Октябрь — ноябрь 1941 года были одним из самых тяжелых периодов Великой Отечественной войны. Фашистские войска оккупировали почти всю Украину, Белоруссию и другие районы страны. В невероятно трудном положении оказался Ленинград. 28 августа 1941 года оттуда ушел последний поезд на восток. Быстрое наступление фашистской группы войск «Север» отрезало город Ленина от «Большой земли»: был занят Шлиссельбург и участок южного берега Ладожского озера. В то же время финская армия, начав наступление с помощью немцев, вышла на северные подступы к Ленинграду и заняла полосу от берегов Финского залива до Ладожского озера. Началась славная и трагическая защита Ленинграда. Она продолжалась девятьсот дней.

Линия фронта проходила через пригороды. Почти исчерпаны были продовольственные запасы и топливо. Враг бомбил с воздуха и вел методический артиллерийский обстрел города. Защитники и население города нуждались в продовольствии, одежде, медикаментах, боеприпасах, вооружении. Танки, авиация, автотранспорт, промышленность требовали бензина, дизельного топлива, керосина, смазочных масел, мазута.

Как же доставить все это в Ленинград?

С неслыханной быстротой был выстроен участок железной дороги от станции Войбокало до глухой деревни Кобона, находящейся на восточном берегу Ладожского озера. Но дальше надо было преодолеть водный рубеж — около тридцати километров.

Противник вывел из строя почти весь ладожский флот, который и до войны был невелик. За оставшимися катерами и баржами легко было вести охоту — полевые аэродромы и артиллерия находились близко; и если еще курсировали по озеру отдельные сухогрузные баржонки, то наливных барж уже совсем не оставалось. Горючее приходилось затаривать в железные бочки и отправлять на сухогрузных баржах, а это было сложно и давало возможность доставлять лишь очень незначительное количество горючего.

На Ленинградском фронте был введен жесткий лимит на расходование горючего. Заместитель командующего и начальник тыла Ленинградского фронта генерал Ф.Н. Лагунов лично рассматривал и утверждал распределение его по весьма голодной норме, а начальник отдела снабжения горючим фронта полковник В.Я. Синицын через свой аппарат жестко контролировал расход.

Управление снабжения горючим Красной Армии (УСГ КА) создало специальную группу во главе с военинженером 2-го ранга В.В. Никитиным, мобилизовало все технические средства, все мелкие емкости и отправило их на Ладогу. Но горючего Ленинграду доставлялось все же мало, очень мало. Останавливался автотранспорт — значительная часть грузового и почти полностью легковой.

Зима 1941/42 года была суровой. Это поддерживало у всех надежду, что вот-вот Ладожское озеро замерзнет. Действительно, в конце ноября — можно даже назвать точную дату: 28 ноября 1941 года — через Ладожское озеро наконец открылось движение по ледовой дороге — «дороге жизни»!

С восточного берега на западный пошли первые автомобильные транспорты грузов, а навстречу им двигались машины с эвакуируемыми женщинами, детьми, стариками. В январе — феврале 1942 года подвоз всех грузов в Ленинград значительно увеличился. Правда, перевозку горючего сильно затрудняла нехватка автоцистерн, металлических бочек, средств перекачки. И, главное, уже и в те наиболее благополучные месяцы начинала тревожить мысль о будущем: ведь ледовая дорога просуществует до середины, самое большее до конца апреля; удастся ли завезти по ней в Ленинград запас горючего на несколько месяцев? Расходы фронта все будут возрастать... Как завозить горючее после вскрытия Ладоги?

Опасения за судьбу фронта были, к сожалению, слишком реальными. Требовались какие-то чрезвычайные оперативные решения.

Этим срочно занялось тогда Управление снабжения горючим Красной Армии. В ту пору один из нас — а именно полковник С.М. Бланк — был заместителем начальника управления, непосредственно занимавшегося решением этой задачи. Он и расскажет о том, как родилась идея строительства бензопровода и как велась его организационная подготовка.

* * *

Расчеты показали, что ледовая дорога и транспортные средства, на ней используемые, не обеспечивают удовлетворения даже минимальной потребности в горючем; о создании же запасов с их помощью нечего и думать. На совещании у бригинтенданта А.Г. Ковырзина собрались работники, занятые снабжением Ленинградского фронта.

После обмена мнений А.Г. Ковырзин поручил интенданту 2-го ранга А.И. Вишневскому, военинженеру 2-го ранга В.В. Никитину, интенданту 3-го ранга М.И. Пирятинскому и инженер-капитану Е.А. Турчанинову подготовить на основе уже проведенных расчетов за срок чуть ли не меньше суток развернутые предложения, которые будут обсуждены у начальника УСГ КА генерала М.И. Кормилицына.

Мне, начальнику отдела полковнику П.И. Курябину и интенданту 1-го ранга Д.В. Тихвинскому поручили подумать об обеспечении тарой, автоцистернами, средствами заправки и хранения запасов горючего. Было также решено вызвать через два дня из Ленинграда начальника отдела снабжения горючим фронта (ОСГ) полковника В.Я. Синицына.

Прежде чем разойтись, А.Г. Ковырзин сказал, что все предложения должны быть разработаны детально, подкреплены не только расчетами, но и реальными ресурсами. Многое можно заготовить на предприятиях Ленинграда, и поэтому в нашем плане надо обязательно учесть предложения работников фронта. Нам окажут помощь и некоторые главные управления тыла Красной Армии, а если потребуется, то этим сможет заняться и ряд промышленных ведомств.

— Контроль за подготовкой проектов и предложений возлагается на заместителя начальника УСГ Красной Армии полковника Бланка, — сказал Ковырзин и, улыбнувшись, обратился ко мне:

— Надеюсь, вы не возражаете? Это мнение начальника управления Кормилицына, а я его, со своей стороны, поддерживаю.

Я поблагодарил за доверие.

Так закончилось совещание, и все принялись за работу. Прошли сутки в напряженной работе. За это время мы лишь один раз сделали короткий перерыв на обед, а завтрак и ужин ели, не отрываясь от работы. Спать в ту ночь не пришлось. Побриться успели в то время, когда машинистки печатали последние страницы наших материалов.

Работу мы закончили в срок. Все было тщательно разработано и подсчитано. Но итоговые цифры нас пугали. Надо было завезти более семидесяти тысяч тонн горюче-смазочных материалов, то есть более семи тысяч железнодорожных цистерн. Для этого потребовалось бы сделать более двадцати пяти тысяч ездок автоцистерн по ледовой дороге и до Ленинграда. Нужны были десятки тысяч железных бочек и сотни агрегатов для заправки и перекачки. Если бы даже эту операцию и удалось провести за два месяца, фронт и город получили бы запас горючего еще на два месяца, и то по скудной норме.

Оставался нерешенным главный вопрос: как доставлять горючее с мая и до ноября? Правда, противовоздушная оборона берегов Ладоги теперь была значительно усовершенствована, но ведь противник совсем рядом, и его авиация в немногие минуты могла долетать до озера и бомбить баржи в пути и у причалов; возможно было и открытие в любую минуту артиллерийского обстрела. Вот почему баржи, как единственный вид транспорта, были малонадежным выходом из положения.

Мы мучительно искали другие возможности. До совещания, на котором мы должны были доложить весь подготовленный материал, оставалось еще два часа. Ко мне зашел В.В. Никитин, который только что прибыл вместе с полковником Синицыным из Ленинграда. Василий Васильевич, выслушав мои сомнения, сохранил свое обычное оптимистическое настроение и, улыбаясь, сказал, что фронт, он уверен, будет обеспечен горючим и нас вспомнят когда-нибудь за это добрым словом.

Оставшееся время я решил использовать, чтобы еще раз переговорить с нашими работниками П.Л. Ивановым, В.В. Кобылянским и С.А. Комиссаровым. В это время адъютант доложил, что ко мне пришли из Главнефтеснаба при Совете Народных Комиссаров СССР инженеры Т.Е. Хромов и Д.Я. Шинберг. Конечно, не время было устраивать приемы, но это были люди серьезные и очень опытные проектировщики, хорошо знающие нефтетранспортное и нефтескладское дело. Поскольку товарищи пришли ко мне, даже предварительно не созвонившись по телефону, значит, дело у них было важное. Все же, здороваясь, я извинился, что располагаю очень коротким временем.

Что же привело их ко мне? Тут я передам слово инженеру Давиду Яковлевичу Шинбергу.

* * *

В 1935 году мне пришлось разрабатывать конструкцию сборно-разборного трубопровода из облегченных тонкостенных труб на специальных муфтах. Этот трубопровод был использован в воинских частях, занятых снабжением горючим для складских операций, после того, как в городе Армавире вместе с представителями УСГ КА мы провели испытания двухкилометрового трубопровода для подачи бензина. В организации этой работы и в испытаниях принимал участие тогдашний управляющий трестом Нефтепроводстрой Георгий Пахомович Рогачев — человек необыкновенно даровитый, превосходный организатор, способный увлечь работой кого угодно (кстати, он один из первых в Советском Союзе был награжден орденом Ленина). Результат испытаний подтвердил возможность успешного использования сборного трубопровода для перекачки бензина.

Вспомнив детально все технические подробности, мы с Т.Е. Хромовым написали в августе 1941 года письмо наркому нефтяной промышленности И.К. Седину о возможности создания фронтового сборного бензопровода значительной протяженности — до ста километров и более. Бензопровод следовало оборудовать передвижными насосными станциями на автомашинах и использовать его для обеспечения горючим действующих крупных военных соединений.

Получив это письмо, И.К. Седин немедленно подписал приказ об ассигновании необходимых средств и о составлении проекта сборно-разборного бензопровода. Проект был разработан и утвержден. Однако он оказался невыполнимым на практике в условиях непрерывной подвижности фронтов в 1941 году. Попытка проложить бензопровод для обеспечения частей, находящихся в районе Юхнова, не увенчалась успехом. Теперь мы хотели узнать, не пришло ли время для сооружения такого бензопровода на одном из фронтов в условиях долговременной, стабильной обороны.

* * *

Продолжаю свой рассказ. Слушая товарищей Хромова и Шинберга, я все думал: а может быть, это и есть решение, которого мы ищем? Я поблагодарил их и, прощаясь, условился сегодня же или завтра встретиться вновь. Тут ко мне вошли приглашенные работники УСГ. Начальник строительного отдела П.Л. Иванов спросил в упор:

— Работникам нашего отдела неясно, какова будет наша роль и что мы должны сделать.

— А что вы подготовили? — спросил я вместо ответа.

Он ответил неуверенно:

— Мы считаем, что к завозу горючего по зимней дороге наш отдел отношения не имеет. А весной, чтобы снабжать Ленинградский фронт средствами наливного флота, надо обязать Управление тыла фронта и ОСГ фронта построить своими силами легкие причалы и пункты налива и слива горючего. Я думаю, тогда надо будет послать туда кого-нибудь. Предлагаю поручить это инженеру третьего ранга Лещинеру и военинженеру второго ранга Жукову.

— И это все, что за сутки смог подготовить отдел! — не в силах скрыть раздражения, заметил я. — И вы того же мнения, товарищ Кобылянекий?

— Я согласен с тем, что сказал начальник отдела. Другого решения не придумаешь.

— А по-моему, — сказал я, — это вообще не решение. Вот вы давно работаете в УСГ и должны были бы знать то, чего не знал я. Слышали вы о разработанном для УСГ и испытанном в тридцать пятом году полевом сборно-разборном трубопроводе протяжением в два километра?

Маленький подвижной военный инженер С.И. Лещинер заерзал на стуле, П.Л. Иванов закусил губу, В.В. Кобылянский снял пенсне и протер стекла, И.Г. Жуков посмотрел на меня в упор, прищурясь, о чем-то перешепнулись Н.С. Шумко и П.И. Курябин. После небольшой паузы все попросили слова.

Инженер Лещинер встал и, вытянувшись, как положено, сказал, что слыхал об испытаниях сборного бензопровода в районе Армавира. Возможно, это решение, давно заслуживающее внимания, сейчас может быть использовано для снабжения Ленинграда. Надо подумать.

— А что скажете вы? — обратился я к полковнику Курябину и интенданту 1-го ранга Тихвинскому.

Тихвинский отказался отвечать «так, с ходу», не подумав. Но полковник Курябин сказал довольно категорично, что, по его мнению, речь идет об очередном прожектерстве. Разве умеет кто-нибудь из нас строить такие трубопроводы? Вероятнее всего, что нет и никто еще скоро не построит.

Ему решительно возразили подполковник Комиссаров и майор Жуков. Они уверены были, что мысль о применении такого трубопровода не только смелая, но и правильная и надо немедленно приступить к подготовке его сооружения.

Но было уже время идти на совещание к М.И. Кормилицыну. Я просил товарищей вновь собраться у меня между 24.00 и 2.00 часами. Все вышли, задержался лишь Лещинер: он попросил разрешения поехать в Наркомстрой, Главнефтеснаб и в проектные организации и потолковать там. Я дал согласие — мне тоже хотелось пригласить опытных специалистов — и направился на совещание к М.И. Кормилицыну.

С Михаилом Ивановичем Кормилицыным мы встретились впервые в декабре 1941 года, когда он был назначен начальником Управления снабжения горючим Красной Армии. Михаил Иванович ранее в кадрах армии не служил, но быстро освоился с делом не вовсе для него новым: он отлично знал нефтяную промышленность и до этого назначения был заместителем наркома нефтяной промышленности. Вместе с ним пришли в управление еще несколько опытных работников наркомата. А.И. Вишневский был назначен начальником транспортного отдела — это был самый сложный участок работы; М.И. Пирятинский — начальником планового отдела; у него готовился и верстался план снабжения фронтов и формирований горючим — это требовало отличного знания нефтяной промышленности, в особенности нефтеперерабатывающей. А.Я. Когану был поручен сложный участок работы, связанный в дальнейшем с поставками по ленд-лизу и с их использованием.

В кабинете М.И. Кормилицына я застал А.Г. Ковырзина и Николая Федоровича Вожжова — помощника А.И. Микояна по Государственному Комитету Обороны.

Ковырзин и Вожжов курили, стоя у открытого окна. Кормилицын был занят каким-то, видимо долгим, телефонным разговором. Вожжов спросил меня, согласен ли я с предложением командования Ленинградского фронта и есть ли у меня какие-нибудь замечания.

— Нет, — ответил я, — замечаний нет. Но надо искать еще другое, лучшее решение. Надо обеспечить доставку горючего через Ладожское озеро таким транспортом, который не будет зависеть от действий противника и нас не подведет.

— Опять что-нибудь новое придумал, — заметил Ковырзин.

— А разве вы против нового? — добродушно спросил Вожжов.

— Нет, я всегда за новое, но за проверенное. Не хочу полагаться на то, чего мы еще хорошо не знаем, — ответил Ковырзин.

В это время Кормилицын пригласил нас занять места за длинным столом, предупредив, что времени у него не более часа. Потом попросил секретаря пригласить всех товарищей, ждущих начала совещания в приемной, и соединить его по телефону с генералом Лагуновым, который находится где-то в Управлении тыла Красной Армии.

Первым докладывал Синицын. Его расчеты почти совпадали с нашими; разница была в том, что работники фронта просили предусмотреть завоз четырехмесячного запаса горючего и для этой цели дополнительно выделить им сто пятьдесят автоцистерн, несколько десятков тысяч металлических бочек и значительное количество других средств заправки по списку, который они представили.

Что все это необходимо, было ясно всем, но также ясно было всем, что таких ресурсов в распоряжении управления нет. Все молчали. Тогда я встал и передал Михаилу Ивановичу разработанные нами материалы. Пока он с ними знакомился, я несмело произнес:

— Мы рассматривали еще один вариант транспортного порядка, но пока еще не готовы о нем доложить.

— Ну, а в чем заключается основная идея?

— Идея заключается в том, чтобы проложить по дну Ладожского озера сборный трубопровод на специальных муфтах, а может быть, и на сварке, для перекачки бензина на ленинградский берег озера, — ответил я.

Наступила тишина. Потом посыпались вопросы, есть ли трубы (вопрос отнюдь не праздный!)? Можно ли проложить под водой трубопровод длиною в тридцать километров, да еще на виду у врага? Кто, когда и где выполнял подобные работы?

Начальник отдела снабжения фронтов М.В. Медведев в присущей ему резкой манере заявил:

— Это все басни, а нужно дело.

— Зачем говорить о нереальных вещах? — поддержал его Курябин.

Мне казалось, что и генерал Кормилицын не слушает наши разговоры, а занят просмотром представленного материала. Но это только казалось. Он вдруг прервал кого-то, кто в ту минуту высказывался, и обратился ко мне:

— А знаете ли, это заманчиво. Надо продумать эту идею до конца.

Я доложил, что ряду товарищей поручено связаться с Наркомстроем, а сегодня я беседовал с проектировщиками, и, вероятно, в ближайшие день-два идею можно будет обсудить более подробно. Сейчас, на этом совещании, я просил ее не обсуждать.

Михаил Иванович согласился. Потом попросил слова В.В. Никитин.

— Я считаю, что наши расчеты основаны на самой низкой, буквально голодной норме горючего. Не ведь надо учесть, что создаются новые формирования, оснащение их техникой с каждым днем возрастает. Единственно правильное решение — это проложить трубопровод по дну озера, — сказал он и в заключение попросил разрешения и ему с его специалистами включиться также в подготовку этого вопроса.

В это время раздался звонок по кремлевскому аппарату. Михаил Иванович снял трубку. Мы слышали его реплики:

— Слушаю вас, товарищ генерал армии... Вот сейчас у меня совещание по этому вопросу... Да, да, все у нас подработано, подготовили конкретные предложения... Я тоже очень сожалею, что на совещании нет генерала Лагунова... Вечером можем доложить. Понял вас, хорошо... Слушаю.

Вечером начальник Управления тыла Красной Армии генерал армии А.В. Хрулев намерен был рассмотреть и утвердить мероприятия по обеспечению Ленинградского фронта горючим по ледовой дороге. На совещание к нему должны были прибыть Ковырзин, Никитин, Синицын, Вишневский и я.

Что касается главного вопроса — как завозить горючее после вскрытия Ладожского озера, — то М.И. Кормилицын просил меня, Никитина и Иванова сделать хотя бы приближенный набросок способов строительства бензопровода через Ладогу и подсчитать потребные ресурсы.

— Кто заранее не верит в такое решение вопроса, тому и обдумывание его поручать не будем, — заметил он и, обратясь ко мне. сказал:

— Прошу вас, Семен Маркович, разберитесь внимательно в том, как может быть осуществлена идея, подготовьте хотя бы предварительные данные, с тем чтобы сегодня обязательно доложить генералу Хрулеву.

Н.Ф. Вожжов попросил меня дать и ему копии наших предложений о прокладке бензопровода через озеро, чтобы доложить А.И. Микояну.

Я тут же вызвал на 17.00 к себе проектировщиков из Главнефтеснаба Т.Е. Хромова и Д.Я. Шинберга, а также поручил подготовить карту Ладожского озера и материалы, которые должен был собрать инженер С.И. Лещинер. Потом я позвонил по телефону начальнику отдельной сварочно-монтажной части № 104 Наркомстроя (сокращенно ОСМЧ-104) Б.Л. Шейнкину и попросил его к 17.00 приехать вместе с его главным инженером А.С. Фалькевичем для консультации по специальным вопросам.

В это время ко мне зашел В.В. Никитин.

— Я рад, Василий Васильевич, — сказал я ему, — что вы так смело поддержали идею прокладки подводного бензопровода.

Никитин ответил:

— Семен Маркович, да ведь это единственно возможное и потому и правильное решение. Другого просто нет, ни легкого, ни трудного... А что не все это поняли, тут ничего не поделаешь: товарищи они неплохие и дело свое знают, но риска боятся. А нам сейчас и рисковать-то по существу уже нечем.

К 17.00 инженер Лещинер доложил, что собрал материалы и выяснил ряд вопросов в Наркомстрое, был у заместителя народного комиссара по строительству Н.В. Бехтина, который заверил его, что если потребуется, то Наркомстрой примет самое активное участие в сооружении бензопровода.

Иванов подготовил короткую справку, карту Ладожского озера, собрал кое-какие данные о режиме озера, выявил потребности в материальных ресурсах, в том числе в трубах, емкостях и прочем. Обменявшись мнениями, мы установили, что в условиях подводной прокладки трубопровод должен быть сварной конструкции, а не на муфтах, как это предусматривалось для наземной прокладки.

Установили, что диаметр его должен быть в пределах ста — ста пятидесяти миллиметров, определили и остальные данные, в том числе длину подводной части — около двадцати пяти километров; длина же наземных частей могла быть установлена лишь на месте, путем конкретных изысканий.

Работники ОСГ фронта считали, что бензопровод следует довести до одной из ленинградских нефтебаз. Трасса его пройдет местами по заболоченной местности, и протяженность ее составит около пятидесяти километров. При использовании нефтебазы как конечного пункта бензопровода вопрос о емкостях для горючего, насосных, наливных эстакадах будет тем самым снят. Но где взять такое количество труб?

Так 15 марта 1942 года родился первый вариант справки о возможности прокладки бензопровода.

Я передал эту справку М.И. Кормилицыну, и в 23.00 мы поехали на совещание к начальнику тыла Красной Армии А.В. Хрулеву.

Андрея Васильевича Хрулева я знал уже несколько лет. Впервые я встретился с ним в 1938 году, когда корпусной комиссар А.В. Хрулев был назначен начальником военно-строительного управления Киевского особого военного округа, где работал и я в должности начальника одного из его отраслевых управлений. Ситуация была сложной (1938 год!). Только несколько дней назад был арестован начальник окружного военно-строительного управления С.Т. Васильев — это был арест уже второго начальника управления.

Говорили, что и у Хрулева были крупные неприятности по прошлой работе, что он снят с большого поста и назначен к нам с понижением в должности — следовательно, этот начальник пробудет тоже недолго... Вот почему все ожидали, что приедет человек мрачный, сверхосторожный. Каково же было удивление, когда мы с ним впервые встретились! Приехав в Киев, он прямо с поезда пришел в управление. Было уже поздно, мы собирались по домам, когда прибежал, запыхавшись, дежурный вахтер и доложил:

— Какой-то большой начальник с тремя ромбами вошел в кабинет. Я спросил: «Кто вы будете?» — а он говорит: «Я ваш начальник». Назвал свою фамилию, да я ее запамятовал. Спросил, кто есть в управлении. Я сказал: «Наверно, все уже ушли домой», а он улыбнулся и сказал: «Молодцы, аккуратно служат».

Мы пошли в кабинет начальника управления. На меня Андрей Васильевич сразу же произвел приятное впечатление. Он засыпал нас вопросами. Так незаметно прошло два часа. А к концу беседы он уже поставил перед нами ряд совершенно новых, принципиально важных задач: о скоростном строительстве, о необходимости типового проектирования, о создании базы предприятий строительной индустрии, об организации специализированных монтажных подразделений...

Его настроение никак не выдавало, что у него какие-то личные неприятности или что ок приехал к нам на время. Уже давно миновала полночь. Я попросил разрешения позвонить домой и предупредить, что задерживаюсь. Андрей Васильевич понимающе улыбнулся и сказал, что и ему надо позвонить жене.

Мы отвезли его на квартиру, которая была подготовлена заранее на втором этаже только что построенного дома. Обставлена она была довольно скромно. Он быстро обошел квартиру, все осмотрел и сказал:

— Квартира хорошая, только отделочные работы выполнены плохо. Вот наша общая беда.

И он был прав.

Андрей Васильевич поблагодарил за заботы и особенно был рад, что есть горячая вода и установлен телефон, которым он тотчас же воспользовался и заказал Москву.

Проработал Андрей Васильевич у нас до сентября 1939 года. Он был неутомим. Везде бывал, со всеми беседовал, советовался, учил рабочих, инженеров, служащих, учился у них и сам. К нему ходили по делам служебным и личным. При всей импульсивности натуры, он умел внимательно слушать и, при всей требовательности, был так справедлив, что его вспышки никогда никого не обижали.

У него мы учились смелости, инициативе, умению увидеть в работе главное, думать о людях.

В первых числах сентября 1939 года я был в кабинете у Андрея Васильевича. Было уже около десяти часов вечера, когда раздался звонок. Андрей Васильевич поднял трубку и, как всегда, спокойно произнес:

— Хрулев слушает.

Потом долго молча слушал, иногда тихо повторяя «да... да...», и часто поднимал глаза, взглядывая на меня. Наконец он положил трубку, встал и, опустив голову, начал нервно шагать по большому кабинету, о чем-то напряженно думая и как будто позабыв, что он не один. Потом остановился и сказал:

— Это звонил командующий округом товарищ Тимошенко и передал приказание Ворошилова срочно прибыть мне в Москву. Вспомнили старика. — (Ему было тогда сорок шесть лет.) — А я было думал, что забыли. Ну, ладно.

В 10 часов утра Хрулев улетел в Москву. Перед отъездом он обещал позвонить мне по телефону, но не позвонил.

Семнадцатого сентября 1939 года наши войска вошли на территорию Западной Украины. 25 сентября меня в штабе фронта предупредили, что наутро во Львов прилетит А.В. Хрулев. Его встретили на аэродроме, и по тому, кто его встречал, я понял, что он получил уже какое-то другое, более высокое, назначение.

Он вышел из самолета, поздоровался со всеми, а вечером рассказал нам, что назначен начальником Управления снабжения Красной Армии.

Прошло еще два года. Мы часто встречались по работе, когда я приезжал в Москву. Он вспоминал людей, с которыми работал в Киеве, и часто повторял:

— Очень хороший коллектив в Киевском военном округе, никогда не забуду того времени, когда работал с ним.

Началась Великая Отечественная война. В августе 1941 года по вызову я приехал в Москву. Мне предложили перейти на новую работу — на крупную и важную стройку в Приволжье. Меня это огорчило — шла война, а это назначение отдаляло меня от армии. Хотелось посоветоваться с Андреем Васильевичем, но я знал, что он очень занят, так как в это время уже создавалось Управление тыла Красной Армии и Андрей Васильевич был назначен начальником этого управления и заместителем народного комиссара обороны. И вдруг к концу дня, проходя по Красной площади у Второго дома Наркомата обороны, я буквально столкнулся с ним. Он на минуту задержался и затем пригласил меня зайти к нему после 24.00. В назначенный час я, разумеется, был в приемной.

Ожидать пришлось недолго. В приемной, кроме меня, был еще Л.Г. Петровский, которого я знал раньше, в начале тридцатых годов, когда он командовал 14-й кавалерийской дивизией в Новограде-Волынском. Он очень изменился за эти годы, для этого была серьезнейшая причина. Мы поздоровались.

Рядом с ним был высокий военный средних лет, красивый, хорошо сложенный, его я не знал. Это был К.К. Рокоссовский.

Быстрым шагом прошел Андрей Васильевич в кабинет и пригласил нас к себе. Я сел в стороне, а К.К. Рокоссовский и Л.Г. Петровский подошли к столу. Оказывается, они уезжали — один на Западный, другой на Брянский фронт. Вскоре они ушли.

Меня Андрей Васильевич расспрашивал о работе, интересовался моим предполагаемым назначением и в заключение сказал:

— Поезжайте домой, а мы здесь решим, где лучше вас использовать.

Через двадцать дней я получил телеграмму с вызовом в Наркомат обороны. А еще через два дня мне вручили приказ о назначении меня заместителем начальника УСГ КА, которое было подчинено Управлению тыла. Дело было для меня новое, незнакомое, но я был очень рад снова работать под началом Андрея Васильевича.

И вот сейчас у него будет решаться жизненно важный для блокированного Ленинграда вопрос.

В большом кабинете генерала армии Хрулева собрались начальники главных управлений Наркомата обороны, заместитель Хрулева генерал В.Е. Белокосков, начальник штаба тыла генерал М.П. Миловский, начальник тыла Ленинградского фронта генерал Ф.Н. Лагунов и другие.

Первыми докладывали о снабжении Ленинградского фронта начальник главного продовольственного управления Д.В. Павлов и начальник главного вещевого управления Н.М. Карпинский. Им после обсуждения их вопросов разрешили уйти. Мы же, работники УСГ КА и военно-транспортной службы, остались.

— С вами, — сказал генерал Хрулев, — разговор особый и более детальный. — Доложите, товарищ Кормилицын.

Михаил Иванович передал Хрулеву справку о потребности фронта в горючем и о плане завоза горючего с 1 марта по 15 апреля. Он также сообщил, что, кроме текущих расходов горючего, планом предусматривается завоз полутора-двухмесячного запаса, но фронт требует создания не менее четырехмесячного запаса.

— Мы не можем выполнить просьбу фронта, — сказал Кормилицын, — нет для этого ресурсов. После вскрытия Ладожского озера будем возить горючее баржами, частично наливными, а в основном сухогрузными; для этого необходимо изготовить большое количество тары и средств заправки на восточном берегу озера.

Хрулев встал из-за стола, прошелся несколько раз по кабинету, опустив голову и задумавшись. Потом остановился и спросил, сколько есть в наличии наливных барж, когда мы подвезем тару и средства заправки и вообще насколько реально осуществление этого плана.

Кормилицын немного помедлил с ответом.

— Товарищ генерал армии, сегодня у нас там барж нет, — тихо сказал он. — Но работники тыла фронта утверждают, что они уже разместили заказы на предприятиях Ленинграда и необходимое количество изготовят в срок.

Хрулев резко повернулся к начальнику тыла Ленинградского фронта генералу Лагунову:

— Скажите, вы уверены, что наливной флот будет?

— Уверенности нет, — ответил Лагунов. — Мы приняли все меры. Что касается запаса горючего, то меньше чем на трехмесячный согласиться нельзя. Когда вскроется озеро, вряд ли мы сможем завозить полностью на текущую потребность. Ведь будут потери от бомбежек и обстрела.

— Это уж дело командования фронта — организовать охрану судов. Максимальная экономия горючего — это тоже его дело, — прервал Хрулев. — Создать резерв не менее чем на три месяца за счет сокращения снабжения некоторых фронтов и тыловых округов мы можем. А как завезти в Ленинград? Вот это для нас сложный вопрос. Прошу вас, Василий Евлампиевич, — обратился он к генералу Белокоскову, — сегодня же поработайте с вашими автомобилистами и дайте горючему зеленую улицу по ледовой дороге. Тару и средства заправки в первую очередь выделяйте для Ленинградского фронта. Если надо потребовать что-либо от народного хозяйства, давайте предложения. Только все должно быть решено быстро... — он посмотрел на часы, — ну, завтра к восемнадцати ноль-ноль. Товари ща Миловского прошу подготовить приказ по Управлению тыла. Что касается завоза горючего после вскрытия озера, я думаю, что несуществующими баржами вряд ли вы что-либо повезете. Возможно, кое-что и можно будет изготовить, я сегодня еще переговорю с ленинградцами, но главное: пока существует ледовая дорога, создать трехмесячный запас...

— Есть ли еще вопросы? — спросил Хрулев.

— Разрешите? — неуверенно произнес Кормилицын. — Тут группа товарищей вносит предложение построить бензопровод по дну Ладожского озера. Подготовлена пока лишь предварительная справка, в которой изложена основная идея.

Хрулев взял справку и начал просматривать ее. Одновременно ему пришлось разговаривать с кем-то по телефону.

Рядом со мной сидел генерал Белокосков. Он спросил:

— Так вы трубопровод предлагаете построить?

— Да, — ответил я.

— А может, лучше построить мост? — иронически заметил он.

— В мостах не разбираюсь, товарищ генерал. А вот трубопровод построить можно.

— Ну что же, коль можно, так и хорошо, — сказал он, пожав плечами.

Видимо, телефон совсем отвлек Хрулева от нашей справки, так как, закончив разговор, он сказал:

— Ну, все, товарищи, идите работать. А вас, Михаил Павлович, — обратил ся он к генералу Миловскому, — прошу задержаться.

Мы быстро собрали документы и вышли.

— Жаль, что так получилось, — сказал Кормилицын. — Надо будет еще раз доложить.

На следующий день был издан приказ начальника тыла Красной Армии. Началась большая работа. Каждые сутки подводились итоги сделанному. Автотранспорт перевозил все горючее, которое только успевали доставить из глубинных районов к восточному берегу Ладожского озера.

Прошел март; оказалось, что запас сделан только на тридцать-сорок дней. В чем же был просчет? Ведь, по нашим данным, к этому времени должен был получиться двухмесячный запас. Но часть этого запаса поглотили новые формирования, которых полностью нельзя было учесть, да и промышленность Ленинграда, полностью переведенная на нужды обороны, тоже потребовала значительно большего расхода.

Положение создавалось критическое. Ясно было, что за пятнадцать — двадцать дней, которые еще оставались для работы на ледовой дороге, более чем двухмесячный запас горючего завезен нами не будет. Но оставить Ленинград без горючего было невозможно.

Весь март проектировщики подготавливали необходимые материалы. Несколько раз мы напоминали, что надо рассмотреть вопрос о трубопроводе в Управлении тыла.

Неожиданно 2 апреля адъютант генерала армии Хрулева капитан П.П. Синюков передал мне приказание через час прибыть в Управление тыла. Было пять часов утра. Хрулев тут же принял нас.

— Сегодня в пятнадцать часов поедем к Анастасу Ивановичу Микояну, где будет рассмотрен вопрос о строительстве бензопровода через Ладожское озеро. Кого надо еще вызвать? — спросил он.

А мы-то думали, что он тогда просмотрел нашу справку и тут же о ней позабыл!..

— Нужны начальник Главнефтеснаба товарищ Широков и заместитель наркома по строительству товарищ Бехтин.

— Хорошо, их пригласят. А вы приезжайте ко мне в четырнадцать тридцать и все, что нужно, захватите с собой.

Я возвратился в управление, поднял с постели Иванова и Лещинера, позвонил по телефону Шейнкину и Хромоту, предупредил их о совещании у А.И. Микояна. В эги сутки спать так и не пришлось.

В 14.45 мы приехали в Кремль.

Анастас Иванович поздоровался, жестом пригласил всех занять места за длинным столом, а сам сел у приставного столика.

— Ну, кто будет докладывать? — спросил он.

Я развернул карту Ладожского озера и ближайших к нему районов с востока и с запада до самого Ленинграда, на которой были ориентировочно нанесены варианты трассы в подводной ее части и наземной до пригородов Ленинграда. По второму варианту бензопровод заканчивался на западном берегу в четырех-шести километрах от берега озера, у небольшой железнодорожной станции. Сделав краткое сообщение, я передал справку о всех необходимых для строительства материалах.

После моего сообщения генерал армии Хрулев высказал несколько замечаний и соображений. Анастас Иванович внимательно выслушал, потом спросил у Я.С. Широкова и Н.В. Бехтина, каково их мнение. Оба они подтвердили, что построить бензопровод можно и что они сделают все необходимое.

Анастас Иванович попросил назвать срок строительства. Бехтин ответил:

— Не менее трех месяцев.

— Это невозможно, — возразил Хрулев. — Вы ведь знаете, что горючего в Ленинграде хватит на пятьдесят-шестьдесят дней. Я полагаю, Анастас Иванович, что максимальный срок, какой мы можем дать строителям, это сорок — пятьдесят дней. За это время надо сделать основную часть работы, я имею в виду трубопроводную связь между восточным и западным берегами озера, с тем чтобы выйти к ближайшей железнодорожной станции и там организовать налив горючего в железнодорожные и автомобильные цистерны. Нарушить срок — означает оставить Ленинградский фронт без горючего.

А.И. Микоян, не желая, видимо, затевать спор, поручил Н.Ф. Вожжову в течение нескольких дней подготовить и согласовать со всеми проект решения Государственного Комитета Обороны о строительстве бензопровода через Ладожское озеро; в постановлении указать, что строительство бензопровода должно быть закончено за пятьдесят дней.

Н.В. Бехтин попытался было возражать, но Анастас Иванович спросил его, кто от Наркомстроя будет участвовать в подготовке постановления.

— Я сам, — ответил Бехтин.

— Товарищ Широков и Хрулев, прошу вас сегодня же выделить ваших ответственных представителей.

— От нас будет Хромов, — заявил Широков.

— А от военных кто будет? — спросил Вожжов.

— Товарищ Бланк, — ответил Хрулев.

К работе приступили, не ожидая, когда будет издано постановление.

Наркомстрой выделил в качестве специального уполномоченного М.И. Иванова, которому было поручено возглавить все строительство на месте. Сварочно-монтажные работы были возложены на ОСМЧ-104, с тем чтобы на месте руководил работами главный инженер этой организации А.С. Фалькевич.

Главнефтеснаб при Совнаркоме СССР назначил главным инженером проекта Ладожского бензопровода Д.Я. Шинберга, которому было поручено сформировать бригаду и выехать на место, чтобы вести проектирование и выдавать документацию строителям по ходу работ, ведя одновременно изыскания трассы бензопровода в подводной и наземной его частях.

Кроме того, проектировщики и работники ОСГ фронта отвечали еще за подбор в Ленинграде труб, насосов, емкостей и другого оборудования.

Этим закончилась организационная подготовка к строительству бензопровода через Ладожское озеро.

О том, как шло строительство, рассказывают страницы дневника, который вел инженер Д.Я. Шинберг.

* * *

Москва. 12 апреля 1942 года.

Два дня назад узнал, что назначен главным инженером проекта Ладожского бензопровода. Вопрос о его строительстве обсуждался почти месяц. И вот наконец решение.

На Ладожском озере я никогда не бывал, ничего о нем не знал. «Вероятно, болота кругом, — подумал я сперва, выходя из УСГ. — Строительство очень важное и технически интересное, жаль только, что его придется осуществлять в таких условиях». Как ни странно, именно это пришло в голову прежде всего. Что Ленинград осажден, что строить придется во фронтовых условиях — эта мысль пришла лишь позднее, уже вечером, когда я вернулся домой. Но эта мысль — об осажденном Ленинграде и о том, что я могу внести хоть какую-то небольшую долю в защиту его от врага, — так поразила и взволновала, что я долго не мог заснуть.

Наутро, явившись на работу в Нефтепроект, я доложился по начальству и стал готовиться к отъезду.

Самое сложное — это формирование группы изыскателей и проектировщиков. Людей в нашей организации мало, и все наперечет. После долгих переговоров намечены к выезду в Ленинград три инженера: М.Ф. Мирончик, Н.Н. Скоморохов и М.Я. Елисеев, которые должны будут составить ядро будущих бригад изыскателей и проектировщиков. Всех недостающих специалистов подберем в Ленинграде в нашем филиале и путем мобилизации в других ленинградских проектных институтах.

Дата вылета проектировщиков и строителей на специальном самолете пока не установлена, так как еще не подобраны все сварщики и монтажники. Поэтому я решил выехать заранее, чтобы выиграть несколько дней и освоиться на месте с обстановкой до приезда остальных. Вместе со мною поедет изыскатель М.Ф. Мирончик.

Надо собираться в дорогу. Личные сборы, конечно, много времени не займут, а вот подготовка к работе потребует некоторого времени.

13 апреля.

Пошел в Ленинскую библиотеку, чтобы подобрать материалы по Ладожскому озеру. В библиотеке пустынно и холодно. В справочном отделе, обычно таком оживленном, всего лишь несколько человек. Дежурная помогла мне подобрать нужную литературу и отошла. Я посмотрел ей вслед. Это была пожилая женщина, я ее знал, потому что часто посещал библиотеку до войны. Она, видимо, очень мерзла и старалась побольше двигаться, чтобы не окоченеть. Но с посетителями она была предупредительна, как всегда.

Я выписал много книг и журналов, а затем перешел в читальный зал. Просидел в библиотеке до закрытия, пришел на следующее утро и просидел еще полдня. Пришлось просмотреть уйму книг, карт и фотографий, сделать много выписок. Из области географических представлений о Ладожском озере я перешел в область инженерных понятий и оценил взглядом инженера условия строительства на Ладоге.

Я вышел из библиотеки с более ясным пониманием стоящей передо мной задачи. Выло уже время идти на площадь Ногина в Главнефтеснаб — получить распоряжение Ленинградскому управлению об оказании помощи строительству. Я решил не спускаться в метро, а отправиться пешком. Пройдя через Александровский сад, я поднялся на Красную площадь, пересек ее.

Несмотря на то, что было около трех часов дня, казалось, будто настали сумерки, — небо покрылось густыми серыми облаками. Я шел медленно, прощаясь с площадью. Все казалось мне символичным: и серое низкое небо, нависшее, как опасность, и Мавзолей, и врезавшаяся в туман верхушка Спасской башни. Сворачивая на улицу Разина, я несколько раз обернулся, чтобы еще раз посмотреть на нее.

16 апреля.

Позавчера мы с М.Ф. Мирончиком выехали из Москвы. Путь в Ленинград теперь очень сложен. На Ярославском вокзале мы сели в поезд, идущий на Вологду, оттуда пересели в поезд, идущий в Череповец, проехали Волховстрой, где попали под кратковременную бомбежку, и добрались до станции Войбокало. В Войбокале начинается только что выстроенная дорога в Кобону, на восточном берегу Ладожского озера.

Нам удалось попасть в теплушку. Завтра утром мы надеемся прибыть в Кобону.

17 апреля.

Еще не рассвело. В железной печурке еще теплился огонек — единственное освещение в теплушке. Но никто не спит.

В полумраке обозначился берег Ладоги. Перед нами расстилалась бесконечная пелена. Где начинается озеро, можно было угадать лишь потому, что берег немного над ним возвышался.

Стало светлее. Теперь уже можно было разглядеть гладь замерзшего озера, по которой гулял ветер и гнал по льду снежную пыль.

Справа по ходу поезда было тоже пустынно, лишь вдали виднелся лес. Изредка мелькали деревушки, правда, всего лишь из нескольких дворов. Избы были темные и на вид необитаемые. Но кое-где из труб шел дымок — значит, там живут люди.

Как здесь глухо, какая тьма, и так близко от прекрасного, сверкающего Ленинграда!

Мне приходилось до войны часто ездить в Ленинград. Почти каждый год хоть на несколько дней Я привык к тому, что Ленинград густо окружен городками, станциями, заводскими поселками; подъезжая к Ленинграду по Московской дороге, не глядя на часы, можно было судить о его близости по непрерывной цепи населенных пунктов.

Я еще раз посмотрел в окно: все тот же унылый пейзаж. И всего каких-нибудь восемьдесят километров от Ленинграда!

Постепенно стали появляться более ощутимые признаки жилья. Сперва оазъезд с большим товарным вагоном вместо станционного здания. После этого поезд прошел еще один перегон и остановился. Это была станция Кобона — конечный пункт вновь выстроенной ветки, которая питала Ленинград, зажатый в тиски вражеской блокады.

Пассажиры стали выходить из вагонов. Вышли и мы с М.Ф. Мирончиком. Предъявив документы молодому лейтенанту, прошли через заграждение, состоящее из вагонов, снятых с колес и расставленных у станции, как дома.

Я огляделся. Так вот та, вчера еще никому не известная деревушка, а сегодня важнейшая железнодорожная станция Кобона! Я несколько раз повторил про себя это слово — Кобона, Кобона... Оно казалось странным.

Часов около семи стало совершенно светло. Небо было ясным, морозный воздух чист и прозрачен, и только дали озера на горизонте еще подернуты ночной дымкой.

От станции до берега Ладоги не более пятисот метров. Все пространство между железнодорожными путями и озером, а также по другую сторону путей по направлению к синеющему вдали лесу было завалено, казалось, в беспорядке мешками, ящиками, бочками, контейнерами, углем. В действительности же все было собрано группами, расположенными в определенном порядке и на определенном расстоянии друг от друга. Это был какой-то странный порядок, установленный законами войны и противовоздушной обороны. Гигантская шахматная доска, раскинутая на площади в десятки гектаров, могла ждать в любую минуту нападения с воздуха.

Все эти громадные запасы были подвезены сюда по новой дороге для Ленинграда. Как же все это перебросить туда? Я невольно взглянул на озеро и увидел белую безжизненную пустыню.

Следуя деревянным стрелкам, указывающим дорогу от станции, мы двинулись к роще, подходящей к озеру с северо-востока. За рощей я увидел громадное скопление автомашин.

Как и многие в то время, я слабо представлял себе положение в Ленинграде в памятную зиму 1941/42 года. Я глухо слышал о голоде. Но только встретившись в Череповце с поездом, эвакуировавшим полумертвых ленинградцев, и после того, что я увидел здесь, я начал понимать великое бедствие осажденного Ленинграда.

Думая об осаде Ленинграда, я вспоминал книги, читанные когда-то в детстве об осаде городов: Фенимор Купер — индейцы окружили бревенчатую крепость, за стенами которой обороняются бледнолицые; Гоголь — запорожцы обложили своими обозами крепость, в которой засели поляки, и сотни жителей крепости, умирающие от голода, ждут результатов боя, десяток-другой отбитых возов с хлебом могут их спасти...

Но Ленинград! Громадный современный город с многомиллионным населением, с развитой промышленностью, связанный тысячью нитей со страной! И этот город в осаде. Увидев не только изголодавшихся людей, заполнивших целые поезда, но и эти горы продовольствия и других материалов, разбросанных в больших количествах вокруг станции Кобона, тысячи автомашин, ждущих изо дня в день возможности двинуться к Ленинграду, я понял громадный масштаб помощи, в которой нуждается Ленинград и которую родина старается ему оказать.

Пройдя довольно далеко от станции, мы нашли комендатуру. За столом сидел дежурный офицер. Я предъявил ему свои документы и попросил связаться по телефону с начальником Ладожской переправы генералом А.М. Шиловым. Через несколько минут я уже беседовал по телефону с адъютантом генерала. Он сказал. что сейчас же пришлет за нами машину.

Дорога удалялась от озера, и с обеих сторон ее шли заросли кустарника, постепенно переходящие в лес. Время от времени машину останавливали выходившие из укрытий бойцы, тщательно проверяли наши документы. Минут через десять мы остановились у последней заставы. Шофер поставил машину под густой елью. Никаких признаков жилья, только издалека доносился слабый звук движка.

На узкой тропинке ели скупо пропускали свет. Неожиданно, словно из-под земли, вырос часовой. Проверив документы и выслушав пароль, который сообщил ему на ухо шофер, он указал на ступеньки, ведущие в землянку.

Однако помещение, в которое мы попали, непохоже было на землянку. Оно состояло из двух комнат: приемной, где сидел дежурный офицер, и второй комнаты — по-видимому, кабинета генерала. Дверь туда была полуоткрыта. Кабинет был пуст.

Мы поздоровались. Офицер попросил присесть.

В приемной все время раздавались звонки, и дежурный едва успевал отвечать на них. Если в каждом деле можно достигнуть совершенства, то землянка, где работал генерал Шилов, была действительно совершенством. Пол и стены ее обшиты плотно пригнанными друг к другу досками. Накат обит листами фанеры. Пол посреди приемной устлан широкой ковровой дорожкой.

Мебель, очевидно вывезенная из Ленинграда, не придавала походного вида помещению, которое щедро освещалось сильными, хотя слегка мигающими электрическими лампочками.

Постепенно приемная начала наполняться офицерами. Прошло несколько минут, за дверью послышались шаги, и в землянку вошел генерал. Все поднялись. Поздоровавшись и быстро оглядев нас, генерал вошел в кабинет и затворил за собою дверь.

Дежурный офицер тотчас же последовал за ним. Через несколько минут я был приглашен в кабинет.

Генерал предложил мне сесть.

— О вашем приезде я извещен, — начал он. — Буду помогать. Вы, вероятно, уже видели, каков масштаб нашей работы, и поняли, насколько важно хотя бы частично облегчить ее. Строительство подводного бензопровода через Ладогу — дело очень трудное, и я хочу надеяться, что вы это знаете. Но если дело вам удастся, это будет крупная победа, крупный прорыв блокады, по значимости равный выигрышу большого сражения. Я хочу также предупредить вас, — продолжал он, — что строителям и проектировщикам будет угрожать и непосредственная опасность. Враг пронюхает о ваших работах. Здесь в воздухе постоянно шныряют разведчики, а стройка бензопровода не иголка. Будут бомбежки, могут быть и диверсии. Помните об этом.

Затем Шилов спросил меня, чем он может быть полезен. Я попросил доставить нас поскорее на ленинградский берег. Он тут же вызвал своего адъютанта и дал все необходимые распоряжения.

Мы попрощались. Через два часа, подкрепившись в офицерской столовой, мы получили документы и направились на машине в авточасть, которая готовилась к отбытию. Бойцы уже сидели в машинах. Мне предоставили место в кабине шофера, моему спутнику такое же в другой машине.

Стояла ясная погода. В воздухе было морозно и тихо. Легкий ветерок едва колебал верхушки деревьев. В ожидании сигнала отбытия я положил свой рюкзак в кабину. Прошло еще минут тридцать. Была подана команда о выезде. Моторы загудели, и машины одна за другой стали выезжать на дорогу. До берега они прошли минут за десять.

Из кабины было видно, как головная часть колонны двигалась уже по льду. Потом я с удивлением заметил, что машины входят прямо в воду, так как лед у береговой полосы был изломан. Такая же участь постигла и нашу машину. Она двигалась по заполненной обломками льда воде, разрезая ее и подымая небольшие буруны, как заправский катер. Машина погрузилась в воду на такую глубину, что начало заливать глушитель, и послышались хлопки. Потом я почувствовал небольшой толчок. Машина выскочила из воды на крепкий лед, и мы на хорошей скорости помчались вперед.

Шофер оказался словоохотливым малым. Мы разговорились. На ледовой дороге он работал с самого ее возникновения.

— Иной раз по двое суток с машины не сходишь, — рассказывал он. — Но побывав в Ленинграде и увидев голодных, забываешь о себе. Наш политрук говорил, что одним рейсом машины можно накормить две тысячи человек. Вот и стараешься. А подремать можно во время погрузки и выгрузки.

Дорога через Ладогу оказалась настоящей военно-автомобильной дорогой. Движение по ней было очень хорошо организовано. По трассе были установлены надписи, возле указателей стояли морские лампы-мигалки, указывающие машинам направление пути в ночное время.

Я посмотрел вперед. Трасса делала небольшой изгиб. Этот изгиб позволял увидеть всю колонну. Она неслась с большой скоростью. Машины двигались одна за другой с равными интервалами, и казалось — они связаны какой-то невидимой цепью. Невольно я залюбовался стройностью движения колонны.

Снег был сметен ветром, и машины летели по гладкому льду. Он был чист и отливал яркой синевой, словно сапфир. Под ним угадывались большие глубины прозрачной чистой воды.

Занятый разговором с шофером, глядя на дорогу и на встречные машины, я даже позабыл, где мы едем. Но теперь вдруг до меня дошла необычайность происходящего: мы движемся по Ладожскому озеру! И я не мог отвести глаз ото льда.

За изгибом дороги находилась станция обслуживания. Грейдеры, снегоочистители, гусеничные тракторы стояли у дороги.

Далеко впереди что-то зачернело. Машины быстро приближались к этому месту, и вскоре уже можно было разглядеть на льду большую группу людей. Передние машины остановились, за ними и вся остальная колонна.

— Что-то случилось впереди, — сказал шофер, — как бы опять этот проклятый девятый километр не подвел. В этом месте постоянно появляются разводья.

Я вышел из кабины и осмотрелся. На востоке и на севере ровная белизна доходила до горизонта, а на западе и на юге были видны берега. На сердце стало как-то смутно. Ожидание продолжалось долго. Бойцы, сидящие в машинах, замерзли в пути и теперь возились, пытаясь согреться. Другие закуривали.

Вдалеке раздалась какая-то команда. Бойцы передних машин стали выскакивать из кузовов. Быстрым шагом приближался офицер, подавая на ходу команду сойти с машин. Проходя мимо меня, он сказал:

— Машины дальше не пойдут, впереди на льду трещина, и лед продолжает

расходиться. Там наведен легкий мосток. Сейчас будет подана команда идти пешком к берегу, а машины возвратятся обратно в Кобону. Держитесь в пути вместе с бойцами.

Я взял рюкзак, попрощался с шофером, и мы двинулись вперед вслед за бойцами. Дошли до трещины. Трещина пересекала дорогу длинной узкой полосой. По наведенным мосткам люди быстро переходили на другую сторону и шли дальше группами без строя.

Я шагал рядом с пожилым бойцом и Михаилом Федоровичем Мирончиком. Колонна повернула обратно, и когда через несколько минут я оглянулся, машины отъехали уже далеко и их едва можно было различить. Люди остались одни на льду, среди озера.

Шли молча уже около часа.

— Ну, теперь скоро доберемся, берег близко, — сказал боец.

Когда мы были уже близко от берега, издали послышался слабый свист. Свист быстро нарастал, и два высоких фонтана воды и льда взметнулись далеко справа. Прошло две-три минуты, и снова возникли фонтаны, но уже слева. Немцы начали из Шлиссельбурга артиллерийский обстрел. Но тут наша артиллерия, очевидно, нащупав огневые позиции противника, начала с обоих берегов посылать снаряды к Шлиссельбургу. Вражеский обстрел прекратился.

Наполовину бегом, чтобы согреться, наполовину шагом мы довольно скоро добрались до берега. Первый трудный этап был пройден. Дрожа от холода и возбуждения, я бросился к землянке на берегу, а сердце крепко билось от волнения: я ступал по ленинградской осажденной земле.

Ленинград. 19 апреля.

В землянке, куда я вбежал, был размещен пункт приема людей, прибываю щих по ледовой дороге из Кобоны. Это было большое, хорошо натопленное помещение. Я разделся, устроился на скамье возле печки, но долго еще не мог справиться с дрожью. Постепенно все тело насытилось теплом, и я незаметно для себя задремал. Не знаю, сколько это продолжалось. Очнувшись, я вышел на воздух, ободренный теплотой и легким сном.

За лесом садилось солнце. Где-то там, километрах в пятидесяти отсюда, находится Ленинград.

Я разыскал управление участка военно-автомобильной дороги и вручил дежурному офицеру распоряжение генерала Шилова о немедленном предоставлении нам машины. Через час мы были уже в пути.

Дорога, по которой до войны почти не было движения, приобрела вдруг громадное значение. Машины шли в обоих направлениях непрерывной вереницей, в некоторых местах застревая. Тут же появлялись регулировщики и заставляли помогать пострадавшим.

Ехали всю ночь. Несколько раз приходилось останавливаться из-за пробок. В одном месте простояли свыше полутора часов, так как во время очередного налета бомбой был разрушен небольшой мост и его спешно восстанавливали...

Я проснулся оттого, что пребольно ударился головой о крышу кабины. Машина двигалась по изрытой дороге.

— Ну и ну! -сказал шофер. — Мы здесь по таким ухабам прыгаем, едва руль выворачиваю, а вы спите и хоть бы что. Наверно, здорово устали?

Тем временем, проехав еще около десятка километров, машина миновала дорогу на аэродром, затем прошла через мост и покатила по улицам Ленинграда. Улицы были темны и совершенно пустынны. Едва начинало светать.

В полутьме, с выключенными фарами мы ехали по улицам и остановились у подъезда старинного здания на улице Толмачева.

— Мне приказано доставить вас сюда, — сказал шофер.

Мы вышли из машины. За дверью в вестибюле стоял часовой. Оказалось, что полковник Синицын ушел поздно ночью и будет только к девяти часам утра. Я отдал дежурному свой рюкзак и решил оставшиеся два часа походить по Ленинграду. М.Ф. Мирончик остался отдохнуть.

Я пошел к Невскому проспекту. До него было два квартала. По дороге не встретился ни один прохожий.

Я дошел до угла. Передо мной лежал Невский, занесенный снегом. Серые дома, не освещенные ни одним огоньком, уходили вдаль, в морозную тьму. Широкая мостовая была покрыта толстым слоем снега, и только по краям, у тротуаров, машины примяли этот снег своими колесами. Трамвайные пути были погребены глубоко под снегом. Было безлюдно, и только на дальнем перекрестке стояли два бойца, вооруженные автоматами.

Повернув налево, я медленно зашагал по направлению к Московскому вокзалу. Витрины магазинов были большей частью забиты досками или закрыты доверху мешками с песком. Изредка стали встречаться прохожие. Они были закутаны так, что лица их было трудно разглядеть.

Аничков мост через Фонтанку, так хорошо знакомый, выглядел как-то странно. Чего-то недоставало в нем. Я долго стоял в раздумье и наконец понял: не было четырех бронзовых коней, стоявших на его углах, и мост почти слился с проспектом.

В прилегающих улицах, прижимаясь к тротуарам, стояли громадные вереницы троллейбусов Крыши их, окна, ступеньки были занесены снегом. Когда-то их движение сливалось с жизнью большого города, а теперь они стояли ненужные, мертвые.

Рассвело совсем. Проехало несколько военных машин, прохожих стало больше. Лица у всех изможденные, сосредоточенные. Молчаливые, серьезные дети, мужчины, женщины в ватниках, полушубках, обвязанные иногда сверху платками, одеялами.

Встречались дома, разрушенные бомбежками и пожарами, похожие на скелеты. Они насквозь просматривались через оконные и дверные проемы. Где-нибудь на четвертом или пятом этаже виднелась иногда висящая на гвозде картина или книжная полка. Стены были покрыты черной копотью. Внутри дома, перемежаясь с обрушенными междуэтажными перекрытиями, лежали напластования льда, образовавшиеся при тушении пожаров во время мороза.

Подходя к вокзалу, я повстречал группу бойцов, идущих в строю по краю тротуара в полном вооружении.

Главный вход в здание вокзала был заколочен. Войти можно было только со стороны Лиговки. В здании стояла стужа. Вокзал был пуст. Лишь в одном из залов расположились несколько бойцов.

Московский вокзал бездействовал: дорога из Ленинграда в Москву была перерезана врагом, по ней можно было проехать не более двадцати километров, до станции Колпино, откуда было не более двух километров до переднего края. Десятки станционных путей сейчас бездействовали.

Выйдя из здания вокзала, я зашагал обратно по Невскому. Навстречу по краю мостовой шел человек. Я видел, с каким трудом он передвигается. Он тянул санки, наклонившись вперед. Груз был, по-видимому, слишком тяжел для него. Мне показалось, что он везет дрова. Захотелось ему помочь. Я подошел к краю тротуара — на санях лежало завернутое в простыню человеческое тело. Оно казалось телом подростка и было, должно быть, легким, но человек тащил санки из последних сил.

То, чего я не мог представить себе ни в Москве, ни в пути, несмотря на все, что слышал или читал о жизни Ленинграда в осаде, встало передо мной в последние два часа. Во мне словно бы все перевернулось, сделало меня совсем другим.

Я вернулся на улицу Толмачева. Полковник В.Я. Синицын тотчас же принял меня.

Это был крупный громогласный мужчина. Энергия, казалось, била в нем через край. Узнав, что я еще не устроился, он позвонил дежурному и отдал распоряжения, затем вызвал своего помощника майора Зотова, приказал достать большую карту Ладоги, разложил ее на столе и попросил меня подробно информировать о плане строительства.

Не знаю, имел ли он инженерное образование, но очевидно было, что он обладает здравым умом: вопросы, которые он задавал, были, как говорится, все «по существу». Когда мы все с ним обсудили, он снял трубку и попросил к телефону заместителя командующего Ленинградским фронтом генерала Лагунова.

— Товарищ генерал, — доложил полковник В.Я. Синицын. — Сегодня утром из Москвы прибыл инженер Шинберг по известному вам вопросу строительства. Когда разрешите прибыть для доклада?

Выслушав ответ, полковник положил трубку, полминуты помолчал, а потом сказал:

— Нам назначено явиться в Смольный в двадцать один ноль-ноль. Майор, отведите комнату для подготовки к докладу и считайте себя в полном распоряжении товарища Шинберга. А вас, — он повернулся ко мне, — я жду в двадцать ноль-ноль со всеми материалами.

Пройдя по коридору, майор открыл одну из дверей и пригласил меня войти.

— Располагайтесь здесь. Эта комната рядом с моей, — сказал он. — Все, что вам потребуется для работы, я сейчас же доставлю.

Я сел за письменный стол у окна, вытащил свои записи и разложил их. Тем временем майор возвратился в сопровождении двух чертежников. Я решил подготовить карту и продольный профиль бензопровода. Чертежники вместе с М.Ф. Мирончиком принялись за работу.

Прошло несколько часов. За это время дважды объявляли воздушную тревогу и начинали грохотать зенитки. Чертежники склеили планшеты, нанесли трассу бензопровода и ушли. Майор прислал машинистку, и я давал ей печатать материалы для доклада.

От этого занятия оторвал меня майор. Он пригласил нас пообедать. Обед был более чем скромен — пшенная каша из концентрата и кружка чая.

В 20.00 мы с полковником Синициным поехали в Смольный. В темноте я плохо узнавал ленинградские улицы. Но Смольный гордо высился и в темноте. Мы подошли к ограде. Пока полковник предъявлял свой пропуск, я рассматривал здание. То, что, когда мы подъезжали, казалось мне какой-то странной наклонной стеной, было громадной густой маскировочной сетью, совсем скрывавшей фасад. Мы вошли в вестибюль. В конце коридора была приемная заместителя командующего. Полковник поздоровался с дежурным и другими офицерами — все его тут знали.

Ровно в 9 часов нас вызвали. Генерал Ф.Н. Лагунов сидел за большим столом и писал. Громадный кабинет освещала только лампа с абажуром на письменном столе. Генерал пригласил сесть. Это был высокий пожилой человек с совершенно седой головой и суровым лицом.

Кабинет был обставлен тяжелой старинной мебелью. Большой стол для совещаний тянулся через всю комнату. На противоположной стороне было развешано несколько карт, прикрытых белыми шелковыми занавесками.

Генерал нажал кнопку, вошел дежурный. Ему приказано было просить в кабинет приглашенных на совещание. В кабинет вошли только что приехавшие представитель Государственного Комитета Обороны полковник М.С. Смиртюков, уполномоченный Госплана по Ленинграду Л.М. Володарский и другие. Когда все расселись, заместитель командующего предоставил слово для доклада мне.

Я сразу же предупредил, что цифры, которые я сообщаю, пока предварительные и будут уточнены в зависимости от утверждения основных положений проекта, а также от данных изысканий, которые будут проводиться одновременно двумя группами. Речь идет о строительстве бензопровода, который должен соединить восточный и западный берега Ладожского озера. Трубопровод будет уложен по дну озера. Его пропускная способность намечается в пятьсот — шестьсот тонн бензина в сутки. Для головных устройств будет найдена площадка на восточном берегу озера; пройдя по дну озера, трубопровод должен выйти на западный берег и подойти к ближайшей станции, расположенной на железной дороге, соединяющей Ладожское озеро с Ленинградом. По пути, вероятно, придется сделать резервный раздаточный пункт.

Для осуществления строительства необходимо примерно тридцать пять километров труб диаметром сто — сто пятьдесят миллиметров, тысяча — тысяча пятьсот кубических метров емкостей для хранения горючего, насосы для перекачки бензина по трубопроводу, задвижки и ряд других материалов, которые мы в пятидневный срок полностью уточним. Все остальное оборудование и материалы для восточного берега будут поставлены УСГ КА с его центральных баз. Главная задача для Ленинграда — это найти трубы, остальное значительно менее сложно: думаю, все, что нам потребуется, мы сможем получить на нефтебазах Главнефтеснаба, либо из наличия, либо путем демонтажа установленного оборудования. Указания на этот счет даны начальником Главнефтеснаба при Совнаркоме СССР Я.С. Широковым начальнику Ленинградского управления А.И. Шпаку.

Необходимо все материалы, и в первую очередь трубы, доставить к месту работ до 30 апреля и уж никак не позднее 5 мая. Трубы придется сварить в секции, изолировать, подготовить для дальнейшей сварки в плети, с тем чтобы, как только сойдет лед и установится погода, приступить к их укладке на дно озера. Всю техническую документацию намечено разрабатывать здесь же и выдавать по ходу строительства.

— По данным Наркомстроя СССР, — продолжал я, — квалифицированной рабочей силой обеспечит Наркомстрой, подсобная же рабочая сила должна быть выделена фронтом: от него потребуется человек пятьсот. Далее, по предварительным данным, необходимо двадцать пять автомашин, шесть тракторов, два небольших катера. Надо организовать размещение людей вблизи озера, их питание. Но самое главное, — подчеркнул я, — это трубы.

Посыпались вопросы самые различные, и ответы на них заняли еще много времени. Наконец заместитель командующего встал, постучал карандашом по столу и предложил желающим высказать свои соображения.

Первым взял слово Л.М. Володарский. Он предложил, чтобы завтра я вместе с полковником Синицыным был у него: трубы, он уверен, будут найдены. И с остальным оборудованием дело обстоит не так уж сложно, все можно будет получить на нефтебазах.

Выступивший после него полковник Синицын настаивал, чтобы трубопровод был проложен до Ленинграда.

Генерал Лагунов, заканчивая совещание, сказал только:

— Военный Совет Ленинградского фронта примет все меры для успешной прокладки бензопровода через Ладожское озеро в течение пятидесяти дней, как это было решено Государственным Комитетом Обороны.

Потом, обращаясь ко мне и к Синицыну, он предложил составить справку для доклада командующему и Военному Совету фронта.

Почти всю ночь мы готовили справку и только под утро вышли с полковником Синицыным из Смольного. Машина ждала нас у ворот.

Добравшись до общежития, я быстро разделся, думал поспать хоть часа два-три, но мне так и не удалось заснуть: мысли о бензопроводе не оставляли меня ни на минуту — ведь водную преграду такой протяженности никогда не приходилось пересекать ни в нашей, ни в зарубежной практике. Мне были известны переходы трубопроводов через Куру, Дон, Терек, Волгу и один из морских проливов, но все это ни в какое сравнение с Ладогой не шло.

Еще думал я о том, что срок проектирования и строительства небывало короткий, и нелегкая работа досталась нам и монтажникам. Но задача, стоящая перед нами, была такого свойства, что все надо было преодолеть.

Лишь незадолго перед тем, как надо было подыматься, я наконец уснул.

20 апреля.

Утром мы с Синицыным поехали к Л.М. Володарскому. Ехали мы на грузовике, сидели в кузове, поэтому видели, как значительны разрушения в городе. Казалось, нет ни одного хоть как-то не пострадавшего дома А жизнь в них все-таки шла.

Один раз нам пришлось остановиться — начался очередной артиллерийский обстрел. Поставив машину, зашли с шофером в ворота. Там уже стояло несколько человек. Стрельба, вначале довольно частая, затем стала затихать. И вдруг взрыв потряс землю.

Выскочив на улицу, мы увидели, как на следующем углу отвалился угол четырехэтажного дома. Облако пыли рассеялось, показалась внутренняя стена квартиры.

Артиллерия умолкла. Мы сели в машину и поехали дальше.

Лев Маркович Володарский встретил нас радостным сообщением. Он уже успел обзвонить ряд предприятий и выяснил, что на одном из заводов под Ленинградом есть значительное количество труб диаметром сто миллиметров. Они изготовлены для другой цели., но если подойдут для бензопровода — их можно будет взять. Он предложил тотчас же проехать в Колпино на Ижорский завод и осмотреть эти трубы.

Решили, что в Колпино надо ехать мне. Получив от Л.М. Володарского необходимые документы на имя директора завода, я завез полковника Синицына в Управление тыла фронта и отправился в Колпино. Выехали мы из Ленинграда через Московскую заставу. Машина быстро миновала окраины города и помчалась по шоссе. Все время доносился отдаленный гул канонады.

Хотя апрель был уже на исходе, падал густой мокрый снег. Шоссе было скользким, и машину на поворотах заносило. В некоторых местах шоссе было разворочено бомбежкой, и приходилось съезжать с насыпи, пробираться в объезд по жидкой каше из грязи и снега. Колеса буксовали, мотор надрывался. Затем машина опять взбиралась на шоссе и неслась дальше. Участок дороги, по которой теперь мы ехали, видимо, подвергся усиленной бомбежке — поминутно приходилось съезжать с шоссе.

Водитель рассказал нам, что приказом командира части он временно передан в распоряжение строительства.

— А что мы будем делать в Колпино? — спросил он.

Я объяснил, что мы должны отобрать трубы для стройки, чтобы потом их погрузили на железнодорожные платформы и отправили на строительство.

— Ну, уж не знаю, как вы это сделаете, — заметил он. — На заводе опасно, он от переднего края в двух километрах, и по нему часто бьет артиллерия.

Мы подъезжали к Колпино. Здания в поселке были превращены в развалины или же полуразрушены. Издали завод с многочисленными цехами, складами, конторскими помещениями казался невредимым.

Орудийные выстрелы по мере приближения к Колпино становились громче и теперь стали оглушительно грозными. Мы проехали вдоль длинной заводской кирпичной стены и остановились у главных ворот. Они были закрыты.

Слева от ворот находилась главная проходная. Мы вошли туда и оказались в большом помещении, где были контрольные часы и висели доски с огромным количеством табельных номерков. По распоряжению директора завода часовой впустил нас с шофером. Поставив машину у стены на заводской территории, мы двинулись по двору к четырехэтажному зданию управления. Долго пришлось нам бродить по коридорам, пока наконец мы нашли приемную директора: в здании никого не было.

В двух огромных окнах приемной уцелело только по одному стеклу, все остальное было заколочено фанерой. Возле окна стояла железная печка, труба была выведена в окно. В печке теплился слабый огонек, в комнате стояла стужа.

Возле печки сидел, потирая застывшие руки, старик в полушубке и шапке, по всей видимости сторож. На мой вопрос, где директор, он указал молча на одну из дверей.

Директор сидел за столом в пальто и теплой шапке. У него были красные глаза, по лицу было видно, как он устал и изможден.

— Труб на заводе много, — сказал он, прочтя письмо, — посмотрите, какие вам подойдут, и берите. Только по части отгрузки ничем помочь не смогу, имейте это в виду. Людей на заводе совсем нет.

— Ну, это ничего. Вы только дайте указание начальнику сбыта, чтобы он показал, где трубы, и оформил их выдачу, когда я их отберу, — попросил я.

Директор горько улыбнулся:

— Вы не представляете себе положения. Вы думаете, завод живет, как положено заводу. Поймите, здесь фронт. Несколько дней назад мы не были уверены, останется ли Колпино в наших руках. Рабочие, инженеры, их семьи частью ушли в армию, частью эвакуированы. В заводоуправлении остались только я, главный инженер и сторож, а на всем заводе лишь несколько стариков сторожей, которым некуда податься. Хорошо еще, что военные помогли, поставили внешнюю охрану. Мне вам некого и в проводники дать, чтобы показать, где трубы, а сами вы разве найдете?

Однако вошедший в это время главный инженер, узнав, в чем дело, набросал план, по которому можно найти трубный цех и штабеля труб вокруг него.

— Там рядом с цехом живет в домике кладовщик. Обязательно найдите его и передайте ему вот эту записку. Да вот еще что. Имейте в виду, что грузить трубы можно только ночью. Днем немцы не дадут. Увидят, что идет подача вагонов, сейчас же начнут обстрел.

Сообразуясь с планом, мы двинулись по главной заводской магистрали. По обе ее стороны размещались цехи, построенные, должно быть, в конце прошлого столетия или в самом начале этого. Но были и совсем новые, построенные незадолго до войны. Нигде никаких признаков жизни. Когда орудийная канонада временами стихала, слышно становилось, какая здесь могильная тишина.

Наконец мы дошли до площадки у цеха, возле которого на большом пространстве лежали в десятках штабелей трубы.

Подойдя к ближайшему штабелю, я вытащил из кармана рулетку и штангенциркуль и стал производить обмеры труб. Да, это были именно те трубы, о которых говорил директор Внимательно осмотрев их, я определил, что они предназначались для насосной эксплуатации нефтяных скважин. Трубы лежали, аккуратно сложенные в штабеля крест-накрест, высотой в десять рядов. Каждая труба была окрашена в темно-серый цвет. На края были вынесены цветные полоски, определяющие сорт стали. Концы труб были аккуратно обложены тонкими дощечками, затянутыми кольцами из проволоки для защиты нарезки от повреждений. Самый строгий контрольный мастер не мог бы придраться к качеству труб.

Обойдя все штабеля, я наметил мелом на углах, какие именно следует подготовить к отгрузке. Потом вспомнил о кладовщике. Его небольшой домик стоял в нескольких десятках шагов от нас. Мы подошли, постучались. На порог вышел высокий сгорбленный старик и спросил, чего нам надобно.

Я протянул ему записку директора, а шофер попытался пошутить:

— Смотрите, отец, весь ваш склад унесем, потом ведь вам отвечать придется.

Старик не ответил. Он часто сморкался в большой клетчатый платок, глаза его слезились.

— Пойдемте с нами, — сказал я, — посмотрите, какие трубы мы отобрали.

Погрузка начнется завтра с ночи, люди будут меняться. Проследите за тем, чтобы отгружали именно то, что мы выбрали.

Старик продолжал все в той же позе стоять на крыльце. Казалось, он меня не слышал Полагая, что он глуховат, я повторил сказанное погромче.

Но он все молчал. Потом тихо сказал, что не может сейчас идти с нами, у него большое несчастье: рано утром во время обстрела у колодца возле четвертого цеха разрывом снаряда старшую его дочь убило на месте, а младшей оторвало обе ноги по колено, вряд ли выживет...

Он заплакал навзрыд. Мы ввели старика под руки обратно в дом и уложили в постель.

Не успели мы выйти из домика, как начался артиллерийский обстрел завода. Снаряды ложились сначала в отдалении, затем разрывы стали приближаться.

Один из снарядов попал в дальний штабель труб. После разрыва долго звучал постепенно затихающий протяжный звон металла. Штабель разметало.

В этот момент мы заметили старика кладовщика, бегущего к нам изо всех сил.

— За мной! — крикнул он и быстро повел нас за домик.

Там он показал погреб, где можно было укрыться хотя бы от осколков. Мы стали звать его с собой, но он только махнул рукой и пошел к себе. Минут через двадцать обстрел прекратился, мы выбрались из укрытия. Два штабеля оказались раскиданными взрывами. Трубы, смятые, завитые чуть ли не в спираль, со сквозными отверстиями от осколков, валялись повсюду. За последним штабелем, раскинув руки, в луже крови лежал кладовщик.

Я был потрясен. Но, может быть, жить ему было бы хуже, чем умереть.

Директора завода в конторе не оказалось. Я оставил записку о гибели кладовщика и о том, что трубы завтра же начнем вывозить.

Мы вернулись в Ленинград разбитые, подавленные всем увиденным. В ОСГ фронта я рассказал о результатах поездки полковнику Синицыну, а затем мы позвонили Л.М. Володарскому и попросили срочно оформить нам передачу труб. Условились, что в 16.00 встретимся у начальника Ленинградского управления Главнефтеснаба А.И. Шпака.

Александр Ипларионович Шпак уже знал, что идет подготовка к строительству бензопровода через Ладожское озеро. Я вручил ему указание Я.С. Широкова, и мы начали практически обсуждать, как лучше проложить трассу и где раздобыть все остальное оборудование, кроме труб. А.И. Шпак считал, что бензопровод необходимо прокладывать до одной из нефтебаз Ленинграда; его главный инженер И. Воротников полностью поддержал его. Их точка зрения совпала с мнением полковника Синицына; по-видимому, этот вопрос они обсуждали раньше.

Мы согласились в том, что все строительство следует разделить на две очереди. В первую очередь должно войти строительство бензопровода от восточного до западного берега озера с выводом его из озера до железнодорожной станции Борисова Грива, причем желательно на пути сделать отвод для налива горючего в автоцистерны на станции Ваганово, на станции же Борисова Грива оборудовать емкости для горючего, поступающего по бензопроводу, и устройства для налива в железнодорожные цистерны.

Для второй очереди строительства бензопровода мы предусматривали продление его до Ленинграда с подключением к одной из существующих нефтебаз.

Что касается восточного берега, то все согласились со мной, что головную насосную станцию, и, следовательно, начало трубопровода, целесообразно расположить на конце мыса Кареджа, далеко выступающего в озеро; это позволит сократить подводную часть трассы на семь — девять километров.

А.И. Шпак и И. Воротников заверили нас, что все необходимое оборудование, в том числе насосы, емкости, задвижки и прочее, будет доставлено нам по первому нашему требованию.

Они понравились мне: опытные, толковые, дельные люди. Убежден, что с ними хорошо будет работать.

Для связи с проектировщиками и строителями от Главнефтеснаба был выделен И. Воротников, который должен был постоянно находиться на трассе. В этот день нам предстояла еще встреча с начальником экспедиции подводных работ Краснознаменного Балтийского флота. В ЭПРОНе нас внимательно выслушали и прикомандировали для участия в нашей работе военного инженера И.Я. Карпова. Решено было немедленно послать на озеро гидрографическую партию, чтобы, пока еще держится лед, составить продольный профиль дна озера по оси трассы.

Обращаясь к нам, начальник ЭПРОНа капитан 1-го ранга М.Н. Чарвицкий сказал:

— Мы сделаем все, что требуется для строительства, тем более что донную часть бензопровода будет укладывать ЭПРОН. Поэтому, не откладывая, вместе с проектировщиками и строителями надо установить порядок работ и подсчитать, какие нужны технические средства — водолазные станции, катера, сколько потребуется водолазов. Все это надо закончить тридцатого апреля. Что касается начала работ, то думаю, что надо установить срок пятое — десятое мая, с тем чтобы закончить к двенадцатому-пятнадцатому июня. Конечно, вскрытие озера, освобождение его ото льда могут внести коррективы, но на конечный срок это повлиять не может. Я лично, — закончил он, — буду тщательно следить за выполнением этого задания.

Возвратясь в ОСГ фронта, мы решили завтра же выехать с майором Зотовым на западный берег. Свой штаб мы разместим в районе деревни Кокорево.

Весь вечер я потратил на более приближенный к реальности подсчет всего необходимого. Список получился длинный, и я передал его полковнику Сииицыну, который должен был организовать и проконтролировать доставку материала и всего прочего на место.

Но как доставить трубы с Ижорского завода на берег озера? Вот это было главной задачей. Мы условились, что завтра выедут туда человек двадцать солдат и инженеры, а еще сто солдат приедут 25 апреля. Остальные будут прибывать по нашему требованию.

Мы договорились также, что, после того как проектно-изыскательские работы на западном берегу будут налажены, я вылечу на восточный берег, чтобы детально осмотреть мыс Кареджа и организовать работу и там, а затем 28–29 апреля возвращусь в Ленинград и привезу окончательный вариант строительства бензопровода для утверждения.

Генералу Лагунову я доложил по телефону о проделанной работе и о ближайших перспективах. Он одобрил все и просил еще раз продумать, как ускорить соединение берегов: фронт не может ждать.

Записал я все это уже поздней ночью, хотя просто валился от усталости. До отъезда на мыс Кареджа осталось несколько часов. Надо отдохнуть.

Деревня Кокорево, мыс Кареджа. 21–22 апреля.

Двадцать первого апреля в Кокорево прибыла гидрографическая партия, которой было поручено исследование подводной части трассы. У берега весь инструмент и другое имущество перегрузили с машины на легкие салазки. Партия состояла из начальника-гидрографа, двух его помощников, нескольких матросов и представителя ЭПРОНа военного инженера Карпова.

У того места шоссе, где высадилась партия, на берегу был широкий песчаный пляж, к которому примыкал лес. Это место было выбрано проектировщиками как начальный пункт строительства. На широкой площадке пляжа можно развернуть подготовительные работы, а в лесу построить склады и другие сооружения, необходимые для строительства и для укрытия строителей на случай бомбежки.

Ориентировав свой планшет по местности и подозвав одного из матросов, начальник партии приказал ему поставить веху для обозначения начальной точки трассы.

После этого вся партия двинулась вперед по льду. Впереди шел начальник партии, держа в руках планшет и часто сверяясь с компасом. За ним следовали гуськом остальные. Через каждые сто метров матросы ломами пробивали во льду лунки, через которые промеряли глубины, опускали прибор и брали пробы грунта со дна. Последними шли матросы с салазками.

Люди быстро удалялись от берега в глубь озера, идя по оси будущей трассы. Она проходила немного южнее знаменитой «дороги жизни», но машин не было видно. Значительное потепление в последние дни заметно уменьшило толщину льда, и движение груженых машин по нему стало невозможно. Ледовая дорога кончала свое существование.

Временами люди шли по сплошным лужам. Двигаться приходилось очень осторожно и медленно. Пробивая лунки, люди обливались ледяной водой. Но дальше снова появлялись сухие участки льда, и тогда продвижение ускорялось.

У берега толщина льда была невелика, но затем она стала быстро увеличиваться и дошла до пятидесяти сантиметров.

Инженер Карпов, записывающий все время глубину дна и толщину льда, сказал начальнику партии, что его очень беспокоит это увеличение толщины ледяного покрова. Возможно, мы ошиблись, считая, что лед вскроется в ближайшие несколько дней; не навел ли нас на поспешный вывод тонкий слой берегового льда? Карпов показал свой график, сделанный от руки в блокноте: по мере удаления от берега толщина ледяного покрова почти беспрерывно увеличивалась. А ведь проектная группа строительства, исходя из нашего прогноза о вскрытии льда, строит свой календарный план...

Отвлеченный Карповым от работы начальник партии — он был занят трассировкой — недовольно буркнул:

— Можете не беспокоиться, уважаемый! Смотрите, как бы ваше озеро не вскрылось еще раньше. — Потом добавил более спокойно:

— Видите ли, товарищ Карпов, у Ладожского озера, самого большого в Европе, есть много особенностей. Вы еще с ними встретитесь.

Он объяснил, что, протянувшееся с севера на юг более чем на двести километров, Ладожское озеро очень неровно по температурному режиму. В нем вдоль берегов происходит круговое движение воды. Начинаясь у устьев рек Волхов и Свирь в восточной части озера, струя течения в соответствии с конфигурацией берегов озера огибает его по направлению против часовой стрелки и, двигаясь далее к югу, устремляется к истоку Невы у Шлиссельбурга и в основном питает ее. Увеличение толщины льда, которое мы наблюдаем, объясняется тем, что мы сейчас проходим над главной ветвью течения. Холодные воды озера, устремившиеся сюда с севера, поддерживают большую толщину льда.

— К сожалению, я предвижу, что ледовая обстановка станет много хуже, — сказал гидрограф, — и опасаюсь, что уменьшение толщины льда пойдет так быстро, что может помешать нашей работе даже сегодня.

И действительно, когда они прошли шесть-семь километров в глубь озера, толщина льда стала резко уменьшаться. Пробивать во льду лунки стало легче и быстрее, но это никого не радовало.

День был пасмурный. Временами шел мокрый снег. С юга вдруг задул теплый ветер. Сначала он был слабым, потом становился все сильней и сильней. На глади озера ветер не встречал никаких препятствий, и его внезапные порывы буквально сбивали с ног.

Решили ускорить работы. К трем часам партия прошла четырнадцать километров. Издали стал виден низменный берег Кареджской косы, а слева маяк.

Глубина озера, уже достигшая тридцати пяти метров, вдруг стала быстро уменьшаться, хотя до берега было еще довольно далеко: значит, впереди мели. Люди продолжали идти своим курсом. Матросы напряженно работали на сильном ветру. Остальные вели замеры. Все спешили быстрее добраться до берега. В некоторых местах приходилось обходить слишком тонкий лед, и замеры дна делались реже. Гидрографы ожидали, что при подходе к восточному берегу толщина льда сильно уменьшится, но то, что оказалось в действительности, превзошло все ожидания. Возникла реальная опасность не добраться до берега. А впереди еще оставалось не менее четырех километров.

Ветер стал шквальным и вскоре перешел в ураган. Пришлось искать укрытия на ближайшем песчаном островке, где стоял маяк. До него оставалось не более полукилометра.

Наконец подошли к приземистому маяку. Островок от мыса Кареджа отделялся довольно широким проливом.

Смотритель маяка отворил дверь и приютил измученных людей.

Все это рассказали мне начальник гидрографической партии и инженер Карпов, когда мы встретились на мысе Кареджа.

День мы затратили на осмотр западного берега, наметили площадку для монтажных работ и направление сухопутной части трассы до станции Борисова Грива. На этой станции мы выбрали площадку под емкости, наливную эстакаду, насосную станцию.

К вечеру в Кокорево прибыл из Москвы уполномоченный Наркомстроя М.И. Иванов. Он будет координировать все работы на строительстве. Говорят, он очень опытный инженер-строитель и умеет организовать работу.

Вместе с ним приехал и главный инженер ОСМЧ-104 А.С. Фалькевич, который будет непосредственно руководить сварочно-монтажными работами. Александр Семенович отлично знает сварочное дело, он и сам высококвалифицированный сварщик. С ним приехала бригада сварщиков во главе с Григорием Ивановичем Ломоносовым, опытным мастером.

На правах старожила я встретил их на западном берегу. К ночи на выбранную нами площадку стали прибывать сварочные агрегаты, сварочно-монтажный инструмент, электроды, баллоны с кислородом и ряд других необходимых материалов.

Уже видно было, что лед на озере вот-вот тронется. Местами он начинает вспучиваться, уже образовалось много трещин. Я стал беспокоиться о судьбе гидрографической партии, которая заканчивала трассировку на озере по льду.

Вечером все собрались у М.И. Иванова, чтобы обменяться мнениями и определить ближайшие задачи. Потом вместе со своими товарищами-проектировщиками, число которых возросло до двенадцати человек за счет ленинградского пополнения, мы наметили основные решения, которые в течение последующих нескольких дней будут воплощены в проектной документации.

С моим предложением устроить головную станцию на северо-западной оконечности мыса Кареджа, выступающего далеко в озеро, все согласились; правда, при этом за счет сокращения подводной части трубопровода удлиняется подъездная железнодорожная ветка, но строить ее менее сложно, а разместить насосную станцию и емкости будет проще, так как по данным, которыми мы располагаем, в этом году уровень озера будет низким (хотя и не следует забывать, что нрав Ладоги коварен).

Мы окончательно уточнили состав сооружений наливной станции в Борисовой Гриве, где следует обеспечить одновременный налив десяти — двенадцати железнодорожных цистерн. Выбор площадки в Борисовой Гриве, расположенной в роще недалеко от станции, был всеми признан хорошим, а работник строительства В.А. Бунчук предложил удачный вариант расположения емкостей.

Я сообщил своим товарищам, что вскрытие озера ожидается в ближайшие сутки, а может быть, и раньше, и мы стали делать расчеты и прикидки графика дальнейших работ, исходя из того, что полностью озеро очистится примерно к 5 мая. К этому времени у нас уже должно быть готово достаточно рабочих чертежей для строителей.

Было уже поздно, все отправились спать, а мне вместе с инженером Н.Н. Скомороховым через два часа надо лететь на восточный берег...

В два часа ночи под окном раздался сигнал автомобильного рожка. Через час мы уже подкатывали к полевому аэродрому в окрестностях Ленинграда. У въезда часовой проверил документы, велел шоферу полностью выключить фары и ехать в направлении едва намечающейся в темноте рощи.

В воздухе послышалось гудение. Где-то в темноте самолет прокладывал путь к аэродрому. В небе вдруг возникло два огонька — красный и зеленый. Они совершали замысловатые кольцевые движения — самолет делал круг над аэродромом. Потом он зашел с юга и, сверкая в воздухе зеленым и красным огоньками, помчался вниз с выключенным мотором. Как громадная черная ночная птица, он пронесся над нами во мраке. Только воздух оглушительно свистел между его плоскостями.

Но мрак внезапно разорвался. На земле ослепительно вспыхнул большой квадрат. От неожиданности мы зажмурились — так невероятен был переход от полной темноты к яркому свету. Свет был так силен, что стала видна каждая травинка на поле. Темный самолет садился в этот квадрат. Нижние плоскости его крыльев ослепительно засверкали отраженным светом. С каждым мгновением колеса самолета приближались к земле, а его громадная тень неслась куда-то вперед и ввысь, скрываясь в поднебесье. В тот момент, когда колеса самолета, коснувшись земли, пробежали несколько десятков метров по полю, все снова погрузилось в мрак.

— Придется остановиться, ничего не вижу, — сказал шофер.

Мы и вправду будто ослепли. После яркого света темнота была еще непроглядней, как в каком-то черном мешке. Но прошло несколько минут, глаза привыкли к мраку. Машина двинулась дальше и, проехав немного, остановилась у небольшого деревянного домика, где находился дежурный по аэродрому. Выяснилось, что наш самолет отправят через полчаса. Из домика вышел высокий пилот, и мы последовали за ним.

Мы шли по опушке леса. Скрытые с воздуха под ветвями деревьев самолеты стояли плотным строем, почти касаясь концами крыльев друг друга. Их было очень много.

Минут через досять мы дошли до своего. Это был двухместный самолет, получивший на фронте прозвище «кукурузник» — он мог садиться хоть на кукурузное поле. В ожидании старта мы закурили. Разговорились с пилотом; я сказал ему, что впервые видел посадку самолета в условиях затемнения.

— Впечатление просто феерическое, — заметил я.

— Ну, сейчас вы всю эту феерию увидите поближе, — сказал летчик, — посадочная площадка перед нами. Видите огоньки в траве? Это фонари «летучая мышь». Они расставлены двумя рядами, обозначая собой взлетно-посадочную полосу. Самолеты с воздуха видят линию фонарей и могут, ориентируясь по ним, идти на посадку. А вот там, чуть левее, виднеется передвижная электростанция на машине. Она имеет устройство, рассеивающее свет на большой площади. Вот сейчас вы сами все увидите. — И летчик указал нам вверх на кружащиеся в небе знакомые уже красный и зеленый огоньки.

Огоньки в небе сделали положенный им круг над аэродромом и, зайдя с юга, понеслись стремглав к земле, к едва мерцавшим огонькам в траве. В это время раздалась громкая команда. Мотор электростанции взвыл, начав работать на больших оборотах. И опять с необыкновенной легкостью свет мгновенно отвоевал у темноты большой квадрат, и перед нами возникла та же картина. Свет и тьма были так резко разграничены, что казалось, будто посадочную площадку окружает стена.

За полчаса ожидания мы несколько раз наблюдали эту молниеносную смену света и мрака. Я готов был бы смотреть это зрелище, кажется, без конца. Но к нам подошел летчик и сказал, что пора садиться.

По плоскости крыла мы взобрались на свои места. Нам пришлось привязаться широкими ремнями к сиденью, пилот сел в свою кабину и подкачал бензин. К винту подошел механик, провернул его несколько раз, затем поставил в вертикальное положение. Откинув корпус немного назад, он взялся правой рукой за полированный край пропеллера и резко потянул его по окружности вниз, крикнул: «Контакт!»

Но запуск не получился. Механик повторил опять все эти операции, и только на третий раз мотор сначала нерешительно фыркнул, потом начал работать. Сначала винт вращался так, что можно было уследить за лопастями, потом он превратился в почти осязаемый круг, прозрачный и в то же время подернутый блестками.

Мотор работал уже минут десять, потом загудел вдруг резче. Самолет рванулся было вперед, но, удерживаемый на привязи тросами, отшатнулся назад, потом рванулся еще и еще. Пропеллер гнал тучи пыли. Летчик, испытав мотор, снизил число оборотов до минимума.

Наконец самолет освободили от тросов, и пилот начал выруливать, медленно продвигаться по полю, подпрыгивая на неровностях почвы и приближаясь к тому месту, где стоял едва видный в темноте сержант с флагом. Наконец самолет остановился, и мы увидели справа и слева две линии огоньков. Мы были на старте.

Послышалась команда, мотор электростанции снова взвыл, и через секунду, купаясь в волнах света, который освещал взлетную площадку, как днем, самолет пробежал по ней, все убыстряя свой бег.

Держась руками за край кабины, я взглянул за борт и увидел, как земля стала проваливаться вниз и, падая, погрузилась в совершенную темноту. На несколько секунд я словно ослеп, потом открыл глаза и стал присматриваться.

Справа внизу я увидел едва мерцавшие линии огоньков, рядом с ними щетину леса. Самолет шел на небольшой высоте над деревьями. Казалось, встреться дерево повыше — и мы наткнемся на него.

Близость к земле была лучшей защитой «кукурузника». Не обладая большой скоростью и вооружением, он прижимался близко к земле, ища и находя в ней свою защиту от всех опасностей, подстерегающих его в воздухе. Никакой истребитель не осмелился бы пикировать так низко, чтобы поразить его своим огнем в упор. Кроме того, сливаясь с землей, он становился почти невидим.

Для наблюдателя с самолета, летящего на большой высоте, земной ландшафт проплывает внизу медленно. Но сейчас он двигался поистине с кинематографической быстротой. В сереющем воздухе мы то проскакивали над деревней, чуть ли не касаясь колесами крыш, то неслись над шоссе с непрерывно движущимся транспортом военных машин, едва не задевая верхушки телеграфных столбов; я узнал шоссе, рассекающее надвое деревню Ваганово, домик у шоссе. Впереди по курсу самолета Ладога зияла, как громадная чаша.

Мы пересекли линию берега и пошли над озером. В полумраке оно казалось еще более суровым, чем днем. О берега бились волны. Кое-где виднелись обломки льдин. Над озером было светлее, чем над лесом. Сероватый свет ночного неба отражался в озере зловещим свинцом. Земные масштабы — деревни, дома, дороги — исчезли, и поэтому казалось, что самолет летит прямо над водой. Порывистый ветер ощутительно ударял в самолет с северо-востока, снося его с курса: пилот поставил машину против ветра, отчего она летела как бы боком. Маленький сухопутный самолет пробивался над разбушевавшимся озером.

Наш пилот то и дело поднимал голову и смотрел вверх в южном направлении, откуда ожидал опасности. Но воздух был свободен.

Вдали был маяк Кареджа. Он одиноко возвышался над гладью озера. Рядом с ним уходил в воду конец песчаной косы. Мы пролетели над маяком, отчего он на мгновение стал похож на каменный кружок, пересекли небольшой пролив и понеслись над косой, над складами, штабелями, над железнодорожными составами, над белыми дымками паровозов. Сделали круг и через несколько минут опустились в уже привычный квадрат света. Нас ожидала машина.

Мыс Кареджа. 23–24 апреля.

Н.Н. Скоморохов обошел и внимательно осмотрел весь мыс Кареджа. Уточнили места для размещения двух рассредоточенных насосных головных установок, емкостей, сливной эстакады и прочего. Н.Н. Скоморохов останется здесь. Завтра пришлем ему на подмогу еще человека четыре.

Сплошного ледового покрова уже нет. Вчера на озере, в километре от берега, погиб солдат — наша первая потеря. Произошло это очень неожиданно. Солдаты шли по льду рассредоточившись, и он как-то мгновенно провалился сквозь лед, и тут же льдина накрыла его. Товарищи не могли его спасти. Очень тяжело все это переживается. В этот вечер работа не спорилась.

Ночью возвращусь на западный берег.

Кокорево. 25–29 апреля.

Все эти дни мы, не отрываясь, разрабатывали техническую документацию всего комплекса сооружений. Окончательная длина трассы — двадцать девять километров. Подводная часть ее достигает двадцати одного километра — это минимальный объем работ первой очереди. Теперь надо утвердить проект у командования фронтом, и после этого сможем выдавать рабочие чертежи, а изыскателей отправим на рекогносцировку трассы от Борисовой Гривы до Ленинграда. Хотя я думаю, что этот участок строить не будем, но поскольку есть задание начальника тыла фронта, надо его выполнять.

Сейчас уже определилось, что нам хватит труб, которые мы получим с Ижорского завода, если в процессе работы не будет значительных потерь.

Сегодня к вечеру подошли, как это намечалось по нашему графику, первые машины с трубами. Теперь монтажники в ближайшие дни смогут приступить к сварке отдельных труб в двухсотметровые секции.

Приехал майор Зотов и сообщил, что в течение дней десяти трубы, емкости и другое необходимое оборудование будут доставлены на западный берег озера. Завтра прибудут сто солдат, и майор Зотов, человек очень дельный, принял сразу же меры для их устройства, то есть организовал жилье, питание и прочее.

Условия для развертывания строительных и монтажных работ в ближайшие дни уже созданы. Но мы пока еще оторваны от восточного берега, и как пойдут дела у Н.Н. Скоморохова — не знаем. Это беспокоит.

Вечером проектная группа собралась в полном составе. Завтра утром я уезжаю с докладом для утверждения проекта, а сегодня необходимо еще раз обсудить все сложные вопросы. Основное направление трассы от мыса Кареджа до излучины дороги у Кокорева определено окончательно. Обсуждение шло довольно бурно, но принципиально все детали проекта были одобрены, и мы условились, что замечания, высказанные при этом, надо будет учесть при разработке рабочих чертежей.

Ленинград. 30 апреля — 1 мая.

Вечером полковник Синицын предупредил меня по телефону, что рассмотрение и утверждение проекта состоится завтра в 12.00 у заместителя командующего фронтом. Поэтому он просил прибыть к нему в Ленинград в 10 часов.

В Ленинград со мною собрались Иванов, Фалькевич, Зотов и Воротников. Кто-то вспомнил, что сегодня Первое мая, мы поздравили друг друга с праздником, желая одного: успеха в предстоящей работе.

Автотранспортная связь с Ленинградом теперь у нас отличная, все время прибывают машины с грузами, и мы все отправились в Ленинград на одной из возвращающихся туда машин.

Весна... Дорогу ужасно развезло.

Из-за артналета пришлось несколько задержаться у одной деревушки. Синицына мы уже не застали, и дежурный передал нам, чтобы мы ехали к генералу Лагунову в Смольный. Генерал принял нас сразу же, поздравил всех с праздником и так же, как мы друг другу, пожелал нам одного: успеха в сооружении бензопровода. Кроме нас, в кабинете Лагунова были полковник М.С. Смиртюков и военинженер 2-го ранга В.В. Никитин.

Я коротко доложил об основных положениях, принятых при проектировании, и развернул чертежи и схемы, на которых были нанесены все сооружения на восточном и западном берегах озера, а также трасса бензопровода. Генерал Лагунов все время слушал внимательно, но вдруг поднялся, подошел ко мне вплотную и спросил:

— Почему вы докладываете только о части бензопровода? Ведь конечное его назначение — Ленинград.

Я доложил, что мы считаем главной задачей прокладку бензопровода через озеро. Этим будет обеспечена бесперебойная подача горючего фронту. Труб у нас набирается пока километров тридцать. Затем, если последует на этот счет окончательное решение, мы разработаем и вторую очередь, то есть прокладку еще пятидесяти километров трубопровода до Ленинграда. В ближайшие дни, после утверждения проекта, документация начнет поступать к строителям, с тем чтобы они могли приступить к сооружению первой очереди...

— О самом строительстве, — сказал я, заканчивая свое обобщение, — вам более подробно доложат товарищи Иванов и Фалькевич.

М.И. Иванов весьма обстоятельно и толково доложил, что подготовительные работы уже ведутся, а с 19 мая приступят и к основным работам. Очень важный вопрос — когда и как включатся в работу эпроновцы. Сейчас они еще не могут работать — на озере плавает лед, — но они должны готовиться, имея в виду, что фронт работы для них дней через двенадцать будет подготовлен.

После М.И. Иванова выступил В.В. Никитин, который сказал, что проектировщики правильно концентрируют свое внимание на главном участке работ — пересечении Ладожского озера. Будет осуществлена эта задача — будет и решен вопрос снабжения горючим фронта и Ленинграда. А как доставить горючее к Ленинграду — автотранспортом, железной дорогой или трубопроводом — это уже вопрос номер два.

В это время вошел адъютант и что-то доложил генералу. Совещание было прервано. Генерал просил нас подождать и вместе с полковником Смиртюковым уехал.

Мы вышли из кабинета в приемную. Пользуясь перерывом, я позвонил в Москву в УСГ Красной Армии. К телефону подошел заместитель начальника управления С.М. Бланк. Я довольно подробно доложил о проделанной нами работе, о ходе совещания и о том, что генерал Лагунов ставит вопрос о продлении бензопровода до Ленинграда.

Оказывается, в Москве об этом уже думали и докладывали генералу армии Хрулеву. Наша точка зрения одобрена, следовательно, надо продолжать работу в этом же направлении.

— Вероятно, — пообещал С.М. Бланк, — в ближайшие дни, как только закончим отправку всех грузов на Ладогу, я с группой товарищей приеду к вам.

С.М. Бланк сообщил также, что постановление Государственного Комитета Обороны уже подписано. Решение всех вопросов и контроль за выполнением постановления поручены уполномоченному ГОКО по Ленинграду А.Н. Косыгину.

Я был очень ободрен этим телефонным разговором, но не успел поделиться этими новостями с товарищами, как возвратились генерал Лагунов и полковник Смиртюков.

Нас вновь пригласили в кабинет, и генерал нам сказал, что только что они вместе с членами Военного Совета фронта были у товарища Косыгина. Он интересовался, в каком состоянии находится проектирование и строительство бензопровода, и ему подробно было обо всем доложено.

Михаил Сергеевич Смиртюков рассказал нам, что А.Н. Косыгин считает совершенно правильным в первую очередь решить главную задачу — соединить трубопроводом восточный берег с западным. Надо максимально, сказал он, упростить работу и добиться, чтобы бензопровод начал действовать в самое ближайшее время. Поэтому все разговоры о строительстве в более широких масштабах, то есть до Ленинграда, следует снять. Кроме того, А.Н. Косыгин просил передать проектировщикам и строителям, что предельный срок окончания строительства должен быть между 15 и 20 июня. Таково решение Государственного Комитета Обороны, определившего срок строительства в пятьдесят дней. Вся необходимая помощь строителям будет оказана.

Потом генерал Лагунов спросил меня, готовы ли документы для утверждения проекта. В ответ я протянул ему подготовленный протокол. Он внимательно прочел и подписал его.

— Прошу вас, — сказал он в заключение, — незамедлительно возвращайтесь на озеро и приступайте к работе. Проявляйте побольше инициативы, не ждите каких-то особых дополнительных решений. Главное решение уже есть. Помните, после «дороги жизни» это будет для нас «артерия жизни».

Итак, все, что мы делали до сих пор, одобрено. Ну, а срок окончания, назначенный на 20 июня?.. Что ж, он ведь не подлежит обсуждению:

Ваганово. 1–5 мая.

Рабочее проектирование мы развернули одновременно в двух точках. Одна группа работает на западном берегу, обеспечивая документацией трассу бензопровода, раздаточный пункт в Ваганове и наливную станцию в Борисовой Гриве; вторая группа, на восточном берегу, разрабатывает чертежи приемных устройств и головных насосных станций, которые мы решили рассредоточить, учитывая возможность выхода их из строя в результате бомбежки или артиллерийского обстрела.

Строительство сразу пошло таким темпом, что чертежи, выдаваемые сегодня на стройку, назавтра уже оказываются выполненными в натуре.

Хорошо начали и монтажники. Начальник участка Марк Иванович Недужко мобилизовал все наличные возможности и привел их в действие. Работы развернулись как-то сразу, буквально с ходу. Строители приступили к работе и в Борисовой Гриве, и в Ваганове, и на сухопутном участке трассы бензопровода. Монтажники приступили к сварке труб в секции. Трубы, имеющие коническую резьбу, свинчиваются, а затем дополнительно обвариваются, трубы, не имеющие резьбы, свариваются между собой, но потом на стык надевается муфта и тоже обваривается.

Вчера мы присутствовали на очень торжественном в нашей жизни событии — на сварке первого стыка труб. Работу выполнял наш мастер, знаменитый сварщик Григорий Иванович Ломоносов. Быстро прикрепив шланги к баллонам, присоединив горелку, он открыл вентили и зажег газ. Длинная синяя струя пламени начала бить из конца горелки. Надев сварочные очки, он сел верхом на трубу и направил пламя на стык двух труб. В короткое время металл под пламенем начал размягчаться и превратился в жидкую массу, светящуюся розоватым светом и заполняющую небольшое углубление, окруженное раскаленным, но все еще твердым металлом.

Движения Ломоносова стали быстры и точны. Двигая конец горелки по незамкнутой окружности колебательными движениями взад и вперед, он плавил металл концов труб и сварочную проволоку, сплавляя их в одну общую массу и подготовляя плавление металла вперед, по ходу сварки. Жидкий металл трепетал, ходил волнами, эти волны, по мере того как конец пламени уходил вперед, застывали правильными полукружиями, и в их серебристых застывших гребешках угадывалась только что бурлившая раскаленная масса жидкого металла.

Ломоносов работал, как чародей. Вокруг него столпились люди и, не отрываясь, смотрели на пламя горелки. Да и невозможно было оторваться: яркое пламя притягивало взоры, гипнотизируя людей.

И сам Ломоносов стал словно другим. Повелительным жестом он заставил стоящих возле него помощников постепенно поворачивать трубы вокруг оси. Не прерывая ни на минуту работы, он быстро вел сварку по окружности стыка двух труб. Вот уже половина окружности стыка покрыта застывшими волнами металла, как бы подернутого рябью, вот уже осталась четверть стыка. На глазах у всех уменьшалась незаверенная часть стыка. Еще две-три минуты — и стык был сварен полностью.

Бойцы смотрели на сварочный шов и удивлялись четкому почерку сварщика. Каждая волна была абсолютно равна другой, как будто художник рисовал эти волны карандашом на чистом листе бумаги, а не сварщик своей тяжелой шумящей горелкой доводил металл до температуры свыше полутора тысяч градусов, гнал жидкие бурлящие волны металла к одному краю, заставляя их ложиться и застывать правильной грядой, в соответствии с намеченным им рисунком.

После этой пробной сварки работы развернулись сразу на всех участках.

На сухопутном участке трассы, заготовив двухсотметровые секции, сварщики будут соединять их в длинные плети. Темп сварки 5 мая достиг уже пятисот — шестисот метров в день. Как только немного подсохнет земля, будет вырыта неглубокая траншея, и после очистки поверхности труб и их изоляции трубопровод будет уложен в траншею и засыпан сверху небольшим валиком. Наши монтажники считают, что к 10–12 мая они доведут темп сварки до тысячи метров в день.

Особенно успешно развернулись работы на прибрежной площадке у деревни Кокорево, где ведется вся подготовка труб для подводной части трубопровода. Трубы также свариваются в секции по двести метров и тут же очищаются, изолируются и испытываются. А дальше будет вестись сборка плетей на спусковых дорожках к озеру. К этой работе приступят не ранее 20–25 мая. Надо еще подготовить спусковые дорожки и другое вспомогательное оборудование. Это основа того, что укладка подводной части трубопровода пойдет успешно.

Западный и восточный берега озера. 5–10 мая.

Приехали работники ЭПРОНа и привезли все, что надо для их сложной и ответственной работы. Почти одновременно с их приездом подошел их катер «Малыш». Он очень старенький, видно, уже немало поработал на своем веку. Пока он поддерживает связь между восточным и западным берегами, подвозит материалы. Хотя немного грузов на нем можно разместить, но все же это отличный помощник.

Сегодня приехали из Москвы заместитель начальника УСГ КА С.М. Бланк и П.Л. Иванов. Детально ознакомясь с ходом проектирования и строительно-монтажных работ, Бланк собрал нас и сообщил, что все оборудование и материалы для эксплуатации полностью отправлены и, как удалось проверить, почти все прибыли на базу Ладожской переправы. Он был обрадован разворотом работ на западном берегу и высказал ряд замечаний относительно ведения работ на восточном берегу.

Семен Маркович сказал, что считает необходимым прибывшие на восточный берег двадцать четыре горизонтальных емкости по пятьдесят кубометров каждая разместить тремя равными группами, расположив их на некотором расстоянии друг от друга, и тщательно обваловать; высокий уровень грунтовых вод не позволит опустить их глубоко в землю. Он дал еще ряд весьма дельных советов.

П.Л. Иванов согласился с тем, что надо усилить работы на восточном берегу. С.М. Бланк просил нас выехать с ним в Кареджу завтра утром.

Ночь была очень тревожная, несколько раз — впервые за последние дни — был сильный артиллерийский обстрел. Но обошлось без жертв.

В 4.00 — подъем. «Малыш» уже стоит наготове у нашего временного причала. Ну и причал! Надо быть акробатом, чтобы пройти по нему и не окунуться в холодную Ладогу...

Мотор завелся после некоторых усилий. Катер круто развернулся, и мы взяли курс на восточный берег. Лед еще не полностью сошел, и приходилось местами отталкивать крупные льдины с пути. Это задерживает наш ход.

Мы добрались почти до середины озера, когда над нами появилась «рама» — двухфюзеляжный немецкий разведчик. Куда он направляется? Не стало ли противнику известно о наших работах?

Самолет шел низко. Говорят, что после появления «рамы» следует ожидать налета бомбардировщиков. Он пролетел над нами. Самочувствие у нас отвратительное: кругом вода, берегов не видно, деваться совершенно некуда. Единственное утешение, что мы представляем собой незначительную мишень. Ну, а вдруг? Нет, не надо думать!

«Рама» ушла. Скоро показались в отдалении маяк, берег, мыс Кареджа. Берем курс на него. Осталось до берега около двух километров, но в это время снова появилась «рама» — возвращается назад, на юго-восток.

Вдруг над нами появилось еще два самолета. Какое счастье — это наши «ястребки»! Завязался бой, довольно короткий. Слышались пулеметные очереди, и в какой-то миг, оставляя за собой дымный след, «рама» сделала несколько скольжений на крыло и начала быстро падать вниз. Нам показалось, что она несется прямо на нас, как-то помимо воли все пригнулись, как будто это могло бы нам помочь. Но вражеский самолет прошел довольно далеко от нас и под крутым углом врезался почти у самого берега в воду.

Мы причалили к берегу. Вид у всех был утомленный, хотя настроение после удачно окончившегося приключения бодрое. Как хорошо снова быть на твердой земле!

Сбитый самолет лежит не очень далеко, надо будет потом попытаться посмотреть его поближе.

В домике, где расположились проектировщики и строители, нас встретил приехавший из Москвы начальник транспортного отдела УСГ КА А.И. Вишневский. Там находился и капитан, которому поручено продолжить железнодорожную ветку до конца мыса Кареджа. Капитан пожаловался, что не знает участка, нет проекта и работа задерживается. С.М. Бланк его успокоил, сказав, чго сегодня же я дам ему необходимую схему, и напомнил ему, что ветка должна быть уложена в течение восьми — десяти дней. Капитан подтвердил, что если сегодня он получит проект, то через десять дней можно планировать подачу вагонов. Мне потом пришлось дважды столкнуться с этим капитаном, и меня восхитило, как быстро, организованно и слаженно велись у него работы. Через семь дней все было закончено.

На этом берегу мы пробыли еще два дня и выдали много рабочих чертежей, а еще больше схем на отдельных листах. Это такая документация, которая прежде всего рассчитана на сообразительность и инициативу исполнителей.

Ладожское озеро. 11 -13 мая.

Хотя сплошного ледяного покрова на озере давно уже не было, но ветер то и дело пригонял целые ледяные поля то к западному, то к восточному берегу, и это не позволяло вести на озере работы. Надо было ждать, пока весь лед не растает и его остатки не отнесет к истоку Невы у Шлиссельбурга.

Когда же озеро почти полностью освободилось ото льда, работы возобновились. Створ трассы был вынесен на озеро с помощью плавучих заякоренных вешек, расставленных через каждые полкилометра, были проведены уточненные промеры глубины озера по оси трассы. Это позволило нам построить полный профиль трассы от головной насосной станции до конечной точки бензопровода, включая его подводную и наземную части.

Теперь уже строители подгоняют нас, потому что мы временами опаздываем с проектной документацией, хотя работаем по двадцать часов в сутки.

Монтажники уже начали укладку труб в траншеи наземной части трассы. Сегодня уложили первые пятьсот метров. К 25 мая должна быть уложена вся наземная часть бензопровода.

Конечные сооружения — наливная станция в Борисовой Гриве — тоже строятся успешно. Теперь у нас уже нет сомнений, что к 20 июня работы будут закончены. Сейчас главное — закончить сборку секций на спусковых дорожках и начать сборку и вывод длинных плетей на озеро, чтобы укладывать их на дно.

Вечером, как всегда, собрались на «оперативку». М.И. Иванов предоставил слово эпроновцам.

Инженер Карпов сказал, что они закончили все изыскания, водолазы прошли под водой всю трассу и исследовали дно озера, кроме двух небольших участков на одиннадцатом и пятнадцатом километрах. Вместе с монтажниками эпроновцы заканчивают разработку и оснастку всех приспособлений для спуска труб и считают, что надо срочно смонтировать еще одну спусковую дорожку.

Спусковая дорожка состоит из двадцати отдельных, жестко закрепленных металлических рамок, установленных строго по оси через пятнадцать метров по отлого падающей к воде плоскости прибрежного пляжа. Общая длина ее составляет триста метров. Каждая из рамок представляет собой небольшой рольганг. По мере надобности собираемая плеть трубопровода скатывается в озеро по роликам рольганга.

— С двадцатого мая, — продолжал Карпов, — начнутся работы по спуску трубопровода, и теперь все будет зависеть от того, как монтажники подготовят работу.

Наш главный монтажник и сварщик А.С. Фалькевич заверил, что у него в деталях разработан весь план подготовительных и монтажных работ. Он также считал, что надо подготовить не одну спусковую дорожку, а две; это позволит одновременно готовить две плети. Сейчас надо заготовить на берегу свыше ста секций. Каждая плеть будет состоять из пяти-шести секций, и по мере спуска в воду по спусковым дорожкам одной секции к ней будет привариваться на берегу другая. Так, постепенно наращивая плеть, можно доводить ее длину до тысячи — тысячи двухсот метров. Скольжение плети по рольгангам не потребует больших усилий. На всякий случай подготовлены гусеничные тракторы, которые, находясь в воде у самого берега, помогут катерам стаскивать плети со спусковых дорожек в озеро. Для большей прочности соединений труб на каждый стык будет навариваться муфта.

— Мы думаем, что окончательно длина плети будет определяться состоянием погоды на озере, — продолжал Александр Семенович. — Тихие погоды будут способствовать более спокойным условиям укладки, и это позволит удлинить плети, а волнения или штормы усложнят эту работу. Известно, что в мирное время плавание судов на Ладоге при штормовой погоде свыше пяти баллов запрещалось. Но это не относится к правилам опускания трубопровода в Ладогу, этого никто и никогда еще не делал. Видимо, нам надо быть готовыми к работе и в штормовых условиях. Так как трубы бензопровода не обладают плавучестью, мы ее придадим им с помощью подвязанной канатами цепи бревен, скрепленных между собой проволокой. Концы плети при выводе в озеро будут покоиться на понтонах. После вывода каждой плети на трассу и приварки на озере заднего ее конца к ранее уложенной плети этот конец, да и вся плеть, кроме ее переднего конца, будет опускаться на дно озера. Это будет делаться путем вывода заднего понтона и обрубкой канатов, соединяющих цепь бревен с трубопроводом.

Фалькевич считал, что к спуску труб мы будем полностью готовы не позднее 30 мая и для полной укладки трубопровода на дно озера потребуется пятнадцать — семнадцать дней. За это время будут закончены и все наземные сооружения. Таким образом, следует считать, что 16–17 июня можно будет закачать с восточного берега сначала воду для испытания трубопровода, а затем и горючее, причем желательно в первую очередь пустить керосин.

Конечно, если не будет непредвиденных задержек — сильного шторма прежде всего. Да и противник может помешать.

Закрывая «оперативку», М.И. Иванов поставил вопрос так: график — это закон, и малейшее его нарушение — чрезвычайное происшествие.

Кокорево. 14 мая.

Вчера ночью наш инженер Николай Наумович Скоморохов рассказал мне историю нашей чертежницы Даниловой, несчастья которой потрясли меня до глубины души.

Он поручил ей очень сложную чертежную работу по трассе бензопровода на западной стороне озера, которую утром надо было передать строителям. Вечером, когда он вошел в рабочую комнату, он увидел Данилову, склонившуюся над чертежным столом. Она уже получила первый лист, наколола его на доску, покрыла листом прозрачной кальки и начала обводить тушью первые линии. Он никогда не предполагал, что эта тихая пожилая женщина может работать с такой быстротой и ловкостью.

Она быстро проводила десяток-другой непересекающихся линий в одном краю чертежа и, не останавливаясь, переходила к другому краю. Когда тушь на кальке подсыхала, она вновь возвращалась к ранее начатому участку чертежа.

Из бесформенных отдельных линий н штрихов постепенно возникали элементы профиля и плана трассы. Вначале они были немые, без надписей, без цифр. А когда он, отвлеченный на некоторое время вопросами другого работника, вновь подошел к ней, чертеж был уже расцвечен надписями, цифрами высот, расстоянии, названиями мест, ручьев, железнодорожных станций. Потом они вдвоем стали проверять чертеж; он был сделан безупречно.

— Где вы так хорошо научились работать? — спросил ее Скоморохов.

Она назвала конструкторское бюро одного из крупных ленинградских заводов. Проработала там восемь лет, но потом был большой перерыв по семейным обстоятельствам. Теперь опять стала работать, вот уже пятый месяц.

— А где ваша семья, в эвакуации? — спросил он.

При этом вопросе Данилова отвернулась, как будто приглядываясь к чертежу, но слезы закапали из глаз, и она уже не пыталась их скрыть.

Скоморохову ехало совестно, что он затронул так неосторожно что-то очень для нее болезненное. Он встал, чтобы принести ей воды, но нигде не мог найти стакан. Ему пришлось пойти в общежитие, пройти между спящими к своей кровати и достать из чемодана походную кружку. Когда он возвратился, Данилова уже накладывала второй чертеж на доску. Она выпила воду, поблагодарила его и вновь принялась за работу.

Скоморохов сел у соседнего стола и стал заниматься своими делами. Он все еще ругал себя, что так неосторожно задал ей вопрос о семье. Он украдкой смотрел на Данилову, лицо ее было ярко освещено низко спущенной над столом лампой. Теперь он видел, что ей было, вероятно, не более тридцати пяти — тридцати семи.

Кроме них, в комнате никого уже не осталось, все ушли спать. Они долго работали, а потом Данилова рассказала о своем горе.

До замужества она жила со старушкой матерью и работала на заводе. В 1928 году она вышла замуж. Муж ее был учителем в одной из ленинградских школ. У них родился мальчик. Бабушка смотрела за внуком и вела хозяйство. Прошло несколько лет, мать стала заметно стареть, часто прихварывать. А тут еще в Ленинград приехал учиться младший брат мужа, семья увеличилась. Даниловой пришлось оставить работу на заводе, чтобы ухаживать за матерью, воспитывать сына, следить за хозяйством.

Но вот началась война. На второй день они проводили на фронт брата ее мужа. В июле пошел в народное ополчение муж. Данилова осталась с матерью и сыном. Ему шел восьмой год.

В конце июля и в августе для Ленинграда начались тяжелые дни. Мать стала совсем плоха. В середине августа она уже не поднималась с постели. Даниловой предложили эвакуироваться, но она не могла увезти с собой совсем ослабевшую мать и осталась в Ленинграде. В середине сентября мать умерла.

Прошло две недели. Однажды утром раздался звонок. Она открыла дверь, и почтальон вручил ей письмо. Командир части писал, что брат ее мужа погиб смертью храбрых в боях за родину. После этого по ночам она не могла заснуть, ее мучили кошмары. Когда от мужа не было писем больше недели, десяти дней, ей казалось, что его уже нет в живых. Она писала ему ежедневно, но о смерти брата решилась сообщить только через две недели: братья были очень дружны.

Жизнь в Ленинграде становилась все труднее. Бомбоубежище, в котором они скрывались с сыном во время налетов вражеской авиации, находилось в соседнем доме. 8 октября тревога следовала одна за другой. В 8 вечера, после отбоя, они уже собирались выйти, когда дом, под которым находилось убежище, был разрушен бомбой, и убежище засыпало обломками. Их откапывали более суток. Она пришла в себя в больнице, а сын погиб.

Через двадцать дней, когда она уже была дома, из части, где служил муж, ей сообщили, что во время разведки он пропал без вести.

Воздушные тревоги перестали беспокоить ее. Она перестала есть, почти не спала, целыми часами лежала по ночам, смотря в темноту. Соседи почти силой увели ее к себе, выходили ее. Когда она немного пришла в себя, партийная организация, где состоял раньше ее муж, помогла ей устроиться на работу, с которой она была откомандирована на стройку бензопровода.

Она рассказала все это Скоморохову ровным голосом, не переставая ни на минуту чертить. Она так же быстро переносила линейку с одного края чертежа на другой и безостановочно водила рейсфедером.

— Николай Наумович, прошу вас, давайте мне побольше работы. Другим трудно просидеть ночь, а я ведь все равно не сплю, — попросила она.

Все это Н.Н. Скоморохов рассказал мне вполголоса, чтобы не разбудить товарищей, спящих рядом.

Ладожское озеро. 15–17 мая.

Вчера провели тщательный подсчет труб. Сколько же их всего у нас? Нам привезли сюда более тридцати одного километра, из них для бензопровода надо двадцать девять километров и около полутора километров на внутренние коммуникации. Значит, у пас в резерве остается менее километра. Видимо, придется еще искать трубы. Всего остального у нас вполне достаточно.

Наш девиз — все должно быть сделано хорошо и вовремя.

Снова потери: убиты два солдата и два тяжело ранены. Вот как это произошло. Утром к нам приехал генерал Лагунов. Бегло осмотрел работы, задержался у спусковых дорожек, поинтересовался, когда мы начнем спуск труб в озеро, и спросил, нельзя ли здесь через пять-шесть дней принимать прибывающие с восточного берега баржи и по уложенному наземному участку откачивать горючее по готовой части трубопровода в Борисову Гриву. Мы попросили генерала разгружать баржи в другом месте, подальше от наших работ. Мы опасались, что противник, наблюдая за движением барж и особенно за пунктами слива и налива, обнаружит и нас и тогда, безусловно, помешает нам работать в самый ответственный период строительства. Генерал не возражал, но просил еще раз подумать об этом, обещая приехать через несколько дней. Мы поехали с ним на станцию Борисова Грива, а спустя несколько минут после нашего отъезда, видимо, шальной снаряд разорвался недалеко от того места, где мы стояли, и все, кто там оставался, пострадали.

На озере началась навигация. Очень осторожно идет проводка барж. Наливных и приспособленных сухогрузных барж пока всего лишь восемь. Сегодня майор Зотов сообщил нам, что первые две баржи с грузом горючего пересекли озеро. На восточном берегу горючим заполняют железные бочки, которые затем грузят на палубы барж, сверху накрывают маскировочной сетью и так направляют на западный берег. Здесь бочки перегружают в автомашины и отправляют в пункты назначения. Тары у нас очень мало, всего двенадцать — пятнадцать тысяч бочек, а организовать быстрый возврат ее — дело почти невозможное, не говоря уже о том, что это требует много людей, автотранспорта, а значит, и горючего. Единственным выходом из положения по -прежнему остается форсированное строительство трубопровода.

Ладожское озеро. 18–25 мая.

Снова начались полеты разведчиков противника. Вчера днем появилась «рама».. Все кружилась над озером. Уже было собиралась улететь, как ее перехватили три наших самолета, и бой опять был коротким. Воды озера похоронили на наших глазах два самолета — наш и противника. Казалось, будто они столкнулись в воздухе, загорелись и камнем полетели в воду.

Вечером снова появился фашистский самолет, очень недолго покружил и улетел. Надо ждать налета бомбардировщиков. Но что мы можем сделать? Средств противовоздушной обороны у нас ведь нет, единственное, что следует подготовить, —-это укрытия для людей.

Скоро месяц, как приехала сюда первая группа проектировщиков. У нас создалось такое впечатление, что артиллерия бьет не по нашему квадрату, и мы постепенно уже настолько привыкли, даже настолько осмелели — я бы сказал. до безрассудства, — что не всегда строго соблюдаем правила маскировки. Несколько раз бывало, что артиллерийский снаряд разрывался недалеко от площадки, и мы полагали, что противник обнаружил наши работы и накроет нас артогнем, но этого до сих пор не случилось, и мы продолжали вести работы, как раньше.

Под вечер приехал генерал Лагунов, но работ не осматривал. Он был взволнован, попросил наш катер и уехал к причалам, расположенным севернее. Мы поняли, что произошла какая-то неприятность. Поздно вечером катер вернулся, но без генерала. А на следующий день мы узнали, что большим массированным артиллерийским налетом противник разбил у причалов несколько барж, в том числе две баржи с горючим.

Это первые потери в нынешнюю навигацию. Значит, правы были те товарищи, которые утверждали еще на совещании в Москве, что доставка горючего баржами — это дело ненадежное, что их работе противник помешает.

Кокорево. 26 мая.

Утром мы все собрались у спусковых дорожек. Командует работами А.С. Фалькевич. Сегодня с утра приступаем к сварке первой плети и ее выводу на озеро.

Озеро неспокойно, да и опыта еще у нас нет, поэтому решили первую плеть сварить длиной в тысячу метров.

Первая секция трубопровода длиной в триста метров была уложена от излучины дороги на Ваганово через весь прибрежный участок. Конец ее спускался в воду, заняв всю полосу мелководья, и его уложили на понтон.

Сварив затем пять секций, строители подготовили плеть протяжением в тысячу метров и стянули ее со спусковой дорожки так, что она вся была на плаву, поддерживаемая по длине только рядом секций из бревен, а по обеим концам понтонами.

«Малыш» подцепил на трос понтон с передним концом плети и стал выводить ее на трассу, достигнув скоро плавучей вешки, установленной в створе трассы. Однако сильный ветер стал относить в сторону задний конец плети в южном направлении, и скоро только катер с головным понтоном плети оставался на трассе, а вся плеть заняла положение параллельно берегу. Что делать? Как оттянуть задний конец плети и удержать его на оси трассы, пока он не будет приварен к уже уложенной первой секции и не опустится на дно? Мы использовали все наши плавсредства, в борьбу за спасение плети вступили подводники. «Малыш» бросало волнами из стороны в сторону, казалось, вот-вот от него оторвется понтон с плетью трубопровода, но он пока еще держался Пробовали на лодке завести к заднему понтону тросы, чтобы немного хотя бы затянуть его к берету, но трос соскользнул, и все кончилось неудачей.

Шторм на озере усиливался. Вдруг с берега мы увидели, что «Малыш* сделал стремительный прыжок и стал быстро удаляться от нас. Оказалось, что крепление головной части плети оборвалось, труба соскочила с понтона и ушла в глубину, а «Малыш» вместе с понтоном, на котором уже не было трубы, проскочил вперед.

Плеть исчезла. Это была серьезная и совершенно непредвиденная неприятность. Быстро надвигалась темнота. Шторм становился все сильнее. Люди очень устали, многие промокли в холодной воде. Была подана команда прекратить работы до утра.

Разошлись молча, в тяжелом настроении. Людей накормили, выдали для согрева двойную порцию водки и отправили отдыхать.

Кокорево. 27–31 мая.

Утром проснулись раньше обычного. Едва только начало светать, все уже были на берегу. Шторм утих, озеро было почти спокойно. Водолазы осмотрели участок дна, где была потеряна плеть трубопровода, но ее на месте не было. Весь день и половина следующего дня ушли на поиски трубы, однако обнаружить ее не удалось; по-видимому, ее унесло далеко, поиски решили прекратить.

Это был тяжелый урок. Мы поняли, что таким способом нам трубопровод не уложить. Надо менять метод производства работ.

Прежде всего мы потребовали еще один катер, чтобы буксировку каждой плети на трассу вести двумя катерами: первый из них будет буксировать головной понтон с передним концом плети, а второй будет оттягивать в нужном направлении на ось трассы задний понтон с хвостовым концом плети. Только так можно будет обеспечить бесперебойную работу даже при волнении на озере. Мы вспомнили правило мирного времени, по которому при пятибалльном шторме навигация на Ладоге прекращалась, и решили принять и это к сведению.

Затем было принято решение прикреплять металлические грузила к трубопроводу, уложенному на дно, изменяя по мере увеличения глубины озера расстояние между грузилами.

Через два дня к нам прибыл второй катер. Однако с потерей первой плети обнаружился недостаток труб, который надо было срочно возместить. И. Воротников выехал в Ленинград, чтобы срочно добыть на нефтебазах полтора-два километра труб и тут же доставить их на Ладогу.

Первая неудача изрядно ошеломила всех, но мы все же оправились и начали вновь форсировать работу. Ведь срок оставался прежним, и никто никаких «скидок» нам не сделает — положение с горючим на фронте известно!

Тридцать первого мая в 10 часов утра мы подготовили к отбуксированню с помощью двух катеров новую плеть. Все шло хорошо, и погода нам благоприятствовала. Когда катер притянул задний понтон к переднему понтону уже уложенной секции, конец которой лежал на береговой части трассы, оба конца трубопровода были состыкованы специальным хомутом, и стык был сварен и укреплен муфтой. Затем раздалась команда обрубить концы. Понтоны, поддерживающие сваренный стык, были осторожно выведены из-под трубы, и плеть начала равномерно по всей длине медленно погружаться в воду.

Передний понтон был надежно заякорен, и оба катера, захватив с собой на буксире секции бревен, сообщавшие плавучесть трубопроводу, ушли к берегу

Водолазы получили приказ пройти по дну вдоль трассы. Прошли томительные десятки минут, вот уже час, а их все нет. Наконец мы увидели издали, как они подымаются на катер. Катер быстро подошел к берегу. У водолазов были радостные лица — все в порядке, плеть трубопровода хорошо легла на грунт.

Решили на следующее утро еще раз обследовать уложенную плеть, хотя и были уверены, что она к утру будет в значительной части занесена илом. Так оно и оказалось.

Теперь у нас уже был кой-какой опыт, и мы могли попытаться ускорить укладку подводного трубопровода, продвигаясь с западного берега нэ восточный.

Вечером М.И. Иванов собрал командный состав на очередную «оперативку». Решили продолжать таким же путем выводить и спускать на дно все плети. Правда, глубина озера, чем дальше от берега, становится больше, и эпроновцы утверждают, что возможны усложнения, надо быть ко всему готовыми.

Если укладку подводной части закончим к 15 июня, 16-го можно будет начать испытания.

В первый раз за последнее время мы разошлись с «оперативки» в хорошем настроении.

Ладожское озеро. 1 -12 июня.

Много событий на трассе произошло за эти дни. Я так занят с утра до ночи, что вот уже несколько дней ничего не записывал в дневник.

На западном берегу строительство все закончено. Но вот на восточном берегу дела обстоят не очень хорошо; пока успели смонтировать только одну группу емкостей из трех, к остальным двум группам еще и не приступали. Правда, железнодорожная ветка закончена, и это очень важно, так как позволяет подавать все грузы прямо на площадку. Среди прибывших с востока грузов есть и трубы, которые были предназначены для укладки вдоль мыса Кареджа. После того как головные сооружения перенесли на самый конец мыса, эти трубы оказались в резерве. Поэтому мы решили уложить от конца мыса Кареджа по мелководью трубопровод длиною около двух километров. Укладку его можно вести с помощью тракторов, без катера, так как глубина здесь не более одного метра. На следующий день самолет доставил с западного берега на мыс Кареджа двух сварщиков, и здесь началась сварка труб.

Договорились также с генералом Шиловым, он даст нам солдат для ускорения работ на восточном берегу. Одновременно послали телеграмму в УСГ КА С.М. Бланку с просьбою направить сюда поскорее передвижные насосные установки в качестве резерва.

Два дня, которые мы провели на восточном берегу, были крайне полезны для дела. Любопытную вещь рассказал мне Н.Н. Скоморохов: во время съемок в начале косы он обнаружил остатки каких-то каналов, построенных, видимо, в весьма давние времена. Что это за сооружения, никто не мог понять. Но один старик, местный житель, сказал, что эти каналы были построены еще при Петре Первом. Верно ли это? Надо будет спросить у кого-нибудь в Ленинграде.

Днем за нами прибыл катер: нас ждали на западном берегу. Озеро было спокойным, солнце ярко светило — оно уже понемногу и греет. Мы и не заметили, как причалили к берегу.

Нас встретил майор Зотов и сказал, что адъютант генерала Лагунова звонил из Ленинграда и просил быть на месте. На следующий день рано утром к нам приехал представитель Государственного Комитета Обороны полковник М.С. Смиртюков.

— Ну, друзья, скоро закончите? Когда начнем принимать горючее? — еще не сходя с машины, спросил он.

М.И. Иванов предложил ему осмотреть все сооружения, чтобы самому оценить положение.

— А вы, Давид Яковлевич, — обратился ко мне М.И. Иванов, — покажите все работы. «Малыш» наш сегодня свободен. А меня извините, Михаил Сергеевич, не могу с вами поехать. Расхворался что-то, высокая температура, надо полежать.

Сначала я показал М.С. Смиртюкову все, что сделано в наземной части трассы, затем мы отправились в Борисову Гриву и в Ваганово. Потом он посмотрел площадку на берегу со спусковыми дорожками — здесь объяснения давал А.С. Фалькевич: всего уложено на дно двенадцать километров, остается еще девять, из них два будут уложены с восточного берега.

— Полагаю, — сказал А.С. Фалькевич, — что укладка будет закончена дня за три-четыре.

— Это хорошо, что вы такие оптимисты, — заметил полковник М.С. Смиртюков. — Но вы ведь уже потеряли несколько километров трубопровода в озере? Хорошо, если это не повторится.

«Вот ведь как молва идет, нарастая, как снежный ком!» — подумал я.

— Мы потеряли, — горячо возразил ему Фалькевич, — только одну плеть, а не несколько километров. Не буду оправдываться, но убежден, что это больше не повторится.

— А как лежат трубы на дне? — спросил Михаил Сергеевич.

— Водолазы ежедневно обследуют трассу, и как ведут себя там трубы, мы знаем хорошо. Большая часть их уже занесена илом.

Мы подплыли к восточному берегу и осмотрели, как идут работы там. К вечеру вернулись. М.С. Смиртюков спешил в Ленинград. Перед отъездом он собрал нас, побеседовал и, прощаясь, сказал:

— Теперь, увидев все своими глазами, я уверен, что бензопровод к двадцатому июня будет готов и фронт и город начнут получать горючее. Разрешите от вашего имени доложить об этом уполномоченному ГОКО товарищу Косыгину и Военному Совету фронта.

Мы попросили М.С. Смиртюкова передать, чтобы уже к вечеру 18 июня подали состав железнодорожных цистерн в Кареджу, причем на первый раз хотя бы цистерн двадцать. Он обещал это сделать, а потом спросил:

— А почему сегодня нет спуска труб?

А.С. Фалькевмч объяснил ему, что один катер вышел из строя и его отправили на сутки в ремонт, а укладывать одним только катером после того, что случилось в первый день, мы больше не рискуем.

— Правильно, — заметил М.С. Смиртюков, — Ладога капризна. Рассказывают, что штормы срываются буквально в одно мгновение.

— Как вспомнишь первые дни мая, — сказал А.С. Фалькевич, — эту бушующую массу воды, бело-серые барашки на озере, так по телу проходит дрожь.

Скажу откровенно, мне не давала покоя мысль: неужели нам удастся пройти трубопроводом такой огромный и бурный многокилометровый рубеж? А вот ведь скоро работе конец...

Ладога. 15 июня.

Поздно вечером мы собрались у М.И. Иванова. С озера приехали А.С. Фалькевич и Г.И. Ломоносов и сообщили, что последний стык на озере сварен и завтра можно и надо приступить к испытаниям. Условились, что я и А.С. Фалькевич переберемся на восточный берег, начнем закачку воды в трубопровод, проведем испытания на давление и затем приступим к закачке горючего.

Почти всю ночь мы не спали, разрабатывая порядок испытаний: ведь наступил момент, которого мы ждали почти два месяца. Что-то покажут испытания?

После испытаний мы демонтируем спусковые дорожки на западном берегу, так как они могут быть замечены с воздуха. Нам и так уже «пофартило»: гитлеровцы на нас не обратили внимания — они, видимо, охотились только за судами.

По правде говоря, меня беспокоит положение на восточном берегу — все ли там сделано, хотя бы по минимальной программе? Правда, пока мы будем производить испытания, можно будет довести до конца все незавершенные работы.

Кареджа. 16 июня.

Вышли мы на катере, когда еще было темно. Это и безопаснее, и, кроме того, мы должны еще послать катер за водолазами, чтобы они обследовали уложенную вчера последнюю плеть. Озеро проехали спокойно и высадились на мысе возле наших головных сооружений.

Когда мы подошли к ним ближе, то порядком удивились: ведь я не был здесь всего четыре дня, а за это время все работы закончены, резервуары смонтированы, обвалованы, все устройства для слива горючего из прибывающих железнодорожных цистерн также закончены.

Секрет раскрылся просто: уже два дня здесь находятся прибывшие из Москвы работники УСГ КА С.М. Бланк и П.Л. Иванов. С их помощью были привлечены дополнительные силы, и дело было завершено.

Это рассказал нам дежурный. Оказывается, они легли спать только два часа назад.

Мы подошли к палатке и встретили полковника Бланка. Возвратились все в палатку, а там уже проснулся и Иванов. Коротко доложили им обоим о состоянии работ на западном берегу и на подводном участке. Рассказали, как мы сегодня собираемся закачать в трубопровод воду, произвести испытание на давление, а потом уже примем в бензопровод горючее и начнем перекачивать его на западный берег до Борисовой Гривы.

Полковник Бланк решительно возразил против этого и предложил рассмотреть другой вариант, а именно: сегодня же закончить все работы и одновременно силами всех водолазов и с помощью имеющихся технических средств осмотреть донную часть трубопровода по всей длине. К вечеру подойдет в Кареджу транспорт с тракторным керосином, который специально направлен сюда; сольем этот керосин из железнодорожных цистерн в наши головные емкости, закачаем его в бензопровод и на керосине произведем испытания.

— Конечно, — сказал он, — здесь есть известный риск. Ну что же, давайте рискнем, Я убежден, что все будет удачно. Я знаю, как велись работы, и верю в высокое качество сварки трубопровода. А на этом сэкономим два или три дня и досрочно начнем перекачку горючего. Испытание на воде только оттянет ввод бензопровода в действие, а положение с горючим на фронте крайне напряженное. Кстати, — заметил он, — мы привезли две рации, надо сегодня же установить их — одну здесь, другую в Борисовой Гриве, — а то катерами не наездишься.

С радистами мы направили записку М.И. Иванову, и через три часа в Кареджу прибыли водолазы с эпроновцами и Карповым. Карпов по поручению М.И. Иванова передал нам, что к исходу дня западный берег готов будет принимать керосин.

Весь день ушел на проверку всех объектов в Каредже. Водолазы, разбив трассу на несколько участков, обследовали подводную магистраль полностью и доложили, что все в порядке и более того — значительная часть всего трубопровода уже занесена илом.

В 21.00 нам сообщили, что железнодорожный транспорт с тракторным керосином проследовал станцию Войбокало. Собрали весь эксплуатационный персонал, еще раз проинструктировали его, и к 22.00 все эксплуатационники стали на свои рабочие места.

Кто-то предложил послать шифровку в Москву, в УСГ КА об окончании строительства бензопровода, но полковник Бланк категорически возразил — надо прежде провести испытания на керосине.

Мыс Кареджа. 19 июня.

Наконец ночью 17 июня прибыл долгожданный транспорт с керосином. Его рассредоточили, опасаясь налета авиации противника: визиты разведчиков очень участились за последние дни, но и активность нашей противовоздушной обороны резко возросла.

Через час подали под разгрузку первые две железнодорожные цистерны по пятьдесят тонн. По радио передали на западный берег: «Начинаем закачку керосина в бензопровод в 5.00».

Прием керосина из железнодорожных цистерн вели через первую группу емкостей. Головные насосы работают отлично. К вечеру весь трубопровод от головной насосной до Борисовой Гривы был заполнен керосином.

Теперь началась заключительная стадия испытаний. Давление в трубопроводе начали подымать: сначала его довели до десяти атмосфер, потом до семнадцати атмосфер. Продержав несколько часов под таким давлением, убедились, что давление трубопровод выдерживает. После этого давление было доведено до максимума — двадцать две атмосферы. Это давление решили держать сутки, пока водолазы пройдут еще раз по дну от восточного до западного берега озера, проверяя визуально целость сварных стыков. В то же время наблюдение будет вестись с катеров, курсирующих по оси трассы, тщательно исследуя поверхность воды, не появятся ли на ней радужные пятна в месте утечки керосина. К счастью, тихая погода благоприятствует проверке.

Восемнадцатого июня вечером все собрались на восточном берегу. Было окончательно установлено, что уложенный трубопровод дефектов не имеет.

Полковник Бланк дал указание с утра приступить к нормальной перекачке автомобильного бензина, составы с которым проследовали через станцию Войбокало и уже начали поступать в Кареджу.

Девятнадцатого утром был подписан официальный акт о сдаче бензопровода в эксплуатацию.

К вечеру 19-го первые цистерны на ленинградском берегу были налиты автобензином в Борисовой Гриве и отправлены по назначению во фронтовые части. Так начал действовать построенный через Ладожское озеро подводный военный бензопровод.

После пятидесяти суток работы без отдыха, почти без сна все мы сразу оказались не у дел. Я забрался в палатку и проспал почти до вечера. Потом узнал, что большинство товарищей тоже прикорнуло кто где мог.

К вечеру мы вновь собрались и стали подсчитывать, что же было сделано за пятьдесят дней. А сделано было немало: сварили пять тысяч восемьсот стыков, смонтировали две тысячи сто кубометров емкостей, проложили двадцать один километр труб по дну Ладожского озера и восемь километров труб на берегу, построили и смонтировали головную насосную станцию на мысе Кареджа и наливную станцию в Борисовой Гриве, железнодорожные ветки и много, много другого.

Ежедневно налетала авиация, попадали в наш район снаряды. Но большого ущерба не нанесли. Противник не мог себе представить, что вблизи Шлиссельбурга, в пределах досягаемости его артиллерии мы могли построить такое технически сложное сооружение, которое сильно ослабило кольцо блокады вокруг Ленинграда и облегчило ее прорыв.

К концу дня 19-го мы уехали на западный берег, едва избежав бомбежки, которая началась нам вослед, после нашей высадки на берегу. Но уж теперь фашистским летчикам найти и разрушить бензопровод на озере было практически невозможно.

Ленинград. 20 июня.

Вечером 19-го мы прибыли в Ленинград. Утром Военный Совет фронта прислал нам поздравление с окончанием работ. К 20.00 мы были приглашены в Дом Красной Армии.

Впервые я был в этом прекрасном старинном доме, совершенно не тронутом войной. Военный Совет фронта устроил здесь прием для группы проектировщиков, строителей, монтажников. Всего было приглашено человек двадцать пять.

Был прочитан приказ командующего фронтом генерала Говорова, и многие из нас были отмечены благодарностью командования фронта и награждены именными часами. После этого был устроен концерт с участием Клавдии Шульженко. Потом был ужин. По мирным временам он считался бы слишком скромным, но нам он показался просто царским пиром.

Я сидел рядом с нашим гидрографом.

— Видите, какой бурной жизнью в наше время зажила Ладога! — сказал я ему. — Впервые, вероятно, за историю озера на нем созданы военно-инженерные сооружения.

— Ошибаетесь, — ответил он. — Когда начал расти город на Неве — столица Российской державы, — воды Ладоги бороздило множество судов. Они доставляли в Петербург лес, камень, гранит, мрамор. Но корабли были такие утлые, что бури их легко разбивали, и Петр в тысяча семьсот семнадцатом году издал указ о строительстве обходного приладожского канала длиной в несколько десятков верст для безопасного вождения судов.

— Значит, это правда? — перебил я его. — Мне наш инженер Скоморохов рассказывал на днях о петровских каналах, а я думал, что это досужие вымыслы.

— Нет, — возразил гидрограф, — это правда. В те времена Ладожское озеро к востоку от Шлиссельбурга стало ареной громадного строительства. Я одно время серьезно занимался его историей. Сначала было решено осуществить эту работу с «помощью работников от всего государства», то есть путем мобилизации, но потом ее передали купцам-подрядчикам, которые взялись соорудить канал. Прошло два года, купцы объявили, что работы выполнить они не в состоянии. Петр приказал их высечь и вторым указом назначил на эту работу несколько драгунских полков и казаков, более двадцати пяти тысяч человек. За два года канал был прорыт всего на двенадцать верст, и за это начальник строительства — капитан гвардии бомбардирской роты Скорняков-Писарев угодил в Сибирь. Новым управлящим был назначен Миних, который прославился своей жестокостью. При нем канал был закончен уже после смерти Петра в 1731 году. Потом, в следующее столетие было прорыто еще два канала. Так что не мы первые инженеры, занявшиеся Ладожским озером

— Что ж, пусть так. Я обнаружил: перед вами мое незнание истории, зато кое-что узнал и, когда побьем фашистов восполню пробелы. Уж о Ладоге, поверьте, я хочу теперь знать все — я с нею сроднился. Однако что бы я ни узнал, какими бы величественными ни были прошлые события, ничто в моей памяти не затмит ледовой «дороги жизни» и нашей артерии жизни.

Мы долго еще сидели за разговором с ним и с остальными нашими товарищами в этот необыкновенный вечер. Был уже второй час ночи, когда мы стали расходиться.

Это было 20 июня, и над Ленинградом стояла белая ночь

На этом кончается дневник Д.Я. Шинберга.

* * *

В Ленинград, вспоминает в заключение С.М. Бланк, я приехал в 12 часов дня. Генерал Лагунов встретил меня приветливо и сказал:

— Вот видите, бензопровод действует, а сколько .было неверующих? Скажу вам откровенно: последние две недели мы едва держались, так плохо были с горючим. Пришлось сократить потребление, где только возможно, да где и невозможно. Так держать фронт дальше нельзя было. Сейчас мы, конечно, оживем!

Наш разговор был прерван резким звонком аппарата ВЧ. Генерал Лагунов снял трубку и через минуту, прикрыв рукой микрофон, сказал:

— Товарищ Бланк, это, наверно, вас вызывает генерал армии Хрулев.

Но оказалось, что это был начальник штаба Управления тыла Красной Армии генерал Миловский — образованный, культурный военный и добрейший человек.

— Вот что я хочу передать вам, — начал он. — Как можно скорее вылетайте в Москву, нам с вами поручено одно важнейшее задание, и завтра в четырнадцать ноль-ноль мы должны вылететь из Москвы. Ожидаю вас сегодня ночью.

Попросите генерала Лагунова помочь вам выехать, а впрочем, я сам его попрошу об этом. Да, кстати, ваше донесение о пуске бензопровода доложено выше. Примите и мое поздравление.

Я поблагодарил и передал трубку генералу Лагунову. Пока тот говорил по телефону, я отошел в сторону к окну и задумался: что же опять случилось, куда надо так срочно выехать?

Лагунов кончил разговор, позвонил куда-то по внутренней связи и затем сообщил, что в 14.00 можно вылететь в Москву специальным рейсом. Я поблагодарил, попрощался и уехал на аэродром.

В 13.30 я был на аэродроме, а в 14.00 мы уже поднялись в воздух. В самолете «СИ-47» было восемнадцать человек, но я никого не знал. Позже я заметил, что над Ладогой и несколько дальше нас прикрывало в воздухе звено самолетов.

* * *

Когда кончилась война, мы узнали, что в том же 1942 году на другом конце Европы, в Англии, командование намечаемой операции по высадке союзных войск через Ла-Манш во Францию запросило военный кабинет Черчилля, могут ли найтись средства для прокладки подводных бензопроводов через пролив для снабжения горючим десанта союзных войск.

Вначале англичане считали эту задачу неразрешимой, и только спустя некоторое время было предложено два технических решения ее. Первое из них заключалось в изготовлении и прокладке трубного кабеля, напоминающего электрический подводный кабель, в котором провода заменены свинцовой трубой с внутренним диаметром в семьдесят шесть миллиметров. Второе решение заключалось в изготовлении стальных труб из специальной стали и намотке их на огромные плавающие барабаны диаметром в двенадцать метров, которые должны буксироваться через Ла-Манш и, вращаясь, разматывать трубопровод, который в силу тяжести будет ложиться на дно Ла-Манша.

Проекты были утверждены Черчиллем, и с мая 1942 года по 12 августа 1944 года, то есть в течение более двух лет, был выполнен комплекс работ, начиная от проектирования, изготовления труб и оборудования и кончая монтажом береговых станций и прокладкой трубопроводов через пролив Ла-Манш.

Решение двух весьма крупных и оригинальных военно-инженерных задач, направленных к одной и той же цели — на Востоке для снабжения горючим осажденного героического Ленинграда, а на Западе для обеспечения операций по высадке союзных войск через Ла-Манш, — естественно, вызывает желание сравнить их. Сравнение же позволяет смело утверждать, что при прокладке бензопровода через Ладожское озеро поставленная цель была достигнута более простыми техническими средствами и в значительно более короткие сроки. При этом задача решалась в условиях несравненно более тяжелых.

Прокладка трубопроводов через Ла-Манш производилась в летние дни, когда стояла хорошая, ясная погода. На Ладоге же, где трубопровод был ненамного меньше, работы шли в весеннее время при сложных метеорологических условиях.

Строительство ладожского бензопровода находилось в пределах досягаемости артиллерийского огня противника, причем район неоднократно подвергался бомбежкам вражеской авиацией. Прокладка же трубопроводов через Ла-Манш совершалась уже тогда, когда союзники заняли всю Северную Францию и основные силы противника были связаны на Восточном фронте; немецкая авиация в период прокладки бензопровода над Ла-Маншем почти не показывалась.

Английские проекты пересечения Ла-Манша потребовали для своего осуществления почти два года и три месяца, в то время как ладожский бензопровод был запроектирован, сооружен и введен в действие всего за пятьдесят дней!

Не приходится говорить и о том, что наши материальные затраты были несравненно меньше.

Ладожский бензопровод проработал для нужд фронта и осажденного Ленинграда почти два года и перекачал на ленинградский берег многие и многие десятки тысяч тонн горючего.

Строительство ладожского бензопровода по смелости замысла, по высокому уровню технического решения и по достигнутым результатам сохранится в истории защиты Ленинграда и советского военно-инженерного искусства.