Родной город лежал в руинах. Сквозь пустые глазницы окон высвечивало лазурью июльское небо. Там, в синеве, безмятежно плыли белые облака. Плыли неторопливо, своими путями-дорогами.
А тут, на земле, что ж, тоже расчищенные дороги. И так же безмятежно шелестят изумрудной листвой уцелевшие в страшную военную бурю тополя. У обочин тротуаров зеленеет островками трава. Вот она жизнь: сквозь асфальт и камень пробилась! Нет, живет Гомель. Повсюду люди, машины, доверху груженные щебнем. Да, много дел, много работы впереди. Над всем этим уже не затянутое пороховым дымом, а чистое, ясное небо. И через весь город все так же горделиво катит свои волны голубая Сож-река.
У здания обкома партии капитан остановился. Предъявил контролеру красную книжечку. «Головачев Павел Яковлевич», — прочитал тот про себя. Потом, чуть задержав взгляд на двух «Золотых Звездах», что сияли на груди офицера, четко приложил руку к головному убору.
В приемной секретаря обкома было полно народу. Видно, только закончилось совещание. Люди о чем-то оживленно толковали, и вряд ли кто обратил внимание на вошедшего. Он подошел к столику, за которым сидела немолодая женщина.
— К товарищу Куцаку? — переспросила она.
Хотела еще что-то уточнить, но не успела и, кивнув на дверь, сказала:
— Вот он...
Из кабинета вышел мужчина среднего роста, с седыми висками. Капитан сразу узнал его. А в следующий миг их взгляды встретились. [277]
— Пашка, ты?!
— Я, Андрей Аверьянович!
Так спустя четыре суровых года они свиделись вновь. До войны Андрей Аверьянович Куцак был директором лесокомбината. Здесь же работал фрезеровщиком Павел Головачев. В коллективе уважали паренька-комсомольца. За рабочую хватку. За лихие атаки на футбольном поле, где он играл в заводской команде.
И не будь поблизости от Ново-Белицы аэроклубовского аэродрома, кто знает, как сложилась бы судьба отчаянного форварда. Но самолеты, что спозаранку в синей дымке гудели моторами, все чаще и чаще будоражили душу. А тут мастер цеха было заупрямился:
— Золотые у парня руки. Жаль отпускать такого. Узнал об этом Куцак. Сказал твердо:
— Препятствовать нельзя.
Опытный коммунист понимал: вот-вот разразится гроза. Стране нужны летчики. А потом, когда Павел научился управлять самолетом, Андрей Куцак пришел как-то на аэродром. Попросил разрешения слетать с курсантом Головачевым. Конечно, на «тихоходе» У-2 Павел не мог блеснуть каскадом фигур в зоне пилотажа. Однако директор, чувствовалось, остался доволен. На заводе, когда его спросили о впечатлениях, одобрительно заметил:
— Хорошо рабочие летают!..
Павел не раз потом, будучи в летной школе, а затем на фронте, вспоминал этого простого, скромного человека. Не забывал про своих крылатых рабочих парней и Андрей Куцак. О них ему напоминали краснозвездные птицы. Те, что держали у курс на запад, идя бомбить дальние объекты врага. И те, что изредка прилетали с Большой земли в партизанские края. А здесь, на оккупированной фашистами земле, сражался коммунист Андрей Куцак. Секретарь подпольного обкома. Солдат партии.
И вот директор и фрезеровщик снова на своем заводе. Дольше всего задержались в цехе, у станка, за которым работал когда-то Павел. Побывали и на аэроклубовском аэродроме. О многом, кажется, рассказали бы друг другу, но разве вспомнишь сейчас все, что пришлось испытать!..
Да и как передать словами то, что видел, пережил в бою! В каждом из 457 боевых вылетов! А именно столько раз поднимал в пылающее небо свой истребитель коммунист Павел Головачев. Он шел в атаку сквозь вихри пуль и снарядов. Зловещие [278] молнии скрещивались над его самолетом. А он мужал в огне сражений, этот крепкой ковки человек, ровесник Октября, воспитанный ленинской партией.
И пожалуй, первым, кто угадал в нем отважного аса, был легендарный командир авиаполка Лев Шестаков, Герой Советского Союза, опытнейший мастер неотразимых атак, не ведавший страха в бою. Тот самый Шестаков, который еще в опаленном небе Мадрида повергал наземь фашистские самолеты и был награжден орденом Красного Знамени и орденом Ленина.
Однажды на фронтовом аэродроме, где стоял полк Шестакова, появилась группа летчиков. Все — «безлошадные». И с просьбой: «Примите. Хотим воевать!» Что мог ответить им командир? У самого не хватало машин. Время тревожное. Наши войска отступали. Потому и «безлошадников» таких немало заявлялось на аэродром. Понимал, конечно, летную душу ребят командир. Но не мог принять всех. А чтобы не обидеть горьким словом отказа, тут же, на аэродроме, устроил экзамен, крутой и строгий, шестаковский. С каждым решил слетать.
Настал черед Головачева. Сел и он в кабину УТИ-4. Взглянул на дружков, уже побывавших с командиром в воздухе, и сердце кольнуло: «Вот и меня это ждет...» Но в следующий миг мысль эта рассеялась. А когда застрекотал мотор, Павел и вовсе забыл о ней. И уже была только песня мотора. Да синее небо. И еще упругий ветер, рассеченный крылом, словно взмахом сабли... Весь полет Шестаков молчал. А когда сели, спросил:
— И раньше так летали?
— Да.
— А там, — командир кивнул в сторону запада, — сможете так?
— Смогу!
— Хорошо. Остаетесь в 9-м гвардейском!
...Два краснозвездных «лагга» барражировали у линии фронта. Головачев посмотрел на часы. Пора домой. Только развернулись — четверка МЕ-109. Идут пониже, немного впереди. Что ж, их вдвое больше, но медлить нельзя. В бой! Головачев ринулся на врага. Когда МЕ-109 застыл в прицеле, гитлеровца прошила короткая очередь. Самолет тут же взорвался. Готов! А истребитель Головачева уже мчался ввысь, чтобы снова обрушиться на фашистов.
Вдруг острая боль обожгла правую руку. В кабину хлестнул упругий воздух. Фонарь сшибло. Еще не сообразив, что случилось, Павел инстинктивно откинул голову к бронеспинке. И это [279] его спасло: по приборной доске опять полоснула очередь... Машину удалось выровнять. Летчик послал сектор газа вперед. Но штурвал держать уже не мог: ручка не слушалась. Пришлось зажать штурвал коленями и так вести машину. А тут еще неприятность: после боя никак не удавалось сориентироваться. Бежали под крылом дороги и села. Но ничего знакомого. И опять какой-то новый населенный пункт. Рядом элеватор. Только увидел его, на душе сразу полегчало: «Уразово! Там соседний аэродром. Где-то поблизости полоса акаций. Плохо, не цветут сейчас...» — подумал с грустью, а сам уже отыскивал летное поле, прикидывая, как заходить на посадку. Измучился вконец, пока аварийным способом выпускал шасси. Ручка гидропомпы находилась под правой рукой. Пришлось перегибаться и качать левой. 120 раз! Ничего, одолел.
Позже, когда придет к нему боевая зрелость, Павел Головачев так вспомнит об этом тяжком бое: «Победа! Каким опасным для молодого бойца бывает ее пьянящее ощущение! С какой-то яростной радостью я следил, как падает на землю враг, и не заметил, что ведомый отстал, а на его месте гитлеровец. Сократив дистанцию, он послал в мой «ястребок» длинную очередь...
Горький урок! Из того боя я вынес твердое убеждение, которым руководствовался позже во всех воздушных схватках: пятьдесят процентов победы зависят от того, что ты ни на мгновение не выпускаешь из поля зрения врага. Остальные пятьдесят приходятся на твою смелость, дерзость, пилотажное мастерство, умение стрелять». Да, трудной ценой доставались опыт, победа над врагом. Вот и тогда. Машину посадил вроде нормально. Вылез из кабины. Шагнул навстречу техникам, бежавшим к нему. Но и двух шагов сделать не смог: в воздухе не почувствовал, что и в ноги ранен. На «санитарке» отправили в госпиталь. Долго длилась операция. Рука потом сильно распухла и, как колода, лежала поверх простыни.
Снова оперировали. Только и на этот раз не решился хирург из ладони весь металл извлечь: видать, нервы побоялся задеть. Так и застряли там на всю жизнь пять железных, порохом опаленных осколков.
Зато на прощание врач обнадежил:
— Не горюй, Головачев. Заживет рука — еще крепче станет!
Да, в боях с врагами, в строю летной гвардии крепчала рука коммуниста Павла Головачева. В небе над Волгой он сражался уже возмужавшим и закаленным в схватках бойцом. Воевал дерзко и отважно, как учил своих питомцев Лев Шестаков. [280] Тяжкими были бон у волжской твердыни. Однажды после патрулирования над переправами у Калача вернулся Головачев на свой аэродром. Сел. Зарулил. К самолету подкатил топливозаправщик. Летчик открыл фонарь кабины, сдвинул шлемофон набок, как вдруг на горизонте замаячили темные точки. «Юнкерсы»!
Головачев немедленно запустил мотор и на последних каплях бензина ушел в бой. Сразил одного фашиста. Развернулся, чтобы ударить по второму. Но вражеский стрелок опередил: его очередь рубанула по лобовому стеклу. Вдребезги разлетелся хрупкий плексиглас, ошпарив осколками лицо. Трасса прошла над головой летчика. Неуправляемый самолет падал в Дон. Очнувшись, Головачев вывел израненную машину из штопора. Мотор заглох: иссяк бензин. А земля — вот она, рядом, Только бы перетянуть через реку: свои на том берегу. Но тут, где чужие, берег пологий; наш — гористый. Опасно там будет садиться. Да ведь своя земля. И Павел тянул упрямо туда, собрав воедино волю, превозмогая боль, едва различая горизонт сквозь кровавый туман, застилавший глаза. Нет, самолет не сел: мало, слишком мало воздуха оставалось под ним! Он врезался в берег. Так, что хвост отломился и упал в воду. Но кабина осталась на берегу. На том, где были свои...
Сознание возвращалось с трудом. Кажется, расплавленным свинцом налита голова. Веки ни за что не открыть. И какие-то далекие голоса. Наконец понял: к нему обращаются.
— Что вы видите, молодой человек?
— Белую бороду...
— Вот и чудесно!
Это разговаривал с летчиком, как он после узнал, знаменитый окулист профессор Филатов. Он же сделал операцию. 13 швов пришлось наложить. За этот бой Павел Головачев был награжден первым орденом Красного Знамени. Ему присвоили звание лейтенанта и назначили командиром звена. Теперь он сам водил в атаку группы краснозвездных истребителей, еще беспощаднее разил врага. От сокрушительных ударов Павла Головачева чадными кострами падали вниз хваленые гитлеровские асы из 52-й эскадры «Удэт», той самой вороньей стаи, что начинала свой кровавый путь в Испании.
Когда Сталинградское сражение приблизилось к победному финалу и фашистская группировка трехсоттысячной армии Паулюса была обречена, истребительный полк Шестакова получил приказ перебазироваться под Ростов. Здесь — новые бои. В один из ясных мартовских дней 1943 года звено Головачева [281] по сигналу ракеты поднялось в воздух. Здесь командование группой принял командир эскадрильи Амет-Хан Султан.
Шестерка истребителей круто шла ввысь. Внизу, со стороны Азовского моря, плыла синяя дымка. Высота 5 тысяч метров. И тут вдали на горизонте появились темные точки. «Галки. Как много их!» — подумал Павел. Но в следующее мгновение понял, что то были вражеские самолеты. Целая армада «хейнкелей», «юнкерсов», «мессершмиттов». Немцы, очевидно, намеревались бомбить Батайск. Там была разгрузочная станция фронта.
— В атаку! — резанула команда Амет-Хана Султана.
Ведущий решил атаковать в лоб. Иного выхода не было. Действовать надо быстро, решительно, дерзко сорвать замысел врага, не допустить его к объекту удара. И вот в сомкнутом боевом порядке советские истребители рванулись вперед. Меткой очередью Амет-Хан Султан сбил ведущего «хейнкеля». В этот момент на его самолет бросились четыре МЕ-109. Наперерез им, защищая командира, устремился Головачев. От его меткой очереди вспыхнул один «мессер». Тут же еще две фашистские машины, сбитые нашими летчиками, рухнули на землю. Хорош был первый удар! Завязался ожесточенный бой. В схватку вступили новые группы советских истребителей. Их смелому натиску не смог противостоять враг. Армада гитлеровцев дрогнула и рассыпалась. В этом налете, как потом выяснилось, участвовало 150 самолетов противника. Более 40 из них уничтожили наши летчики.
На земле и в небе не стихали бои. Но теперь с каждым днем они приближали победу. Советская Армия громила ненавистного врага. И шел все дальше вперед с наступающими войсками прославленный гвардейский истребительный авиаполк Льва Шестакова. У многих его питомцев на груди уже сияла «Золотая Звезда» Героя. Этой высшей награды Отчизны в ноябре 1943 года был удостоен и летчик-коммунист Павел Яковлевич Головачев.
Весть о высокой награде прилетела и в отчий дом, в родные края, только что освобожденные Советской Армией. И вскоре на фронтовой аэродром под Мелитополем пришел треугольный конверт. Солдат-почтальон вручил его Головачеву, когда тот вернулся с боевого задания.
Первое письмо от родных! Что принесло оно с собой? Тут же, у крыла своего истребителя, Павел начал торопливо читать. И карандашные строчки, легшие вкось на шершавую бумагу, запрыгали перед глазами... [282]
Стиснув листок в руке, Павел уронил голову на консоль самолета. Нестерпимая боль сдавила сердце. В эту минуту, позабыв обо всем, он вдруг увидел себя подростком, когда, провинившись в чем-то, пришел к отцу, неловко ткнулся ему в грудь, а тот ничего не сказал, только положил ему натруженную руку на голову, провел по льняным волосам...
Поблизости от самолета стояли боевые друзья. Они догадались, что их товарища постигло горе, но подойти не решались, понимали: словами не поможешь. Понимал это и Федор Андреевич Бабий, парторг полка. Он, как обычно, первым встречал пилотов, возвращавшихся с задания, и сейчас, идя от самолета к самолету, еще издали заметил, что неподалеку от одной из машин стоят молчаливые люди. Заметил и удрученного солдата-почтальона.
И Федору Бабию стало ясно все. Подойдя к Головачеву, он просто и дружески спросил:
— Что у тебя, Паша?
Тот, будто очнувшись, распрямился, провел рукавом по лицу, протянул листок. Федор Бабий молча взял его. Письмо было от сестры. «...А еще, Павлик, сообщаю тебе, что остались мы сиротами. Нет у нас теперь отца. Его, как и других наших односельчан, всех стариков да женщин, супостаты-фашисты угоняли на земляные работы, далеко за село. Знал бы ты, как настрадались тут наши люди; мучили их изверги, морили голодом. Когда отец шел домой, у него недостало сил. Он умер по дороге. Он не дошел до села две версты...»
Федор Бабий молча вернул письмо летчику. Головачев приглушенно спросил:
— Вылет когда?
— Через час.
— Хорошо...
Ровно через час взлетели истребители. Среди них был и самолет Павла Головачева. Отважный сокол дрался с врагом, не щадя жизни. Он воевал уже над Восточной Пруссией, и об этом в «Правде» от 26 января 1945 года сообщалось, что в боях за Восточную Пруссию принимают активное участие летчики генерал-полковника авиации Хрюкина. Они наносят сокрушительные удары по врагу и показывают высокие образцы отваги и боевого мастерства. В один из последних дней шестерка «лавочкиных», возглавляемая гвардии майором Амет-Ханом Султаном, патрулировала на высоте 4 тысячи метров над территорией противника. Через некоторое время наши летчики заметили 20 «фокке-вульфов-190». Они шли на высоте полторы тысячи [283] метров к линии фронта. Вражеские самолеты намеревались нанести бомбово-штурмовой удар по нашим войскам.
Немцы пытались уклониться от встречи и стали уходить назад к своему опорному пункту, рассчитывая силой огня зенитной артиллерии остановить наших истребителей. Но они просчитались. Несмотря на сильный зенитный огонь, «лавочкины» нагнали противника и устремились в атаку. Боевой порядок немецких самолетов сразу же был расстроен.
В последовавшей затем ожесточенной схватке наши истребители сбили 5 «фокке-вульфов»; 2 самолета сбил гвардии капитан Головачев, по одному Амет-Хан и гвардии старшие лейтенанты Маклаков и Мальков. Одержав эту победу, наши истребители без потерь возвратились на свой аэродром.
В тот же день 5 «лавочкиных» под командованием гвардии капитана Головачева перехватили на высоте 1700 метров 15 «фокке-вульфов-190». При первой же атаке Головачев с дистанции в 50 метров ударил по вражескому самолету. «Фокке-вульф» взорвался в воздухе. Остальные немецкие самолеты, беспорядочно сбросив бомбы, стали уходить. Но «лавочкины» настигли их, и ведущий на пикировании сбил еще одну вражескую машину. У него на счету уже 26 немецких самолетов...
В другой раз Павел Головачев вылетел на перехват «юнкерса»-разведчика. Противник шел на высоте 9 тысяч метров. После атаки истребителя «юнкерс» загорелся. Однако гитлеровцу удалось сбить пламя. Головачев снова ринулся в атаку. Но стрелять было нечем — пулеметы молчали. И тогда летчик обрушил на врага таранный удар. За мужество, проявленное в этом бою, отважный авиатор был удостоен ордена Красного Знамени.
Свой 125-й воздушный бой летчик Головачев провел над Берлином. Это было в те дни, когда наши наступавшие части уже заняли северную часть города и наводили переправы через Шпрее. Враг отчаянно сопротивлялся. Из остатков уцелевших воздушных эскадр гитлеровцы спешно сколачивали группы самолетов, пытаясь сдержать натиск советских сухопутных частей и соединений.
Во главе звена истребителей Головачев прикрывал наши войска над полем боя. Патрулируя в заданном районе, летчики заметили большую группу вражеских самолетов. Гитлеровцы появились с западной стороны Берлина и намеревались нанести бомбовый удар по переправам.
Медлить было нельзя. Противник, воспользовавшись заминкой, мог прорваться к объекту. Головачев понимал это и решил атаковать с ходу. [284] Дерзкая атака советских летчиков предрешила исход боя. После короткой схватки несколько вражеских машин было сбито. Остальные повернули назад.
Разящей атакой в небе Берлина завершился последний боевой вылет летчика Головачева. Там он лично сбил 31-й самолет врага. Этот боевой итог отважного авиатора будет еще более внушителен, если учесть машины со свастикой, уничтоженные им в групповых воздушных боях.
На аэродроме под Берлином встретил Павел Головачев День Победы. К этому светлому празднику всего человечества его вела, удесятеряя силы, неиссякаемая вера в дело ленинской партии, безграничная любовь к Родине. Драгоценные качества — собранность, волю, стремление настойчиво добиваться цели, верность воинскому долгу — воспитала в нем Советская Армия.
В послевоенные годы дважды Герой Советского Союза генерал-майор авиации П. Я. Головачев продолжал службу в Военно-Воздушных Силах. Он учил молодое поколение летчиков, прививая им качества, необходимые воздушным бойцам.
Таким его взрастила партия коммунистов.