— Чей же ты? — спросил я его однажды.

— Я герой не татарский и не лакский, — ответил Амет-Хан. — Я — Герой Советского Союза. А чей сын? Отца с матерью. Разве можно их отделить друг от друга? Я — человек.

Так сказал об Амет-Хане в своей книге «Мой Дагестан» Расул Гамзатов. И с таким же большим уважением говорят о герое-летчике все, кто встречался с ним. А знали его многие и на фронте, и когда он работал испытателем.

Испытательный аэродром...

Скольких повидал он людей, что первыми поднимают в небо самолеты! Кто чаще его провожал их, летчиков-испытателей, в пятый океан? Кто умеет так встречать, когда возвращаются домой? И так ждать даже тех, кто уже никогда не вернется? Наверное, только он, испытательный аэродром.

...Турбинный гром расколол небо. И опять тишина. Набежавший ветерок повеял острым запахом «горючки».

У ангара на бетонной дорожке техник. Проводив взглядом машину, произнес:

— Амет-Хан взлетел.

Встретились мы с летчиком-испытателем позже, на квартире.

— Проходите, будьте как дома.

Потом распахнул окно, взял со стола сигарету. Поджав по-турецки ноги, уселся на тахте. Ни в одном движении, жесте ни тени нарочитости. И с виду совсем не богатырь — невысокого роста, сухощавый, чуть сутуловатый. Как-то не верилось, что [29] передо мной тот самый знаменитый Амет-Хан Султан, о котором столько приходилось слышать.

Словно угадав мои мысли, он сказал:

— Значит, писать? Да разве ж я герой?

Потом задумался, не спеша начал рассказ.

...Стрелять было нечем.

На борту «юнкерса», видно, поняли это. «Юнкерс» теперь даже не маневрировал: на большой скорости уходил к линии фронта. На запад. «Спешит, аэрофотоаппараты, должно быть, уже выключил», — подумал Амет-Хан и посмотрел на землю.

Будто сквозь вуаль, блеснула внизу Волга. Над Ярославлем, озаренные майским солнцем, плыли облака. Где-то там, неподалеку от города, аэродром, боевые друзья.

Почему-то вспомнилось, как моторист Потапыч, старый солдат, незлобиво отчитывал своего механика, молоденького сержанта. Тогда, шагая мимо капонира к своему истребителю, он улыбнулся про себя.

Но сейчас было такое ощущение, будто Потапыч корил не механика, а его, Амет-Хана. Что сказать друзьям, когда вернешься на аэродром? Упрекать не станут. Да ведь их глаза скажут больше слов: «Как же это ты, Амет-Хан, упустил врага?»

Нет, решение он принял раньше, еще в то мгновение, когда внезапно оборвалась пулеметная трасса. «Боезапас кончился», — обожгла мысль. И тут же другая: «Таранить!» Эта мысль теперь овладела всем его существом. Он был озабочен только одним: как можно быстрее сократить расстояние, отделявшее его от вражеского самолета.

Сблизившись с «юнкерсом», Амет-Хан повел истребитель в атаку. Немецкий стрелок пытался отразить удар — хлестнул огневым смерчем. Но краснозвездный самолет неудержимо мчался вперед. Казалось, еще секунда — и он снарядом врежется в машину врага. Фашист упредил: скольжением отпрянул в сторону.

Истребитель пронесся близ «юнкерса» и, блеснув молнией, почти отвесно ринулся вниз. А в следующий миг его правое крыло, точно меч, рассекло плоскость бомбардировщика. Раздался скрежет металла, и в небе тотчас потянулся дымный след от моторов «юнкерса».

Амет-Хан выбросился из неуправляемого самолета с парашютом.

Приземлился на окраине села. Первыми к нему подбежали босоногие мальчишки. По ордену Красной Звезды на гимнастерке признали своего. Обрадовались, вразнобой затараторили: «Дяденька, «юнкерс» упал во-он там! А крыло здесь, совсем близко!..» Попросив ребят собрать парашют, летчик устало провел ладонью по щеке. На руке остались следы крови. Его проводили в село, обмыли раны, перевязали чистой холстиной. Полчаса спустя он сидел за столом, на почетном месте в окружении степенных стариков. Угощали, расспрашивали, как «было дело там, наверху», но, заметив, что у летчика совсем уставшее лицо, предложили отдохнуть.

Едва смежив веки, он опять увидел «юнкерс», с борта которого вновь хлестала и мельтешила перед глазами огненная метель. Только теперь ему казалось, будто его самолет падает, в море. С высокой-высокой скалы... Сердце сжималось. Но было радостно видеть море, и синие скалы, и солнечный берег с зубчатой каймой прибоя. Ведь на этом берегу стоял его родной город Алупка...

Война застала Амет-Хана в авиаполку, недалеко от западной границы. 22 июня 1941 года на рассвете он ушел в свой первый боевой полет. На двухкрылой «чайке» штурмовал вражеские колонны. По пять-шесть раз в день вылетал на боевые задания.

То была суровая школа воинской закалки.

Здесь Амет-Хан мужал, постигал мастерство атаки. И всякий раз, поднимаясь в воздух, он пролетал над родной землей, которую топтал фашистский сапог...

...В полдень у палисадника остановилась машина. Приехал полковой комиссар Миронов. Войдя в избу, бросил взгляд на широченную тесовую кровать, на которой спал Амет-Хан. Разбудив его, комиссар изумленно присвистнул:

— Э, брат, да ты не иначе «хватил»?!

— Это что! — тряхнув чубом, хитровато сощурился Амет-Хан. — Квашеной капусты отведал, чуть не целый вилок съел. Ох и крепка!

Затем спросил:

— Ну а тех поймали?

— Всех. Из Волги, как мокрых кур, выловили. На Париж, Лондон, Роттердам летали. А тут обожглись. Не по правилам, говорят, ты их с неба «ссадил».

— Ишь ты! В нашем небе — наши правила!

Подлечившись в госпитале, Амет-Хан вернулся в полк. Здесь его приняли в партию. А вскоре пришла радостная весть: за подвиг в воздушной схватке двадцатилетний летчик-коммунист удостоен ордена Ленина. Боевые друзья от души поздравили с высокой наградой. Потом вместе отправились в город.

И тут Амет-Хан вторично встретился с тем «юнкерсом». Но [31] «юнкерс» с обрубленным крылом был уже мертв. Его притащили на центральную площадь. Собралось много народу. Сквозь толпу с трудом протиснулся вперед чернявый худенький лейтенант в летной форме. Рядом стояли парни в рабочих спецовках. О чем-то вполголоса заспорили. Тогда один из них достал из кармана газету и стал читать маленькую заметку, уточняя подробности боя, фамилию летчика. И вряд ли кто заметил, как вдруг смутился лейтенант и, повернувшись, быстро зашагал в сторону.

Полк переводили под Сталинград. А нескольких опытных летчиков, в том числе и Амет-Хана, решено было оставить в истребительной авиачасти ПВО на аэродроме. Узнав об этом, Амет-Хан пришел к полковому комиссару.

— Все равно убегу на фронт! — заявил он решительно.

Но что скажешь человеку, если начальство так распорядилось! Довод резонный: «Защищать наши города — тоже фронт. Здесь тоже должны быть лучшие пилоты!» После долгой паузы комиссар встал из-за стола:

— Я уже был в штабе, надеюсь, все уладится.

Амет-Хан улетел с однополчанами. На земле и в небе Сталинграда полыхал огонь. Гитлеровцы бросали к Волге отборные авиационные части. На наши полевые аэродромы тоже поступали новые, с лучшими летно-тактическими качествами машины. По инициативе генерал-майора авиации Т. Т. Хрюкина, командующего 8-й воздушной армией, комплектовался полк асов. «Пропуском» в него служил боевой счет: не менее пяти лично сбитых вражеских самолетов. Амет-Хан уничтожил больше. Однако в беседе с его командиром генерал не преминул уточнить:

— Что еще отличает летчика?

— Воюет с первого дня. Много летал на штурмовку — свыше 150 боевых вылетов. Из боя уходит последним. Но вот растолковать, «что к чему», не мастер...

— Как это «не мастер»? — перебил генерал. — Только что я наблюдал, как он вам что-то доказывал. И неплохо, по-моему! О чем вы там спорили?

— Бой разбирали, — начал офицер. — Вылетал я с ним в паре. Встретили четверку «мессеров». Шли они в стороне, метров на пятьсот выше. Пока не видят нас, дай, думаю, поднаберем высоту. Заметили. Насилу выпутались. В строю Амет-Хан держался клещом. Не оторвешь. После посадки я похвалил его. Он же заартачился: «Зачем в атаку «блинчиком»?» Чуть не вспылил я. Они ж с превышением шли, на большей скорости. [32]

К тому же их четверо, а нас двое. Выходит, на рожон надо было лезть? Все же сдержался, спросил, а как бы он атаковал. В лоб, говорит. Вот и весь довод. Так он и с летчиками. Объяснить тактику боя не всегда умеет. А так, что ж, дерется смело, напористо.

— Хорошо, — сказал генерал. — Пойдет к Шестакову!

Полк асов возглавил Лев Львович Шестаков. Это был летчик чкаловской закалки. От его взгляда, будь то в воздухе или на земле, ничто не ускользало. Он принадлежал к тем сильным, сразу внушающим уважение натурам, которым свойственна особая проницательность: вы только еще приближаетесь к нему, а он уже знает, что вы собой представляете, будто видит вас насквозь. Это почувствовал каждый уже при первом знакомстве с новым командиром.

С Амет-Ханом, как и со всеми летчиками, Шестаков знакомился основательно. В совместных полетах, когда проверял пилотаж, в дни короткой тренировки. Затем — в бою. В той сокрушающей шестаковской атаке, которая всегда, даже при численном превосходстве противника, заканчивалась победой.

Ведущий, он видел все. И как держат боевой строй ведомые. И как они ведут себя в самой ожесточенной схватке. Высшей похвалой в устах Шестакова были слова: «Настоящий истребитель!» Именно так отозвался он в разговоре с комиссаром полка Николаем Верховцом об Амет-Хане, назначая его командиром эскадрильи.

Амет-Хан, однако, воспринял свое назначение не с легким сердцем. «Почему вдруг мне предпочтение? — размышлял он. — Разве Павел Головачев, Иван Борисов, да и не только они, в чем-то слабее меня? Летал с ними: дерутся как львы. И вот я теперь над ними начальник...» Шестаков догадался, какие сомнения обуревали летчика. Разъяснил:

— Это приказ. И с вас спрос вдвойне: вы командир, значит, отвечаете за людей.

...Схватки над Волгой были жаркими. Гитлеровцы, когда на их стороне был перевес, вели себя нагло, на многих их машинах были намалеваны тузы, тигры, удавы. Но, несмотря на крикливые талисманы, шестаковцы сбивали вражеские самолеты. Как-то, приехав на аэродром, генерал Хрюкин, беседуя с командиром, заметил:

— Всякую нечисть малюют гитлеровцы. Но небо — стихия орлов! Вот и нарисуйте их...

Вскоре все самолеты полка преобразились. На каждом, с обоих бортов, распластал крылья орел. Теперь, когда истребители [33] возвращались с задания, техники и механики издали узнавали машины своей эскадрильи.

—  «Желтококие» идут!..

«Желтококие» — эскадрилья Амет-Хана. На ее машинах были желтые носы — коки винтов — и красные капоты. А по бортам — орлы. Много тяжелых боев провел командир эскадрильи со своими ведомыми в дымном небе Сталинграда. От метких очередей чадными кострами падали, опрокидываясь на крыло, размалеванные фашистские самолеты. Да и он, Амет-Хан, не раз попадал в переплет. В одном из неравных боев в его машину угодил вражеский снаряд. Захлебнулся мотор. Сбить пламя скольжением не удалось. Оставалось одно: прыгать с парашютом. Схватку в воздухе наблюдали наши пехотинцы. Увидев, что летчик приземлился на нейтральной полосе, они без команды поднялись в атаку.

Несколько человек скосил тогда свинцовый ливень. Но летчика все же отбили у врага.

Весной сорок третьего гвардейский полк Шестакова перебросили под Ростов. Едва успели расположиться на полевом аэродроме, приказ: «Все истребители — в воздух. Взлет по готовности!» Первой поднялась шестерка, ведомая Амет-Ханом. И сразу — с набором высоты к линии фронта. Безоблачное небо казалось спокойным, безмятежным. С пятикилометровой высоты просматривалась синь Азовского моря, в дымке тонул горизонт. Но вот неожиданно впереди появилась армада «юнкерсов» и «хейнкелей» в сопровождении истребителей. Фашисты, очевидно, намеревались бомбить Батайск, где была разгрузочная станция фронта.

— В атаку! — скомандовал Амет-Хан.

И пошел в лобовую. Иного выбора не было. На какой-либо маневр просто не оставалось времени.

Шестерка рванулась навстречу врагу. Обычно опытный летчик, только взглянув на строй противника, сразу определит, кто перед ним: бывалые пилоты или зеленые юнцы. По самолетам видно: идут, как спаянные, или же «подпрыгивают», будто утки на зыбкой волне.

Здесь же, сближаясь, обе группы шли, как по струне. Матерый, видать, гитлеровец вел флагманский, окрашенный в белый цвет бомбардировщик. Лишь в последний миг не выдержал; пытаясь избежать лобового удара, вильнул в сторону. Поздно! Пушка Амет-Хана выплеснула струю огня. Фашистский самолет взорвался в воздухе. Тут же вспыхнули еще две вражеские машины. Четвертую таранным ударом сразил ведомый Амет-Хана [34] летчик Коровкин. Воздушная армада фашистов не прошла к объекту удара.

Все дальше на запад откатывался фронт. Сокрушая врага, неудержимой лавиной наступали советские войска. С воздуха их прикрывала авиация. В строю крылатых был и гвардейский авиаполк шестаковцев.

В результате успешного наступления наших войск в Крыму была накрепко блокирована крупная вражеская группировка. Гитлеровское командование пыталось как-то организовать снабжение ее, бросив для этой цели транспортные самолеты Ю-52. Пилоты этих машин, груженных боеприпасами, горючим и провиантом, страшились встреч с нашими истребителями, предпочитая летать к цели ночью, в ненастную погоду. Но это не спасало фашистов. Наши летчики настигали их и «ссаживали» с неба.

Как-то под вечер Амет-Хана вызвали в штаб. Командир полка, подозвав летчика к карте, острием карандаша указал точку у самой линии фронта. Пояснил:

— Это аэродром «подскока». Перелететь туда сегодня же. Всей эскадрильей. Действовать будете из засады. Главная задача — уничтожать транспортные самолеты. Вопросы есть?

Амет-Хан немного помедлил, затем сказал:

— Нет вопросов.

Откровенно говоря, не по душе ему было такое дело. «Скажите, пожалуйста, чем поручили заниматься, — размышлял он. — Транспортниками! Да ведь с ними, с этими лаптежниками, любой летчик, вчерашний курсант, мог бы справиться...» Но что поделаешь? Приказ есть приказ.

Вскоре в штаб полка с аэродрома «подскока» начали поступать боевые донесения. Ежедневно сообщалось о количестве сбитых вражеских машин. Как-то за одну ночь летчики эскадрильи Амет-Хана уничтожили их больше десятка. Тогда из штаба поступил запрос: «Сообщить о тактике действий, применяемой в бою с тихоходными воздушными целями». Сведения эти, видимо, требовались для обобщения и распространения боевого опыта. Ответ пришел быстро, хотя был весьма лаконичен: «Нового у нас в тактике нет. Где видим врага, там и бьем. Амет-Хан».

А на следующий день случилось такое, о чем долго потом вспоминали в полку. Под вечер летчики двух эскадрилий, остававшихся на основном аэродроме, вернулись с боевого задания. Пилоты отошли в сторонку, расселись на траве; вот-вот должен был начаться разбор вылета. Техники и механики хлопотали у самолетов, дозаправляли их горючим, боеприпасами. Словом, все шло своим чередом.

Вдруг с западной стороны послышался гул моторов. Разноголосый говор сразу поутих. Может, вражеский налет? Но почему нет сигнала тревоги?

А гул моторов все нарастал. Уже можно было различить силуэты самолетов. Только, странное дело, похоже, свои, а полет необычен: два истребителя то идут «змейкой», то закладывают крутые виражи. Но вот кто-то крикнул:

— Братцы, наши, наши это! «Каракатицу» какую-то конвоируют!

К аэродрому приближалась странная воздушная кавалькада. Окрещенным каракатицей за свой неуклюжий вид оказался одномоторный немецкий самолет связи «физелер-шторх». Он резво тарахтел мотором и шел у самой земли. Сопровождали его два «желтококих» истребителя. Впрочем, летчик плененного самолета, видно, понимал безвыходность своего положения и не пытался удрать. Наверное, еще издали он заметил аэродром, потому что с ходу, будто век тут летал, произвел посадку.

Пока за ним садилась пара истребителей, «физелер-шторх» закончил пробег. И подрулил прямо к тому месту, где стояли летчики. Тут самолет лихо развернулся. Пилот выключил мотор.

Открылась дверца кабины. На землю спрыгнул, сверкая белозубой улыбкой... Амет-Хан. Шагнув к командиру полка, молодцевато отрапортовал:

—  «Шторх» доставлен в исправности! Может, пригодится. А пленного летчика тоже привез... — сказав это, запнулся, развел руками: — Из кабины только никак не может выбраться, бедолага, с животом непорядок...

Командира и Амет-Хана сразу обступили летчики. Начались расспросы. Мало-помалу прояснилась история с незадачливым «шторхом». Немецкий пилот в звании обер-лейтенанта летел в Очаков. Вез штабного офицера с важными документами. Из-за непогоды они сбились с курса, заблудились.

Когда «физелер-шторх» пролетал вблизи аэродрома «подскока», об этом доложили Амет-Хану. Он распорядился посадить вражескую машину. Взлетела пара истребителей. Фашиста заставили сесть.

К немецкому самолету подъехал Амет-Хан. Как запустить его? В воздухе он и сам знает, что к чему. Сев в кабину, жестом предложил обер-лейтенанту: «Покажи, как запускать мотор». [36]

Пилот понял его по-своему, ткнул себя пальцем в грудь, кивнул на сиденье: мне, мол, надо сесть, чтобы показать, как это делается. «Ничего, — махнул, рукой Амет-Хан. — Без тебя разберемся». И разобрался. Сам, без посторонней помощи усвоил премудрости «шторха». Через час он уже рапортовал командиру, что доставил вражескую машину и ее «пассажира» в сохранности.

А с рассветом снова в полет. В бой, где в смертной круговерти огня испытываются стойкость и мужество бойца. Да, опасность страшит каждого. Но тот, кто не дрогнул, поборов в себе страх, считай, наполовину победил врага. Эту суровую науку твердо усвоил в шестаковском полку Амет-Хан.

Над Днепром его ведомые сбили 32 фашистских самолета. Четыре из них уничтожил командир эскадрильи.

Да, разящей, словно карающий меч, была атака Амет-Хана. Ратные подвиги летчика-коммуниста высоко оценила Родина. На фронте августовским солнечным днем на его груди засияла «Золотая Звезда».

Кто бы не почувствовал себя в этот момент счастливым на свете! И так захотелось поделиться радостью, переполнившей сердце, с тем близким человеком, кто научил летать. А вышло, ну, совсем как в сказке. В одно из ночных дежурств командир эскадрильи Амет-Хан и его ведомый сидели в землянке. Отворилась дверь, и через порог шагнул высоченного роста летчик:

— Принимай, братва, штурмовиков!

Амет-Хан обернулся на голос, узнал сразу: Большаков! Крепко обнялись.

— Рад за тебя, Амет-Хан! — И, кивнув на «Звезду» Героя, Большаков спросил: — Вижу, пригодился «урок», помнишь?

— Еще бы! «В воздухе ничего не может быть на авось, на счастье...»

О многом хотелось поговорить. Только короткой оказалась встреча. Кто-то громко позвал:

— Большакова к самолету!

Через несколько минут гул моторов всколыхнул предрассветную тишину. Вслед за штурмовиком поднялась в небо пара истребителей. Вместе — инструктор и ученик — ушли на боевое задание. Когда возвращались назад, Большаков развернул машину к своему аэродрому. Качнув крылом друг другу, они расстались в небе. Больше их фронтовые маршруты не пересеклись.

Но всякий раз, вылетая в бой, Амет-Хан вслушивался в песню мотора, и чудилось ему, будто вновь звучит в ней [37] ободряющий голос того, кто напутствовал его перед первым полетом.

С этой мыслью уходил он и в свой последний, 603-й по счёту, боевой полет. В небе Берлина провел 130-й воздушный бой. После его атаки факелом врезался в бетон аэродрома Темпельгоф вражеский истребитель. То была последняя пулеметно-пушечная очередь, которая как бы подвела боевой итог: 49 уничтоженных машин противника. 30 из них Амет-Хан сбил лично и 19 в групповом полете.

Дважды Героем Советского Союза пришел Амет-Хан на испытательный аэродром. Здесь уже брала старт реактивная авиация. Амет-Хану помогли войти в строй. И вот первая сложная работа. На необычного вида планере, оснащенном пороховыми ускорителями, он поднимался за буксировщиком на огромную высоту. Отцепив трос, бросал машину в пике. Со сверхзвуковой скоростью планер мчался к земле. Но летчик не спешил выводить машину. Требовалось испытать ее на предельных режимах устойчивости и управляемости. Работу эту Амет-Хан провел успешно. Ему стали поручать еще более ответственные задания.

Кажется, всякое повидал уже в испытательных полетах. Но когда впервые подошел к аппарату, который лишь отдаленно напоминал самолет, опешил: «Неужели он способен летать?»

— Да, способен! Теоретические расчеты это подтверждают, — пояснил конструктор.

Новую машину за ее огромную скорость летчики окрестили «снарядом». В то время никто в мире не летал на таком «агрегате». Как же поведет он себя в воздухе? На этот вопрос предстояло ответить летчику-испытателю Амет-Хану. К трудному полету он готовился упорно, всесторонне. А затем в кабине «снаряда» поднялся в небо. Все, кто был тогда на аэродроме, провожали его в тот полет. И не расходились, ожидая, когда вернется домой.

И вот над горизонтом появилась маленькая точка. С каждой секундой она увеличивалась в размерах. Скорость была так велика, что невольно закрадывалось сомнение: сумеет ли летчик посадить машину? Сумел. Приземлился блестяще.

Сколько потом было еще трудных, порой опасных полетов! Впрочем, летчики-испытатели не любят говорить об этом. И Амет-Хан тоже не делал для себя исключения. О своей профессии говорил немногословно:

— Работа!

Что ж, верно, но это поистине героическая работа. За нее он был удостоен звания лауреата Государственной премии, заслуженного летчика-испытателя СССР. И высокие награды, полученные уже в мирные дни, — тоже за эту работу.

Более 20 лет поднимался в воздух с, испытательного аэродрома коммунист Амет-Хан Султан. Здесь, как и в боях, его также отличали мужество, верность Родине.

Надо было действительно сильно любить свое дело, чтобы сказать:

— Если есть хоть небольшая надежда, я не оставлю машины.

Он произнес эти слова незадолго до своего последнего полета...

Его знали многие. Ему часто писали. Письма продолжали поступать и после его гибели. Писали в тех письмах о фронтовом небе, о разящих атаках Амет-Хана, о его смелых испытательных полетах. Писали друзья и незнакомые, хотя знали, конечно, что от него уже не получат ответа.

Но разве не ответил он всем тогда, в дружеской беседе с поэтом? Помните:

«Чей же ты?..

Я — Герой Советского Союза».

Счастье и гордость звучат в этих словах. [38]