Шел конец 1938 года. В Испании патриоты вместе с добровольцами из многих стран, грудью отстаивая свободу, уступали превосходящим силам мятежников Франко, которых открыто поддерживали фашистские режимы Германии и Италии. Для всего мира Испания стала символом и школой интернационализма. А на другом конце планеты, в Китае, народ этой огромной страны, потеряв часть своей территории, сдерживал наступление японского агрессора, вел справедливую освободительную войну. Советская страна, верная своему интернациональному долгу, оказывала Китаю внушительную помощь.

На восток шли самолеты, артиллерия, боеприпасы, автомашины, трактора. В борющийся Китай были направлены советские добровольцы: военные советники, летчики, артиллеристы. Масштабы оказываемой помощи требовали высокой организации транспортировки боевой техники, недостаток которой китайская армия ощущала очень остро.

Уже с конца 1937 г. советское вооружение направлялось в Китай автокараванами по 3000-километровой трассе от Алма-Аты до Ланьчжоу. Трасса проходила по горам, пустыням и полупустыням с ползущими песчаными барханами, частыми песчаными бурями. Можно было проехать сотни километров и не встретить ни одного колодца. Значит, кроме необходимого военного груза надо было еще везти не одну цистерну с водой для людей и автомобильных моторов. Часто случалось, что внезапно возникавший шквалистый ветер вырывал из земли самые надежные крепления самолета Р-5, поднимал его в воздух как бумажную детскую игрушку и отбрасывал на добрую сотню метров. Пустыня Гоби постоянно напоминала о своем норовистом характере. В пути даже в хорошую погоду одежда, уши, нос, волосы — все было в мелком песке, от которого невозможно было избавиться, он постоянно скрипел на зубах.

Промежуточные базы отдыха, ремонта, заправки, которые были созданы через каждые 200-250 км, облегчали тяжелый режим продвижения. Многое сделали китайские труженики но улучшению состояния пути, преодолев массу огромных трудностей, воздвигнутых природой.

Для четкой и бесперебойной транспортировки вооружения борющемуся Китаю требовалась организация широко развитой и надежно действующей радиосвязи на всем протяжении трассы. Надо сказать, что событиям тех лет предшествовало крупнейшее научно-техническое открытие коротковолнового диапазона радио. Открытие это было сделано в начале 20-х годов и произвело настоящую революцию в радиотехнике. В отличие от длинных радиоволн, которым для покрытия расстояния в несколько сот километров необходим был мощный многокиловаттный передатчик (вес его оценивался центнерами), передачи на коротких волнах требовали аппаратуры неизмеримо меньшей мощности и веса. Это давало возможность устанавливать связь на тысячи километров. Правда, при этом приходилось учитывать время года и суток, солнечную активность — иначе говоря, условия прохождения волн.

30-е годы стали временем бурного использования коротковолновой радиосвязи в народном хозяйстве и военном деле. Эфир буквально зазвенел тысячами голосов различных радиостанций.

Появилась возможность создания и на "дороге дружбы", как называли трассу Алма-Ата — Ланьчжоу, непрерывно действующей радиослужбы, обеспечивающей надежную связь с автокараванами и самолетами.

В январе 1939 г. в наркомате обороны состоялось совещание, связанное с моей поездкой в Китай. Вел совещание один из видных и старейших военных радиоспециалистов — военинженер 1-го ранга И. Н. Артемьев. За плечами этого человека был многолетний опыт не только по организации радиосвязи, но и по разработке новейших систем вооружения, в которых использовались принципы радиотехники. Еще в 1925 г. М. В. Фрунзе направил Артемьева как военного представителя в Ленинград для работы в Особом техническом бюро, которому В. И. Ленин придавал исключительное значение и проявлял заботу о создании нужных условий его деятельности. Здесь Артемьеву пришлось встречаться с М. И. Калининым, Л. И. Микояном, Г. К. Орджоникидзе, Ф. Э. Дзержинским, С. М. Кировым, М. Н. Тухачевским. Все они бывали там не один раз, знакомились с новыми военными исследованиями. Под его началом была организована отлично работающая радиосвязь с советскими военными советниками и добровольцами в Испании, с кораблями, транспортировавшими боевую технику сражавшимся республиканцам.

Иван Николаевич ознакомил меня с заданием: я направлялся в прифронтовую зону Китая, во временную столицу — Чунцин в распоряжение военного атташе СССР комбрига Н. П. Иванова, сменившего на этом посту комдива М. И. Дратвина. Мне предстояло организовать техническое руководство всеми радиостанциями советских поенных советников на фронтах, т. е. теми, которые находились за пределами трассы Алма-Ата — Ланьчжоу.

— Это означает, что всю ответственность за их бесперебойную работу Вам придется взять на себя, — заключил Артемьев. — Он замолчал и внимательно посмотрел на меня.

— Беретесь?

Почему-то именно в этот момент в сознании возникла карта Китая с линией фронта. Она протянулась от границ Монголии до Индокитая. Значит, первое, что надо одолеть, это — расстояние.

Артемьев, дымя папиросой, продолжал внимательно, с едва уловимой улыбкой в глазах, выжидающе смотреть на меня. Неужели он мог подумать, что я откажусь?

— Берусь, — ответил я. — Понимаю, что мне оказывается большое доверие, и постараюсь его оправдать. Но у меня есть просьба, которую очень прошу удовлетворить.

От Чунцина до Москвы по прямой более 7 тыс. км. Внушительное расстояние для организации прямой радиосвязи при уровне техники того времени! Тогда для осуществления безотказной связи на такое расстояние строили передающие станции мощностью десятки киловатт со специальными остронаправленными антеннами и сверхчувствительными приемными устройствами — другими словами, капитальные стационарные сооружения.

В условиях фронтовой обстановки, где мощность легких, доступных для оперативной переброски радиостанций не могла превышать ста ватт, это было исключено. Увеличение же мощности передатчика неизбежно приводило к тому, что вес станции возрастал до десятков килограммов. Именно по этой причине прямой радиосвязи главного военного советника с Москвой не было. А передача радиограмм через ретрансляционные пункты, расположенные между двумя столицами (Ланьчжоу, Улан-Батор), приводила к их задержке, а часто и к искажениям текста. С этим, к сожалению, приходилось мириться.

Я внес предложение установить прямую связь Чунцин — Москва на штатных маломощных радиостанциях. Понятно, что дело было непростое, и сама постановка этого вопроса на таком совещании могла быть расценена как профессиональная несерьезность. Но уже в то время имелся и практический опыт, и он подтверждал возможность установления прямой связи на сверхдальние расстояние на передатчиках мощностью несколько десятков ватт.

К этому времени всему миру был уже известен факт установления Э. Т. Кренкелем прямой связи между Землей Франца Иосифа, где зимовал наш прославленный радист, и экспедицией Р. Бэрда 1 на Южном полюсе. Хотя их разделяло 20 тыс. км, связь была устойчивой и длительной. Да и собственный опыт любительской радиосвязи из Москвы с Австралией, Америкой, Новой Зеландией, Японией, работа на крайнем севере, связь с Испанией — все это вселяло уверенность в успех этого, со стороны выглядевшего несколько дерзким, эксперимента. Правда, для этого должны быть жестко соблюдены специальные требования. Их-то я и высказал на совещании. Но здесь мнения разделились.

Возражения противников сводились в основном к тому, что попытка установить такую связь с комдивом М. И. Дратвиным в Ханькоу провалилась и повторять такую попытку нет оснований. Спор был жарким.

Совещание подходило к концу, я приготовился к отказу, как вдруг Артемьев, затушив очередную папиросу, заключил:

— Ну что ж, попробуем принять ваше предложение.

После ожесточенных уханьских боев на фронтах Китая наступило затишье. Измотанные в этих боях японские войска не могли развивать прежних темпов продвижения по китайской земле. Активные военные действия прекратились. Наступило затишье и в работе авиации на трассе Алма-Ата — Ланьчжоу. В связи с этим нашей группе добровольцев, среди которых только я один направлялся в Чунцин, пришлось воспользоваться попутным небольшим автокараваном, следовавшим до Хами. В феврале 1939 г. начался наш путь на восток на трехтонках.

Первый отрезок пути проходил через Тяньшаньские горы с их сказочными пейзажами, водопадами, высокими, стройными соснами, как бы изваянными из античной бронзы. Сразу же обнаружилась высокая организация движения на трассе. Автомобильные караваны двигались в направлении Центрального Китая без каких-либо задержек. Начальный, самый тяжелый период освоения трассы был уже позади. На базах в Шихо, Урумчи расположились ремонтные мастерские, гостиницы и столовые, действующие круглосуточно. Все было создано с таким расчетом, чтобы экипажи и пассажиры после утомительного пути могли быстро привести себя в порядок, снять усталость, сесть за чистые столы, отдохнуть в уже подготовленных свежих постелях и снова продолжить свой путь.

Большая часть пути проходила по пустыням и полупустыням. Собственно, автотрасса шла по древнему Великому шелковому пути, открытому еще во II веке до н. э. китайским дипломатом и путешественником Чжан Цянем. По пей китайские купцы везли на Запад свои необычные товары — невиданные доселе шелка и парчу, изделия из золота и железа, посуду из белой глины и лаковые изделия. Теперь же это была подлинная дорога жизни китайского народа, по которой шла военная техника и направлялись советские добровольцы.

Еще в октябре 1937 г. сосредоточенная у границы с Китаем длинная колонна автомашин ЗИС-5 с грузом военной техники тронулась в направлении Урумчи. Оборудованная внутренней радиосвязью, она успешно продвигалась по сложному горному ландшафту. Тяжелыми были условия радиосвязи на ультракоротких волнах, однако радисты Н. Сотский, К. Штиберг, А.Лавренев и другие под руководством В. М. Рябова выполнили задание отлично. Через три недели караван без каких-либо потерь прибыл на конечный пункт — в Ланьчжоу.

Продвигаясь по трассе, я с откровенным уважением наблюдал за работой своих коллег-радистов. Некоторые из них перед Китаем побывали в Испании. Уже после войны генерал И. Н. Артемьев высоко оценил их работу 2.

Расположенные по всей трассе, на каждой базе, советские радиостанции регулярно обеспечивали караваны и самолеты сводками погоды, передавали необходимые сведения.

За считанные недели радиосвязь на трассе удалось развернуть и задействовать радиоспециалистам под руководством И. Г. Данилова, а в дальнейшем — П. В. Маховикова, А. Н. Сальпикова, И. Ф. Матвиенко, Ф. И. Кубарева, Ф. И. Парийчука. Они столкнулись с рядом серьезных трудностей, которые приходилось преодолевать на ходу.

Отсталость северо-западных районов Китая сказалась на развитии энергосистемы. Местные электростанции (там, где они были) работали ненадежно, с перерывами, и потому рассчитывать на них как источники питания радиостанций не представлялось возможным. По этой причине вся радиотрасса была снабжена собственными автономными электростанциями с дизельными или бензиновыми двигателями.

Суровая природа Синьцзяна и Ганьсу преподносила свои сюрпризы. Песчаные бури часто задерживали продвижение автокаравана, заносили ориентиры трассы, наметая многочисленные барханы песка. Наэлектризованный песок создавал высокий электрический потенциал в антенне, и она выдавала сильные разряды в помещение. Иногда они доходили до 5 см. Нарушалась связь, в наушниках были слышны с оглушительной громкостью только одни электрические разряды.

Помогла изобретательность: приемные антенны растянули внутри помещений и тем самым изолировали от наэлектризованного песка (хотя слышимость корреспондентов упала).

Следуя по трассе, я получил возможность оцепить работу тех, кто прибыл сюда первыми.

И. Угаров расположился со своей рацией в Сучжоу под холодным навесом и в течение шести месяцев в одиночестве, без сменщика обеспечивал круглосуточную связь. За самоотверженность и отличное обеспечение бесперебойной связи в самый напряженный период, когда осуществлялись первые операции по переброске вооружения, Угаров был награжден орденом Красной Звезды.

Особое отношение к себе вызвал радиоузел в Ланьчжоу. Его боевитый коллектив трудился с крайними перегрузками, обеспечивал высокую оперативность в поддержании связи со всеми базами трассы, авиабазами, Чунцином, Москвой, Улан-Батором и рядом других пунктов. Ланьчжоу быстро превратился в центр по ремонту и сборке боевых самолетов, в базу подготовки китайских летчиков под руководством советских инструкторов, в крупный перевалочный пункт военной техники. Японская авиация не раз атаковала этот город. Но налеты японцев не заставили замолчать в эфире голос радиоузла, и связь не прерывалась даже во время бомбардировок. Бесстрашными показали себя в такие минуты радист А. Каргашин и механик А. Аникин.

Словом, радисты трассы оправдали то высокое назначение, которое возлагалось на них для обеспечения своевременной помощи китайскому народу.

Когда наконец наш караван прибыл в Хами, впереди у меня оставалось 1200 км до Ланьчжоу и еще около 1000 до Чунцина. Однако именно в этот период трасса замерла: не шли автокараваны, не летали самолеты. Никто не мог сказать, когда будет какой-либо транспорт. Встала проблема — как добраться до Чунцина? Ну хотя бы до Ланьчжоу, а там уж начинался регион Центрального Китая, можно было что-нибудь придумать.

Выручила счастливая оказия.

Возвращаясь из Москвы после лечения одиннадцати "пробоин", как он назвал свои ранения, и окончания занятий в Военной академии, в Хами прилетел один из командиров китайской 8-й армии. Я стал его попутчиком.

— Вместе летим? — спросил я.

Мой спутник, пожимая мне руку, улыбчато ответил:

— Вместе, вместе.

Его приподнятое настроение легко можно было попять — он летел на родину, домой 3.

Окутанная тучей песка, машина взмыла в небо, оставив под собой затерянный в пустыне город и, поднимаясь все выше, как бы застыла в воздухе в огромном пространстве между куполом голубого неба и мрачной, кажущейся безжизненной, желто-бурой пустыней.

Самолет набирал высоту, в кабине становилось холоднее. Впереди лежал путь над пустыней Гоби и Наньшанской горной системой, высота которой достигала 6 тыс. м. Сам полет должен продолжаться более шести часов без посадки.

...Качает, иногда сильно. Напротив дремлет механик, по с соседом неладно: он бледен, болезненно улыбается мне в ответ, старается крепиться. Видимо, сказываются перенесенные ранения. Механик приоткрывает один глаз, мгновенно оценивает обстановку, достает из-под сиденья противень для слива отработанного масла и молча подвигает его моему соседу.

Самолет продолжает выделывать неожиданные взлеты, падения, броски в сторону. Неведомая сила подбрасывает машину как пушинку вверх, на мгновение она замирает, а в следующий момент проваливается в глубокую воздушную яму. Становится трудно дышать — высота дает о себе знать. Кульминацией полета оказался глубокий и длинный каньон, в который мы влетели и которому, казалось, не было конца. Пилот Андрей Власов тем временем беспечно насвистывал: "Сердце, тебе не хочется покоя..."

Когда наконец под нами появились квадратики глинобитных жилищ столицы пров. Ганьсу Ланьчжоу, самолет, не сделав и одного круга над аэродромом, как-то неожиданно лег на крыло, клюнул вниз и вскоре, попрыгав на неровностях грунтовой дорожки, замер в стороне от построек.

Совсем плохо было моему попутчику — почти недвижимого, бледного и измученного мы вынесли его из кабины и бережно вкатили на носилках в санитарную машину, которая тут же ушла в город. Через несколько минут подкатил полицейский, заинтересовавшийся, кто прилетел на самолете.

Теперь отсюда шло два пути: во временную гоминьдановскую столицу и в Особый район.

И вновь выручил случай: из Алма-Аты в Чунцин возвращался "Дуглас" с американским экипажем — личный самолет Чан Кайши, который был предоставлен заболевшему советскому чрезвычайному послу И. Т. Луганец — Орельскому для вылета в Советский Союз.

..."Дуглас" приземлился на берегу Янцзы на аэродроме, сооруженном на песчаной косе. Еще перед вылетом из Ланьчжоу я просил передать но радио в Чунцин просьбу о встрече. И вот — никого.

Под тентом, растянутым на бамбуковых шестах, — временное строение, в нем касса, диспетчер. На стене — телефон. Со стороны высокого берега реки доносится непрерывный гул большого города.

Под тентом стоит в ожидании самолета группа китайцев, европейцев. Все в шортах, модных сорочках, как будто и нет войны, некоторые в пробковых шлемах. Ни дать ни взять — колонизаторы, как привыкли их изображать карикатуристы. В отличие от них на мне черный костюм, ставший теперь ржавым от песков Гоби, а на руке — такое же пальто.

Минут через 15, когда я почти окончательно потерял надежду на встречу с посланцем нашего военного атташе, один из "колонизаторов" отделился от группы и направился ко мне. Увы, английского, кроме отдельных слов, я тогда не знал, но даже и это выручило. Незнакомец позвонил в город и вскоре за мной прибыл первый секретарь посольства Скворцов.

Вся деятельность советских людей, находившихся в то время в Китае — будь то военные советники или дипломаты, — была подчинена единой цели — оказание всемерной помощи китайскому народу в борьбе против японских захватчиков. Поэтому было закономерным, что в моем приезде были заинтересованы и главный военный советник, и военный атташе Советского Союза. К моему удовлетворению, оба они — и А. И. Черепанов и Н. П. Иванов — не имели к радиосвязи серьезных претензий, однако сделали ряд замечаний, прозвучавших для меня как приказ. Вместе с этим были поставлены и новые задачи.

К тому времени я уже знал, что Александр Иванович Черепанов побывал в Китае еще в 1924-1927 гг., когда правительство Сунь Ятсена с помощью Советского Союза приступило к созданию национальной армии и офицерских кадров. Советская страна направила тогда в Китай в качестве советников своих лучших специалистов: М. М. Бородина, П. А. Павлова, В. К. Блюхера. Вместе с ними был и А. И. Черепанов, проводивший большую работу по подготовке офицеров национальной армии в школе Вампу, возглавлявшейся Чан Кайши и его заместителем по политической работе Чжоу Эньлаем.

И главному военному советнику, и военному атташе СССР для принятия того или иного решения и соответствующих рекомендаций Чан Кайши необходима была постоянная четкая и исчерпывающая информация с фронтов японо-китайской войны. Понятна поэтому та ответственность, которая ложилась на плечи радистов.

Я высказал мнение о необходимости моей поездки по фронтам с целью проверки состояния материальной части фронтовых раций. Главный советник идею поддержал, но просил это сделать несколько позднее, после моего "вживления" в обстановку. Прощаясь, он сказал:

— Думаю, что вам необходимо обосноваться в штабе главного советника — будете ближе к делу. Об этом мы подумаем с Ивановым.

Новая столица Китая Чунцин, в недавнем прошлом город с 400-тысячным населением, теперь насчитывал более полутора миллионов человек. Скученность, толчея, гортанное разноголосие рикш и мелких торговцев. По вечерам зажигались рекламы многочисленных магазинов, ресторанов "с удобствами" для легкого времяпровождения. Жизнь кипела в этом городе. Чунцин еще не пережил страшных бомбардировок, но они были уже недалеко.

В Чунцине действовала крупная электростанция, сеть которой была на удивление стабильной, и это позволяло питать наши рации прямо от городской сети. Однако мы были готовы в любой момент перейти на компактные аварийные бензоагрегаты.

Деятельность радиосвязи складывалась из двух задач: внутренняя связь, куда входили радиостанции на фронтах и аэродромах, и связь с Москвой. Пока на фронтах было затишье, последняя поддерживалась через Ланьчжоу, и это почти не отражалось на ее оперативности. Оснащенный по тому времени передовой техникой, ланьчжоуский радиоцентр ежедневно перерабатывал внушительное количество радиограмм, в том числе те, которые поступали из Чунцина для передачи в Москву. Было ясно, что в случае изменения ситуации, например китайского контрнаступления, на котором настаивали наши советники, немедленно сказалось бы отсутствие прямой связи с Москвой. Но даже и теперь, в период относительного затишья, прохождение радиограмм через многие руки, а не напрямую создавало значительные неудобства.

Думая над идеей радиомоста Чунцин—Москва, я возлагал особые надежды на конец ночи и раннее чунцинское утро — отрезок суток, когда темное время перекрывало почти весь сектор планеты, лежащей между Чунцином и Москвой. Согласно расчетам, эти несколько часов должны были дать связь между обеими столицами. Все последующее показало, что прогноз был правильным, а результаты превзошли все ожидания:

Москва услышала наши сигналы на семь баллов по девятибалльной шкале.

Связь сразу наладилась устойчивая, без сбоев. Наши радиограммы были получены в Москве за считанные минуты. Чтобы проверить надежность новой радиолинии, я попросил Москву возобновить связь через 10 минут, потом через 20 и еще раз через 30. По-прежнему связь была устойчивой, слышимость хорошая, но через два часа она снизилась до трех-четырех баллов, начались фединги — замирания и пропадания сигналов, а еще через полчаса Москва потеряла меня окончательно, связь прекратилась. Вскоре в эфире растаяли и сигналы далекой Москвы.

Я снял с головы наушники, выключил тумблеры и только тут ощутил, что устал от этой бессонной, но счастливой ночи. И конечно, мысленно поблагодарил того человека, который в эту минуту там, в далекой и родной Москве, тоже снял с головы телефоны. Уже позже стало известно, что за проведение этого ночного радиосеанса связи с Чунцином он был премирован.

В дальнейшем связь с Москвой удалось довести до высокого уровня стабильности, окончательно были подобраны оптимальные рабочие волны и время, стало возможным установление для радиопередатчиков номинального, а не форсированного режима питания.

Наступил Первомай 1939 г. И хотя здесь он был обычным поенным днем, настроение всех советских людей — советников, добровольцев, дипломатических работников — было приподнятым, радостным. Вечером в посольстве демонстрировался советский фильм. Посмотреть его пришли и некоторые военные советники — те, у кого оказалось несколько свободных часов...

На следующий день, 2 мая, внезапно оглушительно взвыли все сирены города, на сигнальных мачтах противовоздушного оповещения поднялись все три шара — сигнал приближения вражеской авиации. Еще через десять минут японские бомбардировщики "Савойя" девятками, сомкнутым строем, крыло к крылу, методично сбрасывали свой смертоносный груз на центр города и его бедняцкие окраины. Взметнулись к небу огненные языки, обломки зданий, поднялись тучи ныли. Смешиваясь с грохотом взрывов, обвалов домов, далеко разносились душераздирающие крики и стоны родственников и близких погибших и тех, кто заживо сгорел в общественном бомбоубежище: от прямых попаданий взорвались бочки с бензином, неосторожно оставленные неподалеку, и горящий бензин заполнил убежище, уровень которого был ниже уличного. Убежище, которое с огромным трудом было высечено прямо в скале, стало братской могилой бедняков.

Весь день и всю ночь как потревоженный гигантский муравейник город занимался тушением пожаров, расчисткой завалов, спасением раненых и уборкой трупов. Эти работы продолжались и на следующий день, когда началась новая воздушная тревога и враг вновь обрушил на город жестокие бомбовые удары. Было ясно, что японцы стремились не столько подавить поенные и промышленные объекты, сколько посеять панику и внести дезорганизацию.

Еще задолго до начала бомбардировок радисты строго выполняли приказ: быть всегда в готовности па случай внезапного налета авиации противника, не подвергать себя и материальную часть риску. Сохранение матчасти имело особое значение. В условиях большого удаления от дома каждый предохранитель расценивался как аварийная деталь. Все запасные комплекты радиоламп, деталей, материалов сохранялись с особой бережливостью, тщательно упакованными, переложенными слоями ваты. Каждый знал, что именно эвакуировать но тревоге, за каждым были закреплены обязанности но сохранению матчасти и документации. Может быть, за это она "платила" нам безупречной и безотказной работой.

...В свое время не удалось объехать все фронты, за то наступила расплата: прекратилась связь с югом, где находился радист К. Барипов. Через военное министерство установили, что вся группа советников на месте, с ними ничего не случилось, но рация молчала. Это сразу усилило значимость собственной радиосвязи.

Предстояло срочно направиться на помощь Баринову, но изменившаяся оперативная обстановка продиктовала иное решение: главный советник К. М. Качанов, заменивший А. И. Черепанова, распорядился, чтобы я предварительно направился к советникам в Чанша и Наньчан и лишь после этого на юг.

Весь маршрут должен был составить около 4 тыс. км по территории провинций Сычуань, Хубэй, Хунань, Цзянси, Гуанси, Гуйчжоу, Юньнань. Придавая поездке особое значение, начальник штаба главного советника П. Ф. Батицкий всю подготовку к ней взял на себя. Прежде всего он предусмотрительно уговорил меня отказаться от легковой машины: все они в военном министерстве были настолько стары и изношены, что пускаться на них в дальнее путешествие было просто неблагоразумно. Он же подобрал для меня переводчика. Военное министерство снабдило меня специальным документом с личной печатью Чан Кайши, в котором всем местным властям предписывалось оказывать мне содействие. Переводчику Хуа были даны необходимые инструкции на дорогу.

Баринова я застал расстроенным, хотя его никто не упрекал. Попросил запустить движок и обнаружил, что напряжение отсутствует. Но через мгновение после прикосновения концов провода от постороннего аккумулятора все стало на свои места, появилось напряжение. Очевидно, такого же мгновения было вполне достаточно, чтобы ударной волной вывести из строя агрегат во время воздушного или артиллерийского налета.

Связь восстановлена, чувствую радость А. Каргашина, оставшегося за меня в Чунцине. Я отчетливо представляю, как он бегом спускается на второй этаж, где работают и живут в своих по-походному устроенных кабинетах главный советник и его начальник штаба, и докладывает П. Ф. Батицкому омоем появлении в эфире.

Захотелось глотнуть свежего воздуха. На улице меня сразу же оглушили субтропики — голубизной неба, зеленью растительности, пением птиц. А в Москве в эти январские дни 1940 г. термометр опустился до отметки — 41°. Но как отсюда, почти от границы с Индокитаем, за десять тысяч километров, радостно было слышать голос нашей родной столицы!

Самым впечатляющим, что остается в памяти о Китае — его народ. Конечно, вызывают удивление и восхищение будто бы застывшие на тысячелетия памятники китайской культуры. Человеку, попавшему в Китай впервые, все здесь кажется загадочным. Но по мере того, как все больше узнаешь эту жизнь, завеса загадочности спадает, все становится понятнее, проясняется характер китайцев, отношение к окружающей действительности, к нам, советским людям. Много раз я потом убеждался: с неподдельным вниманием относились к советским людям китайцы на всех ступеньках социальной лестницы.

...В декабре 1939 г. я держал путь в Чанша, сгоревший подобно Москве в 1812 г. Пробраться в город можно было только но воде. Холодной ночью на палубе буксирного катера мы терпеливо ждали конца пути. Из темноты вдруг вынырнул переводчик и радостно объявил, что в кают-компании есть свободные места, там находится китайский генерал и он приглашает к нему присоединиться. Встреча была мимолетной, фамилия генерала в памяти не сохранилась.

В каюте было тепло, и, несмотря на поздний час, началась оживленная беседа о Китае, Советском Союзе, США, где генерал одно время служил китайским военным атташе. Но главной темой была обстановка на фронтах, которая к тому времени предвещала затяжную позиционную войну. Я спросил, не наступил ли наконец тот момент, когда, по его мнению, можно было бы начать более активные действия по освобождению захваченных противником территорий.

— Я маленький человек, всего лишь начальник военного училища, — ответил он, — не мне судить о планах верховного командования. Но думаю, что условия для этого сейчас есть. Если бы не было помощи вашей страны вооружением и военными советниками, контрнаступление было бы невозможным. А сейчас... — и он развел руками, а потом продолжил:

— Не подумайте, что я говорю вам светские комплименты, но ваши летчики действительно очень смелые люди, а военные советники — смелые и умные полководцы. У нас есть советники и из других стран, но никто из них по-настоящему, без страха не воюет так, как воюют русские. Вот недавно стало известно о героическом советском зенитчике, который не покинул своего поста и тем самым увлек всю батарею бесстрашно встретить налет японской авиации на Чунцин. Он рисковал жизнью так, будто защищал свою страну.

За горячими словами генерала действительно угадывались не комплименты, а трезвая оценка действительности, в особенности когда он добавил с разочарованием:

— А все иностранцы покинули орудия и попрятались в укрытиях.

Да, было такое. Было и многое другое, что говорило о бескорыстной самоотверженности советских людей в защите китайской земли от японских оккупантов.

Однажды сирены воздушной тревоги оглушили город как раз тогда, когда я оказался на одной из его улиц. Закон военного времени в этом случае был железным — все должны покинуть улицу. При малейшем его нарушении полицейские и военные патрули стреляли без предупреждения, особенно тогда, когда строй бомбардировщиков противника был па подходе к городу, не говоря уж о том случае, когда они уже "висели" над ним.

Эта жесткая мера не была надуманной — агентура противника вербовала и засылала в китайский тыл предателей с ручными фонариками, которыми они во время ночных налетов наводили на цель японские самолеты.

Я оказался в группе китайцев, видимо рабочих — в руках у них были веревки, как бывает это обычно у грузчиков, — спрятавшихся в ближайших кустах. Через некоторое время в наступающих сумерках начался воздушный бой. Наша позиция наблюдения оказалась очень удачной: все сражение происходило буквально на глазах, мы все вместе переживали псе, что происходило в небе. А там шел бой с явным превосходством наших истребителей. Когда один из них вошел в пике и начал преследовать, прижимая к земле японца, мои соседи, забыв о том, где они находятся, встали во весь рост и жестами и возгласами помогали летчику:

— Хо, советский человек, хо! Куайда, куайда! (Хорошо, советский человек, хорошо! Быстрее, быстрее!)

Когда же самолету противника удалось, едва не задевая верхушки деревьев, спастись позорным бегством, мои соседи, сначала расстроенные тем, что враг ушел от наказания, затем начали радоваться его постыдному бегству.

Спустя несколько дней, встретившись в штабе с К. Коккинаки, я рассказал ему об этом случае и спросил: кому это из наших не повезло догнать японца?

Он с досадой махнул рукой и с неохотой признался:

— Да я это был. Понимаешь, не повезло — удрал!

Константин Константинович признавал только чистую победу.

Все это — военные будни советских людей в Китае. Они и защищали многострадальный китайский народ, и передавали свой опыт искренне и безвозмездно. Подавляющее большинство китайцев оценивали это по достоинству.

...Мой переводчик Хуа был предупредителен, внимателен и готов, как он мне говорил, выполнить любое мое желание. За время совместного пути в Куньмин мы привыкли друг к другу. Я, не агитируя, как говорится, за советскую власть, тем не менее много рассказывал по его просьбе о своей стране. Он внимательно и с нескрываемым удивлением выслушивал, но многое не понимал. Забавно было видеть его растерянное лицо, когда я подтвердил "слух" о том, что студенты в СССР учатся бесплатно, а некоторые из них, кто хорошо учится, к тому же еще получают и стипендию.

— Не понимаю, откуда у государства берутся лишние деньги?

Он так и сказал: лишние деньги.

Счет деньгам он, конечно, знал: в Ханькоу у него было два магазина с масляным товаром и, как сказал его друг-переводчик, две жены. Но пришли японцы, Хуа оказался разоренным до нитки и вот теперь работал переводчиком в военном министерстве. Помогло то, что в свое время он закончил русское коммерческое училище в Харбине. Но всякий язык живет и развивается, а у Хуа часто встречались давно отжившие слова и обороты еще дореволюционных времен.

В дороге Хуа старался организовать для меня европейский стол, хотя я и не отказывался от национальных китайских блюд. Надо было видеть, как были довольны хозяева, если советские люди во время еды успешно справлялись с палочками.

Вопросы питания советских военных советников и специалистов возлагались на переводчиков. С этого начался наш доверительный разговор с Хуа о роли переводчиков в процессе их работы и общения с советскими специалистами. Мне показалось это интересным.

— Генералиссимус сам написал инструкцию для нас, — рассказал Хуа. — Инструкция строгая и требовательная.

— Вы даже уверены, что писал ее сам главком? — спросил я.

— Да, конечно. Я даже сам принимал в этом участие. Она подчеркивает, это сказано в самом начале, что советские военные советники — люди дела, не любят пустословия и безделья, на их содержание государство тратит большие деньги, поэтому каждый переводчик должен это учитывать и создавать русским такие условия, при которых бы они затрачивали минимум своего полезного времени на быт.

— Что под этим имеется в виду?

— Квартира, питание, транспорт. Рикшами вы не пользуетесь, значит, надо заботиться об автотранспорте. Кроме того, — здесь он улыбнулся и, слегка понизив голос, добавил: — вообще удовлетворение, всех ваших желаний.

Я не обратил тогда внимание на эту фразу, хотя мне показалось, что этим вопросом он занялся бы охотнее.

...После долгого, в течение всего дня, перегона наша машина остановилась у подъезда лучшей, хорошо сохранившейся после бомбежек гостиницы в одном из известных городов Китая — Гуйлине. Входя в зал фешенебельного ресторана, я заметил за столиками "золотую" китайскую молодежь, много иностранцев. Почувствовал, как привлекло внимание присутствующих появление советского человека в китайской поенной форме. По оказалось, что здесь был еще один советский поенный и тоже в китайской форме. Он подсел к нашему столику, и тут выяснилось, что полковник Власов в Гуйлине один и потому, как он выразился, прозябает здесь в окружении "одних китайцев". Его иронию я отнес к излишнему пользованию чайником с рисовой водкой, которую здесь подают в подогретом виде. Из дальнейшего разговора, его откровенных признаний и поведения я понял, что Власов потерял человеческое обличье, пал, поддавшись "заботе об удовлетворении всех желаний". Было совершенно очевидным, что дальнейшее пребывание Власова на своем посту недопустимо. Вскоре он был отозван и отправлен в Союз. Спустя несколько лет, уже в период Великой Отечественной войны, я понял — увиденное мною тогда, в Гуйлине, было лишь началом морального падения Власова, приведшего его к предательству.

...Случилось так, что вечером в день моего приезда в Чунцин в советском посольстве Роман Кармен должен был показать советской колонии только что отснятые им документальные кадры боев на фронтах Китая. Увидев на мне свежие следы пустыни Гоби, он повернулся и с открытой улыбкой направился прямо ко мне, как будто мы были уже давно знакомы. Позже я понял: в этом был весь Кармен — простой, общительный, умный собеседник, ищущий познания истины, чтобы своим талантом и средствами киноленты поведать ее людям.

— Сразу догадался по костюму: только что из дома? — и представился — Кармен. Ну, как там Москва?

Первое время пришлось жить в "домике ТАСС а", где жили корреспонденты московских газет, в частности В. Рогов, спецкор "Известий", чьи репортажи о Китае читались всегда с большим интересом. Моя и Кармена комнаты были смежными, и поэтому мы часто заходили друг к другу. Над кроватью Романа Лазаревича висело отлично выполненное им самим художественное фото малыша, и он с ласковой гордостью произнес:

— Это мой Ромка.

Жизнь тогда уже знаменитого, в особенности по испанским кинодокументальным лентам, Р. Кармена была связана с постоянными переездами, смелыми и рискованными рейдами с кинокамерой, но кусочек своего дома — сын, письма из дома, мысли о нем — всегда был с ним.

В те годы вес советские люди в нашей стране с интересом ждали каждый новый кинодокумент Романа Кармена из Испании. Начало каждого сеанса в кино как-то было немыслимо без его имени на экране.

Теперь здесь, в Китае, он задумал сделать большую документальную ленту о патриотах Китая, об их борьбе с японскими оккупантами.

— Для полнометражного фильма одного моего материала недостаточно, — поделился он со мной своими планами. — Но китайские операторы отсняли много интересной хроники начального периода войны с Японией, а ведь я его не застал. Вот и хочу объединить весь материал и назвать фильм "Китай в борьбе".

— Китайскую хронику уже взяли? — спросил я.

— Нет, еще, но договорился. Кстати, завтра утром будет просмотр в кинотеатре. Едем вместе — я, вы и переводчица Чжан. Оттуда я вас отвезу.

Утром на следующий день, сидя за рулем своего видавшего виды зеленого фаэтона "Мерседес", Кармен буквально "расталкивал" поток машин на главной улице Чунцина. Удивительно, но водители, взглянув на занятого разговорами Кармена, тотчас же уступали ему дорогу. Скорее всего его лицо было знакомо многим шоферам. Впрочем, однажды на большой скорости раздался скрежет железа. Но встречная машина осталась где-то позади, а Роман Лазаревич не обратил на это ровно никакого внимания — такие мелкие "инциденты" на тесных улицах Чунцина происходили нередко.

Теперь, через полвека, я часто вспоминаю о том коротком, но ярком периоде времени, когда судьба свела меня с этим интересным человеком. Ему я обязан своему знакомству с бытом Китая, с классическим китайским театром, с китайскими фильмами.

Прибывший мне на смену один из опытнейших специалистов, наставник радистов Н. И. Шечков, передал нам высокую оценку работы фронтовой радиосвязи в Китае, которую вынес нарком обороны К. Е. Ворошилов.

За все время пребывания в Китае был лишь один случай нарушения связи, все остальное время все рации работали безотказно. В значительной мере это можно отнести за счет труда инженеров, конструкторов, рабочих, руководимых профессором Б. П. Асеевым, которые разработали и изготовили качественную аппаратуру, а также высокой квалификации радистов, прошедших практическую школу перед отъездом в Китай: С. Павлова, С. Королева, Н. Лапидуса, П. Гурова, А. Никифорова, А. Стретовича и многих других.