Попробую показать ошибочность подобного заключения. (Но прежде замечу, что у Сталина довольно реальных грехов и не надо прибавлять к ним мнимые.) Обращусь только к одному сюжету из предвоенной истории.
В мае 1937 г. правительство Англии возглавил Невиль Чемберлен, младший брат Остина, который передал ему, как эстафету, ненависть к СССР. В основу внешнеполитического курса он положил политику сговора с Германией. Осуждавший подобный курс министр иностранных дел Англии Иден, находившийся на этом посту с октября 1935 г. и призывавший к заключению соглашения с СССР, 20.02.38 был вынужден подать в отставку. Его место занял Галифакс, который еще 19.11.37 договорился в Оберзальцберге с Гитлером выступать «единым фронтом» против большевизма. Союзниками Чемберлена и Галифакса в попустительстве Гитлеру выступили и руководители Франции Даладье и Боннэ. 29.09.38 они встретились в Мюнхене с Гитлером и Муссолини. После захвата немцами Австрии здесь была предопределена судьба Чехословакии. Чемберлену и Даладье казалось, что они открыли дорогу Гитлеру на восток. В действительности же эта акция явилась решающим шагом ко Второй мировой войне. Именно от мюнхенской сделки стала моститься дорога к «сговору» Гитлера со Сталиным. В марте 1939 г. немцы оккупировали Чехословакию, захватили Клайпедскую область и предъявили ультиматум Польше о Данциге и «коридоре».
На открытии XVIII съезда ВКП(б) Сталин заключил, что «новая империалистическая война стала фактом». «Опасная и большая политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьезным провалом», — предупредил Сталин.
Казалось, предупреждение дошло до адресатов. 18.04.39 английский посол Сидс попросил наркома иностранных дел СССР Литвинова срочно принять его в связи с тем, что румынский посланник в Лондоне сообщил Галифаксу о германском ультиматуме. Доложив об этом Сталину и получив указания, Литвинов предложил «немедленно созвать совещание из представителей СССР, Англии, Франции, Польши и Румынии». На следующий день Галифакс сообщил полпреду СССР в Англии Майскому, что «уже консультировался с премьером по вопросу о предлагаемой конференции и они пришли к выводу, что такой акт был бы преждевременным». Об этом полпред доложил наркому. В ответ получил телеграмму: «Если в ближайшее время Гитлер не предпримет какой-либо новой экспансионистской акции, Чемберлен и Даладье начнут вновь выступать в защиту мюнхенской линии... Чехословацкие события... полностью укладываются в рамки любезной им концепции движения Германии на восток».
На следующий день Сидс вновь посетил наркома. На этот раз он вручил ему проект декларации, которую «британское правительство предлагает подписать от имени четырех государств (Великобритании, СССР, Франции и Польши)». «По мнению Галифакса, — сказал он, — она произведет отрезвляющее действие на Германию». Литвинов немедля доложил Сталину. Тот дал добро и для придания весомости этому документу предложил подписать его премьерам и министрам иностранных дел. Однако Чемберлен и Галифакс вновь отказались от своего же предложения. К сожалению, французское правительство послушно следовало за британским.
11 апреля полпред СССР во Франции Яков Суриц сообщил Литвинову, что «вся сложная дипломатическая игра, которая ведется вокруг сотрудничества с нами, навряд ли доходит до понимания масс и, во всяком случае, оставляет достаточно места и простора для того, чтобы в случае необходимости взвалить и на нас вину за «провал комбинации».
Что же произошло к 15 апреля, а именно эта дата считается началом переговоров СССР с Англией и Францией? К этому времени они дали гарантии Польше, Греции и Румынии. Но как и чем защищать их, сначала не подумали. Поэтому в тот день Сидс прибыл к Литвинову и спросил: «Согласно ли советское правительство сделать публичное заявление, что в случае агрессии против какого-либо соседа можно будет рассчитывать на помощь Советского Союза, если она будет желательна?» В ответ наше правительство внесло свое предложение. С того времени и велись политические переговоры, так и не давшие никаких результатов. Если советское правительство резонно настаивало на «взаимных обязательствах оказывать друг другу немедленную всяческую помощь, включая военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств», то Англия и Франция твердили об односторонних обязательствах СССР, а затем в целях затягивания переговоров связали эту проблему со статьями Лиги Наций.
По случайному стечению обстоятельств 15 апреля Рихард Зорге представил в Центр донесение о выступлении перед своими сотрудниками Риббентропа, заявившего, что «главная цель Германии — заключить продолжительный мир с Англией и начать войну с СССР». Вслед за этим сообщением 16 апреля он телеграфировал: «Отт (посол Германии в Японии. — В.А.) получил сведения о военном антикоминтерновском пакте: в случае, если Германия и Италия начнут войну с СССР, Япония присоединится к ним в любой момент».
Этот факт не мог не беспокоить советских руководителей. Поэтому они стремились ускорить и активизировать переговоры. 21 апреля полпред Майский был вызван в Москву. Он доложил Сталину, что Чемберлен уже больше месяца саботирует англо-советское сотрудничество, настойчиво отвергает предложения о включении в состав правительства Черчилля, Идена и других сторонников скорейшего заключения договора с СССР.
В ночь с 3–го на 4 мая Литвинова на посту наркома сменил Молотов, сохранивший за собой и прежнюю должность. Некоторые склонны считать отставку Литвинова следствием якобы изменения внешнеполитического курса с ориентацией на Германию. Полагаю, что более достоверна версия, исходящая от Майского: Сталин был недоволен мягкотелостью Литвинова в ведении переговоров. Он считал, что больший авторитет и напористость Молотова ускорят этот процесс. «Проволочка, — заметил Черчилль, — оказалась для Литвинова роковой». Что же касается курса внешней политики СССР, то он оставался неизменным — борьба за мир и коллективную безопасность. Как при Литвинове, так и при Молотове его определял Сталин, в стратегии изменений он не претерпевал, тактика же менялась в зависимости от обстановки.
Сидс вручил Молотову памятную записку своего правительства, в которой предлагалось, чтобы «советское правительство обязалось в случае вовлечения Великобритании и Франции в военные действия во исполнение принятых ими обязательств оказать немедленное содействие, если оно будет желательным». Выслушав от Молотова требование Англии об односторонних обязательствах СССР, Сталин рекомендовал ему запросить советы полпредов, которые лучше могут оценить суть этих предложений на месте. Телеграммы наркома Майскому и Сурицу гласят: «Как вы видите, англичане и французы требуют от нас односторонней и деловой помощи, не берясь оказывать нам эквивалентную помощь... Прошу Вас срочно дать оценку предложения англичан и телеграфировать совет, какой ответ должен быть дан нашим правительством». (Кстати, этот пример показывает, что в крайне острых ситуациях Сталин все же прибегал к советам опытных специалистов.) Из ответа Майского: «Мне уже не раз приходилось указывать на то, что «душа души» Чемберлена в области внешней политики сводится к сговору с агрессорами за счет третьих стран». Аналогичный по смыслу ответ дал Суриц, заключив, что «они автоматически втягивают нас в войну с Германией».
В газетной статье нет возможности изложить все перипетии хода переговоров. Назову лишь узловые моменты, связанные с предупреждениями Сталина глав правительств Англии и Франции о том, к каким последствиям может привести срыв процесса. Вторым из них после XVIII съезда стала передовая статья в «Известиях» от 11 мая, опубликованная после получения Сталиным телеграмм полпредов. «СССР считал и продолжает считать, — говорилось в ней, — что должен быть создан единый фронт взаимопомощи между тремя державами на принципах взаимных и равных обязательств. Там, где нет взаимности, нет возможности наладить настоящее сотрудничество».
После того как проблема сотрудничества стала связываться с длительной процедурой Лиги Наций, Сталин решил сделать третье предупреждение, которое было изложено в докладе Молотова на сессии Верховного Совета 31 мая. Доложив депутатам о значительном ухудшении международного положения, он обстоятельно осветил ход переговоров, указав, что основой соглашения должен быть «принцип взаимности и равных обязанностей». Но к этому правительства Англии и Франции остаются глухи. И далее: «Ведя переговоры с Англией и Францией, мы вовсе не считаем необходимым отказываться от деловых связей с такими странами, как Германия и Италия». При этом подчеркивалось, что «внешняя политика Советского Союза в корне миролюбива и направлена против агрессии». Итак, устами Молотова Сталин без экивоков в третий раз предупредил правительства Англии и Франции о том, к чему может привести «мюнхенская» политика.
Лишь через неделю Галифакс откликнулся и предложил вести переговоры в Москве за «круглым столом». Однако вместо того, чтобы приехать самому, как хотел Молотов, направил директора одного из департаментов Форин оффиса, который по указанию Чемберлена тянул на возобновившихся переговорах прежнюю «ноту». 26 июня Майский сообщил Молотову: «Бивербрук вчера говорил мне, что война близка и что она, вероятно, начнется нынешней осенью... Риббентроп окончательно убедил Гитлера, что Англия и Франция не способны к серьезной войне и что из переговоров о тройственном союзе ничего не выйдет». В тот день японская авиация численностью около 60 истребителей нарушила границу МНР. В воздушном бою были сбиты 25 японских самолета и три наших.
ОЦЕНИВ обстановку и затеянную Чемберленом игру, Сталин посылает ему последний тревожный сигнал. Делает это устами второго человека в партии — Жданова. 29 июня «Правда» опубликовала за его подписью статью «Английское и французское правительства не хотят равного договора с нами». В ней говорилось: «Переговоры зашли в тупик. В современной обстановке этот факт не может не иметь серьезного значения. Он толкает агрессоров на дальнейшее развязывание агрессии... Мне кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре, для того чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами. Ближайшие дни должны показать, так это или не так».
И этот громкий «звонок» Сталина уперся в глухую стену. Чемберлен и Даладье молчали, а президент США Рузвельт 2 июля принял нашего полпреда и «просил передать Сталину и Молотову, что на днях весьма авторитетный японский деятель предложил ему схему японо-американского сотрудничества по эксплуатации богатств Восточной Сибири... Фантастично, но характерно для планов японских «активистов», которые не оставили мыслей об авантюрах в вашем направлении». Рузвельт как в воду глядел. 3 июля после воздушных налетов японцы перешли в наступление, атакуя монгольские и советские войска к востоку от реки Халхин-Гол.
После длительного обмена не удовлетворяющими стороны предложениями английское правительство под напором общественного мнения приняло советское предложение о начале военных переговоров, не дожидаясь окончания политических. «В соответствии с этим, — иронизируя, пишет Черчилль, — английское правительство направило 10 августа адмирала Дракса с миссией в Москву... У этих офицеров не было письменных полномочий вести переговоры». Делалось это потому, как сообщил в Вашингтон временный поверенный в делах США в Англии 8 августа, что «английской военной миссии было дано указание предпринять все усилия, чтобы продлить переговоры до 4 октября», то есть до окончания парламентских каникул в Англии.
Чемберлен все еще лелеял мечту, что Гитлер пойдет на восток, на СССР. «Премьер делает сейчас отчаянную попытку ускользнуть от выполнения взятых на себя обязательств по гарантии Польше и одновременно оживить свою прежнюю политику умиротворения», — телеграфировал 24 июля Майский. Одновременно он сообщил о переговорах, которые ведут в Лондоне английские и германские представители, в том числе и посол Германии Дирксен. Последний в тот самый день доложил Риббентропу, «что достижение соглашения с Германией является для Англии все еще самой важной и желанной целью». Сталина с Молотовым не могла не насторожить и телеграмма временного поверенного в делах СССР в Германии от 2 августа: «Французский поверенный в делах Сэн-Хирдэн сообщил мне, что здесь заговорили о начавшихся перебросках германских войск в направлении восточной границы».
С этим фактом Сталин и Молотов не могли не считаться, готовя военные переговоры. О серьезности намерений советского руководства свидетельствует состав делегации, в которую вошли самые крупные военачальники во главе с наркомом обороны Ворошиловым. Но и от военных миссий советская делегация не услышала чего-либо вразумительного, хотя сама представила развернутый план возможных военных действий против агрессора. «Нет сомнения в том, — сообщил 17 августа глава французской миссии генерал Думенк начальнику генерального штаба генералу Гамелену, — что СССР желает заключить военный пакт и что не хочет, чтобы мы представили ему какой-либо документ, не имеющий конкретного значения».
21 августа утром проводилось, как оказалось, последнее заседание. Адмирал Дракс предложил отложить переговоры на 3–4 дня, поскольку не был получен ответ на вопрос о пропуске и действиях советских войск на территориях Польши и Румынии. Закрыв заседание, Ворошилов явился к Сталину и доложил, что переговоры зашли в тупик.
Московские переговоры бесили Гитлера. Он учитывал, что, если военный договор трех стран будет заключен, его расчеты бить противников поодиночке сорвутся. Поэтому он потребовал от Риббентропа принять меры, чтобы как можно скорее заключить договор о ненападении с СССР. Впервые министр иностранных дел Германии сделал такое предложение 3 августа, но Москва отвергла его. Заявляя в последующие дни, что Англия пытается втравить СССР в войну с Германией, Риббентроп вновь и вновь возвращался к этому предложению. 19 августа германский посол Шуленбург прибыл к Молотову и, сказав, что в Берлине торопятся, попросил принять Риббентропа в Москве. Нарком, стремясь выиграть время для другого договора, ответил ему, что в данный момент невозможно определить время поездки, так как к ней надо подготовиться. Проводив посла, он отправился к Сталину.
Вместе в который раз после заседания Политбюро 11 августа они взвешивали сложившееся положение. В первую очередь учли заключение Майского о том, что «душа души» Чемберлена в области внешней политики сводится к сговору с агрессорами за счет третьих стран», а поэтому договориться с ним, как показали почти полгода, практически невозможно. Германская армия, по имевшимся сведениям, 26 августа вторгнется в Польшу. Куда она двинется потом, задались они вопросом. Большое беспокойство вызывали ожесточенные бои в районе реки Халхин-Гол. По-видимому, с учетом этих и некоторых других факторов Сталин и принял решение заключить договор с Германией о ненападении. Но, зная ориентировочный день вторжения немцев в Польшу и учитывая возможное изменение обстановки в связи с этим (что позволило бы избавиться от заключения договора с «дьяволом»), Сталин назначил дату приезда Риббентропа в Москву не раньше 26–27 августа.
Однако этот срок не удовлетворял Гитлера. Поэтому в ночь с 20 на 21 августа он направил телеграмму Сталину. В ней указывалось, что в отношениях Германии и Польши каждый день может разразиться кризис, в который будет вовлечен и Советский Союз, если не согласится на заключение договора о ненападении. «Поэтому, — заключил фюрер, — я еще раз предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее — в среду, 23 августа...» Но и с этой телеграммой принимать посланца Гитлера не спешили. Лишь видя после доклада Ворошилова, что рассчитывать на заключение трехстороннего пакта нет никакой возможности, Сталин дал согласие на приезд Риббентропа. В Москве 23 августа был заключен договор Советского Союза с Германией о ненападении. К нему был приложен пресловутый секретный протокол.
Замечу, что Сталин пошел на это вопреки своей же оценке отношения Гитлера к пактам о ненападении (веры у Сталина к Гитлеру не было никакой). Почему? Потому что в тот критический момент зашоренный антисоветизмом Чемберлен и плетущийся за ним в хвосте Даладье не шли навстречу Москве. Виделась только одна альтернатива — война на двух фронтах. Поставить страну в такое положение Сталин не хотел.
ЗА ЗАКЛЮЧЕНИЕ договора с Германией Сталина подвергают острой критике. Если бы он более разумно использовал отпущенное договором время, считался с мнением военачальников в решении проблем подготовки страны к отпору фашистской агрессии, не нарушал называвшуюся его именем Конституцию и не продолжал репрессий, не допустил просчета в оценке срока нападения врага, тогда бы критиков его «сговора» с Гитлером значительно поубавилось. Сталина осуждали бы, и справедливо, только за секретные протоколы и договор о дружбе. Ведь даже Черчилль косвенно оправдал акцию Сталина: «Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, — знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет». Действительно, будь Черчилль премьером, а Иден министром иностранных дел, они заключили бы договор с Москвой о взаимопомощи, создав тем самым фронт мира, который Гитлер не решился бы прорывать.
Вот об этом и надо говорить, а если угодно, то и спорить, ведя речь о предыстории начала войны.
В заключение приведу слова Черчилля, с которыми я в основном согласен. «В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на Запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».