Михаил Иванович Драгомиров (1830-1905). Рис. И. Репина, 1889 г.

Не для парадов и высочайших смотров

ЕМУ ДОВЕЛОСЬ начать свою службу в эпоху, предшествовавшую великим реформам в России 60–70 годов XIX века. Родившись на Украине, на хуторе под Конотопом, 8 ноября 1830 года, он с 1849 года начал службу в Дворянском полку, где, собственно, и получил начальное военное образование. Драгомировы вообще-то были родом служилым, польского корня, переселились в Малороссию из Польши в 1739 году. Тогда Антон Иванович Драгомиров принял российское подданство. Его внук Иван Иванович был участником Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов 1813–1814 гг. Выйдя в отставку, безвыездно жил в своем имении под Конотопом. Здесь-то и родился у него сын, названный Михаилом. Отец слыл очень набожным человеком, на свои средства он построил в Конотопе церковь, в которой Драгомиров-младший мальчиком читал псалтырь, в ней же в 1905 году будет упокоен его прах.

Из Дворянского полка, с отличием окончив курс фельдфебелей, Михаил Драгомиров вскоре был переведен прапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк. Послужив здесь, он поступил в Академию Генерального штаба, которую окончил в 1856 году с золотой медалью (его имя было занесено на мраморную доску лучших выпускников), после чего начал службу в Генштабе. В 1859 году, во время австро-итало-французской войны, он состоял военным агентом (говоря современным языком, являлся военным атташе) при штабе сардинской армии.

Еще в 1857 году Михаил Иванович опубликовал свой первый печатный труд «О высадках в древние и новейшие времена». А возвратившись из Сардинии, он издал «Очерки австро-итало-французской войны 1859 года». Уже в этих первых работах молодой военный ученый придает большое значение моральному фактору на войне и выступает против муштры и парадомании, которым были заражены русские войска в николаевскую эпоху, что во многом привело к поражению в Крымской войне 1853–1856 гг.

Драгомиров выдвигает требование учить и воспитывать, а не муштровать солдат. Он желает обратить армию в «школу грамотности». Собственно, это не просто его личные соображения, а веяние времени, веление эпохи. Изменения в характере военных действий, в первую очередь в тактике боя, появление нового современного вооружения, обладающего большей убойной силой, как никогда остро поставили вопрос учить войска не для парадов и высочайших смотров. Но механическое однообразие в обучении, муштра и педантизм еще продолжали быть широко в ходу, и более того, виделись многим генералам, облеченным высшей властью, как единственное средство удержать солдатскую массу в повиновении и заставить ее идти в бой. Солдата большинство офицеров по-прежнему воспринимало лишь как живой механизм, «артикулом предусмотренный». Поломать эти взгляды, утвердить новое, прогрессивное понимание роли военнослужащего на войне можно было лишь одним способом: приблизив боевое обучение и воспитание войск к реальной военной обстановке. То есть речь шла о масштабных, доселе неслыханных в русской армии реформах. Эту роль взял на себя в царствование Александра II военный министр Д.А. Милютин. А Драгомиров оказался его единомышленником и первым помощником в теоретическом обосновании новых принципов военного строительства. Он стал творцом и организатором новых методов подготовки и воспитания войск, порвавшим с николаевской муштрой и стремившимся возродить суворовские принципы всей организации учебно-воспитательного процесса в войсках. Но будучи крупным военным теоретиком и педагогом, профессором Военной академии Генерального штаба, Михаил Иванович оказался и незаурядным полководцем-практиком.

После заграничной командировки 1859 года Драгомиров трудился преподавателем, а с 1863 года профессором кафедры тактики Академии Генерального штаба. Сфера военной педагогики и принесла Михаилу Ивановичу первую широкую известность. Борясь с муштрой, творчески переосмысливая и развивая идеи А.В. Суворова, придавая огромное значение моральному фактору, профессор Драгомиров требовал от слушателей академии учить солдат тому, что необходимо на войне. Разумеется, взгляды Михаила Ивановича вступали в острейшее противоречие с воззрениями значительной части генералитета и офицерства, которые продолжали отдавать предпочтение старым принципам построения армии, реакционным и консервативным, долгое время царившим в Вооруженных силах и буквально вросшим в ее прежние традиции. Надо ли говорить, что суждения молодого профессора академии наткнулись на резкое осуждение со стороны вышестоящих военных кругов и даже значительной части правительства. Борясь за сохранение привычных им условий армейского быта, генералы и офицеры старой, николаевской закваски упрямо отстаивали шаблонное рутинерство и картинность плац-парадов, столь широко распространившиеся в армии за время царствования Павла I, Александра I и Николая I и повлекшие за собой тяжкое поражение в Крымской войне.

Но надо заметить, что действенная поддержка Драгомирову оказывалась на самом верху. Ему покровительствовал не только военный министр Д.А. Милютин, но и сам Александр II, недаром в январе 1861 — июле 1863 г. Михаил Иванович читал курс тактики и военной истории наследнику престола великому князю Николаю Александровичу, в январе 1864 — декабре 1885 г. — великому князю Александру Александровичу (будущему императору Александру III) и великому князю Владимиру Александровичу. С 1861 года Драгомиров обретает постоянную трибуну для проповедничества своих взглядов, выступает со статьями по вопросам тактики в «Инженерном журнале», «Оружейном сборнике», «Артиллерийском журнале».

В 1864 году его назначают начальником штаба 2-й гвардейской кавалерийской дивизии, а в 1866 году командируют в качестве военного агента в прусскую армию. В июне — августе этого года, во время австро-прусской войны, он состоял при прусской главной квартире и первым составил историю этих военных событий — «Очерки австро-прусской войны 1866 года». Его корреспонденциями с театра военных действий, имевшими общее заглавие «Письма из главной квартиры прусской армии», которые публиковала газета «Русский инвалид», зачитывались многие прогрессивно мыслившие русские генералы и офицеры. В том же 1866 году он издает «Записки тактики для военных училищ», а в 1868 году публикует подробнейший очерк «Разбор романа «Война и мир» Л.Н. Толстого с военной точки зрения» (эта работа вышла отдельным изданием в Киеве только в 1895 году).

Полемика с Толстым

ДРАГОМИРОВ, анализируя ход исторического развития, совершенно естественно пришел к выводу: не в нашей воле устранить войну, следовательно, «лучшая подготовка к ней — развитие чувств, совокупность коих составляет воинский дух; без него, невзирая на совершеннейшее вооружение, армия — подлое стадо, неспособное сопротивляться врагу и более опасное своим, чем чужим».

Исходя из верного понимания того, что в бою приходится считаться не с одними потерями в людях и орудиях, но и с утратой порядка, мужества, доверия, сплоченности, внутренней силы и духа войск, пишет Драгомиров, справедливо считать, что «важнейшим военным элементом является человек; а важнейшим свойством человека — его нравственная энергия», в таком случае «победа будет, до известной степени, в руках той армии, в которой солдаты проникнуты решимостью добыть ее, хотя бы ценою собственной гибели, ибо тот только может победить, т.е. погубить другого, кто сам способен решиться на погибель».

Справедливо критикуя Л.Н. Толстого за его отрицание роли и значения военной науки и военачальника в вооруженной борьбе, Драгомиров в очерке «Разбор «Войны и мира…» спрашивал писателя и всех сомневающихся: «А воля, увлекающая сотни людей и внушающая им безграничную, собачью преданность к такому, как и они, человеку? А ум, способный воспринимать все впечатления с такою изумительной верностью, что по отдельным, разрозненным намекам он способен отгадать намерения противника, иногда во всем их объеме?»

Для него, человека военного, знающего войну не понаслышке, а по своему боевому опыту, понятно, что «для всякого рода гениальности требуется сильное развитие одной какой-либо или нескольких, но далеко не всех сторон души человеческой». Михаил Иванович был глубоко убежден в том, что не случайности (влияния которых, конечно, нельзя отрицать), не отдельные герои или трусы решают исход боя и войны в целом, а все в военном деле «зависит от умения или неумения начальника поднять нравственный уровень своих войск до той степени, на которой они являются менее подверженными влиянию неожиданности».

Драгомиров писал, что «бой прежде всего требует от человека способности пожертвовать собою, потом умения действовать так, чтобы эта жертва была, по возможности, полезна своим, гибельна врагу».

Драгомиров был в числе немногих, кто силой своего писательского, научного, военного и публицистического таланта пытался противостоять злопыхателям, старался правильно расставить точки в спорных вопросах войны и мира, армии и народа, взаимоотношений солдат и офицеров, мирных задач армии и боевой подготовки войск. Его произведения на эти темы с большим успехом печатались в России, переводились на иностранные языки и имели широкое хождение на родине и за рубежом. По поводу каждого крупного события военной жизни в стране напряженно ожидали: «А что скажет по этому поводу Драгомиров?» И он, как правило, быстро откликался на все вопросы, волновавшие русскую общественность и офицерский корпус.

Михаил Иванович не написал специального Кодекса офицерской чести, но все его труды основаны на четких и ясных понятиях о воинской доблести, которые берут свое начало от доблестных русских витязей, от русских князей-ратоборцев, от Петра Великого и А.В. Суворова.

Влюбленный в Суворова, Драгомиров понимал, что величие его таланта состояло в том, что он соединил в себе личную доблесть, качества искусного полководца с умением проникать в духовный мир русского солдата, учить и воспитывать войска тому, что требуется для боя и победы. В своих комментариях к суворовской «Науке побеждать» он раскрыл основу духовного влияния великого Суворова на войска:

«Нужно так знать солдата, как знал его Суворов, нужно так слиться с ним душой и телом, как Суворов: тогда, и только тогда, развяжется язык и польются эти бессвязные с виду слова, которые электрической искрой пронизывают массы и делают из них одно существо, полное необузданной храбрости и беззаветного самоотвержения; существо, совершающее великие дела, потому что идет на смерть без колебаний, без сожаления, без оглядки назад, и которое смотрит на эти дела даже не как на подвиг, а просто как на исполнение воли любимого вождя. Чтобы приобрести эту магическую власть над себе подобными, даже и Суворову, при врожденных способностях, нужно было семь лет прослужить солдатом. В этой суровой школе он понял, что для управления массами нужно по-ихнему спать, есть, одеваться, думать, говорить; раз это поняв, он, несмотря на возвышение, сохранил тот же образ жизни, тот же склад мысли, до такой степени, что не только с солдатами, но и в других своих сношениях он был и в слове, и в письме столь же кратким, отрывочным, энергическим, как в своей науке. Слившись, таким образом, с массою, он не мог на нее не действовать, ибо и сам сделался человеком массы. И масса отблагодарила его за это: и доверием, и безграничной преданностью, и тем, наконец, что предание о Суворове живет до сих пор и долго еще будет жить в памяти русского солдата».

В противовес многим досужим и унизительным оценкам офицерской профессии, Михаил Иванович, следуя мысли Петра Великого, так определил свое понимание офицерства:

«Велика и почетна роль офицера … и тягость ее не всякому под силу. Много души нужно положить в свое дело, чтобы с чистой совестью сказать: «Много людей прошло через мои руки, и весьма мало между ними было таких, которые оттого не стали лучше, развитее, пригоднее для всякого дела».

В ряду национальных отличий русского воинства заметно то благородное и гуманное отношение офицера к солдату, которое заведено было у нас со времен Петра Великого и выраженное следующими словами: «Начальники солдат должны быть как отцы детям». Забытое офицерами указание Петра I Драгомиров развил еще полнее в выпущенной им «Солдатской памятке», где сказано: «Зри в части семью; в начальнике — отца; в товарище — родного брата; в подначальном — меньшого родню: тогда и весело, и дружно, и все нипочем». При таком складе отношений разве мыслимы какие-либо придуманные приемы для того, чтобы поднять искусственно офицера над солдатом, а в сущности, чтобы разделить, сделать их чуждыми друг другу? — спрашивал Драгомиров. И тут же уверенно отвечал: «Конечно, нет. С равным основанием можно бы считать необходимым установление какого-либо искусственного этикета между отцом и детьми…». И не случайно эта памятка выдержала 26 изданий и даже была переиздана уже при советской власти, по личному указанию В.И. Ленина.

Подводя итог разбору романа Толстого, Драгомиров делает об этом произведении такой вывод: военные специалисты не найдут в романе ничего, кроме того, что «военного искусства нет, что подвезти вовремя провиант и велеть идти тому направо, тому налево — дело нехитрое и что быть главнокомандующим можно, ничего не зная и ничему на научившись».

Но в целом полемика между Драгомировым и Толстым дала серьезный импульс размышлениям русского офицерства о своем долге и предназначении, лучшие представители командных слоев явственно осознали, что высшая правда на стороне военного ученого и с той поры относились уже с презрением к пацифистским наскокам либеральной интеллигенции.

На русско-турецкой войне

В 1869 году генерал-майор М.И. Драгомиров становится начальником штаба Киевского военного округа, а в 1873 году назначается командиром 14-й пехотной дивизии. На этих постах он сумел создать свою школу из командиров различных рангов, которые при обучении подчиненных исходили из принципа подготовки солдата для самостоятельных действий в бою. Исключительно важную роль Михаил Иванович отводил военной дисциплине, выступал за строгую законность всех отношений в армии, обязательную для всех военнослужащих, независимо от служебного положения.

В этот период он много работает над развитием тактики стрелковых цепей. На все спорные и неясные вопросы вскоре дает ответы русско-турецкая война 1877–1878 гг., ставшая серьезным экзаменом для генерала Драгомирова.

Так, в одном из приказов по вверенной ему дивизии Михаил Иванович в преддверии грядущей войны писал: «Людям почаще напоминать о сбережении патронов. Человеку толковому и не ошалевающему тридцати патронов за глаза довольно, если их выпускать не иначе, как тогда, когда наверное попасть можно». Этот призыв позднейшие исследователи деятельности Драгомирова как военачальника расценили весьма своеобразно: как недооценку роли огня на поле боя и явную отдачу предпочтения холодному оружию. Но в отношении такого крепкого специалиста в области тактики, как Драгомиров, здесь можно усмотреть явную передержку. Не превозношение штыка, а боязнь излишнего расхода патронов, недостаток которых всегда присутствовал в русской армии, знаменовал этот приказ. Ведь каждому солдату по уставу выдавалось в ранец всего 60 патронов, и столько же перевозилось для него в обозе. Повысить интенсивность огня на поле боя в то время не позволяли ограниченные мощности по производству патронов. Кроме того, несовершенным было и стрелковое оружие. Бывшая на вооружении винтовка Бердана прицельно стреляла на 1100 метров, а другая винтовка, которой тоже была оснащена русская армия — Крнка — била всего на 450 метров. Таким образом, большинство солдат располагали возможностью вести прицельный огонь с заведомо недостаточного в условиях современного боя расстояния. Между тем многие солдаты, проявляя нетерпеливость и нервозность, даже еще без команды старшего, зачастую начинали вести стрельбу издалека, не имея шансов поразить противника, который еще находился вне зоны досягаемости их огня. Это, разумеется, приводило лишь к бестолковому расходу патронов. Эти-то обстоятельства, видимо, и имел в виду Драгомиров, отдавая свой приказ о сбережении патронов. При этом Михаил Иванович доказывал, что «пуля и штык не исключают друг друга» и «штыковое воспитание» не утратило своего значения в подготовке солдата.

Вышестоящее командование составило диспозицию на начальный период войны таким образом, что 14-й пехотной дивизии Драгомирова предстояло первой вступить в бой. И не как-нибудь, а предварительно форсировав широкий Дунай. В этих условиях создатель новой системы обучения и воспитания русских воинов получил возможность на собственном опыте убедиться в ее плодотворности. 12 июня 1877 года, накануне форсирования Дуная, он написал в письме: «Пишу накануне великого для меня дня, где окажется, что стоит моя система воспитания и обучения солдат и стоим ли мы оба, т.е. я и моя система, чего-нибудь».

Проделав труднейший пеший 600 километровый марш по бездорожью из Кишинева, от своих границ на реке Прут по румынской земле до местечка Зимница на левом берегу Дуная, 14-я дивизия готовилась к преодолению водной преграды. Предстояло переправиться через реку в ее наиболее широком месте, причем противоположный берег, занятый противником, был возвышенный.

Дунай — крупнейшая река Центральной Европы — была избрана турецкой стороной в качестве передового рубежа обороны. Здесь неприятель намеревался устроить русским войскам поистине «горячую» встречу. Османский главнокомандующий Махмет-Али-паша дал клятву султану, что не позволит русским вступить на правый, турецкий берег и в случае попытки форсирования утопит армию неверных в Дунае.

Место для переправы было выбрано заранее, между местечком Зимница на левом, румынском берегу и болгарским городом Систово на правом, вражеском берегу Дуная. Место это было выбрано не случайно: здесь широкая река делилась на три рукава, разделенные островами Бужиреску и Адда. На успех форсирования можно было рассчитывать только в случае достижения внезапности, поэтому место переправы сохранялось в глубочайшей тайне, а вся подготовка к операции проводилась в строжайшем секрете. Дивизии Драгомирова предстояло первой преодолеть Дунай, отбросить турок от береговой линии, занять и расширить плацдарм для основных сил и удерживать его до их подхода. Очевидно, выбор на Михаила Ивановича пал не случайно. В штабах и войсках помнили и изучали его работу «О высадке десантов в древнейшие и новейшие времена», потому и считали его специалистом по десантированию. Теперь генералу предстояло проверить на практике сделанные в этой работе выводы.

Форсирование наметили на 15 июня, а решение о нем было принято окончательно только 11 июня, так что на подготовку к переправе 14-й пехотной отвели всего 4 дня — минимально возможный срок для решения столь непростой задачи. Тем не менее подготовка к преодолению водной преграды была проведена исключительно четко. По приказу комдива солдат обучали быстрой посадке в понтоны и высадке из них. Природные условия усложняли задачу. Ширина реки в месте переправы в результате сильного разлива превышала километр. Не способствовал атакующей стороне и рельеф местности. У Зимницы, в месте сосредоточения русских сил, берег был пологим, низменным, а противоположный берег — высоким и обрывистым. Но задача слегка облегчалась тем, что Дунай делился на рукава, что позволяло форсировать его последовательно, преодолевая одну водную преграду за другой. После проведения рекогносцировки и организации подготовки переправочных средств Драгомиров издал приказ, афористичный по форме и очень емкий по существу: «Последний солдат должен знать, куда и зачем он идет. Тогда, если начальник и будет убит, людям не только не теряться, но еще с большим ожесточением лезть вперед. Отбоя, отступления никогда не подавать и предупредить людей, что если такой сигнал услышат, то это только обман со стороны неприятеля. У нас ни фланга, ни тыла нет и не может быть, всегда фронт там, откуда неприятель».

Основные силы турецких войск располагались на некотором отдалении от Систово — места переправы, в районах Тырново, Рущука и Никополя. В самом Систово стоял гарнизон в полторы тысячи человек. Но атаковать правый берег надо было быстро, внезапно, не дав противнику времени подтянуть силы из других гарнизонов. Для обеспечения абсолютной внезапности части 14-й дивизии сосредоточивались в районе переправы скрытно, а для дезинформирования противника в других районах по левому берегу Дуная был предпринят ряд ложных демонстраций готовящейся переправы. В результате противник прозевал решающий момент.

Переправа была начата 15 июня 1877 года во втором часу ночи. Пехота села в понтоны, артиллерию перевозили на плотах. За один рейс переправлялись тысяча человек и несколько орудий — плавсредств хватало ровно настолько. Сначала к неприятельскому берегу направилась часть Волынского полка. В первые минуты все протекало гладко, как по маслу, но вскоре поднялся ветер, на реке вдруг появились волны, и понтоны рассеялись по всему зеркалу реки, бойцы на них стали терять друг друга из виду. Между тем еще предстояло взобраться на крутой, двадцатиметровый обрыв противоположного берега и втащить орудия…

Когда передовой отряд был всего в 150 метрах от берега, сторожевые пикеты неприятеля заметили его и открыли по реке огонь. Было около 3 часов ночи, когда волынцы вышли на правый берег и сразу вступили в ожесточенный бой. Не давая русским закрепиться, подоспевшие из гарнизона Варден турецкие роты бросались врукопашную, пытаясь столкнуть противника с обрывистого берега. Но Драгомиров не оставил передовой отряд без поддержки: вскоре были переправлены остатки Волынского полка, за ними Минский полк и 4-я стрелковая бригада. С бригадой на правый берег прибыл и Михаил Иванович. Он принял энергичные меры к тому, чтобы переправившиеся части прочно закрепились на захваченном пятачке, начали его расширять и укреплять.

С рассвета началась уже переправа главных сил. У противника, подтянувшего к Дунаю резервы, появилась возможность вести прицельный огонь по переправляющимся, но батареи с левого берега быстро подавили огневые средства турок.

В 11 часов утра 15 июня вся дивизия Драгомирова в полной боевой готовности уже была на правом, дунайском берегу. Начальный, самый рискованный этап наступления был успешно завершен. В слагаемых его успеха специалисты и по сей день числят отменную подготовку войск, выработанную у каждого солдата привычку к самостоятельности, у каждого офицера — к инициативе.

Закрепившись на плацдарме и отразив все контратаки турок, Драгомиров перешел в наступление и через два часа боя взял ближайший форпост османской обороны — город Систово и окружающие его высоты. Первая блестящая победа в этой войне стоила русским 300 человек убитыми и около 500 — ранеными. Так было положено начало первому наступлению на Балканы.

Военные авторитеты признали форсирование Дуная у Зимницы и бой за Систово классикой военного искусства. Этот опыт преодоления большой водной преграды вскоре станут изучать во всех военных академиях Европы. Ведь до сих пор военная история не знала подобных примеров того, чтобы крупное соединение под огнем неприятеля с ходу взяло такой водный рубеж, как Дунай, да еще и с почти символическими потерями.

Тем временем началось наступление русской армии на Балканы. И здесь снова отличилась 14-я пехотная дивизия генерала Драгомирова, сказав свое веское слово в боях за удержание стратегически важного Шипкинского перевала. К концу июля 1877 года генерал Гурко в связи с неудачами соседей — Западного и Восточного отрядов отвел с центрального направления назад за Балканы свою центральную группировку. Но в качестве плацдарма для последующего наступления и для удержания прочности фронта еще в середине июля, в период наивысших удач Гурко за Балканами, была создана южная группировка, имевшая крайнюю точку на Шипкинском перевале, под командованием генерал-лейтенанта Федора Радецкого. В начале августа на защитников Шипки обрушилась всей своей мощью сильная армия Сулеймана-паши.

Оборону на Шипке держали лишь дружины болгарского народного ополчения и Орловский пехотный полк. Начиная с 9 августа османы 6 дней кряду штурмовали Шипку. Они имели огромное превосходство в людях и артиллерии; не считаясь с потерями, Сулейман-паша гнал в атаку один свой полк за другим. Во второй половине дня 11 августа начало казаться, что противник добился своего и имеет несомненный успех. Горстка русских и болгар на перевале защищалась из последних сил, неприятель почти уже одержал над нею полную победу, как вдруг к оборонявшимся подоспело сильное подкрепление — части 14-й пехотной дивизии Драгомирова. В 30 градусную жару, не смыкая глаз, они за 4 дня совершили 160 километровый марш и с марша вступили в бой. Мощная контратака драгомировских молодцов позволила быстро отбросить штурмовые колонны османов от перевала. Вслед за тем еще три дня продолжались ожесточенные бои за Шипку; Сулейман-паша все не верил, что ключ к победе, который он уже держал у себя, вдруг выскользнул у него из рук. Воины 14-й пехотной дивизии проявили себя в этом многодневном сражении блестяще, и хотя оттеснить противника подальше от перевала не удалось, сам он остался в руках русских войск.

В этих последних августовских боях за Шипку Михаил Иванович получил тяжелое ранение в ногу и до конца войны выбыл из строя.

За героизм, мужество и распорядительность, явленные в этих боях, его произвели в генерал-лейтенанты, затем в генерал-адъютанты и назначили начальником Академии Генерального штаба. Будучи на этом посту, он публикует много научных, педагогических и публицистических работ. Его «Учебник тактики» свыше двух десятков лет остается главным учебным пособием по этой дисциплине и в военных училищах, и в самой академии. 11 лет Драгомиров возглавлял головное военно-учебное заведение России, готовившее кадры наивысшей квалификации, превратил академию в подлинный храм военной науки. В 80-е годы он дважды ездит во Францию, чтобы познакомиться с новейшими достижениями европейской военной техники. Признавая целесообразность их внедрения и в русской армии, он по-прежнему считает, что главное не в том, каково оружие, а как им владеет солдат и как он настроен на победу.

В 1889 году его назначают командующим войсками Киевского военного округа, в следующем году производят в генералы от инфантерии, а вскоре, сохраняя за ним пост командующего, еще и вручают посты генерал-губернатора киевского, подольского и волынского. В этом своем новом качестве он не устает бороться с муштрой, внушать генералам и офицерам, что солдат — это человек, обладающий разумом, волей и чувствами, и требует всячески развивать его лучшие природные задатки и человеческие свойства. К этому времени за Драгомировым прочно утверждается репутация передового военного мыслителя, новатора тактических приемов, воскресителя суворовских традиций.

Об этом свидетельствует, в частности, написанный им «Полевой устав», с которым русская армия начала в 1904 году войну с Японией.

В 1901 году император Николай II удостоил Михаила Ивановича высшей российской награды — ордена Св. апостола Андрея Первозванного. В 73 года Михаил Иванович вышел в отставку с зачислением в члены Государственного совета. Он по-прежнему не прекращал публицистической деятельности, поселившись в своем имении под Конотопом.

«Враг муштры и рукоприкладства, он хотел видеть солдата выносливым, бесстрашным, самостоятельным, — пишет о Михаиле Ивановиче наш замечательный писатель-историк Валентин Саввич Пикуль в исторической миниатюре «Пень генерала Драгомирова». — Отсюда и упор на физические и нравственные качества рядового… И прожил свою жизнь, как солдат, не кланяясь и не приседая, самого черта не боясь на свете. Власть военного министра Ванновского почти не признавал, а генералов, присылаемых в Киев, игнорировал… Заступник рядового солдата, он понимал и офицерские нужды. Жена Драгомирова — добрая украинская хозяйка, издала, кстати, прекрасную поваренную книгу… Зная, как нелегко живется молодым офицерам на скромное жалованье, Софья Авраамовна Драгомирова из своего поместья вывозила живность и зелень обозами, ежедневно накрывала громадный стол для поручиков и штабс-капитанов».

В этой миниатюре Валентин Саввич выразил и глубоко личное (прямо скажем, осуждающее) отношение к прославленному генералу: «Но когда я думаю о Драгомирове, он почему-то предстает передо мною в последние годы жизни. Я вижу его в степной глуши на хуторе близ Конотопа, где из высокой травы стрекочут цикады. Однажды тут раздались два выстрела — и выросли две могилы на хуторе. Сыновья Драгомирова покончили с собой, не в силах выносить отцовской деспотии… Так иногда бывает: был защитником чужих людей, а семью затиранил!»

А вот еще одна цитата из классика нашей исторической литературы: «Драгомирова в нашей стране знают все, кто хоть однажды видел картину Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Он стоит в центре группы, с папахой на голове, в зубах его трубка, а улыбка — каверзно-хитрущая; кажется, что с его губ сейчас сорвется соленое словцо, разящее наповал…»

Последние годы жизни генерал провел в домашних заботах и хлопотах по благоустройству своего хутора.

«Время от времени, по званию генерал-адъютанта, — пишет Пикуль. — Драгомиров отъезжал в Петербург — на дежурство при дворе. Там, в окружении царя, он давно уже сделался притчею во языцех. Трудно человеку, даже волевому и умному, противостоять царственным особам… Зато Драгомиров делал это отлично!

Как-то император Николай II решил над ним подшутить:

— Михайла Иваныч, отчего нос у вас подозрительно красный?

И гордо отвечал ему Драгомиров при всей свите:

— А это потому, ваше величество, что на старости лет мне ото всяких глупых щенков приходится получать щелчки по носу…

Остроты его были убивающими. После маневров собрались штабные. Были здесь и великие князья. Один из них говорит:

— Позвольте и мне высказать свое мнение?

— Валяйте, ваше высочество, — разрешил Драгомиров. — Один ум хорошо, а полтора ума — еще лучше…»

После мукденского поражения в феврале 1905 года Николай II всерьез рассматривал вопрос о замене главнокомандующего на Дальнем Востоке А.Н. Куропаткина на Драгомирова, но Михаил Иванович отклонил это предложение.

Вот каким был этот человек. «Выпукло мыслящий, крупный, широкий, характерный, с раблезианским ядом на устах и очень большим внутренним достоинством, — заключает свою новеллу Валентин Саввич. — Но он — как тот пень, который безуспешно корчевал, — об него можно и споткнуться».

Михаил Иванович умер на своем хуторе под Конотопом в разгар революции 1905 года, 15 октября, и упокоился в церкви, выстроенной его отцом. А светлую память о нем хранили и в русской армии, и в Советской; возрождается она и в нынешних Вооруженных силах.