Осенью 1940 г. дипломатические отношения между Советским Союзом и Германией определялись конкретными целями, которые ставило нацистское руководство Германии в преддверии агрессии против Советского Союза.

30 августа 1940 г. Германия и Италия, игнорируя интересы СССР в соседних странах, предъявили Румынии ультиматум о передаче Северной Трансильвании Венгрии. Одновременно страны фашистской оси «гарантировали» новые границы Румынии. (Эти действия Германии и Италии известны как «венский арбитраж». Пришедшее к власти на волне шовинизма фашистское правительство Антонеску сразу же взяло курс на тесное сотрудничество с Германией в ее агрессивных планах против Советского Союза. 19 сентября с согласия Антонеску в Румынии началось размещение немецких войск. Директивой верховного командования вермахта перед ними ставилась задача обеспечить снабжение Германии румынской нефтью и занять выгодные стратегические рубежи в преддверии войны против Советского Союза.

Три дня спустя, 22 сентября, Германия заключила с Финляндией секретное соглашение, разрешающее транзит немецких войск и военных материалов в Норвегию через финскую территорию. Под прикрытием этого соглашения началась переброска в Финляндию крупных контингентов вермахта.

27 сентября в Токио был подписан тройственный германо-итало-японский военный пакт. «Эта палка, — говорил Риббентроп в тесном кругу о пакте, — будет иметь два конца — против России и против Америки»2.

Так складывалась к осени 1940 г. международная ситуация, обусловившая и характер развития советско-германских отношений в тот период. В их центре оказалось грубое игнорирование Германией статьи 3 советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 г., согласно которой обе стороны обязались поддерживать друг с другом контакты для консультаций, информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.

Так, о «венском арбитраже», прямом вмешательстве Германии и Италии в дела Юго-Восточной Европы при полном игнорировании интересов Советского Союза в Москве узнали из сообщений западных газет и радио. 31 августа Молотов заявил немецкому послу, что «германское правительство нарушило статью 3 договора о ненападении от 23.08.1939, где говорится о консультациях по вопросам, интересующим обе стороны. Германское правительство нарушило это статью, не проконсультировавшись с Советским правительством в вопросе, который не может не затрагивать интересы СССР, так как дело идет о двух пограничных Советскому Союзу государствах»3. 2 сентября полпред СССР в Берлине Шкварцев посетил Риббентропа и обратил внимание на необходимость соблюдения немецкой стороной статьи 3 пакта. Риббентроп уклонился от обсуждения с советским послом вопросов, связанных с «венским арбитражем», зато на следующий день послал Шуленбургу ноту для вручения советскому руководству.

В ней говорилось, что с решением бессарабской проблемы интересы Советского Союза на Балканах удовлетворены и высказываемая советской стороной заинтересованность в тамошних делах якобы противоречит советско-германскому секретному протоколу. «О ссылке на соседство, — утверждал нацистский министр, — не может быть и речи»4. Тон ноты да и смысл ее были настолько вызывающими, что Шуленбург не спешил вручить ноту, напротив, спрятал текст ее в личный сейф, а Риббентропу направил послание с просьбой смягчить формулировки ноты. Видимо и на Вильгельмштрассе поняли, что хватили через край.

Новый, менее жесткий текст ноты Шуленбург передает Молотову 9 сентября. Однако ее смысл по существу остается прежним.

Воспользовавшись краткосрочной командировкой Шуленбурга в Берлин, 21 сентября ему вручают для передачи немецкому руководству памятную записку, где сформулирована советская точка зрения по следующим спорным вопросам:

— предоставленные Германией Румынии гарантии могут расцениваться как направленные против СССР, хотя СССР не угрожает территориальной целостности Румынии;

— Советское правительство не согласно с трактовкой, выдвинутой германским правительством, что будто бы «после разрешения вопроса о Бессарабии у СССР и Германии в отношении Румынии и Венгрии нет общих интересов с точки зрения Московского договора о ненападении», что Советское правительство «после разрешения бессарабского вопроса будто бы целиком и полностью признало за Германией исключительную заинтересованность в вопросах Румынии, а также в прочих вопросах, касающихся Дунайского бассейна. На самом деле Советское правительство не признавало ни устно, ни письменно подобного права за Германией»;

— если статья 3 Договора о ненападении, предусматривающая обмен информацией и консультации, «представляет, с точки зрения Германского правительства, известные неудобства и стеснения, Советское правительство готово обсудить вопрос об изменении или отмене этой статьи Договора»5.

Прямого ответа на советское заявление Берлин не дал, но косвенный — последовал. Фарисейства и лицемерия нацистской дипломатии было не занимать. 9 октября Риббентроп советует Типпельскирху — посланнику немецкого посольства в Москве — как бы случайно при очередной встрече с Молотовым затронуть вопрос о Румынии и разъяснить, что речь идет лишь о посылке туда немецкой военной миссии с учебными целями, а вызвано это происками англичан на Балканах. Выслушав вечером 10 октября разглагольствования немецкого дипломата, нарком не без сарказма заметил: «У англичан имеются теперь другие заботы, и они довольны, что могут сохранить собственное существование»6.

Не менее остро в советско-германских отношениях встал и вопрос о германском военном присутствии в Финляндии. 16 сентября немецкое посольство в Москве получило указание через пять дней, т.е. накануне высадки немецких войск в Финляндии, предупредить об этом Советское правительство, мотивируя эту акцию тем, что через Финляндию для защиты Северной Норвегии от английских авиационных налетов направляется лишь один артиллерийский дивизион. Но затем и эту информацию сочли излишней. Поэтому 26 сентября Молотов был вынужден заявить Типпельскирху, что Советское правительство получило сообщения о высадке германских войск в Ваазе, Улеаборге и Пори, но не было проинформировано об этом немецкой стороной. Было высказано пожелание ознакомиться с текстом немецко-финского соглашения, если таковое было заключено.

4 октября Типпельскирх сообщил, что между Германией и Финляндией заключено соглашение о транзите: «Все немецкие войска следуют в Киркенес (Северная Норвегия. — Г.Р.) и не останутся на территории Финляндии»7.

В немецких архивах имеется докладная записка МИД Германии по финскому вопросу, составленная 8 октября на основе требований немецких военных и хозяйственных кругов. Немецкие монополии претендовали на исключительное право получения из Финляндии стратегически важного сырья — никеля, а Геринг от имени верховного командования вермахта ссылался на чрезвычайно важное стратегическое значение для рейха в войне против СССР финского порта Петсамо. Такова была истинная подоплека соглашения о «транзите» немецких войск через Финляндию.

Чтобы развеять опасения советского руководства в связи с этими акциями Германии, Берлин решил убедительно продемонстрировать Кремлю и мировой общественности свое миролюбие по отношению к Советскому Союзу. Эта акция была разработана на совещании у Гитлера 2 октября, а осуществление ее на первом этапе было поручено Риббентропу.

3 октября нацистский министр предпринял шаг, не имевший до того прецедента: обратился с личным посланием к Сталину. Оно было весьма пространным — 10 машинописных страниц. Если отбросить многословные рассуждения Риббентропа (попытка оправдать гитлеровские агрессии против западноевропейских стран, весьма противоречивые заявления о том, что Англия уже проиграла войну. но активно противодействует Германии на Балканах, следствием чего якобы и явились «вынужденные» немецкие акции в Румынии и Венгрии), то основной смысл послания заключался в том, что Гитлер предлагал Сталину присоединиться к «тройственному пакту» и совместно с Германией, Италией и Японией определить «сферы интересов» четырех стран в глобальном масштабе. «Я хотел бы заявить в полном соответствии с мнением фюрера, — писал Риббентроп, — что историческая задача четырех держав — Советского Союза, Италии, Японии и Германии — заключается в том, чтобы согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить будущее развитие наших народов по правильному пути»8.

В послании содержалось официальное приглашение Молотову нанести визит в Берлин в ближайшее время с целью «выяснения вопросов, имеющих решающее значение для будущего наших народов», и «обсуждения их в конкретной форме». Более того, после этого визита Риббентроп, отмечалось в послании, был бы готов снова посетить Москву, чтобы «с Вами, уважаемый господин Сталин, продолжить обмен мнениями и обсудить, возможно, вместе с представителями Японии и Италии основы политики, которая сможет всем нам принести практические выгоды».

Послание Риббентропа было получено в Кремле 17 октября. Три дня в кабинете Сталина членами Политбюро анализировались немецкие предложения и взвешивались все возможные «за» и «против» советского ответа на них. Впервые после августа 1939 г. советское руководство было поставлено Гитлером перед жесткой необходимостью в кратчайшие сроки принять решение, которое, как представлялось в Москве, могло бы на какой-то, пусть ограниченный, срок сохранить мирные отношения с Германией.

С одной стороны, было очевидно, что принятие предложения о подключении Советского Союза к «тройственному пакту» агрессивных государств не только было чревато потерей самостоятельности страны в международных делах и колоссальным морально-политическим ущербом, но и втягивало СССР в военный конфликт с Англией и США. Это противоречило стратегической установке Сталина — как можно дольше оставаться в стороне от участия в военном конфликте западных держав.

С другой стороны, отвергнуть с порога предложения Гитлера означало бы сразу придать советско-германским политическим отношениям конфронтационный характер. В итоге в Кремле возобладала идея — попытаться использовать немецкие авансы, чтобы втянуть Берлин в длительные дипломатические переговоры с целью выигрыша времени. Как мы увидим дальше, эти расчеты были построены на песке, они не учитывали, что механизм гитлеровской агрессии против Советского Союза был уже заведен на весну 1941 г. и никакие дипломатические ухищрения Москвы здесь изменить уже ничего не могли. Тем не менее такие иллюзии Сталин питал, и предложение направить в Берлин Молотова и начать советско-германские переговоры на высоком уровне было принято.

Вечером 21 октября Молотов вручил Шуленбургу в запечатанном конверте ответ Сталина вместе с копией на немецком языке. «Форма и стиль письма, — докладывал посол, — не оставляют сомнений в том, что письмо составлено лично Сталиным»9.

Текст письма гласил:

»Глубокоуважаемый господин Риббентроп!

Я получил Ваше письмо. Искренне благодарю Вас за Ваше доверие, а также за поучительный анализ последних событий, содержащийся в Вашем письме.

Я согласен с Вами в том, что дальнейшее улучшение отношений между нашими странами вполне возможно на прочной основе разграничения долгосрочных взаимных интересов. Господин Молотов... принимает Ваше приглашение. Я приветствую выраженное Вами желание снова приехать в Москву, чтобы продолжить начатый в прошлом году обмен мнениями по вопросам, интересующим обе стороны, и надеюсь, что это будет осуществлено после поездки господина Молотова в Берлин. Что касается совместного обсуждения некоторых вопросов с участием Японии и Италии, то, в принципе не возражая против этой идеи, я считаю, что этот вопрос нуждается в предварительном рассмотрении»10.

В конце октября по дипломатическим каналам было согласовано, что Молотов прибудет в Берлин 12 ноября и будет находиться там два дня. Предусматривались его встречи и беседы с Гитлером, Риббентропом, другими высшими чинами партийного и военного руководства рейха — Гессом, Герингом, Кейтелем.

Чтобы понять, какое значение в действительности гитлеровцы придавали предстоящим переговорам, следует учитывать, что в этот период полным ходом в Берлине шла разработка планов агрессии против СССР.

Еще 1 августа 1940 г. руководящие чины вермахта, а также германский военный атташе в Москве генерал Э. Кестринг представили свои соображения о плане ведения войны против Советского Союза. 5 августа начальнику генерального штаба сухопутных сил Гальдеру был доложен оперативно-стратегический план, получивший кодовое название «Фриц».

Он предусматривал разгром основных сил Красной Армии, овладение Москвой и выход частей вермахта на рубеж Ростов — Горький — Архангельск. В тот же день верховное командование отдало директиву «Ауфбау ост» о подготовке театра военных действий для нападения на СССР — строительстве дорог, складов, аэродромов, казарм на территории Польши и Восточной Пруссии. В сентябре планы военной агрессии против СССР отрабатывались в генеральном штабе под руководством генерала Ф. Паулюса и в штабе оперативного руководства под началом генерала А. Йодля. В ноябре начались штабные учения, о ходе которых докладывалось непосредственно Гитлеру.

На совещании 4 ноября Гитлер объявил и еще об одной конкретной цели предстоящих советско-германских переговоров — добиться нейтралитета Советского Союза на время проведения уже намеченных операций вермахта на Балканах. В день начала советско-германских переговоров, 12 ноября, Гитлер подписал директиву, текст которой гласил: «Начаты политические переговоры с целью выяснить позиции России на будущее.

Независимо от исхода переговоров вся подготовка в отношении Востока, о которой даны указания, должна быть продолжена»11.

Конечно, не все детали происходящего в Берлине были известны Кремлю, но многое, о чем свидетельствуют документы советской военной разведки, секретом не являлось. Осведомлена об этом была, разумеется, и советская делегация, направлявшаяся на переговоры в Берлин.

Кроме В.М. Молотова, в нее входили нарком черной металлургии И.Т.Тевосян, заместитель Молотова В.Г. Деканозов, заместитель наркома внешней торговли А.Д. Крутиков. В качестве переводчиков выступали помощник наркома В.М.Бережков и В.Н. Павлов, первый секретарь советского полпредства в Берлине.

Хмурым, дождливым утром 12 ноября поезд с советской делегацией подошел к Ангальтскому вокзалу Берлина. Предоставим слово очевидцу — пресс-атташе советского посольства И.Д. Филиппову: «За пять минут до прихода поезда на вокзал прибыл Риббентроп в сопровождении генерал-фельдмаршала Кейтеля. Через несколько минут вокзал дрогнул от барабанной дроби, показался поезд. Нашу делегацию приветствовал Риббентроп, который затем, как это полагается по протоколу, представил главе советской делегации видных деятелей германского правительства, дипломатов. Под сводами вокзала непривычно зазвучала мелодия «Интернационала».

В посольской машине мы медленно двигались в общем потоке автомобилей по Вильгельмштрассе. Везде господствовал порядок. Как мне рассказывали, немецкие власти заранее запретили населению проявлять в какой-либо форме дружественные чувства в отношении СССР, хотя берлинцы вряд ли нуждались в таком предупреждении, зная, как дорого могло бы им обойтись такое поведение»12. Советскую делегацию разместили в центре города — старинном дворце Бельвю, предназначенном для приема гостей германского правительства. Через час после размещения делегации туда приехал Риббентроп, явно с намерением подготовить Молотова к предстоящей встрече с Гитлером.

То, что сказал нацистский министр в ходе этой часовой беседы, которая по существу явилась монологом Риббентропа, сводилось в основном к следующему:

— Германия сильна как никогда. Англия уже разбита, и вопрос о том, когда она признает себя окончательно побежденной, — вопрос времени. Как только позволят погодные условия, Германия начнет широкомасштабную операцию и окончательно разобьет Англию. (Это заявление Риббентропа явно было нацелено на то, чтобы дезориентировать советскую сторону относительно направленности ближайших агрессивных действий нацистов.);

— в связи с поражением Англии надо подумать о судьбе Британской империи и попытаться разграничить сферы влияния СССР, Германии, Италии и Японии. Важно, чтобы, стремясь к расширению своего жизненного пространства, эти страны обратились к югу. «Не повернет ли в будущем на юг и Россия для получения естественного выхода в открытое море, который так важен для России?» — спросил нацистский министр. На вопрос, какое море имеет в виду Риббентроп, тот ответил: «Не будет ли для России наиболее выгодным выход к морю через Персидский залив и Аравийское море?»;

— следует рассмотреть вопрос о соглашении между СССР и странами «тройственного пакта» о поддержке Советским Союзом целей этого пакта. Он, Риббентроп, готов для этого прибыть в Москву, куда также готовы приехать министры иностранных дел Италии и Японии13.

На эти рассуждения нацистского министра советский нарком кратко заметил, что ему еще необходимы разъяснения, чтобы лучше понять смысл «тройственного пакта», главное же в ходе встречи — прийти к взаимопониманию между Советским Союзом и Германией.

В своем сообщении Сталину о беседе с Риббентропом Молотов докладывал: «Пока я только кратко мог ответить, что мысли Риббентропа весьма интересны, заслуживают обсуждения в Берлине, а затем в Москве с его участием, что нужно выяснить у него предварительно ряд вопросов в связи с Тройственным пактом и что в принципе возможны акции четырех держав, а также что я считаю прошлогоднее советско-германское соглашение исчерпанным в ходе событий, за исключением вопроса о Финляндии, но что у меня есть и другие вопросы взаимоотношений с Германией, Италией и Японией»14. Не прошло и трех часов после отправки телеграммы, как от Сталина был получен ответ. Одна из высказанных Молотовым в беседе с Риббентропом формулировок была признана неточной: «Следовало бы сказать, что исчерпан протокол к договору о ненападении, а не соглашение, ибо выражение исчерпание соглашения немцы могут понять как исчерпание договора о ненападении, что, конечно, было бы неправильным»15.

Вскоре после полудня советская делегация отправилась в имперскую канцелярию на первую встречу с Гитлером.

Беседа началась с выступления Гитлера. В нем подчеркивалось значение «мирного сотрудничества» Германии с Советским Союзом в обстановке, когда вермахт якобы готовится к последнему удару по Англии. Гитлер, говорится в немецкой записи беседы, «детально описал военные операции, проводимые против Англии в настоящее время, и подчеркнул влияние погодных условий на эти операции... Как только улучшится погода, Германия будет в состоянии нанести сильный и окончательный удар по Англии». Представляется, что Гитлер видел первую задачу в том, чтобы попытаться «на высшем уровне» дезориентировать советское руководство о направлении следующей немецко-фашистской агрессии.

Затем нацистский фюрер приступил к выполнению второй задачи. Повторив утверждение, что Англия будет окончательно разбита в ближайшее время, он заявил, что Германии и Советскому Союзу необходимо «внести ясность в политические вопросы, которые будут иметь значение во время и после этих событий». Гитлер попытался втянуть советскую сторону в переговоры о разделе наследства Британской империи, заявив, что он «прекрасно понимает стремление России получить незамерзающие порты с безопасным выходом в открытое море».

Закончив часовой монолог, Гитлер сделал паузу, явно ожидая, какова будет реакция советского собеседника. Молотов прежде всего подчеркнул, что перед его отъездом из Москвы Сталин дал ему точные инструкции и все, что он собирается сказать, отражает взгляды Сталина. Не вдаваясь в обсуждение предложенных Гитлером «глобальных проблем», — он предложил обсудить некоторые конкретные практические вопросы. Молотов заявил, что оба партнера извлекли значительные выгоды из соглашений 1939 г. Их можно считать выполненными во всех пунктах, кроме одного, а именно о Финляндии. Был поставлен вопрос, остается ли в силе пункт о Финляндии. С точки зрения Советского правительства, никаких изменений здесь не произошло. Кроме того, должны быть уточнены вопросы об интересах Советского Союза на Балканах, имеются в виду Болгария, Румыния, Черноморские проливы.

В ответ, скороговоркой повторив уже известные советской стороне «аргументы» (в Финляндии немецкие части находятся лишь транзитом, а в Румынию направлены не части вермахта, а лишь военная миссия), Гитлер вновь стал развивать свои взгляды о создании «нового порядка» на всем земном шаре. Теперь он уже не только не считался с Англией, которая продолжала сражаться, но сбрасывал со счета и Соединенные Штаты Америки. Германия, Италия и Япония, объявил нацистский фюрер, уже определили сферы своих интересов, теперь очередь за Советским Союзом. Европа и Африка входят в сферу интересов Германии и Италии, «великое восточноазиатское пространство» — Японии. Сферой интересов Советского Союза могла бы стать территория к югу от его государственных границ в направлении Индийского океана...

Молотов, конечно, помнил содержание телеграммы Сталина, которая была послана 11 ноября вдогонку делегации, когда она еще находилась по дороге в Берлин: «Если дело дойдет до декларации, то... предлагаю выкинуть пункт об Индии. Мотивы: мы боимся, что контрагенты могут воспринять пункт об Индии как каверзу, имеющую цель разжечь войну»16. (Молотов тут же ответил: «Согласен. Директива будет выполнена».)

Молотов перебил Гитлера, заметив, что не видит смысла обсуждать подобного рода комбинации. В ходе переговоров советская сторона считает необходимым обсудить с Берлином вопрос об обеспечении спокойствия и безопасности тех районов, которые непосредственно примыкают к европейским границам Советского Союза. Не ответив на это замечание, Гитлер, который мог говорить на излюбленную тему по пять-шесть часов, продолжал рассуждения о глобальных планах раздела мира. Беседа стала приобретать какой-то странный характер, немцы словно не слышали, что им говорят. Сочувствия и понимания, обычно выражаемых Гитлеру во время его словоизлияний нацистскими бонзами до и многими из западных визитеров, на этот раз не было. И без того бесстрастное лицо Молотова превратилось в маску. В отличие от личного переводчика фюрера Пауля Шмидта, который при переводе повторял интонации и даже жесты Гитлера, что действовало на него вдохновляюще, В.Н. Павлов, как обычно, переводил спокойно, не повышая голоса. Невольно ему в таком же ключе вторил Хильгер. Что касается В.М.Бережкова, то он, не поднимая головы, делал запись беседы в блокноте. И Гитлер скис. Внезапно посмотрев на часы, он предложил продолжить беседу на следующий день.

По возвращении советской делегации в Бельвю В.М. Бережков занялся составлением проекта шифротелеграммы Сталину с подробным изложением состоявшейся беседы. Вошедший в комнату Молотов без замечаний подписал ее.

Поражает непонимание Молотовым истинных целей Гитлера на переговорах. В конце телеграммы он собственноручно дописал: «Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР в сферах влияния (так в тексте. — Г.Р.), налицо»17. Не изменилась эта оценка и на следующее утро после встреч с Герингом и Гессом: «Принимают меня хорошо, и видно, что хотят укрепить отношения с СССР».

Под утро советская делегация получила шифротелеграмму из Москвы. Это была директива Сталина о дальнейшем ведении переговоров. «Твое поведение в переговорах, — писал Сталин, — считаю правильным». Делегации предписывалось отклонять все попытки втянуть ее в обсуждение глобальных проблем, связанных с разделом наследства Британской империи, в то же время сосредоточиться на постановке тех проблем советско-германских отношений, которые непосредственно затрагивали безопасность Советского Союза: размещении немецких войск в Финляндии и Румынии, статусе Черноморских проливов в условиях развертывания военных действий на Средиземном море и на Балканах.

»Насчет Черного моря, — говорилось в директиве, — можно ответить Гитлеру, что дело не только в выходе из Черного моря, а главным образом во входе в Черное море, который всегда использовался Англией и другими государствами для нападения на берега СССР. Все события от Крымской войны прошлого века до высадки иностранных войск в Крым и Одессу в 1918 г. и 1919 г. говорят о том, что безопасность причерноморских районов СССР нельзя считать обеспеченной без урегулирования вопроса о Проливах. Поэтому заинтересованность СССР в Черном море есть вопрос обороны берегов СССР и обеспечения его безопасности. С этим органически связан вопрос о гарантировании Болгарии со стороны СССР, ибо обеспечение спокойствия в районе Проливов невозможно без договоренности с Болгарией о пропуске советских войск для защиты входов в Черное море. Этот вопрос особенно актуален теперь и не терпит отлагательства не только потому, что Турция связана с Англией, но и потому, что Англия своим флотом заняла острова и порты Греции, откуда она всегда может угрожать берегам СССР, используя свое соглашение с Турцией»18.

В полдень 13 ноября Гитлер дал завтрак в честь советской делегации. Среди приглашенных с немецкой стороны был Геббельс. На следующий день он записал в своем дневнике: «Молотов производит впечатление человека умного, хитрого. Лицо восковой желтизны. Из него едва что вытянешь. Слушает внимательно и более ничего. Даже фюрера. Молотов — своего рода форпост Сталина, от того все и зависит... Свита Молотова — ниже среднего. Ни одной выдающейся головы»19.

На второй беседе с Гитлером, которая началась после завтрака и длилась три с половиной часа, советская делегация взяла инициативу в свои руки и заняла наступательную позицию. Это поставило нацистского фюрера в непривычное для него положение, и беседа порой принимала весьма острый характер.

В соответствии с указаниями, полученными из Москвы, Молотов сразу поставил вопрос о немецких войсках в Финляндии. Гитлер признал, что Германия «крайне заинтересована в получении из Финляндии леса и никеля», но утверждал, что «было бы совершенно неправильно считать Финляндию оккупированной немецкими войсками». Одновременно он пытался угрожать Советскому Союзу: Германия-де не потерпит каких-либо новых конфликтов на Балтийском море, они имели бы «непредсказуемые последствия». Фактически Гитлер под предлогом экономической и стратегической важности Финляндии для Германии отказался рассматривать важнейший для советской стороны вопрос о выводе немецких войск из этой страны. Итог бесплодной дискуссии по этому вопросу подвел Молотов: «Не может быть и речи о пребывании в Финляндии немецких войск и о проведении в этой стране (явно подразумевалось: с санкции гитлеровцев. — Г.Р.) политических демонстраций, направленных против Советского правительства... Мир в районе Балтийского моря может быть гарантирован на 100 процентов, если между Советским Союзом и Германией будет достигнуто полное понимание по финскому вопросу». Под «полным пониманием» Молотов подразумевал вывод немецких войск из Финляндии и подтверждение немецкой стороной статьи секретного протокола от 23 августа 1939 г., согласно которой Финляндия входила в «сферу интересов» Советского Союза.

Гитлер вновь попытался повернуть дискуссию в приемлемое для него русло: «После покорения обанкротившейся Англии, — продолжал он, — ее гигантские владения во всем мире площадью 40 млн. кв. км будут разделены. При этом Россия получит доступ к незамерзающему и действительно открытому Индийскому океану... Такая ситуация открывает грандиозные перспективы. В течение ближайших недель следует путем совместных дипломатических переговоров договориться об участии России в решении этих проблем»20.

Советская делегация вновь вернула дискуссию на рельсы конкретных проблем. Был поставлен вопрос об аннулировании гарантий, данных Германией по «венскому арбитражу» Румынии, поскольку у советского руководства, «если позволительно высказаться прямо», сложилось впечатление, что эти гарантии направлены против Советского Союза. Гитлер ответил, что их отмена невозможна.

»Тогда, — свидетельствует В.М. Бережков, — Молотов поставил такой вопрос: «Что сказала бы Германия, если Советский Союз, учитывая свою заинтересованность в безопасности района, прилегающего к юго-западным границам, дал бы гарантии Болгарии, подобно тому как Германия и Италия дали гарантии Румынии?»

Это замечание вывело Гитлера из равновесия. Он прокричал: «Разве царь Борис просил Москву о гарантиях? Мне об этом ничего не известно. И вообще, об этом я должен посоветоваться с дуче». И угрожающе добавил: «Если бы Германии понадобилось искать повод для трений с Россией, то ей для этого можно было бы найти такой повод в любом районе».

Руководитель советской делегации, как свидетельствует немецкая запись беседы, не был обескуражен. Он «снова вернулся к вопросу о русских гарантиях Болгарии и повторил, что внутренний режим страны останется нетронутым». «Гитлер, — докладывал Молотов Сталину, — уклонился от ответа, сказал, что по этому вопросу он должен предварительно запросить мнение Италии»21.

В результате и по этому вопросу договоренность не была достигнута.

Затем Молотов затронул проблему Черноморских проливов, которые он обозначил как «исторические ворота для нападения на СССР». Глава советской делегации подчеркнул, что здесь у Советского Союза только одна цель — гарантировать себя от нападения через проливы путем урегулирования этого вопроса с Турцией. «Как черноморская держава, Советский Союз имеет право на такую безопасность и уверен, что сможет найти у Турции понимание в данном вопросе».

Гитлер снова попытался вернуться к обсуждению «великих планов» раздела Британской империи, хотя и был вынужден признать, что он «не может, конечно, быть абсолютно уверен в том, что эти планы выполнимы». Молотов вновь уклонился от обсуждения гитлеровских глобальных схем, подчеркнув, однако, при этом, что «Советский Союз как великая держава не может стоять в стороне от важных европейских и азиатских проблем».

Вечером 13 ноября советская делегация отправилась на заключительную встречу с Риббентропом. Державшийся в присутствии Гитлера в тени, Риббентроп вел себя теперь совсем по-иному. Он разыгрывал вельможу-аристократа, но манеры его были скорее развязными, нежели величественными».

Однако едва довольно большая группа журналистов закончила традиционное фотографирование участников встречи, как завыли сирены воздушной тревоги. Часы показывали 21 час 40 минут. «Нам, — пишет У. Черчилль, — заранее стало известно об этом совещании, и хотя нас не пригласили принять в нем участие, мы все же не хотели оставаться в стороне»22. Пришлось всем по довольно крутой винтовой лестнице перебираться в бомбоубежище, где был оборудован подземный кабинет нацистского министра.

Риббентроп начал с заявления, что хотел бы изложить свой взгляд на перспективы ведения в будущем Германией и Советским Союзом общей политики сотрудничества и сформулировать вопросы, которые было бы целесообразно обсудить. Главное, продолжал он, это вопрос о сотрудничестве стран «тройственного пакта» — Германии, Италии и Японии — и Советского Союза.

Для этого надо четко определить сферы влияния этих четырех государств. Риббентроп предложил Молотову согласованный, как он сказал, с фюрером проект соглашения между участниками «тройственного пакта» — Германией, Италией и Японией, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой, а также проекты двух секретных протоколов к нему.

В статье 1 проекта соглашения говорилось, что Советский Союз «одобряет цели держав Тройственного пакта и... согласен следовать той же политической линии, что и государства Тройственного пакта». Согласно статье 2 проекта, Германия, Италия, Япония и Советский Союз обязывались «уважать... естественные сферы влияния друг друга». В свете последующих событий весьма одиозно звучало заявление, что Германия, Италия и Япония признают существующие границы Советского Союза и будут уважать их. Статья 3 обязывала участников соглашения не входить в блоки государств и не поддерживать блоки, направленные против одной из четырех держав. Соглашение предлагалось заключить сроком на 10 лет.

Основной смысл предлагаемого соглашения заключался в секретном протоколе к нему. Его текст гласил:

»1. Германия заявляет, что, без учета тех территориальных изменений, которые произойдут в Европе после заключения мира, ее основные территориальные интересы лежат в Центральной Африке.

2. Италия заявляет, что, без учета тех территориальных изменений, которые произойдут в Европе после заключения мира, ее основные территориальные интересы лежат в Северной и Северо-Восточной Африке.

3. Япония заявляет, что ее основные территориальные интересы лежат в районе Восточной Азии к югу от Японской империи.

4. Советский Союз заявляет, что его основные территориальные интересы лежат к югу от территории Советского Союза в направлении Индийского океана».

В проекте второго секретного протокола предлагалось «вовлечь в политическое сотрудничество» с участниками соглашения четырех держав Турцию. Предлагалось заменить конвенцию о Черноморских проливах, заключенную в 1936 г. в Монтре и в значительной степени ущемлявшую Советский Союз, новой конвенцией, по которой неограниченное право прохода через проливы получат военно-морские корабли Советского Союза и других черноморских государств (это понятно), а также... Германии и Италии.

Комментируя предложенные им проекты соглашения четырех держав и секретных протоколов к ним, Риббентроп пустился в рассуждения о том, что вопрос о дележе «наследства» Британской империи в высшей степени актуален.

— А что скажет Англия? — спросил Молотов.

— С Англией покончено, — сказал Риббентроп, — она больше не является великой державой.

— Если Англия разбита, — не без сарказма заметил Молотов, — то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?23

Что касается режима Черноморских проливов, то «по этому вопросу, — заявил Молотов, — СССР должен договориться с Турцией, имея в виду, что для Германии и Италии, не являющихся черноморскими державами, вопрос о проливах не является существенным с точки зрения их безопасности, а для СССР вопрос о проливах связан не только с заключением нового соглашения с Турцией, но и с реальными гарантиями безопасности СССР. Вопрос же таких гарантий касается не только Турции, но и самой Болгарии»24.

»Основной вопрос, — отвечал Риббентроп, — заключается в том, готов ли Советский Союз и в состоянии ли он сотрудничать с нами в деле ликвидации Британской империи... Все остальное является абсолютно незначительным».

По данному вопросу, ответил Молотов, он не может в настоящее время занять определенную позицию, так как не знает, каково мнение Сталина и других его друзей в Москве. Однако он должен заявить, что все эти вопросы завтрашнего дня не могут быть отделены от вопросов сегодняшнего дня и от проблемы выполнения существующих соглашений. Прежде чем приступить к решению новых задач, нужно закончить то, что уже начато. Не приглашая Риббентропа вновь посетить Москву, Молотов заявил, что «поднятые вопросы уместно в дальнейшем обсуждать по дипломатическим каналам послами обеих сторон»25. Как говорится, точки над «i» в ноябрьском 1940 г. советско-германском диалоге были поставлены.

Прежде чем с высоты наших дней давать оценку итогам и последствиям этих советско-германских переговоров, посмотрим, как оценивали их современники. В Берлине явно пытались делать хорошую мину при плохой игре. Через день после отъезда Молотова германский МИД разослал циркулярную телеграмму за подписью статс-секретаря германского МИД Вейцзекера всем немецким представительствам за границей. Выдавая желаемое за действительное, в ней утверждалось, что переговоры завершились согласованием мнений обеих сторон по всем вопросам, интересующим Германию и Советский Союз. Более того, переговоры якобы положили начало координации политики Советского Союза и стран «тройственного пакта». Особо подчеркивалось, что «все предположения относительно мнимого германо-советского конфликта являются плодами фантазии, а спекуляции врагов об ухудшении доверительных и дружеских германо-русских отношений основаны на самообмане». Рукой Риббентропа была сделана приписка: «Дружественный визит Молотова в Берлин вновь продемонстрировал это»26.

Смысл телеграммы, как представляется, преследовал две цели: с одной стороны, распространением через немецких дипломатов слухов о незыблемости и даже углублении «дружественных» германо-советских отношений помешать возможному сближению Англии и США с Советским Союзом, а с другой — зная, что такая оценка встречи несомненно дойдет до Москвы, в очередной раз попытаться усыпить бдительность советского руководства в отношении готовившейся агрессии.

Что касается Кремля, то для него провал берлинских переговоров был очевиден. Ни одно из предложений советской стороны немцами принято не было. «...Беседы не дали желательных результатов, — докладывал Молотов Сталину утром 14 ноября. — ...Таковы основные итоги. Похвастаться нечем, но по крайней мере выяснил теперешнее настроение Гитлера, с которым придется считаться».

Не скрывался факт провала переговоров и в информации, посланной советским полпредам. Так, в телеграмме, полученной И.М. Майским 17 ноября, говорилось: «Как выяснилось из бесед, немцы хотят прибрать Турцию под видом гарантий ее безопасности на манер Румынии, а нам хотят смазать губы обещанием пересмотра конвенции в Монтре в нашу пользу, причем предлагают нам помочь им в этом деле. Мы не дали на это согласия, так как считаем, что, во-первых, Турция должна остаться независимой и, во-вторых, режим в проливах может быть улучшен в результате наших переговоров с Турцией, но не за ее спиной. Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными»27.

Стали ли переговоры в Берлине важным рубежом в советско-германских отношениях? И да, и нет. (Абсолютно неверно оценило позицию Германии на переговорах советское полпредство в Берлине. В политическом отчете полпредства о визите, направленном в НКИД 19 ноября, утверждалось, что «привлечение СССР на сторону Германии является основой внешнеполитического плана Германии, нацеленного на быстрейшее победоносное окончание войны с Англией».)

С одной стороны, они ничего не изменили в общей тенденции развития отношений между двумя странами, определяемой в основном форсированной подготовкой фашисткой Германии к нападению на Советский Союз. «Берлинские переговоры ничуть не изменили твердую решимость Гитлера, — с полным основанием констатирует У. Черчилль. — ...Гитлер всей душой стремился уничтожить большевиков, которых он смертельно ненавидел. Он полагал, что у него достаточно сил, чтобы решить эту главную задачу своей жизни. А это откроет дорогу и к достижению других целей»28. С другой стороны, нараставшая до переговоров напряженность в советско-германских отношениях на ослабла, а, напротив, явно приобретала форму острой политической конфронтации.

То, что было ясно Черчиллю, очевидно, понимал и Сталин. Какая же линия была выработана в Москве после возвращения Молотова?

С целью втянуть Берлин в длительные дипломатические переговоры было решено в принципе принять предложение о подключении Советского Союза к «тройственному пакту», но оговорить этот акт рядом предварительных условий, вокруг которых начались бы длительные дипломатические переговоры.

Вечером 25 ноября Шуленбурга пригласили в Кремль.

Согласно записи беседы, сделанной советской стороной, Молотов, изложив предложения, которые были сделаны Риббентропом в Берлине, сообщил условия, на которых Советский Союз был в основном согласен принять проект пакта четырех держав об их политическом сотрудничестве и экономической взаимопомощи. Текст заявления Шуленбург немедленно направил шифром в Берлин с пометкой «Лично имперскому министру иностранных дел». Поскольку заявление Советского правительства после публикации в 1948 г. его немецкой версии стало объектом различных инсинуаций, приведем его оригинал. Этими условиями, заявил Молотов, являются:

»1. Если германские войска будут теперь же выведены из Финляндии, представляющей сферу влияния СССР, согласно советско-германскому соглашению 1939 года, причем СССР обязывается обеспечить мирные отношения с Финляндией, а также экономические интересы Германии в Финляндии (вывоз леса, никеля);

2. Если в ближайшие месяцы будет обеспечена безопасность СССР в проливах путем заключения пакта взаимопомощи между СССР и Болгарией, находящейся по своему географическому положению в сфере безопасности черноморских границ СССР, и организации военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды;

3. Если центром тяжести аспирации СССР признан район к югу от Батуми и Баку в общем направлении к Персидскому заливу;

4. Если Япония откажется от своих концессионных прав по углю и нефти на Северном Сахалине на условиях справедливой компенсации.

Сообразно с изложенным должен быть изменен проект протокола к Договору 4—х держав, представленный г. Риббентропом о разграничении сфер влияния, в духе определения центра тяжести аспираций СССР на юге от Батуми и Баку в общем направлении к Персидскому заливу.

Точно так же должен быть изменен изложенный г. Риббентропом проект протокола — Соглашения между Германией, Италией, СССР и Турцией в духе обеспечения военной и военно-морской базы СССР у Босфора и Дарданелл на началах долгосрочной аренды с гарантией 3—х держав независимости и территории Турции в случае, если Турция согласится присоединиться к четырем державам.

В этом протоколе должно быть предусмотрено, что в случае отказа Турции присоединиться к четырем державам Германия, Италия и СССР договариваются выработать и провести в жизнь необходимые военные и дипломатические меры, о чем должно быть заключено специальное соглашение.

Равным образом должны быть приняты: третий секретный протокол между СССР и Германией о Финляндии; четвертый секретный протокол между СССР и Японией об отказе Японии от угольной и нефтяной концессии на Северном Сахалине; пятый секретный протокол между СССР, Германией и Италией с признанием того, что Болгария ввиду ее географического положения находится в сфере безопасности черноморских границ СССР, в связи с чем считается политически необходимым заключение пакта о взаимопомощи между СССР и Болгарией, что ни в какой мере не должно затрагивать ни внутреннего режима Болгарии, ни ее суверенитета и независимости».

В заключение Молотов сказал, что «германской стороной был предложен один открытый текст и 2 секретных протокола. Советская сторона готова принять за основу предложенный текст и предлагает составить 5 секретных протоколов»29.

В конце нарком спросил, не нужны ли какие-либо разъяснения, на что Шуленбург ответил: «Все ясно».