Той весной в Краснодаре на улице имени одного из первых Героев Советского Союза летчика Леваневского, где размещалась учебная часть авиашколы, все началось, как и год назад в аэроклубе на Красноармейской, 62, с теоретических занятий, и только потом — на аэродром, на полеты. И уже пилотировать не безотказный У-2, как в аэроклубе, а более строгие машины и, конечно же, похожий на сжатый кулак И-16 — чуть ли не самый скоростной в те времена наш истребитель, на котором самоотверженно сражались с гитлеровцами советские летчики. До Кубани доходили вести с фронтов о подвигах защитников Родины, которые грудью преграждали путь фашистским полчищам, стремившимся уничтожить наше социалистическое государство, поработить советских людей. И молодые курсанты, овладевая летным делом, жадно впитывали мужество и отвагу фронтовиков, на героических примерах учились отдавать Отчизне все силы.

Стойкость защитников Одессы, Севастополя, Киева, бессмертный подвиг экипажа Николая Гастелло, устремившего в Белоруссии свой горящий бомбардировщик на скопление врага, [11] самоотверженность Виктора Талалихина, таранившего в ночном небе Подмосковья «Хейнкель-111», мастерство командира бомбардировщиков Александра Молодчего, командира штурмовиков Семена Гетьмана, многих других авиаторов, отважно оборонявших столицу Родины — Москву, были для Владимира Алексенко и его товарищей по учебной эскадрилье образцом преданности своему пароду. Молодые учлеты хотели подражать первым в Великую Отечественную войну Героям Советского Союза — ленинградским летчикам Михаилу Жукову, Степану Здоровцеву, Петру Харитонову. И не думалось тогда Владимиру Алексенко, что именно там, в ленинградском небе, и произойдут его первые боевые вылеты.

Но прошло еще немало времени, прежде чем попал Владимир на фронт.

Война стала вплотную подступать и к Кубани. Над ее степными просторами, над предгорьями Северного Кавказа все чаще начали появляться вражеские самолеты; нет-нет да и пересекут инверсионные следы высотных фашистских разведчиков пилотажные зоны школьных аэродромов, а на кубанские станицы упадут вражеские бомбы. Рвались они — и не раз — возле родной Киевской, где вдовствовала мать Наталья Алексеевна и учились младшие сестры Нина и Клава. Отец Владимира Аврам Антонович, колхозный тракторист, скончался незадолго до войны.

Но выпускнику школы пилотов сержанту Алексенко так и не удалось тогда побывать дома. Под бомбежкой, в теплушках срочно отбыли из-под Краснодара сержанты-истребители.

— Всего три часа налета на «ишачке» да две стрельбы в воздухе было у меня к тому времени, — припоминая те дни, говорит Владимир Аврамович. — Был, как говорится, малообученным рядовым от авиации.

Привезли кубанцев в северные края, где в запасных авиаполках формировались боевые подразделения для фронта. Многое казалось здесь необычным — и безоглядные леса, и другое, чем на юге, вроде бы более низкое, закрытое облаками небо, обложные дожди, обильные снегопады. Душой каждый рвался на фронт, а тут заминка — не хватало самолетов, которыми стала оснащаться наша истребительная авиация, более совершенных «Яковлевых» и «лавочкиных».

И вдруг в самолетном парке их запасного полка появились «ильюшины» — самолеты-штурмовики, уже известные как оружие сокрушительного, неотразимого удара по наземному противнику. [12] «И нечего ждать «яков», — решили молодые истребители, — пойдем бить врага на «илах»».

Таких парней вместе с Владимиром Алексенко, который первым подал мысль о штурмовиках, набралось тринадцать. Так, «чертовой дюжиной» и явились к командованию со своей просьбой. И столько, видимо, было в молодых летчиках внутренней убежденности, столько стремления скорее ринуться в бой, что разрешение освоить «ильюшины» дали сразу — истребители становились штурмовиками.

Многое, разумеется, оказалось в новинку: скорость и высота полета, ориентировка в воздухе, поиск целей на земле. А как тактически грамотно обращаться с бортовым оружием — эресами, пушками, бомбами? Как на «бреющем» полете отличить свои войска от противника? Как действовать группой? Как отражать атаки вражеских истребителей? Словом, потрудиться пришлось немало, пока строгие инструкторы дали «добро» и разрешили направить молодых летчиков-штурмовиков на фронт. Куда? Может, под Сталинград, где наши войска замкнули кольцо вокруг более чем трехсоттысячной группировки гитлеровцев? Или на Северный Кавказ — поближе к захваченной врагом Кубани?

Назначение пришло на Ленинградский фронт, на защиту осажденного фашистами города Ленина. Добирались туда сначала на машинах, а потом пешком, по заснеженному льду Ладожской «трассы жизни», шагая рядом с автомашинами, груженными боеприпасами, продуктами, медикаментами. А навстречу — автомобили с ленинградскими детьми и стариками, перенесшими полтора года вражеской блокады. При взгляде на их заиндевевшие фигуры и изможденные голодом лица у Владимира Алексенко сжималось сердце от сострадания к претерпевшим столько горя, сжимались и руки, готовые нажать на гашетки бортового огня, который надо как можно скорее обрушить на ненавистного врага.

В небе знакомо гудели моторы воздушных патрулей, охранявших «ледовую трассу», а слева, от южного берега Ладожского озера, доносились раскаты орудийной стрельбы. Там развернулась операция «Искра» — войска Ленинградского и Волховского фронтов, прорывая вражескую блокаду города на Неве, двигались навстречу друг другу. Каждый воин, ведя ожесточенный бой, помнил пароль — «Победа!».

В дни прорыва блокады предстал сержант Владимир Алексенко на пригородной посадочной площадке перед командиром 15-го гвардейского штурмового авиаполка Николаем Свитенко. [13]

С этим полком прошел Алексенко опасными боевыми маршрутами до последнего дня Великой Отечественной; коммунисты этого полка в том же сорок третьем приняли Владимира и ряды партии Ленина. В шеренге знаменщиков 3-го Белорусского фронта Владимир Алексенко пронес по Красной площади на параде Победы знамя своей 277-й авиадивизии, воспитавшей еще пятерых дважды Героев Советского Союза — Георгия Паршина, Василия Мыхлика, Григория Мыльникова, Евгения Кунгурцева и Алексея Прохорова, крыло к крылу с которыми громил врага под Ленинградом, в Прибалтике, в Восточной Пруссии, на польской земле.

Новые однополчане радушно приняли молодого авиатора. И вот — первый боевой вылет. Ведущий — Петр Голодняк. Цель — вражеская дальнобойная батарея, одна из тех, что обстреливали Ленинград. Что теперь, спустя более чем три десятка лет, запомнилось о том полете?

— Киль машины ведущего, — улыбаясь нахлынувшему прошлому, говорит Владимир Аврамович. — Куда самолет командира — туда и мой. Старался действовать, как учили — ведомый за ведущим, словно нитка за иголкой...

Пять заходов на цель под огнем врага. Пять атак — эресами, бомбами, пушечным огнем. Куда протягивались огневые трассы, как легли бомбы, молодой летчик-штурмовик, признаться, не видел, вернее, тогда еще не научился видеть. Главное в том первом боевом было следовать за ведущим, делать то, что делал он: куда иголка — туда и нитка! Когда приземлились, Петр Голодняк одобрительно кинул: «Молодец!» Значит, поступал правильно, атаки были точными. И в самом деле, ударом «ильюшиных» вражеская батарея была разгромлена.

И пошли вылет за вылетом. Удары по артиллерийским позициям, штабам, аэродромам, коммуникациям. С каждым днем приобретался опыт, росло мастерство, обострялось тактическое мышление. Вскоре Владимир Алексенко стал ведущим пары, затем группы самолетов. Он внимательно присматривался, как в сложной обстановке поступали более опытные летчики, старался читать в газетах все, что публиковалось о штурмовиках. Постепенно вырабатывался свой стиль атаки с воздуха — внезапной, неотразимой, разящей противника наверняка.

И еще весь сорок третий год жадно вчитывался Владимир Алексенко в те газетные сообщения с фронтов Великой Отечественной, где говорилось о боях на Таманском полуострове.

День 16 сентября 1943 года, когда, сломив сопротивление врага, части 56-й армии генерала А. А. Гречко освободили станицу [14] Киевскую, ленинградский летчик отметил в календаре красным кружком. Был бы там, на юге, — попросился бы у командиров на короткую побывку домой. Но побывать дома, вернее, в землянке возле сожженной хаты, встретиться с родными, вернувшимися из фашистской неволи, припасть к груди матери довелось только через два года.

А тем временем город на Неве, его стойкие люди становились кубанцу все роднее. Крепкие, незримые нити связывали 15-й гвардейский, всю дивизию с рабочим коллективом Кировского завода, его партийной организацией. Путиловцы были частыми гостями на аэродромах штурмовиков, а летчики нередко появлялись в цехах завода-фронтовика, выступали перед рабочими с рассказами о боях, привозили незатейливые подарки — курево, банку консервов или буханку хлеба, сэкономленные из пайка по пятой, летной норме. Во время этих поездок в город удавалось пройти с однополчанами по улицам и площадям, выйти на Неву, к Зимнему дворцу, Адмиралтейству или Петропавловской крепости, побывать на Васильевском острове, на Петроградской стороне. Суровый фронтовой Ленинград, одетый в маскировочные сети, укрывший свои исторические памятники мешками с песком, перегороженный металлическими ежами был красив непокоренным величием, жизнелюбием, твердостью всех жителей — от мала до велика.

Именно таким предстал он и моему журналистскому глазу в январе сорок четвертого, когда я, прослужив до войны ряд лет авиатором в Ленинградском военном округе, вновь оказался в тех местах с редакционным заданием. В те дни началось завершающее сражение девятисотдневной ленинградской эпопеи — окончательное сокрушение вражеской блокады. Делюсь с генералом Владимиром Абрамовичем Алексенко своими впечатлениями тех памятных дней. Беседуя в залитой солнцем служебной комнате, мы, спустя с той зимы три десятка лет, по крупицам восстанавливаем детали битвы, во время которой генерал совершил немало боевых вылетов. Оживившись, он подходит к карте, и, хотя она вовсе не «полетного» масштаба, находит ориентиры, по которым летал и сам, и летчики его эскадрильи.

Вот он, веер шоссейных дорог, расходящихся к югу от Ленинграда. Они подобны стрелам. Помнится, тогда вдоль одной из них — Пулковской магистрали — быстро двигалась наша танковая колонна. Командиры машин, откинув крышки люков, следили за небом. Воздух был мутен. Туман, смешанный со снегом, волнами проплывал над близким полем боя. Где уж [15] в такую погоду показаться вражеским самолетам! А нашим? И как бы в ответ возник характерный гул. Парами пронеслись штурмовики. Это были самолеты моего бывшего командира полковника Федора Хатминского. В свое время он водил нас, молодых авиаторов, в зоны пилотажа над ленинградскими пригородами. А в сорок четвертом «ильюшины» его 277-й авиадивизии устремлялись в ленинградском небе в яростные штурмовые атаки. В тот день между Ропшей и Тайцами я видел результаты одного из таких ударов штурмовиков. Они настигли вражескую мотоколонну, обрушились на нее метким огнем. Дорогу загромоздили подбитые транспортные машины, штабные автобусы, перевернутые орудия.

— Не ваша ли то была работа под Ропшей, Владимир Аврамович?

— Действовали мы и там, и под Гатчиной, и возле Луги, — уклончиво отвечает генерал.

Но по легкой усмешке, пробежавшей по плотно сжатым губам, можно понять — да, наверняка то был результат налета его эскадрильи, и ему, разумеется, приятно столь неожиданное корреспондентское «подтверждение» успешности того вылета под Ропшу.

Неоднократны и выразительны занесенные в поденный журнал боевых действий полка подтверждения об эффективности ударов с воздуха, наносимых штурмовиками. На личный счет Владимира Алексенко, кроме десятков самолетов, сожженных на аэродромах и нескольких сбитых в воздухе, помимо множества сраженных бортовым огнем «ильюшина» фашистских солдат и офицеров, причислено и уничтожение более четырехсот различных военных объектов:

танков, бронетранспортеров, автомашин — 166;
орудий и минометов — 93;
железнодорожных вагонов — 53;
складов военного имущества — 10;
повозок с боеприпасами — 85.

Завидная боевая арифметика! Каждый из 292 вылетов оказался весомым вкладом в дело победы, помогал нашим солдатам изгонять врага с советской земли под Ленинградом, и Эстонии, Латвии и Литве, громить фашистов в их восточнопрусском логове, штурмовать форты Кенигсберга, освобождать от гитлеровцев города и села братской Полыни. И еще одна выразительная цифра — семь раз машину Владимира Алексенко подбивали либо зенитки, либо истребители врага. Семь раз мог он погибнуть, но не погиб, «дотягивал» израненный, а то и горящий «ильюшин» до «ничейной» земли, до своих, до полкового [16] аэродрома. Повезло и в том, что ни разу сам не получил сколько-нибудь тяжелого ранения, они, правда, были, но мелкие.

— А воздушные стрелки, с которыми летали вместе?

— Многим обязан каждому из них, — раздумчиво говорит генерал. — Ведь стрелок на «ильюшине» — это щит летчика, охраняющий от атак воздушного противника. В одном из таких боев вражья пуля сразила Меюса — отличного парня; в другой схватке опасно ранили в ногу Кубая — тоже замечательного бойца. А вот Тютрюмов — полный кавалер ордена Славы — недавно приезжал повидаться, рассказать, как трудится на мирном фронте...

Многих боевых друзей сердечным словом вспоминает Владимир Аврамович в нашей беседе: комэск Саша Еремин, погибший под Нарвой; Юра Чибисов и Коля Полагушин, ставшие кавалерами «Золотой Звезды»; Леша Прохоров, Женя Кунгурцев, Гриша Мыльников — герои этого сборника рассказов о людях бессмертного подвига; другие однополчане, командиры, политработники. И те, что не дошли до победы, и те, вместе с которыми прожит один из счастливейших дней — победное 9 Мая сорок пятого.

Утром в тот день Владимир Алексенко повел группу «ильюшиных» по последнему за войну маршруту. Курс — на устье полноводной Вислы. Там, под Гданьском, еще продолжала сопротивляться довольно солидная вражеская группировка. Но на сей раз на бортах самолетов вместо бомб — листовки, сообщающие, что в Карлсхорсте — пригороде Берлина — представителями разгромленного гитлеровского вермахта подписан акт о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии. И ни один выстрел — ни с земли, ни с воздуха не раздался в том 292 вылете Владимира Алексенко. С воздуха было видно, как солдаты противника, начавшие было разбегаться при появлении советских штурмовиков с красными, победными звездами на крыльях, стали ловить и читать сброшенные листовки. А «ильюшины», еще пару раз прогудев над Вислой моторами, легли курсом на свой аэродром.

А там весь полк собрался на митинг. Вынесли гвардейское знамя с изображением В. И. Ленина. Летчики, воздушные стрелки, техники, мотористы, оружейники — при орденах и медалях. Речи произносили, взбираясь на покореженные осколками крылья самолетов. И сколько дружеских объятий, поздравлений с победой! Душевный, счастливый день, как и у всего советского народа. [17]

— Три десятка лет прошло, а до сих пор отчетливо помнится, как радовались завершению Великой Отечественной — самого тяжелейшего испытания, которое вынесли советские люди!..

Для Владимира Алексенко сорок пятый был радостен втройне — ведь именно в том, победном году он, как и еще двенадцать советских воинов — от командира стрелкового батальона участника штурма Берлина Степана Артеменко до Главного маршала авиации А. А. Новикова и Маршала Советского Союза Н. И. Крылова, — был дважды награжден медалью «Золотая Звезда». Поистине эти награды, засиявшие на их груди в сорок пятом — звезды Победы!

За минувшие тридцать лет много новых рубежей преодолел бывший заместитель командира 15-го гвардейского авиаполка, в котором он прослужил около тысячи дней. Боевой опыт обогатился новыми знаниями. На форменной тужурке Владимира Аврамовича под крылатым значком летчика — два серебристо-белых ромбика: знаки завершения учебы в высших военно-учебных заведениях — Краснознаменной Военно-воздушной академии, которая ныне носит имя Ю. А. Гагарина, и Академии Генерального штаба Советских Вооруженных Сил. А в летной книжке — превеликое множество новых записей, солидные цифры часов налета. Владимир Алексенко после войны вернулся в истребительную авиацию, летал на «Яковлевых» и «лавочкиных», освоил первые реактивные самолеты, затем стал летать и на более совершенных крутокрылых, стреловидных машинах, и на тех, похожих на треугольники, что стремительно, со сверхзвуковой скоростью разрезают небо там, в стратосфере. Словом, все эти годы, как и многие другие авиаторы-фронтовики, он в первых рядах тех, чьими устремлениями наш Воздушный Флот идет неуклонно вперед.

В наше время говорить об авиации, ее людях — значит непременно говорить и о космосе. Заходит речь о нем и в нашей беседе. Владимира Алексенко, всю войну пролетавшего под огнем врага на низких, «бреющих» высотах, не может не радовать, что один из его боевых собратьев — летчик-штурмовик Георгий Береговой стал космонавтом, поднялся от земли в звездный, океан. С вполне понятным оттенком гордости называет генерал имена своего тезки — «трижды» космонавта Владимира Шаталова, а также Анатолия Филипченко, Евгения Хрунова, Виктора Горбатко. Эти смелые исследователи просторов Вселенной до отъезда в Звездный городок были сослуживцами генерала Алексенко.

На рабочем столе генерала — книги, чертежи, схемы. Надо всегда быть в курсе всего нового, что привносит каждый день в любимую авиацию, в военное дело. Того требуют интересы защиты Отечества, верной службе которому боевой летчик и авиационный командир и теперь отдает все силы. Так велит долг советского человека и коммуниста, так подсказывает его сердце, каждый удар которого созвучен с пульсом Родины, с уверенной поступью миллионов советских людей — строителей коммунистических пятилеток.

Не часто, но все же нет-нет, да и выкроив немного времени, Владимир Абрамович наезжает в родные края, в возрожденную народным трудом станицу Киевскую повидаться с близкими, потолковать с земляками. После теплых задушевных бесед с кубанскими хлеборобами и рисоводами он обязательно поднимается на возвышающуюся неподалеку среди пшеничных полей и рисовых чек Сопку Героев — высоту 121,4, где в сорок третьем шли ожесточенные бои. Ныне она увенчана могучей фигурой солдата-победителя, возвратившегося с войны. Мне тоже доводилось бывать в Киевской, всходить на Сопку Героев. И всегда казалось: орлиный взгляд каменного воина окидывает с гребня высоты не только Кубань, но и все наши земли, опаленные сражениями с врагом, — от студеного Заполярья до жаркого Причерноморья. И, представляя себе Владимира Алексенко рядом с монументом, мне видятся в том солдате — герое Великой Отечественной и мужественные черты прославленного советского летчика, и черты всех, кто добыл победу, кто и ныне в армейском строю зорко оберегает мирный труд Отчизны.