущества и в численности, и в базировании. Самолеты противника поднимаются с крымских аэродромов, это рядом с районами боевых действий. Впрочем, и вражеский флот на театре непрерывно усиливается, особенно по подводным лодкам и торпедным катерам. В этих условиях транспортам трудно прорваться к Крыму. Значит, опять вся нагрузка ляжет на боевые корабли.

Нелегко было принимать такое решение. Он знал, какую огромную ценность представляет крейсер или лидер. Сотни заводов участвуют в постройке корабля, не один месяц требуется для обучения его экипажа. Не случайно и из Москвы с тревогой предупреждают о необходимости сохранить эскадру.

К сожалению, обстановка на Крымском фронте, созданном на Керченском полуострове, складывалась крайне неблагополучно. Крупное наступление начать не удается, фронт то и дело подвергается сильным, а главное, неожиданным ударам. А ведь в Москве, естественно, делают ставку именно на успех войск Крымского фронта, и Севастополю ожидать новых подкреплений не приходилось. Значит, надо усиливать оборону на переднем крае и укреплять тыл гарнизона собственными силами и средствами.

18 января 1942 года Октябрьский прочитал в «Красной звезде» Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении бойцам и командирам, отличившимся в борьбе с фашистскими захватчиками, звания Героя Советского Союза. Взгляд командующего задержался на одном имени: Иванов Яков Матвеевич, младший лейтенант. Да, это был морской летчик, совершивший в небе Севастополя два тарана. Он стал первым кавалером Золотой Звезды на Черноморском флоте.

Вспомнилось, как генерал Остряков, рассказывая о мастерстве и сметке офицера, подчеркнул, что ему только двадцать лет. И Октябрьскому невольно подумалось о своей молодости. Может быть, потому и подумалось, что юный морской летчик был однофамильцем командующего. [294] Об этом мало кто знал тогда, в годы войны, мало кому известно и теперь, спустя десятилетия. Отблеск октябрьских зорь осветил юность Филиппа Иванова — сына крестьянина из тверского села Лукшина. Так и случилось, что Иванов стал Октябрьским.

Их было семеро в семье, и хлеба со скудного клочка тощей земли едва хватало до рождества. И потому Сергей Иванов, отец, ежегодно уходил на тяжкий отхожий промысел — кочегарить на речных судах то на Волгу, то на Неву. Дети же сызмальства ходили в подпасках, где уж там думать о школе, лишь бы прокормиться.

Летом 1914 года, в канун первой мировой войны, отец сказал пятнадцатилетнему Филиппу:

— Поедешь со мной в Шлиссельбург. Матвей, твой старший братан, уже кочегарит на равных со мной, пора и тебе заняться стоящим делом. Там у нас машины, пароходы, рабочий люд.

И Филипп Иванов стал кочегарить. Немудреную технику старого парохода постичь было просто. Сложнее постичь течение событий. Пароходы ходили и по Ладоге, и по Свири, и по Неве. И было на Неве много любопытнейших мест. От Шлиссельбургской крепости к Петропавловской крепости. «Там, сынок, — говаривал отец, — страшные казематы, и в заточении немало добрых людей. Революционеров». Добрых и интересных людей, среди них и революционеров, юноша встречал на верфях и в мастерских, в матросском кругу, а потом, когда грянул семнадцатый год, и сам сдружился с ними. Матвей, старший брат, балтийский матрос, лихой и открытый, твердил:

— Филипп, держись большевиков, держись флота, за Лениным пойдет народ, пойдет Россия.

И в восемнадцатом году Филипп Иванов добровольцем вступает на службу в ряды Балтфлота. А несколько месяцев спустя, получив горькую весть о гибели любимого брата в бою с интервентами, приходит в партячейку:

— Хочу записаться в большевики.

— Как зовут? — спросил комиссар.

— Филипп Октябрьский.

— Октябрьский? — переспросил комиссар. — Лихой военмор. — Прочитав же заявление, сдержанно произнес: — Учиться бы тебе надо, да сам видишь, недосуг. Контриков, интервентов выводить будем. И все-таки запомни: победим, садись за книги. А пока кочегарь... [295]

Еще два года кочегарил Филипп Иванов-Октябрьский. На «Азилии», на «Секрете», на «Океане». На том самом «Океане», что потом, в 1922 году, вместе с «Авророй» совершил первое заграничное плавание под советским военно-морским флагом.

Осенью 1920 года снова юный военмор встретился с первым своим комиссаром. Дело было в Кронштадте.

— На Севере много бед натворили интервенты, — сказал комиссар. — Помочь архангельцам надо. Нужны добровольцы. Пойдешь?

— Пойду.

— Да не один, поговори с братвой.

Так сколотился отряд кронштадтцев. Они приехали в Архангельск, разместились в экипаже. Встретивший добровольцев комиссар вспомогательного крейсера «Лейтенант Шмидт» Богачев повел их в подвал. Взору матросов предстала ужасная картина. В стене вделаны цепи, на скамьях — орудия пыток.

— Тут нашего брата революционера держали, — пояснил Богачев. — Мучили. И при царе, и при интервентах. Новую жизнь надо защищать с оружием в руках. А теперь, балтийцы, по кораблям. Кто из вас с машинами дело имел?

Иванов вышел вперед:

— Филипп Октябрьский. Родился в октябре 1899 года. Член РКП (б).

— Большевик? Пойдем со мной. Будешь служить у нас, на крейсере «Лейтенант Шмидт».

Малость слукавил балтиец — машинистом он еще не был, однако постарался вскорости им стать. Комиссар Богачев, шефствуя над молодым партийцем, привлек его к общественной работе — к разъяснению текущего момента, и даже к ликбезу — борьбе с неграмотностью.

Это последнее обстоятельство сильно смущало Филиппа Октябрьского — приходилось по ночам сидеть над книжками, чтобы восполнить недостаток образования. Видел это комиссар, подбадривал как мог, а однажды сказал:

— Пора тебе, военмор, подучиться.

— Мне уже больше двадцати. Не идти же в таком возрасте в школу?

— Оно и в школу не зазорно, но бери выше — решили мы послать тебя в комвуз. В Питер поедешь.

Так Филипп Октябрьский стал слушателей Петроградского комвуза, а после его окончания — профессиональным [296] политработником. Он работал в морском отделе Политуправления РККА, в политотделе флотилии.

Это были годы бурного восстановления военно-морских сил республики. «Сердце мое начинает учащенно биться, — писал Ф. С. Октябрьский спустя много лет, — когда вспоминаю трудные, но полные революционного пафоса и романтики 20-е годы».

X съезд партии принял специальное решение о возрождении флота. По инициативе В. И. Ленина V съезд РКСМ объявил о шефстве комсомола над флотом. Орлами революции назвал съезд военных моряков и, обращаясь к комсомольцам, призывал: «Будьте лучшей боевой частью флота, служите примером для всех молодых моряков. Усердно и настойчиво постигайте все трудности морской службы». Были в обращении возвышенные слова о том, что комсомол и в дни мира не бросит якоря в тихой пристани, будет готовиться к защите республики.

В первый год шефства на флот пришло по комсомольским путевкам около восьми тысяч человек. Этот поток нарастал из года в год. Из теплушек, шедших к портам и базам, неслись лихие песни: «Вперед же, по солнечным реям», «Берегись, Антанта, мы едем на моря». Филипп Октябрьский работал среди комсомольцев-добровольцев, которые только за полтора года возродили к жизни десятки надводных кораблей и подводных лодок, и не только ввели в строй, но и начали на них плавать по морям и океанам.

В 1925 году балтийская эскадра под флагом наркома М. В. Фрунзе совершила первое после революции большое плавание.

«Тысячи комсомольского пополнения, образовавшие ядро нового флота, — писал М. В. Фрунзе, — заложили тот фундамент, на основе которого стала возможной вся дальнейшая творческая деятельность».

Флоту требовались образованные командиры из среды рабочих и крестьян. В числе тех, кто в этот год пришел в стены военно-морского училища, был и Филипп Октябрьский. Он ходил по залам и аудиториям учебного заведения, которое существовало уже свыше двухсот лет. Октябрь открыл путь к знаниям детям рабочих и крестьян. Всемирно известная русская военно-морская школа (основанный Петром I Морской корпус) стала первым советским высшим военно-морским училищем и получила имя пролетарского полководца М. В. Фрунзе.

Филипп Октябрьский гордился тем, что попал в столь [297] почетное учебное заведение. Слушая лекции по военному искусству, практикуясь на боевых кораблях, он искал образцы для подражания, справедливо полагая, что главное в подобного рода карьере — развитие в себе воли, твердого характера, качества первостепенного для военного человека.

Воля, характер — они и к самому почетному диплому не прилагаются, как не прилагаются они к должности. И потому, получив после блестящего окончания училища право выбора моря и предложение Военного совета Балтфлота возглавить экипаж сторожевого корабля, Филипп Октябрьский попросился тем не менее на более скромную должность, чтобы испытать, проверить себя.

Испытание молодой командир держал на тральщиках и торпедных катерах. Он проверял себя на боевом тралении, на учениях, в трудных походах. Особенно пришлись ему по душе торпедные катера, управляя которыми командир, подобно летчику, как бы сливается со стремительным и грозным движением корабля к цели, к победе. Почти десять лет отдал он службе на катерах — сначала на Балтике, затем — на Тихом океане. И первую свою награду — орден Красной Звезды комбриг Октябрьский получил в 1935 году именно за освоение катеров на новом морском театре и разработку методов взаимодействия кораблей с авиацией, береговой обороной и сухопутными войсками. Опыт управления разнородными силами в бою и операции молодой флагман умножил, став в феврале 1938 года командующим Краснознаменной Амурской флотилией. В августе 1939 года Октябрьский возглавил Черноморский флот.

Всего три года прошло с той поры, и теперь он, командующий действующим флотом, не на маневрах, а в реальном жестоком сражении держит свой главный экзамен.

24 апреля 1942 года вице-адмирала Октябрьского вызвали в Краснодар, где в это время находились главком стратегического направления Маршал Советского Союза С. М. Буденный и нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов. Выслушав доклад о состоянии флота, о перевозках в Керчь и об обороне Севастополя, Буденный сказал:

— Командующий Крымским фронтом генерал-лейтенант Козлов убежден, что ему удастся наступление из [298] Керчи на Симферополь, затем и на Бахчисарай. Севастополь будет деблокирован. Как, продержитесь?

— Безусловно, — ответил Октябрьский. — Я твердо уверен в прочности обороны Севастополя. Об одном только прошу: не ослаблять вашу Приморскую армию и не отвлекать ее крупных сил для наступления на Симферополь.

— Хорошо, — согласился маршал и улыбнулся. — Осторожничаешь. Засиделся в обороне.

В тот час никто из троих участников этого разговора, конечно, не мог предположить, что спустя две недели фашисты внезапным ударом прорвут Крымский фронт и вынудят его войска эвакуироваться на Таманский полуостров. Но тогдашняя просьба Октябрьского стала потом особенно понятной: враг не решился после взятия Керчи с ходу наступать на Тамань, пока у него в тылу оставался сражающийся Севастополь.

Вернувшись с Кавказа в Севастополь, Октябрьский с новой энергией занялся укреплением его обороны. Он решил лично осмотреть передний край и отправился в третий сектор — туда, где враг неоднократно наносил сильнейшие удары.

— Давайте, Иван Ефимович, побываем у чапаевцев, — сказал адмирал, обращаясь к командиру Приморской. — Они могут оказаться как раз на направлении главного удара.

Речь шла о 25-й Чапаевской дивизии, которой во время обороны Одессы командовал сам И. Е. Петров, а ныне — комендант третьего сектора генерал-майор Т. К. Коломиец.

Они прошли по отрытым в рост человека траншеям первой линии обороны. Увидев, что из траншеи к ничейной полосе тянется ход, а в стороне проложен провод, Октябрьский спросил:

— А это зачем?

— У нас отрыты парные окопы, — ответил комендант. — Фашисты начинают артобстрел линии траншей, а наши бойцы в этих дубль-окопах. А провода, которые вы видите, идут к истребителям танков.

Адмирал не сразу рассмотрел их ячейки: так тщательно все было замаскировано.

Показали командующему и «невидимые батареи»: потайные фугасы-камнеметы, созданные армейскими инженерами [299] и артиллеристами. Бойцы вырывали котлован, укладывали в него взрывчатку (бывало, и извлеченную из старых морских мин), сверху клали бревна, а на них — крупные камни. Эти фугасы взрывались по проводам, когда враг шел в атаку, и приносили ему немалые потери. Зашел при осмотре переднего края и такой разговор. Обращаясь к И. Е. Петрову, комендант сказал:

— У нас, в третьем секторе, бригада и два полка морской пехоты. Прибывшие с пополнением моряки переодеты в армейскую форму.

— Правильно, — заметил командарм. — В защитной одежде меньше потерь будет, да и единообразие важно.

— Это понятно, но матросы просят оставить им тельняшки и бескозырки.

— Зачем?

— В атаку ходить. Очень боятся фашисты таких атак. Черными дьяволами зовут моряков.

— Знаю, знаю, — заключил разговор Петров и приказал оставить морякам тельняшки и бескозырки.

Командующему флотом, конечно, пришелся по душе этот диалог.

17 мая 1942 года Октябрьский собрал Военный совет.

— Керчь готовится к эвакуации, — объявил он. — Противник вновь стягивает силы к Севастополю. Следует ожидать нового штурма. Я призываю всех встретить нависшую угрозу с полным сознанием долга, во всеоружии.

Эти слова командующий повторил на совещании командиров, политработников и партийного актива города. В гарнизоне были проведены собрания делегатов от частей и кораблей. Защитники Севастополя поклялись стоять насмерть.

Спустя три дня противник начал сильнейшую авиационно-артиллерийскую подготовку штурма города. Она продолжалась восемнадцать суток. Впоследствии Манштейн отмечал, что во вторую мировую войну немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь. Только за пять дней на город и боевые позиции наших войск было сброшено сорок восемь тысяч бомб и сто двадцать шесть тысяч снарядов. В иные дни на Севастополь налетало до трехсот самолетов. [300]

Казалось, в этом кромешном аду, когда сами скалы дрожат от разрывов бомб и снарядов, а солнце не видно за клубами дыма и пыли, ничто живое не может сохраниться. Но защитники Севастополя — солдаты и матросы, командиры и политработники, жители города — но пали духом, с еще большей яростью сражались с врагом, отважно выполняли свой долг на переднем крае и на городских улицах, на боевых постах кораблей и в подземных спецкомбинатах.

На рассвете 7 июня командарм Приморской генерал-лейтенант Петров доложил на флагманский командный пункт о том, что противник возобновил атаки на сухопутном фронте. Сначала можно было подумать, что он прощупывает слабые места. Но анализ обстановки на переднем крае, а также обострившаяся за год войны интуиция подсказывали Октябрьскому, что на сей раз фашисты пошли на штурм. Он спросил мнение командарма о направлении главного удара. Петров полагал, что главный удар наносится с севера, в четвертом секторе.

— Особенно сильно противник атакует в районе станции Мекензиевы горы, — сказал он.

— Это же в трех километрах от Северной бухты, Иван Ефимович.

— Понимаю, Филипп Сергеевич. Сейчас буду говорить с комендантами секторов.

— Скажите им, что дальше отходить некуда. А я поговорю с Моргуновым.

— Он рядом. Передаю ему трубку.

— Все батареи береговой обороны ведут огонь по атакующим, — сообщил генерал-майор П. А. Моргунов. — И не только береговые батареи. Триста шестьдесят пятая зенитная бьет и по самолетам, и по танкам.

— А как тридцатая?

— Капитан Александер доложил, что ведет огонь и пока фашистов вблизи не наблюдает.

— Следите за обстановкой на тридцатой, Петр Алексеевич, — закончил разговор командующий.

Две дальнобойные башенные батареи — 30 и 35-я были гордостью береговой обороны флота. Они с двух сторон прикрывали подходы к Севастополю с моря. По существу, это были небольшие, полностью автономные артиллерийские форты. Четыре двенадцатидюймовых орудия в башнях, казематы и погреба, электростанция и центральный пост, рубка и подземные переходы — многое здесь напоминало [301] корабль. Октябрьский любил во время учений бывать на этих батареях, заботился о том, чтобы каждый офицер береговой обороны, подобно командиру 30-й батареи капитану Г. А. Александеру, был виртуозным снайпером в стрельбе по морским целям. Но теперь Александеру пришлось повернуть башни в сторону суши. И снова тридцатая снайперски разила врага. Ее меткий сокрушительный огонь не только вызывал страх у фашистов на переднем крае, но и сильно тревожил высшее командование противника.

Чтобы подавить башенные батареи, гитлеровцы перебросили в район Севастополя осадные двенадцатидюймовые пушки и мортиры калибром 615 миллиметров, а затем и свою знаменитую «Дору» — восьмисотмиллиметровую пушку, для установки и охраны которой потребовалось полторы тысячи солдат. Но и сама «Дора» никак не могла сокрушить севастопольские бастионы.

Вся страна с напряженным вниманием следила за ходом обороны Севастополя. Мир был изумлен невиданной стойкостью зажатого в сорокакилометровое огненное кольцо гарнизона осажденной крепости. Западные обозреватели и наблюдатели искали аналогии в истории войн и равной не находили. Была одна — оборона того же Севастополя в прошлом веке, но память о ней опять работала на нынешних защитников города. Впрочем, сравнения были весьма условны, ибо требовались сложные коэффициенты, определяющие масштабы теперешней войны и технический уровень сражающихся войск и сил флота. Вторая же мировая война аналогий по длительности осады не давала. Не сравнивать же Севастополь с Сингапуром, английской первоклассной крепостью на Тихом океане, которая капитулировала в феврале 1942 года, продержавшись всего одну неделю, хотя ее гарнизон и по численности и по вооружению значительно превосходил атакующие японские войска.

Западным наблюдателям трудно было понять главное, чем держались севастопольцы, — их патриотический дух, их преданность знамени Октября, коммунистическим идеалам, ленинской партии, их жгучую ненависть к фашизму, их готовность любой ценой остановить врага.

«Самоотверженная борьба севастопольцев, — телеграфировал Ф. С. Октябрьскому Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин, — служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа». [302]

14 июня Октябрьский узнал о последнем бое 365-й зенитной батареи на Мекензиевых горах. Много месяцев подряд эту батарею, прикрывавшую кратчайший путь к Северной бухте, бомбили фашистские самолеты, обстреливала артиллерия, а теперь стали атаковать танки и пехота. Но флотские зенитчики стояли насмерть. Когда кончились все снаряды и батальон вражеских автоматчиков при поддержке танков ворвался на позицию, командир батареи старший лейтенант Иван Пьянзин послал последнее донесение: «Отбиваться нечем, личный состав весь вышел из строя, открывайте огонь по нашей позиции и КП».

В окружении дрались с врагом и оставшиеся в живых комендоры тридцатой батареи. Когда иссяк боезапас, они закрылись в башнях и казематах, а потом взорвали их.

Каждый день Октябрьскому докладывали о прорыве кораблей в осажденный город. Еще в апреле у него состоялся разговор с начальником штаба флота контр-адмиралом Елисеевым об устойчивости коммуникаций между кавказскими базами и Севастополем. Становилось ясно, что транспортам в осажденный город уже не прорваться, и вся надежда оставалась на боевые корабли.

— Конечно, мы рискуем, посылая крупные корабли, — осторожно напомнил Елисеев. — Но утвержденный вами график походов крейсеров и эсминцев в Севастополь для огневой поддержки обороны и с пополнением строго выдерживается.

— Я думаю, что придется и подводные лодки готовить к прорыву в Севастополь, — сказал Октябрьский.

— Подводные лодки?

— Да, подводные лодки. Не исключено, что обстановка так сложится, когда, кроме них, никто к нам не прорвется.

В короткий срок штаб флота совместно со штабами бригад подплава разработали систему мер по прорыву подводных лодок в Севастополь. И теперь, в дни третьего штурма, они совершали беспримерные огненные рейсы. Подводники погружали в отсеки мины, противотанковые патроны, консервы, принимали в цистерны авиационный бензин и доставляли все это под бомбежками и обстрелом в Севастополь. А тут принимали ночью на борт раненых, женщин и детей и возвращались в кавказские порты. И таких рейсов было семьдесят восемь! Подводная лодка Л-23 под командованием капитан-лейтенанта [303] И. Ф. Фартушного совершила шесть рейсов. Только за один день на нее фашисты сбросили 442 глубинные бомбы, и каждая из них, коль попала бы в цель, могла привести корабль к гибели.

Когда подводная лодка М-32 находилась под водой, в ее центральном посту произошел взрыв паров бензина. Моряки самоотверженно боролись с огнем. Но всплывать до наступления темноты было нельзя. Лодка осталась под водой. От паров бензина люди упали в обморок. Не спавший трое суток командир капитан-лейтенант Н. А. Колтыпин, теряя силы, приказал главному старшине Н. К. Пустовойтенко:

— Держись, старшина, в двадцать один ноль-ноль подними меня, будем всплывать.

Пустовойтенко продержался четыре часа, но, когда стал будить командира, понял, что тот в глубоком обмороке. Старшина решил сам, в одиночку, совершить маневр всплытия. И достиг успеха, но, открыв люк, на свежем воздухе стал терять сознание. Собрав волю в кулак, он все-таки сумел задраить люк. И вот, пока старшина приходил в себя, подводную лодку потащило на скалы. С неимоверными усилиями Пустовойтенко привел в чувство командира, вынес его наверх, а затем они приняли меры к спасению корабля и экипажа. «Малютка» благополучно возвратилась в Новороссийск.

Читая впоследствии рассказ Леонида Соболева «Держись, старшина», Октябрьский вспоминал этот драматический эпизод и был удовлетворен тем, что герой эпизода главный старшина Н. К. Пустовойтенко был награжден по его представлению орденом Ленина.

Не было в эти недели ни на переднем крае обороны Севастополя, ни на флагманском командном пункте, ни в подземных комбинатах и госпиталях строгого деления суток на дни и ночи, ибо ни днем ни ночью не затихало ожесточенное сражение за каждый метр севастопольской земли, за каждый окоп, за каждою балку.

— Лидер «Ташкент» прорвался к бухте, — в глазах оперативного дежурного, стоявшего перед командующим, изумление, восхищение и тревога. — На борту тысяча морских пехотинцев.

Было чему изумляться, чем восхищаться и чего тревожиться. Этой ночью, 26 июня 1942 года, погиб эсминец «Безупречный» на коммуникации Новороссийск — Севастополь. Несколько раз бомбили «Ташкент» «юнкерсы», [304] выходили в атаку по нему итальянские торпедные катера. И все-таки капитан III ранга В. Н. Ерошенко привел свой лидер в Севастополь. Понятна и тревога: как сохранить корабль в течение дня, как обеспечить его возвращение в Новороссийск, когда вся акватория базы под жесточайшим огнем артиллерии и бомбежками.

— Передайте Ерошенко мои слова: «Я прошу его принять на борт максимум людей: детей, женщин, раненых бойцов», — может быть, впервые за последние недели командующий флотом употребил в отношении командира корабля такую форму обращения. Но он думал о том, что за путь предстоит «Ташкенту» в ближайшие сутки.

Ерошенко за два часа принял на борт две тысячи человек и, кроме того, уцелевшую часть полотна знаменитой панорамы Ф. Рубо «Оборона Севастополя». Лидер «Ташкент» шел кратчайшим ставосьмидесятимильным путем в Новороссийск. Шел под непрерывными бомбежками вражеской авиации. Только за три часа на него было совершено девяносто шесть налетов и сброшено свыше трехсот бомб. Шел, получив тяжелейшие повреждения, приняв в пробоины тысячу тонн забортной воды, потеряв управление рулями.

В Новороссийске лидер посетил С. М. Буденный. Он с восхищением говорил о мужестве экипажа и приказал всех моряков представить к правительственным наградам.

Лидер «Ташкент» был последним надводным кораблем, прорвавшимся в Севастополь. Через трое суток Ставка приняла решение об оставлении города, ибо средства его обороны иссякли. Восемь месяцев шла битва за Севастополь. Она стоила врагу не только трехсот тысяч потерянных им здесь солдат и офицеров. Оборона Севастополя, сковав большие силы и нарушив планы фашистов, по существу, сорвала их весеннее наступление 1942 года.

Минуло лишь чуть более года с той ночи, когда Филипп Сергеевич Октябрьский отдал свой первый боевой приказ. Но этот год со всех точек зрения стоил в его жизни любого десятилетия. Стойкостью и отвагой тысяч и тысяч бойцов, доблестью и искусством сотен и сотен командиров, комиссаров, тяжким и кровавым трудом во имя победы приобретал флот боевой опыт, зрело военное [305] искусство и его командующего. Впереди была еще огромная война, не солнце, а лишь скромная заря победы виделась на ее далеком горизонте. Как и каждый патриот, защитник Отечества, он крепко верил в победу, стремился к ней, как мог приближал ее.

Военные моряки Черноморского флота и Азовской флотилии сыграли важную роль в битве за Кавказ. Бригады и батальоны морской пехоты вместе с сухопутными войсками насмерть стояли под Новороссийском и Туапсе, на кавказских перевалах. Корабли эскадры поддерживали их огнем, подбрасывали подкрепления. В самые критические дни защиты Туапсе вице-адмирал Ф. С. Октябрьский послал сюда крейсеры «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эсминцы и торпедные катера Они доставили из Поти в Туапсе три гвардейские стрелковые бригады и горнострелковую дивизию. В эти дни десять тысяч черноморцев сражались с врагом на сухопутном фронте. Фашистам не удалось полностью овладеть Новороссийском и использовать его в качестве военно-морской базы, не сумели они прорваться и к Туапсе.

Настало время, когда уже не оборона, а наступление овладело всеми помыслами и делами командующего флотом. И опять судьба свела его с Иваном Ефимовичем Петровым. Вместе они вели подготовку операции по окружению и уничтожению группировки фашистских войск в районе Новороссийска. Большие надежды при этом возлагались на действия десанта в районе Южной Озерейки. Тут планировалось вслед за прорывом 47-й армии нанести главный удар, и вся организация сил флота подчинялась обеспечению успеха именно на этом направлении. Из кораблей были сформированы отряды высадочных средств, охранения, корабельной поддержки и прикрытия. Чтобы достичь фактора внезапности и дезорганизовать противника, планировалась высадка демонстративных десантов и десанта на вспомогательном направлении — у поселка Станичка.

Находясь на выносном пункте управления в Кабардинке, вице-адмирал Октябрьский всю ночь с 3 на 4 февраля 1943 года не смыкал глаз. К сожалению, войскам 47-й армии не удалось прорвать оборону противника. Командующий фронтом вопреки ранее им утвержденному плану операции распорядился высаживать десант, не дожидаясь прорыва сухопутных войск.

В ту ночь свирепствовал шторм. И все же отряд кораблей [306] с первым броском десанта дошел до Южной Озерейки и начал высадку. Шла она не вполне четко, полной внезапности достигнуть не удалось, не удалось и добиться четкого взаимодействия между силами десанта и отрядами кораблей и авиацией. Продолжать высадку десанта в таких условиях было неразумно, и Октябрьский приказал ее прекратить.

Он мог предположить, к каким тяжким последствиям в его личной судьбе приведет такой поворот дела, но думать о том себе не позволял. Получив доклад, что майор Цезарь Куников, командир отряда особого назначения, закрепился на плацдарме у Станички, Октябрьский сказал:

— Здесь будем наращивать успех! Сюда, к Станичке, и перенацелим основные силы. И прежде всего бригады морской пехоты.

Так вспомогательное направление превратилось в главное. Трое суток фашисты ожесточенно атаковали десантников, пытаясь сбросить их в море. Но куниковцы устояли. А затем в район Станички высадились 255-я и 83-я бригады морской пехоты, возглавляемые героями обороны Севастополя офицерами А. С. Потаповым и Д. В. Красниковым. А через десять суток на крошечный плацдарм флот перебросил войска 18-й армии — семнадцать тысяч человек, танки, артиллерию. В отряде же Куникова было всего 250 морских пехотинцев, но они были первыми, они были основателями знаменитой Малой земли.

Семь месяцев на плацдарме от Мысхако до Станички площадью в тридцать квадратных километров сражались с врагом защитники Малой земли. Их жизнь и борьба во многом зависели от морской дороги вдоль берега, занятого врагом. И семь месяцев моряки малых кораблей, проявляя самоотверженную отвагу, совершали труднейшие рейсы к Мысхако, доставляя десантникам боеприпасы, пополнение, провиант. Душой обороны плацдарма были коммунисты, а ее выдающимся организатором Леонид Ильич Брежнев, возглавлявший в ту пору политотдел 18-й десантной армии.

Гарнизон Малой земли свыше полугода оттягивал на себя крупную фашистскую группировку и тем самым способствовал успешным действиям наших войск на южном стратегическом направлении. Настало время, и защитники Малой земли тоже пошли в наступление. [307]

Советские войска устремились на запад, очищая от врага города и села. Расцветали алыми знаменами порты и базы Черноморья: Новороссийск, Керчь, Николаев, Одесса. К их пирсам швартовались корабли Черноморского флота. Все сильнее разгоралось зарево нашей Победы.

10 апреля 1944 года была освобождена Одесса. В тот день вместе с Москвой салютовала одержанной победе и эскадра Черноморского флота. А через сутки Филипп Сергеевич Октябрьский получил директиву Ставки, подписанную И. В. Сталиным. Она определяла задачи флота на весь 1944 год. И были в ней лаконичные строчки, которые многое говорили командующему:

«В ближайший период нарушение коммуникации с Крымом считать главной задачей; ...быть готовым к формированию и перебазированию Дунайской военной флотилии».

К документам стратегического значения на войне было особое отношение. В той же директиве, адресованной всего пяти лицам, Маршал Советского Союза А. М. Василевский значился под условной фамилией тов. Александрова. И естественно, Октябрьский не имел права говорить о директиве кому бы то ни было. Но флот уже жил стремлением решать именно те задачи, которые формулировала Ставка. Флот готовился освобождать Крым, освобождать другие наши земли.

Еще до получения директивы Ставки силы флота совершили беспримерный на морском театре маневр.

Двадцать часов шли из Геленджика в Скадовск торпедные катера. Они преодолели пятьсот миль и на столько же, естественно, приблизились к предстоящему району боевых действий. Октябрьский, отдавший много лет службе на катерах, был восхищен этим переходом. Ведь предел их автономного плавания — четыре-пять часов. Все моряки на катере несут вахту бессменно, и большинство — на открытых постах, на ветру, под солеными ушатами ледяной воды. Плавание катера на волне Леонид Соболев справедливо сравнивал с ездой на автомашине по шпалам со скоростью восемьдесят километров в час.

Вел пятнадцать крохотных кораблей по штормовому морю вдоль занятых врагом берегов комбриг капитан II ранга В. Т. Проценко, чьи катера сентябрьской ночью [308] сорок третьего года прорвались в Цемесскую бухту Новороссийска и предопределили захват порта.

Из Поти в Анапу перебазировалась еще одна бригада торпедных катеров во главе с капитаном II ранга Г. Д. Дьяченко. На аэродромы Северной Таврии перелетели полки морской авиации. Катерники и авиаторы сразу же ударили по врагу на коммуникациях врага, связывающих Одессу с Крымом и Румынией. Во время Одесской операции вместе с подводниками они пустили на дно свыше тридцати транспортов, десантных судов и катеров противника.

Теперь этим силам предстояло сыграть важную роль в освобождении Крыма. Требовалось заблокировать с моря фашистскую группировку войск и исключить как ее пополнение и снабжение, так и эвакуацию.

Командующий флотом пристально следил за тем, чтобы все новое, что появилось в тактике боевых действий, быстрее осваивалось молодыми офицерами. Особое внимание он уделял главным ударным силам — авиации и подводным лодкам.

В военно-воздушных силах флота теперь было пятьсот самолетов различных типов. Сотни молодых летчиков получили новые машины. И требовалось научить их с максимальным эффектом действовать в бою. Октябрьский побывал в каждой авиадивизии, проанализировал ход внедрения тактических новинок. В дивизии пикирующих бомбардировщиков, которой командовал Герой Советского Союза подполковник И. Е. Корзунов, тот самый, что бомбил в сорок первом Плоешти, впервые в Военно-Морском Флоте внедрили метод топмачтового бомбометания. Прежде летчики выходили в атаку по кораблю с горизонтального полета, теперь стали пикировать по верхушке мачт. Точность бомбометания повысилась в несколько раз.

— Надо ожидать усиления противовоздушной обороны конвоев, — настораживал летчиков командующий флотом.

— На этот случай мы разработали метод массирования ударов авиации, — докладывал командующий ВВС генерал-лейтенант авиации В. В. Ермаченков. — Создаем группы из различных типов самолетов. Скажем, штурмовики идут вместе с истребителями, а коль нужно, включаем в группу бомбардировщики и торпедоносцы.

Октябрьский убедился, что и в минно-торпедной дивизии полковника В. П. Канарева, и в истребительной дивизии [309] полковника И. С. Любимова летчики хорошо поняли существенные изменения в оперативной обстановке на театре и ориентируются на активные действия именно в море, как и положено флотской авиации.

— Для летчиков и катерников, Павел Иванович, ситуация теперь изменилась в лучшую сторону, их базы приблизились к району боевых действий, — говорил Октябрьский командиру бригады подводных лодок контр-адмиралу П. И. Болтунову. — А вам придется по-прежнему воевать по принципу «длинной руки».

— Да, товарищ командующий, только руку надо тянуть довольно далеко — через все Черное море, — соглашается комбриг. — От Поти до Констанцы и Босфора.

— Вот я проанализировал итоги боевой деятельности подводных лодок за три месяца, — продолжал Октябрьский. — Тридцать шесть походов, двадцать побед. За три месяца потоплено вражеских судов почти столько же, сколько за весь первый период войны, за полтора года. Напряжение, как видите, большое. А скоро станет еще большим. Какими же новинками в тактике порадуют наши подводники?

— Как и приказано, — отвечает комбриг, — переходим на позиционно-маневренный метод использования подводных лодок. Раньше командир лодки, по существу, ожидал цель только в назначенной ему позиции, в лучшем случае искал ее. Теперь будем маневрировать позициями, иначе говоря, будем активно использовать подводные силы по всему маршруту движения конвоев. Сменил конвой маршрут — и лодки идут на новые позиции.

— Добро. Но это непростое дело, — замечает командующий. — Тут нужно особенно четкое взаимодействие.

— И не только между подводными лодками. Ведь основные данные они будут получать от авиации

— Да, Павел Иванович, мы видим рождение поистине комплексного использования разнородных сил флота в борьбе на коммуникациях. И торпедные катера, и подводные лодки, и морская авиация не только действуют согласованно в операции, но и органически взаимодействуют друг с другом, начиная от разведки целей и кончая ударами по ним. Значит, всем нам нужно потрудиться, чтобы это новое получше развивалось и внедрялось в практику.

Крымская операция началась 8 апреля 1944 года. Два [310] с половиной часа тысячи орудий и сотни самолетов сокрушали оборону фашистов на Перекопе и у Сиваша, а затем в атаку пошли ганки и пехота. Второй мощный удар наносили по врагу со стороны Керчи войска Приморской армии при поддержке Азовской флотилии. Через десять дней фашисты были зажаты в полукольцо у Севастополя. Флот замкнул кольцо со стороны моря.

— Бригаду Дьяченко перебазировать из Анапы в Ялту, а бригаду Проценко из Скадовска в Евпаторию, — приказал Октябрьский. — Торпедные катера замкнут ближнее кольцо. А подводные лодки — второе, на дальних подступах. Морской авиации — наносить удары по базам и конвоям.

Нелегко было катерникам. Их утлые кораблики крепко поизносились, случались и потери. Получив об этом доклад комбрига В. Т. Проценко, командующий продиктовал радиограмму: «Прошу моряков-катерников сделать все, чтобы продержаться и топить врага, который в ближайшие два-три дня окончательно будет выброшен с крымской земли. Октябрьский». Как потом вспоминал Проценко, «после такой телеграммы катерники и на веслах вышли бы в море».

Катера выходили на поиск ночью и атаковывали конвои с двух сторон, и не только торпедами, но и реактивными снарядами. Первые «эрэсы», получившие потом название «катюш», испытывались на флоте еще до войны под руководством знаменитого авиаконструктора А. Н. Туполева, создателя одного из типов торпедных катеров. В бою катерные «катюши» опробовал под Новороссийском Герой Советского Союза капитан-лейтенант Г. В. Терновский. И теперь они сокрушительно разили фашистские суда. Шестерых офицеров-катерников, отличившихся в Крымской операции, командующий флотом представил к званию Героя Советского Союза.

Искусно действовали подводники. Только за один поход подводная лодка Щ-201 под командованием капитан-лейтенанта П. И. Парамошкина одержала три победы — потопила транспорт «Гейзерикс» и тральщик, а также вывела из строя десантное судно. А Герой Советского Союза капитан-лейтенант М. И. Хомяков, командир подводной лодки М-111, сумел одновременно атаковать сразу две цели и обе пустил на дно.

Один за другим горели, разламывались, взрывались [311] фашистские суда — и те, что в первые дни операции намеревались доставлять в Крым пополнение, и те, что пытались потом эвакуировать прижатые к морю остатки 17-й гитлеровской армии.

10 мая, на следующий день после того, как над Севастополем вновь зареял советский флаг, командир бригады подплава контр-адмирал П. И. Болтунов докладывал адмиралу Ф. С. Октябрьскому о результатах последних боевых походов.

— Подводная лодка М-62, командир Малышев, потопила транспорт; Щ-202, командир Леонов, потопила лихтер; А-5, командир Матвеев, потопила самоходный паром; гвардейская М-35 потопила танкер...

— Гвардейская М-35? — переспросил Октябрьский. — Командиром, помнится, там был бородач.

Речь шла о М. В. Грешилове, широко известном на флоте подводнике, известном, конечно, не столько окладистой бородой, сколько дерзкими и расчетливыми атаками.

— Грешилов сейчас командует «щукой», Щ-215, а свою гвардейскую «малютку» передал капитан-лейтенанту Прокофьеву.

— Значит, в хорошие руки передал. Поздравьте Прокофьева с победой, — велел командующий, а подумав, добавил: — И с освобождением Севастополя надо поздравить подводников.

Так на борту М-35 была получена радиограмма: «Севастополь взят. Отсалютуйте городу-герою торпедами». Узнав о такой радостной победе, подводники сделали надписи на торпедах «За Родину!», «За Севастополь!» и с еще большим энтузиазмом начали поиск вражеских целей. Через сутки они обнаружили военный транспорт и метким ударом пустили его на дно. Капитан-лейтенант В. М. Прокофьев радировал на береговой командный пункт: «Отсалютовал городу-герою Севастополю».

В те дни салютовали освобожденному Севастополю снайперскими атаками многие черноморские корабли и батареи, эскадрильи и батальоны.

Особенно большого боевого успеха достигли летчики морской авиации. Только за один день 10 мая они уничтожили и вывели из строя шестнадцать кораблей. В воздушных боях черноморские истребители сбили восемьдесят самолетов. А в целом за время Крымской операции свыше ста кораблей и судов противника было потоплено [312] и повреждено. Как признавал штаб 17-й фашистской армии, только за десять дней мая на переходе морем было потеряно свыше сорока тысяч солдат, матросов и офицеров.

Восемь месяцев фашисты не могли взять Севастополь. Освобожден же он был за несколько дней.

Этой весной Филипп Сергеевич Октябрьский, бывая на кораблях, не раз слышал один и тот же вопрос:

— Когда эскадра пойдет в Севастополь?

Он и сам с нетерпением ожидал этого знаменательного для флота события. Как-то, поторопившись, спросил о том наркома.

— Прежде всего надо тщательно очистить от мин все гавани и фарватеры, — ответил адмирал Н. Г. Кузнецов. — Я хорошо вас понимаю, Филипп Сергеевич. Это же и моя родная эскадра, не один год служил на ее кораблях и мечтал бы сам увидеть ее возвращение в главную базу. На вы знаете, как Верховный Главнокомандующий строго требует от нас не подвергать опасности крупные корабли. Не рисковать ими.

И хотя Октябрьскому уже довелось пережить горькие и даже отчаянные дни и недели из-за не вполне оправданных потерь в корабельном составе флота, тем не менее где-то в глубине души он страстно хотел бы именно сейчас, в разгар победоносного нашего наступления, видеть черноморскую эскадру устремленной на запад, активно участвующей в сражениях.

Однако неотложные дела войны не оставляли времени для длительных раздумий и разговоров на этот счет. Директивы Ставки следовало неукоснительно выполнять. За ними стояли высшие стратегические соображения и высшие государственные интересы.

Фронт на сухопутье стремительно продвигался на запад, и вот уже советские войска вышли в район Ясс и на Днестр, приблизились к границам Румынии, к Дунаю — этой великой материковой водной артерии. Ставка решила провести новую крупную операцию (она вошла в историю под названием Ясско-Кишиневской), и к ней привлекался Черноморский флот.

Адмирал Октябрьский развернул свой флагманский командный пункт на окраине Одессы, в районе Большого Фонтана.

Ежедневно сюда приходили сводки об обстановке на [313] морском театре. Командующего особенно интересовало положение в военно-морской базе Констанца. Здесь, а также в Сулине сосредоточились почти все военно-морские силы противника — около двухсот кораблей, судов и катеров.

— Следите за Констанцей, — говорил он и начальнику разведотдела, и командующему военно-воздушными силами. — Надо разгадать, что намерен делать вражеский флот.

Когда Октябрьскому доложили об оживлении коммуникации Констанца — устье Дуная, он, не скрывая волнения от осенившей его догадки, энергично воскликнул:

— Заволновались! Они задумали перебросить свои корабли и суда на Дунай, тем самым спасти их и использовать на реке. Использовать для того, чтобы сдержать наступление наших сухопутных войск. Не выйдет!

Под руководством Октябрьского детальнейшим образом был продуман упреждающий удар по вражеским базам. Утром 20 августа 1944 года четыре группы штурмовиков Ил-2 взяли курс на Сулину. Пока фашисты отбивали их атаки здесь, торпедоносцы сбросили дымовые бомбы на Констанцу, дабы ослепить зенитные батареи противника. Вражеские истребители стягивались к Сулине, а тем временем три группы наших пикировщиков под прикрытием истребителей ударили по базе в Констанце. Около двухсот самолетов флота участвовало в этой операции. Подчиняясь единому управлению, четко взаимодействуя между собой, разнородные силы морской авиации сокрушительными ударами, по сути, парализовали обе военно-морские базы, уничтожили и повредили около семидесяти кораблей и судов, в том числе вспомогаельный крейсер, две подводные лодки, несколько миноносцев.

Черноморский флот находился в это время в оперативном подчинении командующего Третьим Украинским фронтом генерала армии Ф. И. Толбухина. Доложив ему о результатах удара по Констанце и Сулине, адмирал Ф. С. Октябрьский услышал в ответ:

— Перспективный успех, Филипп Сергеевич. На Дунае теперь нам будет легче. Но пока наши войска у Днестра. Здесь и прошу помочь. Я уже дал указания Горшкову.

— Знаю о том, Федор Иванович, — ответил Октябрьский. — Флот не подведет. А Горшков большой мастер десантных операций. [314]

Действительно, еще 11 августа генерал армии Толбухин имел разговор с командующим Дунайской флотилией контр-адмиралом С. Г. Горшковым о форсировании Днестровского лимана передовым десантным отрядом. И эта операция была спланирована и проведена по всем правилам возросшего искусства взаимодействия сухопутных войск, военно-морских сил и авиации.

Восемь тысяч человек вошло в десантную группу. Ее костяк составили батальоны знаменитых 83 и 255-й бригад морской пехоты. Свыше четырехсот десантных лодок, десятки полуглиссеров, паромов и катеров с десантниками на борту ночью устремились через одиннадцатикилометровую акваторию лимана к берегу, где оборонялся враг. С моря в лиман ворвались два отряда корабельной поддержки. Их возглавляли храбрые и искусные офицеры — капитан-лейтенанты С. И. Барботько и В. И. Великий, ставшие вскоре Героями Советского Союза. Триста самолетов поддерживали ударами с воздуха эту многочисленную армаду «москитного флота». И она высадила под огнем штурмовые группы, а затем и основные силы десанта. К концу суток все западное побережье Днестровского лимана было занято нашими войсками.

А в следующие пять суток дерзкими прорывами малых кораблей в гирла Дуная и стремительными десантами черноморцы овладели важнейшими портами в дельте реки еще до подхода наших сухопутных войск. У Жебриян морские пехотинцы взяли в плен пять тысяч фашистов, в Вилкове — две тысячи, в Сулине — ядро речной флотилии. 25 августа 1944 года Октябрьский получил телеграмму из Килии от Горшкова: «Частей армии нет. Прошу уточнить обстановку на фронте». Конечно, положение крошечных отрядов морских пехотинцев могло стать катастрофическим, учитывая их оторванность от основных наших войск. Но действия этих дерзких отрядов, переправлявшихся на быстроходных катерах, весьма способствовали продвижению сухопутных войск, которые вскоре освободили от фашистов весь район в нижнем течении Дуная.

Спустя пять дней член Военного совета Черноморского флота контр-адмирал Азаров сообщил Октябрьскому из Констанцы:

— Только что принял доклад командующего румынским флотом о принятии условий капитуляции.

В эти месяцы к донесениям о больших и малых победах [315] Филипп Сергеевич Октябрьский уже привык, и тем не менее последняя весть отозвалась в его сердце по-особому. Он вспомнил свой поход в осажденную Одессу и свой разговор с Ильей Ильичом Азаровым в критические дни защиты города, вспомнил другие драматические дни, пережитые всего два года назад вместе с этим замечательным политработником, с другими своими соратниками по флоту — Николаем Михайловичем Кулаковым, Иваном Дмитриевичем Елисеевым, Сергеем Георгиевичем Горшковым. И вот капитуляция основной на театре вражеской военно-морской базы.

А еще неделю спустя Октябрьский принял доклад, что высаженные с летающих лодок в болгарский порт Варну черноморцы были встречены хлебом и солью. Это случилось на том же берегу, где три года назад по его приказу командир Щ-211 капитан-лейтенант А. Девятко высаживал во тьму и неизвестность болгарских революционеров-патриотов, убежденных интернационалистов.

Боевые действия на Черном море подошли к концу, но черноморцы еще не один месяц сражались с врагом. Одни из них прошли с боями по огненным плесам Дуная до Братиславы и Вены, другие летали на бомбежки фашистских баз и кораблей в небе южной Балтики, третья водили подводные лодки в атаки по вражеским конвоям в глубинах полярных морей. Флот передал много лучших, испытанных в сражениях людей на другие театры военных действий.

По и здесь, в пределах Черноморья, шла огромная и, по сути, та же боевая работа: активно шло траление мин. Выполняя указания Ставки, адмирал Октябрьский особенно пристально следил за тралением фарватеров и бухт Севастополя. Он уже знал, что эскадре наконец-то разрешили возвратиться в главную базу, и отдал все необходимые распоряжения на корабли.

«Наконец пришел долгожданный день и час. Линкор «Севастополь», крейсеры, эсминцы, прибранные, чистые, заново подкрашенные, заняли свои места в строю и под флагом командующего флотом взяли курс в Севастополь, — вспоминал впоследствии нарком ВМФ Н. Г. Кузнецов. — Строй кораблей растянулся на несколько миль. Учащенно бились сердца не только моряков-черноморцев, но и всех жителей города-героя при виде входившей в Северную бухту эскадры. Это было 5 ноября 1944 года около 14 часов. Над кораблями шли истребители — на [316] этот раз, конечно, свои. Они несли почетную вахту эскорта. Очевидно, у стоявших на палубах матросов и офицеров всплыли воспоминания, как трудно было прорываться в эту гавань в 1941–1942 годах. Двадцать одним залпом из ста орудий возвестила эскадра о своем возвращении в главную военно-морскую базу Черноморского флота. Незабываемые часы!»

Да, это были незабываемые часы для всего флота и, естественно, для его командующего. И хотя Севастополь еще лежал в руинах, еще не один месяц то тут, то там взрывались мины, город начинал новую жизнь, а вместе с ним новый этап жизни начинался и для Черноморского флота. Возрожденный Севастополь, увенчанный Золотой Звездой города-героя, орденами Ленина и Красного Знамени, стал лучшим памятником тем, кто беззаветно сражался с врагом и в дни обороны, и в дни освобождения.

Для Филиппа Сергеевича Октябрьского Севастополь навсегда остался самым родным и самым любимым городом. Три года уже после великой Победы он продолжал командовать Черноморским флотом, потом был назначен в Москву на высокий пост первого заместителя главнокомандующего Военно-Морских Сил. Здесь спустя три года, его настигла тяжелая болезнь. Но, едва оправившись от недуга, Октябрьский снова возвратился в Севастополь, в город, без которого уже не мыслил своей жизни. Он попросил назначить его начальником Высшего военно-морского училища имени П. С. Нахимова и еще три года беззаветно трудился, отдавая свой военный и жизненный опыт новому поколению флотских офицеров. И будучи последние перед кончиной девять лет в группе генеральных инспекторов Министерства обороны СССР, адмирал Октябрьский не оставил города, где провел самые трудные и самые славные свои годы.

И в последний путь на кладбище Коммунаров июльским днем 1969 года его провожали любимый город и родной флот. Севастополь отдавал дань глубокого уважения и благодарной памяти заслуженному адмиралу, видному военачальнику, коммунисту с полувековым стажем, яркому представителю поколения замечательных советских людей, всю жизнь без остатка посвятивших народу и Отечеству и навсегда ставших их гордостью и славой.

От сельского пастушонка, не ведавшего грамоты, до [317] члена Центральной ревизионной комиссии КПСС и депутата Верховного Совета СССР, от ученика кочегара на допотопном речном пароходе до первого заместителя главнокомандующего Военно-Морским Флотом — таков путь Героя Советского Союза адмирала Филиппа Сергеевича Октябрьского. Ровесник века, он был не просто свидетелем, но активным участником его бурных и великих событий. Он прожил большую и славную жизнь, в которой отразилась биография поколения, озаренная светом Октября.