Предстояла важная операция — Уманско-Ботошанская. 2-я танковая должна была держать в ней трудный экзамен. Однако для подготовки к нему оставалось мало времени.
Командующий 2-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев ознакомил командующих армиями с требованием Ставки перейти в наступление 4 — 6 марта. Противник не успел еще оправиться после катастрофы под Корсунь-Шевченковским. К тому же распутица необычайно рано захлестнула в том году Правобережную Украину. Враг не в силах был быстро сосредоточить свои войска. Наши нарастающие удары могли расчистить путь к Днестру.
Важным узлом на этом пути был старинный украинский город Умань. Армия генерала Богданова получила задачу во взаимодействии с общевойсковой армией генерала С. Г. Трофименко пробиваться к Умани на центральном направлении. Две другие танковые армии — генерала А. Г. Кравченко и маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова — были справа и слева.
Непролазная грязь крепко досаждала нашим танкистам. Дороги развезло, колесные машины не ходили. В движении были только танки. Доставка продовольствия, боеприпасов превратилась в острейшую проблему.
На пути наступления армии Богданова была река Горный Тикич. Не такая уж широкая, неторопливая река, но один ее берег равнинный, а другой — крутой, будто самой природой предназначенный для прочной обороны. [127]
В пасмурное мартовское утро загромыхала наша артиллерия. После артподготовки поднялась пехота армии Трофименко. Каждый батальон сопровождали четыре танка. Пехотинцы и танкисты начали свое нелегкое дело. Поддержки с воздуха они не имели: погода была нелетная; словно спрессованные, нависли над самой землей облака.
Передний край обороны был прорван. Наступление ширилось. Но генерал Богданов помнил, о чем предупреждал его командующий фронтом: переправиться через Горный Тикич надо с ходу, выбить противника с высот того берега дерзко, стремительно. Не получится — придется готовить новое наступление. Наверняка будут потеряны две-три недели, а то и больше. А это недопустимо, так как нет ничего опаснее снижения темпа.
Между тем к вечеру такая опасность стала намечаться все ощутимее. Богданов тревожился: как продвигается пехота Трофименко, почему нет точных данных? К ночи он уже не мог оставаться на командном пункте. Решил выдвинуться вперед. Сел было в свой «додж»... Нет, «додж» не пройдет. Велел оперативной группе штаба разместиться в двух танках, сам занял место в третьем. К танкам прицепили две грузовые машины и «додж» с радиостанцией.
В передовых стрелковых батальонах, куда прибыл Богданов, ждали рассвета. А пока стояли танки, пехотинцы варили кашу. Генерал понимал: люди устали, хочется передохнуть до утра... Но ради этих же людей, ради успеха дела нельзя было ждать, нельзя было терять ночь.
Богданов уточнял у офицеров: где враг, как он ведет себя?
Ему ответили, что в первой линии окопов противника нет. Богданов усомнился:
— Как нет? Давайте показывайте.
Провели его к вражеским окопам. Убедился: правда, нет никого.
— А на второй линии как?
Доложили, что и там пусто. Должно быть, еще в начале ночи противник отошел. Тем более надо было наступать, настигнуть его, не дать укрепиться на новых рубежах.
Богданов связался с Трофименко, попросил поднять пехоту. Воля генерала передалась командирам корпусов, а через них всем офицерам. Ни часу не медлить, выйти к реке как можно скорее.
И вышли. Километров двадцать преодолели к утру. Богданов известил командующего фронтом: «Захватил реку и высоты. Танки переправились. Продолжаю наступление». [128]
Больше полусотни километров 2-я танковая шла по пятам противника. Отступая, он бросал все, что не успевал увезти. Тысячи немецких автомашин стояли на дорогах. И все с добром: с мукой, с разной живностью и сукнами, с голландским сыром и украинским сахаром.
Вот как вспоминал Богданов штрихи тогдашней операции:
«Неба, представляете, не видно: тучи просто сели на землю. Ну, конечно, немецкие самолеты — на аэродромах. А мы пользуемся этим. Наши танки шипят, бесчисленные препятствия преодолевают и идут вперед. Словом, все у нас на полном ходу.На одной станции — эшелон с новенькими танками. Было их не меньше шестидесяти. Да еще рядом десятка полтора «тигров», двадцать «пантер». Такие трофеи мы в те дни брали.
Танкисты устали смертельно, ели как попало, разумеется, всухомятку. Но душевный подъем был удивительный. Наступление — великая сила и в смысле моральном, в смысле энергии, которая, несмотря на усталость, не убавляется».
На ближних подступах к Умани противник поспешно создал оборонительный рубеж. Удерживали его гитлеровцы упорно. День и ночь вели здесь бой танкисты Богданова. Долгий бой после долгого марша... Несколько часов сна подряд — как давно это было? Когда наконец-то можно будет отоспаться? Устали все — от командующего армией до экипажей танков. Но дрались. Бог весть откуда черпали новые силы. И враг попятился. Теперь нашим до Умани было уже рукой подать.
Со своего наблюдательного пункта Богданов вглядывался вдаль, туда, где был город. Даль чернела и светилась одновременно. Богданов недоумевал: что за свет, горит Умань, что ли? Но дыма-то нет. Что же это?
Потом выяснилось: светили фары почти трех тысяч немецких автомашин, запрудивших улицы и переулки. При выходе из города образовалась пробка, и противник бежал, так сказать, в пешем порядке. Тут уж было не до фар.
Бои за Умань закончились, операция продолжалась. Вместе с другими армиями 2-я танковая шла к Днестру. Но ответственный экзамен был выдержан. Заслуги танкистов Родина отметила щедро. В армии в те недели появились первые Герои Советского Союза. Среди них был и командующий.
2-я танковая наступала. Позади — Буг. Впереди — Днестр. Немногие километры. Но и нелегкие. Сказывалась усталость: сколько [129] дней уже, да что там дней — сколько недель все бои и бои; люди боролись со сном, но участились настораживающие случаи: механики-водители дремали за рычагами управления.
Замучила распутица. Автомашины застревали в грязи, тылы бригад и корпусов подходили гораздо медленнее, чем это требовалось. И вот в 16-м танковом корпусе создалось положение особенно сложное. Противник контратакует арьергардами, а у наших горючее на исходе, боеприпасы — тоже.
Помогли решительные действия Богданова.
Богданову было ясно: его указаний из штаба теперь недостаточно. Надо на месте разобраться во всем. И как можно скорее.
С оперативной группой штабных офицеров днем выехал на командный пункт командира 16-го корпуса. Тот докладывает обстановку: в танках осталось не более одной трети горючего, всего по 10 — 12 пушечных выстрелов и по 2 — 3 диска патронов.
— Не густо, дело дрянь! — соглашается Богданов.
Но тут же требует предложений:
— Как намереваетесь действовать? Ведь заминка, пауза недопустимы.
Командир корпуса объясняет, что он думает предпринять. Есть у него, оказывается, в тыловом районе 12 восстановленных танков. Их он передаст 15-й мотострелковой бригаде, которую использует в качестве передового отряда.
Отлично. Богданову эта мысль по душе. Передовой отряд — сила. Но есть немаловажный вопрос: когда бригада будет готова к преследованию врага.
— К утру обязательно. Командарм хмурится:
— К утру? Если к утру, то это значит, что мы будем догонять отступающие части, а не преследовать. Преследование — это бой; а если простоим здесь ночь, то не с кем будет его вести.
И больше замечаний по этому поводу не было — предстояло выполнять приказ: 15-й мотострелковой вместе с 57-й танковой бригадой ночью начать действия в направлении Ямполь — Сороки. А о горючем, боеприпасах он, Богданов, позаботится: бригады в ближайшие часы получат все сполна.
И в ночь на 17 марта две эти бригады сделали свое дело. Уже утром они форсировали Днестр. Благодаря мерам, принятым командармом, преследование снова приобрело характер боя — скоротечного, крайне тяжелого для противника.
А позднее — Люблин. 2-я танковая наступала в четком взаимодействии с 8-й гвардейской армией генерала В. И. Чуйкова. Дневные боевые действия дополнялись ночными. Люблинский [130] гарнизон гитлеровцев был окружен, дороги на Варшаву — железная и шоссейная — перерезаны. Противник был наголову разгромлен.
...Начинался новый, сорок пятый год, когда генерал Богданов прибыл из Москвы в штаб 2-й, теперь уже гвардейской танковой армии. Армия вела бои в Польше с вдохновляющим сознанием, что она участвует в операциях стратегического характера, с той спокойной уверенностью в своих силах, какая приходит после многих месяцев боевого сколачивания.
Богданов возвратился в свою армию через полгода. Был ранен в Люблине. Лежал в госпитале. Сначала мучила рана. Потом тоска по делу бередила душу. Выздоравливал медленно, томился. И наконец вернулся к своим гвардейцам.
Вошел в штаб, как всегда, быстрой походкой, весело, сердечно поздоровался со старыми друзьями. Почувствовал: рады они его приезду. Но понял и другое: их огорчил его вид, усомнились, есть ли «запас прочности». И не удивительно: привыкли к его богатырскому здоровью, а тут приехал исхудавший, осунувшийся, лицо бледное, рука на перевязи...
Но генерал очень быстро развеял эти сомнения: был он все таким же подвижным, деятельным, выносливым.
Готовилась крупная операция, получившая позднее название Висло-Одерской.
Собрал старших командиров. Какое в частях настроение? В чем они нуждаются? Народу прибавилось, техника поступает. Иначе нельзя перед масштабной операцией.
Богданова вызвал к себе командующий 1-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Поставил задачи. Прощаясь, сказал:
— Вы и сами знаете: когда танки есть, пехота ничего не боится, смелее становится. Танки идут вперед — все войска активны.
Богданов не уставал напоминать подчиненным: приблизительное знание противника — это знание ненадежное, изучить его надо досконально. Маршруты в полосе наступления тоже следует представлять себе так, словно пройдены они не раз. Он требовал, чтобы их знали все командиры, сверху донизу, а особенно командиры передовых подразделений.
2-я гвардейская танковая армия — и это соответствовало ее предназначению — обычно действовала в оперативной глубине. Войска фронта находились где-то позади, на удалении в несколько десятков километров. Не раз бывали танкисты и в полном окружении. Маневр, огонь и смелая инициатива — вот что [131] обеспечивало успех в условиях, когда надо было опережать противника во всем, когда частых приказов свыше ждать не приходилось.
Богданов отчетливо представлял себе природу боя всех родов войск, а танковых в особенности. Он организовывал взаимодействие с той тщательностью, даже скрупулезностью, без которых может застопориться наступление танков. Высокий темп, массирование сил и средств на важнейших направлениях — такими были его непреложные правила.
И вот в морозные дни середины января в прорыв были введены 1-я и 2-я гвардейские танковые армии. С танкистами Богданова взаимодействовали пехотинцы 5-й ударной армии генерала Н. Э. Берзарина. Мощь танковых корпусов дополнялась и приданными им двумя корпусами авиации — бомбардировщиков и истребителей.
К вечеру наши танки продвинулись до 80 километров в тыл противника. Это был необычайно высокий темп наступления. Час освобождения многострадальной польской столицы был близок.
2-я танковая образовывала как бы острие, которое тем глубже врезалось во вражеский тыл, чем быстрее наступали другие наши армии. Острие все время было в движении, направление у него было одно — на запад.
Танкисты с боями брали город за городом. Быдгощ был чуть правее пути армии. Но город этот являлся важным опорным пунктом гитлеровцев, и генерал Богданов бросил туда две танковые бригады. Погода стояла прескверная. Туман не позволял вести авиационную разведку. Но и без нее танкисты действовали уверенно. Город захватили быстро, 23 января, совместно со 2-м гвардейским кавалерийским корпусом.
В те дни большого наступления дерзость в действиях наших воинов проявлялась особенно часто.
Западнее города Быдгощ разведывательный мотоциклетный батальон наткнулся на отходивший по дороге немецкий полк. Наши мотоциклисты, как говорится, поддали огоньку. Поначалу гитлеровцы растерялись. Правда, быстро пришли в себя, но командира полка уже не было среди них. Наши лихие разведчики увезли этого офицера, да еще его адъютанта прихватили.
— Огромное дело сделал этот батальон, — вспоминал Богданов много лет спустя. — Пленный полковник дал нам показания, которым цены не было.
Полученные сведения были учтены, и это очень помогло танкистам. [132] В Штаргард вошли, вовсе не встретив сопротивления. Враг вывел свои войска, оставив только сотни раненых. Бощанову донесли: раненые изголодались, есть нечего. Противник в бинтах — это уже не противник, и, коль он нуждается в пище, надо накормить его. Так и сделали. Вчерашним солдатам Гитлера выдали хлеб, картошку, масло, которого они давно уже не видели.
...2-я танковая приближалась к Одеру. С начала наступления она прошла с боями добрых 500 километров. А впереди — еще одно серьезное водное препятствие. Как же быть? Сделать оперативную паузу, не доходя до Одера, или обойтись без нее, двигаться вперед? Пауза — это опасная потеря времени, таково было мнение штаба фронта. В этом был убежден и генерал Богданов. Но надо было заразить своей убежденностью подчиненных.
Богданов поехал в корпус генерала С. М. Кривошеина. Поставил перед ним ближайшую задачу — захватить город Чарнкув. Решил вместе с корпусом продвигаться к этому городу, подтягивая и остальные корпуса армии.
В Чарнкув танкисты ворвались стремительно. Вышли к мосту, причем так быстро, что противник бежал, не успев взорвать его, толовые шашки висели неподожженные.
2-я и соседняя с ней 1-я танковые армии были уже на Одере. Но противник начал собирать силы для мощного контрудара. Об этом стало известно при таких чрезвычайных обстоятельствах. Поздно ночью к генералу Богданову прибыл начальник разведотряда армии подполковник Костромин. Богданов знал и ценил его как настоящего разведчика — смелого, дельного, точного во всем. Если Костромин прибыл ночью, значит, неспроста — что-то важное стряслось.
Так оно и было. Костромин вручил генералу портфель с документами немецкого офицера, погибшего в подбитом нашими летчиками самолете. Из документов выяснилось, что только что сформированная группировка противника должна ударить по флангу наших войск и выйти в район Вислы. Приказ об этом и вез командующему группировкой офицер гитлеровского генштаба. Привезли же этот приказ в штаб нашего 1-го Белорусского фронта. И уже через день 2-я и 1-я гвардейские танковые армии были повернуты от Одера на север, с тем чтобы сорвать контрудар.
Когда закончилась Висло-Одерская операция, генерал Богданов был снова представлен к присвоению звания Героя Советского Союза. В Ставку ушел его наградной лист, в котором
сжато и убедительно излагались боевые действия 2-й гвардейской танковой армии в начале последнего военного года. В этом документе одна лишь краткая оценка: «Войска 2-й гвардейской танковой армии, руководимые гвардии генерал-полковником танковых войск Богдановым, в наступательных операциях войск 1-го Белорусского фронта в 1945 году показали образцы смелых, дерзких и стремительных ударов по противнику». А дальше приводятся только факты, которые и сами звучат как высокая оценка: «...Части 2-й гвардейской танковой армии первыми вышли к границам Померании, успешно форсировали реку Потец и вторглись в пределы Германии»; «...Ведя бои в Померании, армия тов. Богданова первой вышла к реке Одер и обеспечила захват чрезвычайно важных для последующих операций плацдармов на западном берегу реки Одер»; «...2-я гвардейская танковая армия, войдя в прорыв в район Арнсвальде, успешно выполнила свою задачу — вышла к побережью Балтийского моря в районе г. Каммин».
Итак, вместе с боевыми товарищами из соседних армий танкисты перешагнули границу государства, откуда расползлись по Европе щупальца свастики. Пробились за Одер. Заглушили двигатели своих танков у самого Балтийского взморья, разгромив там противника наголову. Так воевала армия Богданова в сорок пятом году. Так проявлялись мастерство и храбрость ее воинов с командующим во главе.
2-я танковая готовилась к последним боям. Столица фашистского рейха — почти рядом. Но обреченный враг упорен и ожесточен до крайности. Последние бои требовали от наших воинов умножения ратных усилий, порыва, большой воли.
Богданов сознавал, как важно воодушевить людей именно сейчас, когда до полного разгрома противника остались считанные дни. Штабных дел у него было очень много, но решил сам побывать на вручении бригадам гвардейских знамен.
В 34-й мотострелковой говорил горячо, убежденно:
— Теперь ваша бригада пойдет на Берлин с гвардейским знаменем. В русской армии была гвардия, девизом которой было: «Старая гвардия не сдается, а умирает». Для нас это не годится. Нашим девизом должно стать: советская гвардия не сдается, не умирает, а побеждает. Желаю вам одержать победу и под гвардейским знаменем первыми войти в Берлин.
Плечом к плечу с 1-й гвардейской танковой армией, с общевойсковыми соединениями 2-я гвардейская танковая прорвалась к Берлину. В этом громадном городе мера расстояния множилась на меру упрямого сопротивления отчаявшихся фашистских [134] войск. Дни и кварталы, кварталы и дни — так прошла неделя, декада. И наступил необыкновенный Первомай — Первомай победы.
Все сбылось, как мечталось. Но кто сосчитает могилы однополчан на 6-тысячекилометровом боевом пути 2-й танковой, от курской земли до берлинских улиц? Ценою жертв, мук и необычайного напряжения вместе со всей Советской Армией пришла к победе и 2-я танковая. С гвардейскими знаменами и орденами на них. С 221 Героем Советского Союза и 103 тысячами воинов, имевших боевые награды.
В Берлине для генерала Богданова и закончилась война. А начал он воевать в Пружанах, в мало кому известных Пружанах, под Брестом, по боевой тревоге, которую сам объявил в 4 часа утра в черное июньское воскресенье сорок первого года.
Тот, первый день войны сохранился в памяти Богданова так, как, может быть, ни один другой. Сохранился в памяти по часам, от утра до вечера.
6 часов. Части его дивизии вышли в район сбора, юго-западнее Пружан. Где другие части — неизвестно, связи с ними нет. Повел своих танкистов в район сосредоточения, который был предусмотрен планом обороны государственной границы. Авиация противника бомбила жестоко и почти непрерывно.
13 часов. Достигли указанного района. Никакой передышки — впереди подразделения 18-й танковой дивизии противника. Начался встречный бой.
15 часов. Авиация противника становится еще активнее, чем утром. В каждом налете участвует минимум полсотни самолетов. Части 18-й дивизии снова наседают. Приходится отражать одну контратаку за другой, час за часом. Долгий, неравный бой.
Наступила темнота. Вспыхнул ночной бой. Тоже упорный. Но это уже начинался второй день войны. Первый, едва ли не самый тяжкий из всех 1418 военных дней, уже ушел, а горе, которое он принес, отковалось гневом и мужеством танкистов Богданова, всей нашей армии, всего народа.
Очень трудно было и осенью того же первого военного года, когда полковник Богданов командовал Можайским укрепленным районом. Протяженность этого района по фронту составляла больше 100 километров. 30 тысяч невоенных людей рыли окопы. Оружия же у полковника Богданова было всего ничего.
Так начинался боевой путь Богданова в эту войну. И вот ее финал — в Берлине. Полковник Богданов был уже генерал-полковником, а вскоре после победы он получил звание [135] маршала бронетанковых войск. Старый воин, удостоен вы и первого ордена Красного Знамени еще в двадцатом году, стал и дважды Героем, кавалером многих орденов. Красноармеец, командир, маршал — таковы вехи его военной жизни.
В личном деле маршала Богданова есть рапорт, который он написал на имя министра обороны. Речь в этом рапорте идет об увольнении в отставку по состоянию здоровья. Строгие, приличествующие документу строки. И вдруг врываются иные строки — щемящие, просто за душу берущие. Это — прощание с армией, это — благодарность ей за все, чему научила.
«Беззаветно, не щадя своей жизни, — писал Богданов, и в этот нелегкий для себя час, подводя итог сделанному, он имел право так заявить, — защищал; Советское государство с самого его зарождения и до настоящего дня: 1917, 1920 — 1921, 1941 — 1945 гг.». А дальше — горестные меты биографии: «Непосредственно в боях с врагами четыре раза ранен... В боях с врагами нашего Советского государства погибли сын, три брата, сестра». И заключение: «Работал в полную силу на благо нашей Родины и Коммунистической партии».
Именно так: в полную силу.
В Ленинграде установлен бюст маршала. Это город его рабочей юности. Здесь, на знаменитом Путиловском заводе, отец Богданова проработал без малого 40 лет. Сам он двенадцатилетним мальчишкой был определен на меднолитейный завод Боровского. Сперва слесарь-ученик, потом самостоятельный слесарь.
За партой бы еще сидеть Семену Богданову, но не получилось: большая семья жила трудно. А учиться хотелось. И, как ни уставал у тисков, выкраивал вечером часок-другой для чтения. Так сам прошел 6-классный курс реального училища и сдал экзамены экстерном.
В начале 1916 года Богданова призвали в армию. Была у него уже крепкая пролетарская закваска, войну он воспринимал трезво, настроения солдатской массы улавливал чутко. Командовал взводом, дослужился до подпоручика. Всегда был с солдатами, которые уважали его за храбрость и справедливость.
Октябрьскую революцию принял безоговорочно, в нюне восемнадцатого года записался добровольцем в 14-й Костромской полк, квартировавший в Петрограде. Вскоре был назначен командиром взвода, затем командовал ротой и батальоном. Жив остался, хоть и не раз попадал в тяжкие переделки. Но вот два брата не вернулись в отчий дом — сложили головы в боях за Советскую власть. [130]
В последующие годы Богданов командовал стрелковыми подразделениями. Когда в пору первой пятилетки пошли в рост наши танковые войска, получил мехбригаду.
И все в шинели — от одной большой войны до другой. Почти 40 лет — в родной Советской Армии, среди коммунистов-товарищей.
Отшумели бои. Шли годы. Путь 2-й гвардейской стал уже достоянием военной истории. А для ветеранов это не просто история — дорогая память о крепком армейском братстве, о ратной страде, которая была и нелегкой, и радостной, когда приносила она успехи, добытые потом и кровью.
Нам довелось встретиться с маршалом Богдановым незадолго до его скоропостижной кончины. Беседовали мы с ним, и чувствовалось: не позабыл маршал своих гвардейцев, следит за их судьбами. Он говорил с гордостью:
— Сколько генералов дала 2-я танковая! И сколько директоров предприятий, председателей колхозов! А как приятно бывает узнать, что воин из твоей армии — заслуженный офицер или знатный рабочий, сельский механизатор. Может, и не видел его раньше, но он же незнакомый друг по фронту.
И казалось: если б мог маршал, пожал бы руку всем товарищам военных лет и пожелал бы им служить народу так, как служили они в Великую Отечественную.