В ночь с 26 на 27 января 1904 года началась русско-японская война. Впервые русской армии пришлось вести большую войну в Азии, на отдаленном плацдарме, в 5–6 тысячах километров от границ Европейской России. Дальневосточная окраина российского государства в те времена была мало заселена и слабо развита в экономическом отношении. Транспортных средств нехватало, и связь с Европейской Россией была плохая. В этих тяжелых условиях русским войскам предстояло вести борьбу с сильным противником, который стремился стать полновластным хозяином на Дальнем Востоке.

Накануне войны русская артиллерия получила новую скорострельную пушку образца 1902 года. В техническом отношении эта пушка не уступала лучшим образцам артиллерийских орудий иностранных армий, а некоторые из них она даже превосходила. Ее дальнобойность была вдвое большей, чем у прежних систем, стреляла она в шесть-восемь раз быстрее и обеспечивала более меткий огонь. Кроме того, к этому времени получил уже всеобщее применение бездымный порох. Все это открывало совершенно новые возможности для использования артиллерии.

Но большинство русских артиллеристов не успело еще как следует изучить новую материальную часть и недостаточно ясно понимало свойства нового орудия.

Артиллеристы привыкли к тому, что орудия в бою надо располагать на гребнях возвышенностей, откуда лучше можно видеть противника. Другими словами, батареи занимали так называемые открытые позиции. Направить орудия в цель с таких открытых позиций было весьма нетрудно. Это достигалось прямой наводкой. Но открытые позиции имели тот крупнейший недостаток, что противник мог без труда обнаружить расположение артиллерии и без ошибки определить число действующих орудий.

Если бы артиллерия прежнего времени, не применявшая еще бездымного пороха, захотела укрыться от взоров противника за гребнем возвышенности, то и при этом она смогла бы оставаться незаметной только до первых выстрелов. Большой белый клуб дыма, подымающийся из-за гребня при каждом выстреле, выдал бы тотчас же расположение батареи, и всякий, даже не специалист, мог легко пересчитать по этим дымкам число орудий. А между тем, стрельба по невидимому противнику с закрытых позиций, когда не имелось еще специальных [82] для этого приспособлений, была очень сложным и кропотливым делом и представляла больше неудобств, чем преимуществ.

Пока применялся обыкновенный черный порох нельзя было всерьез говорить и об увеличении скорострельности орудий. При выстреле дым закрывал точку наводки, и для новой наводки все равно приходилось выжидать, пока дым рассеется.

Но как только начали применять бездымный порох, появилась возможность создать скорострельную артиллерию, а усложнившиеся условия боя настойчиво требовали расположения орудий на закрытых позициях — за гребнями возвышенностей, за лесом и постройками. Перед артиллеристами встала задача — научиться правильно и быстро стрелять с таких позиций. Изобретение угломера, этого замечательного артиллерийского прибора, позволило, наконец, командиру батареи, находящемуся где-нибудь на наблюдательном пункте, правильно наводить на щель свои орудия, стоящие далеко от него на закрытой позиции.

Но в то же время потребовалась более тщательная подготовка к бою: изучение местности, умение распознавать огневые позиции противника и т. п. Отыскивать неприятельские батареи стало значительно труднее, чем раньше. В связи с этим возник особый орган артиллерийской службы — артиллерийская разведка.

Введение всех этих новшеств в русской армии наталкивалось на косность и невежество старых артиллеристов. Артиллеристы всегда были наиболее образованной частью русской армии, но тут, когда в технике и тактике артиллерии произошел столь крупный переворот, очень многие из них не сумели своевременно перестроиться. Нередко встречались командиры, которые просто отказывались от командования новыми скорострельными батареями и предпочитали даже уходить в отставку. Другие считали, что нововведения в области тактики артиллерии и управления огнем — плод досужей фантазии и кабинетных измышлений разных «теоретиков» из артиллерийских школ. Они делали вид, будто изучают новую материальную часть и новые приемы действия артиллерии, но когда попадали на театр военных действий, то моментально забывали всю эту «премудрость», угломер эабрасывали в подножный ящик на передке орудия и действовали по-старинке — с открытых позиций, прямой наводкой.

Нетрудно догадаться, к каким результатам [83] это приводило: за свое невежество и консерватизм артиллеристам, игнорировавшим требования новой техники, приходилось расплачиваться дорогой ценой.

Но среди русских артиллеристов было и немало таких, которые даже в тяжелых условиях неудачной русско-японской войны, навязанной царизмом русскому народу, сумели полностью использовать преимущества новой артиллерии. Этим командирам приходилось вести в недрах самой русской армии ожесточенную борьбу за признание передовых идей в области артиллерии, и нередко только горький боевой опыт, омытый солдатской кровью, заставлял признавать правоту этих артиллеристов-передовиков.

Из числа лучших командиров, отстоявших честь русской артиллерии, надо отметить в первую очередь подполковника Пащенко и полковника Слюсаренко. Оба они были учениками выдающегося артиллериста-теоретика С. Г. Беляева.

Беляев потратил много сил и энергии, чтобы доказать необходимость изменить тактические действия полевой артиллерии. В многочисленных специальных докладах, на лекциях, в печатных трудах он защищал широкое применение закрытых позиций, тщательное изучение угломера, необходимость научиться перебрасывать огонь с одной цели на другую и сосредоточивать артиллерийский огонь на любой точке неприятельской позиции. Беляев добился того, что в курс артиллерийской офицерской школы и Артиллерийской академия был введен новый по тому времени предмет «Тактика артиллерии». Русско-японская война подтвердила, что Беляев был вполне прав в своих взглядах на развитие артиллерии и ее боевое применение. Идеи своего учителя осуществили на практике, на самом поле боя, ученики Беляева — Пащенко и, Слюсаренко.

* * *

10–11 июля 1904 года разыгрался бой под Ташичао. В этом бою 1-й Сибирский армейский корпус столкнулся с весьма крупными силами японцев. Задача корпуса заключалась в том, чтобы задержать наступление японцев на определенной позиции к югу от станции Ташичао. В обороне этой позиции участвовала и батарея, которой командовал подполковник Пащенко. Она должна была защищать средний, наиболее ответственный, участок расположения русских войск.

Пащенко учел опыт первых боев русско-японской войны и тактику японской артиллерии [84] и решил тщательно подготовиться к предстоящему бою.

Огневую позицию он выбрал для своей батареи не там, где она заранее намечалась. Сделано это было в целях скрытности. Во всех предыдущих боях русская артиллерия занимала позиции, уже заблаговременно приготовленные. Эти позиции располагались на каком-нибудь гребне или же вблизи гребня. Для батарей заранее приготавливались специальные окопы. К рытью окопов привлекалось местное население, через которое японцы часто узнавали о расположении русской артиллерии. Все эти соображения заставили Пащенко отказаться от заранее подготовленных позиций.

Он решил расположить свои орудия на 400–500 метров дальше от седловины сопки, на которой первоначально намечались окопы для батареи.

Сначала он выбрал только место для огневой позиции и наметил, где должны быть окопы, но к рытью их не приступал до последнего момента. Таким образом, местное население не знало нового месторасположения орудий. Позиция батареи прикрывалась окопами своей пехоты. А впереди окопов вырыли волчьи ямы и поставили колья с натянутой проволокой.

Затем были выбраны места для наблюдательных пунктов. Связь наблюдателей с огневыми позициями должна была осуществляться с помощью солдат-передатчиков.

Далее Пащенко составил схему того района, где действовал противник. На эту схему он нанес ряд местных предметов, которые помогали артиллеристам быстрее ориентироваться.

Пехота находилась впереди батареи. Перед окопами пехоты рос густой гаолян — род проса. Растение это отличается толстым стеблем и достигает человеческого роста. Пащенко совершенно правильно рассудил, что японцы попытаются использовать гаолян в качестве естественного укрытия, чтобы подойти незаметно к русским позициям. Поэтому гаолян был срезан примерно на целый километр в глубину, то-есть на дальность действительного огня пехоты. Расстояния до гаоляна и до окопов своей пехоты были тщательно измерены.

Пащенко прекрасно владел угломером, который позволял правильно наводить орудия по невидимой цели с закрытых позиций. Обращению с этим важнейшим артиллерийским прибором он обучил и весь старший состав своей батареи.

Рано утром 10 июля японцы начали наступление. Вначале показались их передовые колонны, которые остановились невдалеке от расположения русских войск и стали устраивать окопы. А сзади двигались основные силы японской пехоты.

Батарея подполковника Пащенко быстро заняла намеченную позицию и открыла огонь. После нескольких очередей беглого огня японцы бросились в гаолян. Тогда Пащенко обстрелял и гаолян. Японцы, пораженные меткостью огня русской артиллерии, прекратили наступление и в этот день. больше не возобновляли своих попыток продвинуться вперед.

Наступило утро 11 июля. День обещал быть жарким. Уже с рассвета японцы начали нащупывать шрапнелью позиции 1-го Сибирского корпуса. То там, то здесь появлялись белые дымки, медленно расходившиеся на голубом небе.

Спустя некоторое время японцы усилили артиллерийский огонь, стремясь проложить дорогу своей пехоте, которая медленно и осторожно двигалась по направлению к окопам русских стрелков.

Кроме батареи подполковника Пащенко, на среднем участке русских позиций действовала еще одна батарея — всего 16 орудий. Впереди находилось несколько возвышенностей, которые надежно укрывали русские батареи от наблюдения и огня противника.

Позиции 1-го Сибирского корпуса находились на возвышенностях и командовали над окружающей местностью. Наступавшему противнику надо было двигаться по открытому пространству, прикрываясь от взоров русских только гаоляном. Но от артиллерийского огня гаолян укрыть все же не мог.

К шести часам утра японский огонь достиг особой силы. Японцы подвозили все новые и новые батареи. Вскоре против средней группы русской артиллерии сосредоточено было 124 орудия японских батарей. Теперь японцы имели уже втрое больше орудий, чем русские.

Японцы были уверены, что русская [86] артиллерия заняла намеченные заранее позиции, те самые, от которых отказался Пащенко. По этим предполагаемым позициям они сосредоточили наиболее интенсивный артиллерийский огонь. Сначала обстреляли сильным фугасным и шрапнельным огнем пустовавшие окопы, а затем повели обстрел широкой площади — по 200 метров в разные стороны от окопов. Таким образом, их снаряды не долетали до действительного расположения русских батарей метров на триста.

Видя, что огонь не оказывает никакого воздействия на интенсивность стрельбы русских батарей, японцы начали обстреливать весь скат горы, обращенный к этим батареям. Они переносили огонь и вправо и влево. Но и тут они были верны своему шаблону: дальше 200 метров в глубину они не шли и, конечно, не могли поэтому найти русские орудия.

Неудача совершенно разъярила японских артиллеристов. Они буквально засыпали весь скат горы фугасными снарядами. Артиллерийскими залпами они разрушили две деревни, вблизи которых расположилась батарея Пащенко, переносили свои огонь в тыл русских, но так и не нашли, где находятся таинственные батареи. Некоторые японские снаряды падали иногда в 40–60 метрах от русских батарей, несколько случайных снарядов разорвалось даже на самых батареях. Но эти случайные попадания не причинили никакого вреда.

Обе русские батареи полностью захватили инициативу в свои руки. Тщательная предварительная подготовка, позволившая заранее определить направления на цели, и умелое пользование угломером давали русским артиллеристам возможность вести меткую стрельбу и подавлять огонь японских батарей. Японцы ерзали по всему гаоляну в поисках более удобных огневых позиций и в тщетных попытках укрыться от губительного обстрела русских орудий. Как только японские орудия остановятся где-нибудь и желтые огни их выстрелов блеснут в море волнующегося гаоляна, так сейчас же с наблюдательного пункта раздается громкая команда подполковника Пащенко. Артиллеристы-передатчики передают эту команду на батарею, и очередь свистящих снарядов «накрывает» врага. [87]

Русские артиллеристы работали с огромной самоотверженностью. Не обращая внимания на изнуряющую жару, на усталость, на отчаянную стрельбу японцев, артиллеристы по команде выбегали из своих ровиков, таскали тяжелые лотки с патронами, быстро заряжали орудия и посылали снаряд за снарядом.

В умелых руках русская скорострельная пушка показала все свои превосходные качества.

Особенно опасной была работа сигналистов-наблюдателей. Вот стоит такой артиллерист на скате горы. Его белая рубаха отчетливо выделяется на коричневом фоне горы, представляя хорошую цель для японцев. Надо было обладать беззаветной храбростью и стойкостью русского солдата, чтобы стоять так под огнем противника и отчетливым громким голосом передавать слова команды.

Несмотря на то, что у японцев орудий было втрое больше, русская артиллерия одержала над ними победу. Русские войска благодаря блестящему действию своей артиллерии фактически выиграли бой под Ташичао. Но высшее русское командование в этом бою, как и во многих других боях войны 1904–1905 годов, показало свою полную неспособность руководить военными действиями. Несмотря на решительный успех русских, 1-му Сибирскому корпусу было приказано отступить.

Майор германского генерального штаба Лютвиц, находившийся при японской армии, писал в своих донесениях: «Во время последнего движения к северу 2-я японская армия встретила сопротивление около Ташичао, где части 1-го и 4-го Сибирских корпусов заняли укрепленную позицию, тянувшуюся на 7 километров. На этой позиции укрепления были прекрасно применены к местности и так искусно замаскированы, что атакующий не мог обнаружить их издали. Еще большей неожиданностью было для японцев, когда русские открыли артиллерийский огонь. Их батареи были расположены не на гребнях, а занимали закрытые позиция. Вследствие этого японцы не могли использовать свое тройное превосходство в артиллерии. Нащупать противника оказалось невозможным, а сами японцы несли серьезные потери и должны были отказаться от атаки пехотой».

Новейшие методы артиллерийской стрельбы применял и полковник Слюсаренко.

Полковник Слюсаренко командовал артиллерийским дивизионом. Действия этого дивизиона во время известного сражения под Ляояном, 17 и 18 августа 1904 года, навсегда вписали славную страницу в историю русской артиллерии.

Вместе со своим дивизионом полковник Слюсаренко прибыл под Ляоян 16 августа. В полночь он получил приказ: «Занять к рассвету такую позицию, которая давала бы возможность поддержать артиллерию. 3-го стрелкового корпуса и бить противника перед фронтом этого корпуса».

Слюсаренко сначала внимательно изучил местность по карте, а потом поехал на личную рекогносцировку. Места для батарей были выбраны ночью, и в целях скрытности [88] орудия стали на свои позиции до рассвета.

Рано утром 17 августа японцы открыли сильный огонь по 4-й батарее 3-й Восточно-сибирской артиллерийской бригады. Эта батарея была расположена за гребнем одной из высот, помеченной на картах буквой G. Полковник Слюсаренко поспешил занять свой наблюдательный пункт на этой высоте. Вот как рассказывал об этом моменте Слюсаренко в одном из личных писем:

«Я тотчас же, захватив угломер, флаги и прочее, поскакал со своими разведчиками к подошве высоты G, спешился и начал взбираться, цепляясь руками за камни, к месту, избранному мной для наблюдения. Это место было у левого края горы, за искусственно насыпанной китайской могилкой из камня и земли, торчавшей, как вышка, метра на три над гребнем горы. Единственной думой в это время у меня было: неужели же я опять не увижу японских батарей и нас опять будут громить невидимые батареи? Но когда я добрался доверху и приостановился, чтобы перевести дух и набраться храбрости перебежать открытое и теперь сильно обстреливаемое место на плоской вершине до китайской могилы, я, подобно охотнику, взобравшемуся на гору и увидевшему вместо одного козла целое стадо, был радостно поражен необыкновенным для меня зрелищем: вершины А, В и С были в пыли, блеск неприятельских орудий на этих местах был непрерывный, и даже некоторые из них можно было различить простым глазом».

Слюсаренко решил направить огонь своих двух батарей на первую обнаруженную им японскую батарею. Искусно пользуясь угломером и сигнализацией флагами, он сделал это довольно легко. Короткая пристрелка, потом огонь на поражение, и через двадцать минут японская батарея вышла из строя, несмотря на то, что у противника было 24 орудия, а у Слюсаренко только 16.

С помощью угломера он перенес огонь на другую батарею противника. Ее участь была также решена весьма быстро: она прекратила огонь.

Благодаря этому маневру вновь ожила 4-я батарея 3-й Восточно-сибирской артиллерийской бригады. Она присоединила свой огонь к дивизиону Слюсаренко, и совместными усилиями была быстро подавлена третья батарея японцев.

Таким образом, были заглушены все японские батареи, находившиеся перед фронтом 3-го стрелкового корпуса. Дивизион Слюсаренко прекрасно выполнил поставленную перед ним боевую задачу.

Но вот полковник Слюсаренко увидел в бинокль, как японские солдаты, сначала поодиночке и низко пригибаясь, а потом все смелее, стали перебегать из-за горы в гаолян, который рос на склоне, обращенном к русским войскам. Видимо, японская пехота готовилась к атаке. Но Слюсаренко не торопился открывать по ней огонь. С огромной выдержкой он ждал почти целый час, пока в гаоляне не скопилось уже очень большое количество японских солдат. Только тогда Слюсаренко неожиданно направил туда беглый огонь своей 2-й батареи. Японцы бросились из гаоляна вперед, но попали под убийственный огонь русских стрелков. Они бросились обратно в гаолян, но и тут не нашли спасения: орудия Слюсаренко вели по ним меткую стрельбу. Весь гаолян был завален трупами.

Полковник Слюсаренко чрезвычайно удачно выбрал позиции для своих орудий и тщательно их замаскировал. Все попытки противника найти русские батареи оказались напрасными, несмотря на то, что дивизион Слюсаренко выпустил в тот день более 5 тысяч снарядов. Не могли японцы найти местоположение русских батарей и на следующий день. За два дня боя, 17 и 18 августа, славный дивизион Слюсаренко не потерял ни одного бойца, только два артиллериста были легко ранены.

Полковник Слюсаренко такими словами закончил свое письмо, в котором он описывал бой под Ляояном:

«Все еще нахожусь в одурении от похвал по поводу блестящих действий и в обворожении от угломера, уровня и флагов».

Каким контрастом звучат эти бодрые слова по сравнению с унылым тоном одного из предыдущих писем Слюсаренко:

«Описывать бои 13, 15 и 16 августа не буду, они бесцветны, артиллерия в них употреблялась на тех же основаниях, как в прежнее, старое, доброе время, когда старались поставить ее повыше, чтобы она [89] от прицела могла все видеть и все обстреливать. Тут приходилось воевать не только с японцами, но и с нашими дураками, решительно не хотевшими понять нашей стрельбы по угломеру и с закрытых позиций».

Пащенко и Слюсаренко произвели целый переворот в тактике русской артиллерии.

Они заставили даже самых ярых консерваторов-артиллеристов отступить от своих старых и уже негодных правил.

Вот как оценивал заслуги Пащенко и Слюсаренко их учитель С. Г. Беляев — лучший теоретик и тактик артиллерии того времени:

«В дальнейшем течении кампании, начиная с осенних боев на реке Шахэ и до конца войны, наша артиллерия дала еще много примеров успешного применения закрытых позиций и закрытой стрельбы. Можно даже сказать, что в этот период кампании наша артиллерия стремилась применить преимущественно закрытые позиции.

Но эти примеры, которые внесли несколько новых штрихов в дело закрытой стрельбы, среди которых немало примеров, блестящих как по искусству, проявленному артиллеристами, так и по достигнутым результатам, — уже не были теми яркими, крупными фактами, которые совершают переворот во взглядах. Такими «маяками» на пути развития боевого употребления артиллерии были эпизоды Ташичао и Ляоян. Имена Пащенко и Слюсаренко останутся навсегда в летописях русской артиллерии, как славные имена, которыми она справедливо может гордиться... Они пробили первую брешь в стене недоверия к «новому способу» действий полевой артиллерии. Они сделали на новом пути первый, самый трудный шаг, и с этой точки зрения их заслуга неоценима». [90]

Если вы посмотрите на любое современное орудие, то увидите, что оно обязательно имеет стальной щит, прикрывающий артиллеристов от неприятельского огня. Но не всегда орудия имели такие щиты. Во время русско-японской войны передовым артиллеристам приходилось еще только доказывать, что щиты необходимы и могут принести огромную пользу.

Когда существовали только старые орудия, которые при каждом выстреле откатывались назад, в щитах не было особого смысла. Все равно артиллеристы должны были во время отката отбегать от орудия. Поэтому кратковременное укрытие их за щитом не оправдывало бы того значительного увеличения веса орудия, которое связано с установкой щитов. Но как только русская армия вооружилась новыми скорострельными пушками, вопрос о щите встал совершенно по-иному. Теперь орудийной прислуге не надо было отбегать при каждом выстреле, так как в скорострельной пушке откат производит само тело орудия, а лафет остается неподвижным. При таких условиях щит мог уже принести огромную пользу. Он уменьшил бы потери людей в артиллерии и потому сделал бы ее более устойчивой в бою. Щит дал бы артиллерии явный и решительный перевес над пехотой противника и несомненное преимущество перед артиллерией, не имеющей щитов.

Известный уже нам полковник Слюсаренко писал: «Щиты страшно пригодились бы... щиты необходимы... Лучше уменьшить число орудий в батарее до шести и увеличить запряжку орудий до восьми лошадей, но щиты необходимы».

Однако эти простые и очевидные мысли встретили ожесточенные возражения со стороны многочисленных рутинеров, которые имелись в старой русской армии. Спор о щитах принял совершенно уродливые формы. Среди высших кругов русского офицерства нашлось немало таких, с позволенья сказать, «теоретиков», которые считали, что артиллеристам позорно прятаться за щитами, когда пехота наступает без всяких щитов. В последние пятнадцать [91] лет перед русско-японской войной в русской армии большой вес имел выступавший против многих технических нововведений генерал Драгомиров. Когда был поднят вопрос о щитах, Драгомиров высмеивал авторов этого проекта и упрекал их в «шкурничестве». И предложение об установке щитов было провалено.

Уже только в процессе войны, благодаря энергии и настойчивости лучших артиллеристов, удалось в конце концов сломить косность и упрямство старого генералитета и доказать на деле необходимость щитов.

Рядовые артиллеристы сами начали заботиться о своей защите. Они набивали мешки землей или песком и во время боя прятались за ними от японских пуль и шрапнели.

Но все это было кустарщиной.

Первые орудийные щиты ввел у себя на батарее талантливый русский артиллерист подполковник Куриак. Среди его батарейной прислуги оказались хорошие кузнецы. Во время переезда батареи на театр военных действий подполковник Куриак изготовил силами этих кузнецов щиты для орудий. Они были сделаны из котельного железа толщиной почти в 3 миллиметра. Как показал затем боевой опыт, пули японских винтовок не могли пробить эти щиты даже с дистанции в 700 шагов.

Впервые орудийные щиты подверглись боевому испытанию во время больших сражений на реке Шахэ. 12 октября 1904 года батарея подполковника Куриака занимала позицию на скате горы, обращенном к противнику. Батарея должна была отбивать атаки японцев, бросавшихся на нашу пехоту. Блеск выстрелов выдал японцам расположение батареи. Более двенадцати часов находилась она под непрерывным огнем трех японских батарей. Огонь был сильный, шрапнельные пули градом стучали в щиты орудий. Но русские артиллеристы имели надежную защиту: металлические щиты прочно держались против шрапнельного огня противника. Случайно попавшая бризантная граната оторвала нижнюю часть у одного щита, но и осколки разорвавшейся гранаты все же не пробили щит.

За весь этот день на батарее Куриака было ранено только два человека.

На следующий день батарея Куриака подверглась жесточайшему обстрелу бризантными гранатами. И снова осколки этих гранат не могли пробить щитов, и на батарее не было никаких потерь в людском составе.

Блестящие действия батареи подполковника Куриака и в других боях доказали со всей убедительностью огромную пользу щитов. Подполковник Куриак был пионером в этом деле. Он показал, что современная полевая пушка не может обойтись без щита. К концу русско-японской войны все государства, включая и Россию, снабдили свои новые полевые орудия щитами.

* * *

Накануне русско-японской войны среди русских артиллеристов шел ожесточенный опор: нужны ли в полевом бою орудия навесного огня? В специальных журналах печатались острые полемические статьи. Некоторые из этих статей имели решительные заголовки: «Против полевой гаубицы», другие, наоборот: «За полевую гаубицу».

Спор этот показывал, что опыт русско-турецкой войны 1877–1878 годов так и [92] остался неиспользованным. Во время этой войны уже с достаточной ясностью выявилась необходимость иметь орудия для того, чтобы поражать навесным огнем неприятеля, спрятавшегося за земляными укрытиями. В частности, во время штурма турецких укреплений под Плевной русские артиллеристы очень остро ощущали недостаток в орудиях навесного огня. Спустя шесть лет выдающийся русский артиллерист Александр Петрович Энгельгардт сконструировал оригинальную систему орудия навесного огня калибром в 152 миллиметра. Это орудие получило название полевой мортиры Энгельгардта. И русская армия — первая из всех армий — начала вооружаться этими орудиями навесного огня для полевого боя.

Но с течением времени уроки русско-турецкой войны стали постепенно забываться. Старшие войсковые начальники относились пренебрежительно к мортирам и не научились применять их с достаточной пользой. В период развития скорострельной артиллерии мортира Энгельгардта не была заменена более совершенным орудием навесного огня — полевой гаубицей, которая к тому времени уже вводилась, например, в германской армии. В этом лишний раз сказалась близорукость русского военного министерства и генерального штаба.

Для большинства военных специалистов, однако, с каждым годом становилось все очевидней, что в будущей войне придется иметь дело с полевыми земляными укреплениями. Поэтому одни артиллеристы доказывали. что необходимо вооружить русскую армию достаточным количеством специальных орудий навесного огня, полевыми мортирами или гаубицами. А другие, наоборот, утверждали, что никаких специальных орудий не нужно и что полевая пушка должна остаться единственным и универсальным орудием полевой артиллерии.

Пушки стреляют настильным огнем, их снаряды летят почти по прямой линии. Во всех прошлых войнах артиллеристы стреляли из пушек преимущественно по живой силе противника, который шел открыто по полю боя. Для этой цели были вполне пригодны картечь и шрапнель, осыпающие неприятеля градом круглых пуль. Но в борьбе с хорошо укрывшимся противником картечь и шрапнель уже непригодны. Поэтому сторонники универсальности полевой пушки считали, что ее необходимо снабдить, кроме шрапнели, еще бризантной гранатой, снаряженной сильным взрывчатым веществом. При разрыве в воздухе бризантная граната дает много осколков, часть из них летит почти вертикально вниз. Поэтому считалось, что вполне достаточно снабдить полевые пушки бризантными гранатами, чтобы можно было поражать противника, укрытого в окопе, за стеной или бруствером.

А пока шел этот спор, грянула русоко-японская война. Она сразу определила, кто был прав и кто был неправ. Первые же бои показали, как важно иметь орудия навесного огня в новых условиях войны.

Вначале русские имели на театре военных действий всего две батареи полевых мортир Энгельгардта. В то же время японцы располагали большим количеством гаубиц, которыми их весьма любезно снабжали германцы.

Первые неудачные бои заставили многих русских артиллеристов изменить свой взгляд на полевые мортиры. Число мортирных батарей стало постепенно увеличиваться. Уже к половине ноября 1904 года в действующей русской армии было около 60 мортир. Правда, мортиры Энгельгардта несколько устарели для новых условий артиллерийского боя. Они обладали сравнительно небольшой дальностью действия и могли вести действительную стрельбу только на расстояние до двух километров. И все же во многих случаях, когда эти мортиры умело применялись, они приносили русским войскам огромную пользу.

Известен, например, случай чрезвычайно удачного использования полевых мортир в сражении на реке Шахэ в конце 1904 года. Здесь одна батарея русских полевых мортир в течение двух месяцев держала под сильным огнем мост через реку и японские окопы, расположенные на противоположном берегу реки около моста. Расстояние до японских позиций было небольшим — всего 900 метров. Чтобы получить навесной огонь на такую дистанцию, надо было придавать орудию большой угол возвышения, то-естъ сильно задирать [94] дуло вверх. Это обстоятельство позволило русским артиллеристам поставить свои мортиры почти вплотную к высокой каменной ограде. Против этой ограды шрапнель японцев была бессильной. В то же время ограда хорошо скрывала русскую мортирную батарею, и японцы никак не могли установить точно, где же именно расположены русские орудия. Они были сбиты с толку крупным калибром мортирных снарядов и предполагали, что русская артиллерия расположена значительно дальше. В течение многих дней японцы совершенно впустую обстреливали небольшую лощину в глубине расположения русских войск, где, по их предположению, должна была находиться мортирная батарея. А между тем, неуловимая батарея спокойно громила японские позиции с ближней дистанции и не давала противнику осуществить переправу через Шахэ.

Участники этого боя рассказывали о весьма любопытной обстановке, в которой протекала работа мортирной батареи. Подвозить снаряды к батарее приходилось по совершенно открытой, обстреливаемой местности. Чтобы избежать больших потерь, командир батареи Сагатовский придумал остроумный выход. При батарее находились четыре ослика, взятые в одной из местных деревень для перевозок мелкой поклажи. На осликах имелись вьючные седла. В них можно было положить по одному снаряду с каждой стороны. Сагатовский приказал использовать этих осликов для доставки снарядов от зарядных ящиков на батарею. Сначала ослики ходили туда и обратно вместе с вожатыми. На батарее и на месте расположения зарядных ящиков осликов подкармливали хлебом и сахаром. Через три дня ослики уже вполне самостоятельно совершали путешествие на батарею и обратно. Так они в течение двух месяцев регулярно несли свою ответственную и опасную службу, бесперебойно снабжая мортиры снарядами.

Дальнейший ход войны все более и более убеждал в необходимости орудий навесного огня. Полевой бой принимал характер борьбы за укрепленные позиции. В поле рылись окопы, различные земляные укрытия, устраивались прочные блиндажи [95] и разнообразные искусственные препятствия. Здесь рождались зачатки позиционной борьбы, которая развернулась в широчайшем масштабе спустя двадцать лет, во время мировой империалистической войны.

Особенно сильны были полевые укрепления в боях под Ляояном и Мукденом. Здесь воздвигались целые редуты — прочные сомкнутые укрепления в виде квадрата или многоугольника, обнесенные рвами, насыпями и т. п. Пехотные окопы имели сверху надежные закрытия, которые не могли пробить никакие осколки бризантных гранат. Артиллерийские же батареи располагались на закрытых позициях. Для них рылись специальные окопы, которые также тщательно укрывались сверху от неприятельских пуль и снарядных осколков. Поразить при этих условиях противника можно было только в том случае, если удавалось разрушить укрытие. А для этого требовались орудия навесного огня.

Русским артиллеристам приходилось использовать не только устаревшие полевые мортиры Энгельгардта, но и тяжелые осадные орудия. Так, например, к Мукдену было подвезено 178 осадных и старых поршневых орудий и 78 полевых мортир Энгельгардта. Одни из этих орудий отличались очень небольшой дальностью стрельбы, другие производили слабое разрушительное действие. И все же в отдельных случаях даже устаревшие орудия навесного огня прекрасно выполняли ту роль, которая была не под силу скорострельной полевой пушке.

В бою под Ляояном никак не удавалось из одной деревни выгнать японцев огнем скорострельных батарей. Противник прятался в глинобитных фанзах, за различными постройками и искусственными укрытиями. Тогда русские артиллеристы подвезли к этой деревне батарею полевых мортир. Снаряды этих мортир стали быстро разрушать неприятельские укрепленные пункты, и японцы поспешно очистили деревню.

Успешные действия русских полевых мортир отмечал и французский военный атташе капитан Менье. Он писал: «Русские [96] мортиры наделали много неприятностей японцам при атаке Сахепу».

Сам командующий русской армией генерал Куропаткин в конце концов признал огромное значение гаубичного огня в новых условиях войны. Разумеется, это было чересчур позднее признание. Бездарный генерал не сумел ощенить по достоинству гаубицы ни тогда, когда он был еще военным министром, накануне войны, ни в первый период войны. И за эту роковую ошибку пришлось расплатиться своей кровью русскому солдату.

* * *

Россия проиграла русско-японскую войну. Но поражение потерпели в эту войну не столько русские войска, сколько русский царизм. Русские солдаты и низовой командный состав не раз показывали в борьбе с японцами примеры высокой боеспособности, храбрости и выносливости. Среди строевых артиллеристов, как и среди представителей других родов русского оружия, имелись талантливые и инициативные люди. Были такие же выдающиеся люди и среди теоретиков артиллерии. Но все их усилия, их лучшие мысли, творческая энергия разбивались о стену равнодушия, косности и невежества, которые царили в руководящих кругах царской России и ее военного ведомства. Народные массы враждебно относились к захватнической войне самодержавия в далекой Манчжурии. С каждым днем войны падало и доверие всей армии к правительству. А бездарные полководцы постарались своими невежественными решениями и действиями, стоившими огромного количества солдатской крови, окончательно подорвать у русской армии веру в свои силы и в смысл дальнейшего ведения войны.

В своей статье «Падение Порт-Артура» Ленин дал яркую характеристику командованию русской армии:

«Генералы и полководцы оказались бездарностями и ничтожествами... Бюрократия гражданская и военная оказалась такой же тунеядствующей и продажной, как и во времена крепостного права. Офицерство оказалось необразованным, неразвитым, неподготовленным, лишенным тесной связи с солдатами и не пользующимся их доверием. Темнота, невежество, безграмотность, забитость крестьянской массы выступили с ужасающей откровенностью...»

Стоит ли удивляться тому, что эта насквозь гнилая система российского самодержавия потерпела поражение в схватке с японским империализмом? [97]