О критериях объективности в трудах военных историков

Новейшая историография свидетельствует о том, что правдивость и объективность истории больше всего страдает из-за подчинения ее конъюнктурным интересам той или иной политики и идеологии. Под предлогом партийности, особенно в сталинско-брежневские времена, общественные науки, и в первую очередь история, были подчинены господствовавшей политике и идеологии, толкование исторических событий, в том числе и в области военной истории, подгонялось под определенные политические и идеологические установки.

Ради справедливости заметим, что далеко не всегда отличалась объективностью и немарксистская историческая наука в странах Западной Европы и США. Она зачастую не демонстрировала свою идеологическую ориентацию, но правдивость ее нередко была относительной. Иногда истинные политические мотивы и не скрывались. Известно множество примеров тенденциозного освещения истории второй мировой войны, причин ее возникновения, попыток принизить решающую роль СССР в достижении победы, освобождении народов Европы от фашизма, в оценке важнейших операций Великой Отечественной войны.

К сожалению, далеки от объективности и некоторые наши военно-исторические труды прошлых лет. Обычно оправдывалось все, что у нас делалось, даже явные просчеты и ошибки. О многом просто умалчивалось. В частности, прошло более 50 лет с начала войны, и только недавно опубликованы некоторые данные о наших военных потерях, количестве военнопленных и по многим другим вопросам.

В мемуарах Г.К. Жукова и других военачальников как обязательный атрибут насильственно вписывали разделы по партийно-политической работе. Причем эта работа изображалась одинаково плодотворной как в увенчавшихся успехом, так и в потерпевших неудачу операциях. Не случайно в энциклопедиях и военно-исторической литературе разделы о политической работе написаны, по существу, одними и теми же словами и мало чем отличаются друг от друга. И вообще, в послевоенные годы стремление отлакировать события 1941—1945 гг. было довольно распространенным явлением. Стало привычным, что каждый очередной пришедший к власти руководитель КПСС, министр обороны или даже начальник ГлавПУРа старался на свой лад «переделать» историю войны. Характерно это было для 12-томной истории второй мировой войны1. В этом отношении в определенной степени правы писатель В.П. Астафьев и другие ветераны войны, когда они, ознакомившись с подобными исследованиями, говорили: «Мы были на другой войне». Во многом правы и советские историки В.И. Дашичев. В.М. Кулиш, А.Н. Мерцалов, высказавшие в целом обоснованное беспокойство об уровне исследований в области военной истории2.

И дело не только в отдельных ошибках и искажениях при описании и оценке тех или иных решений и событий. В большинстве трудов, да и мемуаров очень бледно, безлико, лишь в общих стандартных фразах показана война в низовом звене, не раскрывается вся тяжесть фронтовой жизни солдат, сержантов и младших офицеров во взводах, ротах и батальонах.

Существующие апологетику и субъективизм в области военной истории необходимо решительно преодолевать. Надо развенчать принятые в сталинско-брежневский период подходы к военно-исторической науке. В последние годы в этом отношении многое уже делается, но работа по переосмысливанию нашего военного прошлого должна продолжаться более интенсивно и с более глубокой аргументацией. Без этого не может быть правдивой истории.

Вместе с тем не может не настораживать и другая крайность. Справедливо ведя борьбу против рецидивов сталинизма, прежних искажений и извращений истории, некоторые историки, писатели, публицисты перечеркивают, по существу, всю предшествующую историю нашей страны. При описании советского периода некоторые авторы забывают о том, что, несмотря на все репрессии, притеснения и бедствия, народ не только продолжал жить, творить, но являлся и хранителем устоев духовной жизни, ее патриотических начал. Тем более, что никто из современных ниспровергателей нашего прошлого, видимо, не считает свою жизнь бесцельной и напрасно прожитой. Так почему всех остальных людей, в том числе ветеранов войны, хотят лишить права гордиться достойно прожитой жизнью, чувством исполненного долга перед Родиной?

Так, А. Фалин свой призыв отказаться от прежних представлений о величии нашей страны обосновывает тем, что «сменявшие друг друга утопические схемы российского сознания (от «щита Европы против монголов» — до «спасителей мира от фашистской чумы») были, в сущности, вариантом одного и того же — пульсирующего в русской культуре мессианского «мифа России», отчаянной попыткой удержать образ России в центре собственных представлений о мире». Он пишет о России как «являющейся скорее объектом истории, чем ее равноправным творцом»3.

После Октябрьской революции было принято охаивать все, что было в старой России. Теперь оказывается все ее прошлое после 1917 г., да и настоящее, не менее беспросветно.

В наше трудное время особенно важно возрождение правдивого и уважительного отношения к отечественной истории. Следуя советам П.Я. Чаадаева и Ф.М. Достоевского, можно не идеализировать нашу старину, но вместе с тем нельзя забывать пушкинские слова о том. что «уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости. Гордиться славою своих предков не только можно, но и нужно»4.

Вообще, выдающиеся, мыслящие люди России отрицательно относились к нигилистическому подходу к отечественной истории. В свое время Л.Н. Толстой критиковал односторонность исследований истории С.М. Соловьевым, принижение им роли народа, который не только управлялся сменявшими друг друга государями, но и созидал, жил своей жизнью. Такой подход, по мнению великого писателя, не давал историку постичь главную суть и саму тайну истории. «Читаю историю Соловьева, — писал Толстой. — Все, по истории этой, было безобразие в допетровской России: жестокость, грабеж, грубость, глупость, неумение ничего сделать... Читаешь эту историю и невольно приходишь к заключению, что рядом безобразий совершилась история России. Но как же так ряд безобразий произвели великое, единое государство? Но кроме того, читая о том, как грабили, правили, воевали (только об этом и речь в истории), невольно приходишь к вопросу; что грабили и разоряли? А от этого вопроса к другому: кто производил то. что разоряли?»5

В последнее время освещение истории Великой Отечественной войны, значения победы в ней часто даются только под одним углом зрения — необходимости разоблачительного подхода к нашему прошлому. В ряде книг и статей сосредоточивается внимание на негативных, мрачных сторонах жизни нашего общества в предвоенные годы, при этом умалчивается о крупных преобразованиях в народном хозяйстве, индустриализации, подъеме культуры, науки и образования широких масс трудящихся.

При самом критическом подходе к нашей истории нельзя забывать, что за всем этим стоят судьбы многих миллионов людей, которые самоотверженно трудились и воевали и не только ради себя. но прежде всего на благо своего Отечества, во имя его будущего, в том числе и нынешнего поколения людей. О героизме, мужестве и высоком уровне военного искусства считается чуть ли даже неприличным говорить.

Так, Российский государственный гуманитарный университет недавно издал курс истории нашего Отечества6. В этой работе вся история страны сведена, по существу, к изображению в основном того, что происходило на вершине общества, к интригам и личностным отношениям политических деятелей. Из этой книги едва ли можно получить представление о глубинных процессах жизни общества и деятельности народных масс.

Отношение авторов к освещению вопросов военной истории характеризует хотя бы такой пример. В материале, посвященном 1939—1945 гг., нет даже заголовка или подзаголовка «Великая Отечественная война». Описание этой войны дано в девятой главе, которая названа «Советский Союз в годы второй мировой войны». Из 49 страниц этой главы лишь несколько строк (с.424, т.2) посвящены Сталинградской. Курской битвам и последующим победам Советской Армии в 1943—1945 гг.

Остальные страницы заняты описанием поражений, неудач, потерь, репрессий, попыткам доказать бездарность советского командования. Причем приводятся недостоверные данные о количестве вооружения сторон, о потерях. Нельзя согласиться и с трактовкой конкретных исторических событий. Так, переход советских войск в наступление в середине января 1945 г... ранее предполагавшееся до этого срока, изображается как произвол советского командования, который привел к «огромным потерям»7. Однако авторы не могут не знать, что это было для нас вынужденным решением, предпринятым по просьбе союзников, оказавшихся в результате наступления вермахта в Арденнах в отчаянном положении. В упомянутой книге имеют место и другие несостоятельные утверждения о событиях Великой Отечественной войны, которых мы коснемся при дальнейшем изложении.

Разумеется, можно и нужно писать о поражениях 1941—1942 гг., неоправданных потерях, неудачах и ошибках, но необходимо по-новому, с привлечением новых документов, освещать и победные операции, где наши полководцы и войска проявили себя с самой лучшей стороны. Значение достигнутой победы в Великой Отечественной войне в упомянутой работе сведено к тому. что война обнажила пороки и слабости «диктаторского, бесконтрольного режима»8. Односторонний, заранее заданный подход не имеет ничего общего с подлинной правдой о войне.

В истории Великой Отечественной войны, безусловно, было немало мрачных и тяжелых страниц. Но удивляет безапелляционность суждений ряда авторов, скользящих по поверхности фактов и событий и не утруждающих себя доказательствами, изучением документов и многочисленных архивных материалов.

В.П. Астафьев когда-то справедливо говорил, что с его «точки зрения не так уж много было видно», что «правда о войне складывается из огромного потока книг, посвященных этой теме». Так всегда считали многие историки и писатели, и, наверное, это наиболее верная точка зрения, ибо нельзя получить полное представление о войне только на основе своего личного опыта, каким бы он ни был богатым. Для этого нужны специальные исследования или по крайней мере ознакомление с обширной литературой о войне, пусть даже не всегда совершенной. Необходим широкий, многоплановый охват проблемы. При этом ничье негативное или позитивное видение событий, тех или иных фактов не должно быть проигнорировано. Вызывают недоумение попытки вместо низвергнутого культа Сталина и иных вождей непременно насадить культ своей точки зрения, претендующей на окончательную истину. И чем человек авторитетнее, тем опаснее такая непримиримая эгоцентристская позиция.

Белорусская писательница С. Алексиевич, много сделавшая для сохранения живой памяти о войне, как-то писала: «Мне говорят: надо всю войну схватить: и положительное и отрицательное в ней. Но почему? А у меня другое зрение. Я так вижу. Вообще России и русской мысли тенденциозность была присуща испокон веков»9. Вызывает уважение четкость и честность писательской позиции. Действительно, для создания объективной истории нужны разные точки зрения. Но ни одна из них не должна считаться единственно возможной и правильной. Как отмечал академик И.П. Павлов, главное в том, чтобы мы не были «глухи к возражениям не только со стороны иначе думающих, но и со стороны действительности»10.

В свете исторических фактов нетрудно понять, насколько далеки от истины утверждения о виновности СССР в развязывании второй мировой войны или «генетической обусловленности» наших поражений в начале войны только тоталитарным характером государственного строя. Когда речь заходит о «преступном сотрудничестве» Сталина с Гитлером, ничего не говорится о том. что и западные страны сотрудничали с Германией и попустительствовали ее агрессивным устремлениям.

О причинах возникновения второй мировой войны написано множество работ. На основании документов, в том числе и зарубежных, неопровержимо доказано, что война была порождена прежде всего агрессивными устремлениями германского нацизма и двойственностью, непоследовательностью политики западных стран, недостаточными усилиями по предотвращению войны. Далеко не безупречны в это время были и действия советского руководства. Автор этих строк с использованием новых документов уже пытался рассмотреть вопросы, связанные с возникновением войны и причинами наших неудач в начале войны11.

Не останавливаясь сейчас подробно на этих вопросах, хотелось бы, чтобы читатель задумался над тем, что существовавший в то время государственный и общественный строй при всей его ущербности обусловил не только поражения в начале войны, но и победу. А тоталитарная Германия потерпела сокрушительное поражение. Франция, в 1940 г. будучи буржуазно-демократическим государством, лишь немногим более месяца противостояла натиску вермахта.

Советскому Союзу победу пришлось добывать в жесточайшей борьбе. И при всем уважении к академику Г.А. Арбатову не могу согласиться с его мнением12, что мы обязательно должны были бы победить, поскольку у нас было больше населения, территории, ресурсов. Достаточно вспомнить русско-японскую войну 1904—1905 гг., когда Россия значительно превосходила Японию по количеству населения, размерам территории и ресурсов, но потерпела поражение. Есть и другие подобные примеры в истории.

Во время Великой Отечественной войны Советскому Союзу пришлось противостоять значительно более сильному противнику, чем когда-либо во всей нашей истории. В 1941—1942 гг. наше государство было на грани поражения. И все же наш народ и его Вооруженные Силы победили. Почему?

Военно-историческая наука призвана объективно проанализировать все обстоятельства, обусловившие неудачи и победы, и дать обоснованный ответ на этот вопрос. Если, как нередко пишут, наша страна к войне была совершенно не подготовлена, а ее армия начала и закончила войну, не умея воевать, вооружение ее было никудышным, а офицеры и солдаты шли в бой только по принуждению и т.д., то тогда убедительного ответа на этот коренной вопрос истории мы не получим. И, если игнорировать упомянутые выше фундаментальные исторические факты и уйти от ответа на поставленные жизнью вопросы, то, несмотря на самое искреннее стремление к правде, мы снова уйдем от нее в сторону.

Видимо, в условиях предвоенных и военных лет давали о себе знать преимущества сверхцентрализованного государства. Не случайно во время войны определенная централизация, жесткая регламентация общественной жизни вводились и в демократических странах. Но при нормальных мирных условиях сверхцентрализация и авторитарный стиль руководства оказались серьезным тормозом для развития экономики и всего общества.

Сложность и трудность написания истории прошлой войны в том и состоит, что она чрезвычайно многомерна, противоречива, и поэтому бессмысленно устанавливать какие-то пропорции негативного и положительного в ее изображении. История войны не должна писаться ни с коммунистических, ни с антикоммунистических, жестко заданных идеологических позиций. Только при подходе с точки зрения максимально возможной объективности неразрывно существовавшие в жизни негативные и позитивные стороны исторических событий во всей их сложности и противоречивости займут в военной истории свое естественное место.

К сожалению, такое понимание объективности не всегда находит поддержку в печати и некоторых кругах общественности. Нередко происходят шельмование инакомыслящих, озлобление и ожесточение против целых категорий людей, исходя лишь из их корпоративной принадлежности. Редакции ряда журналов и газет, издательств часто публикуют только соответствующие их взглядам работы, недоброжелательно относятся к другим мнениям. Под напором нового идеологического пресса даже известные историки и писатели ломаются, высказывают суждения, прямо противоположные проповедовавшимся ими ранее. Пересмотр своих взглядов на основе новых фактов и жизненных явлений — дело естественное. Но тогда должны быть подвергнуты научной критике прежние взгляды и обоснованы новые.

В истории не раз уже бывало, когда победившие революции во многом невольно копировали свергнутые режимы, повторяли в еще более жестоком виде методы их борьбы с противниками, оппозицией и в конечном счете приходили к тому, против чего боролись. После августовских событий 1991 г., когда непримиримость ужесточилась, многие справедливо выражают озабоченность тем. что продолжение такой линии может привести к новой форме единомыслия, что было бы опасным не только для судеб исторической науки, но и вообще для демократии, для всего общества.

Поощрение конъюнктурности неизбежно ведет к снижению научной требовательности. В научную среду под прикрытием модной политической демагогии легко проникает масса посредственностей, порождающих ту самую глухую стену, о которую в истории науки разбивались многие новые мысли и открытия. Давно известно также, что без сопоставления и борьбы мнений наука не может плодотворно развиваться.

Некомпетентные суждения в области военной истории входят в оборот еще и потому, что выступить и развенчать их в печати не всегда дозволяется. Как говорил академик П.Л. Капица, когда в какой-то науке нет противоположных взглядов, нет борьбы, то эта наука идет по пути к кладбищу — она хоронит себя.

Что стоит, например, статья в журнале «Столица» под сенсационным заголовком «Разгром советских войск под Москвой»13. Почему разгром советских, а не немецко-фашистских войск? Оказывается, потому, что наши войска понесли большие потери, хотя многие приводимые автором данные о потерях, как и другие цифры, даны без всяких ссылок на источники и не соответствуют действительности. Конечно, потери сторон во многом характеризуют любое военное сражение. Но в истории войн победы или поражения определялись не только этим, но и успехом или неудачей в достижении военно-политических и стратегических целей, сохранением или ослаблением боеспособности войск, удержанием или потерей занимаемых рубежей, захватом или утратой стратегической инициативы, морально-политическими результатами и рядом других факторов. Если исходить из этого, то битва под Москвой в 1941 г. закончилась провалом плана молниеносной войны, военно-политических и стратегических целей гитлеровского командования и в целом успешным выполнением задачи по отражению наступления противника и удержанию Москвы советскими войсками. Разве за «разгром советских войск под Москвой» Гитлер отстранил бы от должности главнокомандующего сухопутными войсками. командующего группой армий «Центр» и еще 35 генералов, командовавших армиями, корпусами и дивизиями.

После битвы под Москвой стратегическая инициатива перешла к советскому командованию. Успешные действия под Москвой, признанные во всем мире как выдающаяся победа, создали большой морально-политический подъем как в армии, так и во всем народе, вдохновили другие народы на борьбу с фашизмом.

Сами немецкие генералы — участники Московского сражения, многие зарубежные историки признавали, что под Москвой вермахту был нанесен такой удар, от которого он так и не сумел полностью оправиться.

Да, в организации обороны и контрнаступления под Москвой у советского командования имелись серьезные просчеты. Велики были потери наших войск (926 тыс. человек убитых и пропавших без вести). По немецким данным, вермахт потерял 772,7 тыс., человек, из них убитыми около 300 тыс.14. Откуда же взялось соотношение потерь 9:1, как утверждает автор статьи? При всех обстоятельствах нет оснований для того. чтобы трактовать и оценивать победу как поражение и превращать одно из крупнейших событий, положивших начало коренному повороту в ходе всей войны, в объект для политических игр.

О документальных источниках в военно-исторических исследованиях

Поиск и познание исторической истины требует надежных источников, кропотливого изучения и анализа всей совокупности фактов без исключения, компетентного их рассмотрения и оценки.

Прежде всего требуется строгое отношение к историческим фактам и источникам, тщательное выяснение их подлинной сути и достоверности. В исторической науке нередко дают о себе знать элементы субъективизма. Некоторые авторы считают это даже неизбежным. Известно признание одного из идеологов американского прагматизма Дж.Дьюи, что «историческое исследование... определяется доминирующими проблемами и концепциями периода, когда оно пишется». По мнению французского историка Р. Арона, «каждая эпоха, каждый коллектив заново создает себе прошлое»15 Немало историков, которые полагают, что по каждому историческому событию существуют различные версии и все они могут претендовать на истину. Академик Б.Д. Греков писал: «Источник, какой бы он ни был, может быть полезен лишь тогда, когда исследователь сам хорошо знает, чего он от него хочет»16. Это положение можно толковать поразному. Сегодня есть еще исследователи, отводящие историческим источникам и фактам вспомогательную роль, недооценивающие заложенную в них историей часть объективной действительности и способность играть активную роль в познании. История не будет научной, если она по-прежнему будет рассматриваться только как политика, опрокинутая в прошлое, или если она будет открывать только то, что от нее хотят и ждут.

Для полноценности и объективности исторических исследований, безусловно, нужны в первую очередь архивные документы. Нельзя, например, получить достоверного представления о реальной стратегии на основании публикаций в периодической печати того времени. Для воссоздания подлинной картины событий необходимо изучить реально существовавшие оперативные и мобилизационные планы. В скором времени, надо полагать, откроются архивы ЦК КПСС, станут доступными документы Ставки ВГК времен войны и др. Но произвол с допуском историков к архивным документам и их зависимость от каждого ведомственного чиновника будет продолжаться до тех пор. пока не издадут единый для страны закон, регламентирующий порядок широкой публикации важнейших документов и пользования архивными источниками, установив максимально возможную их открытость.

Но историческая истина это не просто поиск и воспроизведение документов и систематизация известных фактов, тем более что они не всегда адекватно отражают историческую действительность. Постижение ее требует привлечения недостающих данных, сопоставления и неоднократной перепроверки их достоверности, проникновения в их подлинный смысл, глубокого и всестороннего анализа разноречивых источников и свидетельств. Но именно такой кропотливой работы часто недостает военно-историческим исследованиям. Поэтому некоторые стереотипы широко распространяются в печати без надлежащей их проверки и сопоставления с другими фактами. Приведем ряд примеров.

Искажает подлинную историю идеализация военачальников, подвергшихся сталинским репрессиям. Так. М.Н. Тухачевскому, наряду с действительными его военно-теоретическими заслугами, приписывают и мнимые. Утверждают, что именно он первым выдвинул идею глубокой операции. Он. конечно, много сделал в разработке и особенно в отстаивании и внедрении в практику этой теории. Но одним из первых авторов теории глубокой операции был В.К. Триандафиллов. который изложил ее в систематизированном виде и обосновал в своих книгах «Размах операций современных армий» (1926 г.) и «Характер операций современных армий» (1929 г.). Вместе с тем замалчивается то, что. к сожалению, именно Тухачевский положил начало произволу, нетерпимости, шельмованию инакомыслия в области военной науки, называя таких видных историков. как А.А. Свечин и В.А. Меликов, агентами «интервенции империализма».

Когда-то Н.С. Хрущев заявил, что в первые дни войны И.В. Сталин уединился и отошел от всех дел. Но Хрущева в это время в Москве не было. Он ссылается на А.И. Микояна. Другие ссылаются на адмирала И.С. Исакова. Но есть записи охраны Сталина, где регистрировались все лица, бывавшие у него в эти дни. Из них видно, что Сталин, находясь ежедневно на своем рабочем месте, с 22 по 28 июня 117 раз встречался с 42 должностными лицами, работая с некоторыми из них по два-три часа. За это время сам Микоян был у Сталина семь раз17.

Сталиным в те дни рассмотрены и подписаны многие документы: в ночь с 21 на 22 июня 1941 г. директивы с предупреждением приграничным военным округам о возможном нападении противника; 22, 23 и 24 июня еще несколько директив и распоряжений образованным фронтам, 25 июня принято решение об увеличении производства танков и артиллерийских тягачей: 26 июня принят Указ Президиума Верховного Совета СССР о режиме рабочего времени; 29 июня — директива Совета народных комиссаров и ЦК ВКП(б) о путях превращения страны в единый боевой лагерь, 30 июня — о создании Государственного Комитета Обороны и ряд других документов и решений. 3 июля он выступил по радио с обращением к народу. Просчеты и преступления Сталина дают все основания для его критики и обличения. Но нет надобности и что-то еще придумывать.

Другой пример: состояние укрепленных районов (УР) на наших границах. По этому поводу в последнее время появилось много некомпетентных суждений. X. Мансуров считает, что «трудно представить большую глупость в государственной политике, чем разрушение системы УРов на старой границе в тот момент, когда еще не были построены новые»18. Но анализ имеющихся документов показывает, что в этом вопросе ближе к истине Г.К. Жуков, который в воспоминаниях пишет: «УРы на старой государственной границе не были ликвидированы и полностью разоружены, как об этом говорится в некоторых мемуарах и исторических разработках»19

Широко распространена версия, впервые выдвинутая в воспоминаниях М.В. Захарова о том. что командование Одесского военного округа, вопреки всем запретам сверху, сумело до начала войны рассредоточить авиацию, поэтому она не понесла таких больших потерь, как в других округах. Но неправомерно судить об эффективности этих мер только на основе отданных распоряжений; в той или иной мере такие распоряжения отдавались везде. Дело в том, что на крайнем юге не наносились такие массированные удары авиации противника, как на главных направлениях. Вообще, 11—я немецко-румынская армия в полосе образованного там Южного фронта перешла в наступление только в начале июля 1941 г. Ей была поставлена задача обеспечить прикрытие румынской территории, имитировать активные наступательные действия и тем самым сковать советские войска. Несмотря на некоторые принятые меры, трудно сказать, какие были бы последствия. если бы на Южный фронт обрушились такие же удары, как на западном и юго-западном направлениях.

Немало написано по поводу того, что советский военно-морской флот в первые дни войны понес незначительные потери только потому, что со стороны руководства флота заблаговременно были приняты все необходимые меры. Да, действительно, в Главном штабе флота была разработана более совершенная. чем в Генштабе, система боевой готовности оповещения флотов, и поэтому необходимые распоряжения в ночь с 21 на 22 июня 1941 г. были доведены до флотов в сравнительно короткие сроки. Но для объективного анализа не следует упускать из виду и то. что военно-морским силам план «Барбаросса» отводил вспомогательную роль. Их задачи ограничивались обороной побережья и коммуникаций.

В исторической литературе встречаются утверждения, что военная разведка и погранвойска еще до начала войны полностью вскрыли сосредоточение немецко-фашистских войск вблизи границы. Но такого сосредоточения практически не было, и поэтому оно не могло быть вскрыто, так как германское командование с целью обеспечения скрытности и внезапности нападения не проводило полного сосредоточения у границ даже дивизий первого эшелона. Они до последнего момента располагались в глубине и начали выдвижение к границе непосредственно перед началом наступления.

Вообще, при более внимательном изучении даже тех документов, которые уже имеются в распоряжении историков, многие вопросы выглядят совсем по-иному, чем это изображается неосведомленными лицами.

Учет, который ведется в подольском архиве Министерства обороны и других хранилищах документов, свидетельствует о том, что многие историки, специализирующиеся на тематике Великой Отечественной войны, не особенно и стремятся работать в архивах, слабо владеют иностранными языками и не в состоянии пользоваться оригиналами документов. Остается не изученной значительная часть трофейных материалов вермахта. До сих пор не систематизированы и слабо освоены боевые документы частей, соединений и даже некоторых армий Советских Вооруженных Сил. Поэтому боевой опыт должным образом пока не обобщен в исторической литературе. Нередки случаи, когда отдельные историки, публицисты, получив из архива или ведомственного хранилища тот или иной документ, спешат его немедленно опубликовать, не разобравшись в подлинном смысле источника, не сопоставив с ранее имевшимися документами. Так, в связи с 50—летием начала Великой Отечественной войны в ряде газет в сенсационном духе были преподнесены документы, содержавшие решения советского руководства по усилению западных военных округов до начала войны, хотя они давно уже известны и почти полностью воспроизведены в ранее изданных трудах.

Не всегда достаточно настойчиво идет выявление и тщательная выверка недостающих данных. Это относится прежде всего к статистическим данным. Мы многие годы не имели точных сведений о количестве потерь в личном составе и технике в отдельных операциях и за войну в целом, о численности вооружения сторон. С целью сверки, упорядочения статистической информации о войне во второй половине 60—х годов в военно-научном управлении Генерального штаба начали готовить труд «Вторая мировая война. Цифры и факты». Действительно полноценный труд можно подготовить было только в Генштабе совместно с главными штабами видов Вооруженных Сил, располагающими наиболее полными и достоверными статистическими сведениями. Но по настоянию тогдашнего начальника Института военной истории и под предлогом нежелательности дублирования подготавливавшегося 12—томного труда о второй мировой войне руководством Министерства обороны подготовка этой работы в начале 70—х годов была прекращена и все заготовленные материалы были переданы в этот институт. Как и следовало ожидать, не имея необходимых данных, коллектив института не смог завершить работу. Из-за отсутствия такой статистической базы в различных изданиях по истории Великой Отечественной и второй мировой войн, в военно-энциклопедических изданиях даются самые разноречивые данные по всем этим и другим вопросам, хотя большинство этих изданий готовилось в одном и том же учреждении. Желательно, хотя и с большим запозданием, завершить работу «Вторая мировая война. Цифры и факты», которая могла бы послужить фактологической основой для подготовки и других исторических трудов.

Но, несмотря на все возникающие трудности, историки не имеют права ограничиваться имеющимися данными и переписывать их из одного издания в другое. Необходимо искать и добиваться заполнения цифровых и других фактологических «белых пятен» в истории войны.

Например, на заседании Военного совета Наркомата обороны 29 ноября 1938 г. К.Е. Ворошилов сказал, что в Красной Армии в 1937—1938 гг. «мы вычистили более сорока тысяч человек» командно-начальствующего состава. Большинство из них было репрессировано. Эта цифра фигурирует во многих публикациях. Но точно неизвестно, сколько командиров и политработников пали жертвами репрессий до этого и в последующие годы. Ответ на этот вопрос надо искать.

Другой пример. В большинстве работ формально берутся из архива данные автобронетанкового управления о численности танков в Красной Армии перед войной. Но в этом документе значатся все наши танки, в том числе учебные, устарелые, небоеспособные, и с этими данными сопоставляются только те германские танки, которые находились в строю. Не принимаются в расчет немецкие танки, имевшиеся в учебных центрах, несколько тысяч трофейных танков и др. Говорят, трофейные танки немцы использовали в основном для учебных целей и на советско-германском фронте они не участвовали. Но без них они не могли готовить резервы. Если бы их не было, германское командование было бы вынуждено снять часть танков с фронта. Необходим научный подход при подсчете количества самолетов, артиллерийских орудий и других видов боевой техники. Иначе порождаются легенды о том, что к началу войны у нас танков и самолетов было в пять-шесть раз больше, чем в вермахте. Причем нередко в исторических трудах развитие вооруженных сил. рост их численности, количества оружия по одним показателям даются в абсолютных цифрах, в других — в процентах, что затрудняет показ подлинного состояния дел.

Для правильного анализа и оценки военных событий важно также, чтобы все исторические факты рассматривались с профессиональным пониманием существа дела. с глубоким учетом особенностей конкретной обстановки, условий, в которых происходили события. Невнимание к этой стороне военно-исторических исследований, недостаточная компетентность в оперативно-стратегических вопросах приводят к необоснованным выводам и заключениям, искажающим историческую действительность.

В частности, это относится к выяснению главных причин наших неудач и поражений в 1941 г. Таких причин называется много. Говорят, например, о нашей общей неподготовленности к войне. Да, изъяны в этом были. Но именно то обстоятельство, что, даже несмотря на первоначальные поражения, наша страна, армия оправились и добились в конечном счете перелома хода войны в свою пользу, свидетельствует о том, что важнейшие основы обороноспособности страны были заложены до войны и без этого невозможно было бы одержать победу.

К одной из причин неудачного начала войны относят неправильное определение советским командованием направления главного удара противника. Он ожидался на юго-западе, а реально наносился на западном (московском) направлении. Но это не имело столь решающего значения, как изображается, ибо и на юго-западном направлении, где были сосредоточены основные силы Красной Армии, противник наносил не главный удар, а наши войска все-таки потерпели поражение. К тому же направление сосредоточения основных усилий советским командованием выбиралось не в интересах обороны — таковая просто не предусматривалась, и в этом состояла одна из серьезных ошибок, — а применительно совершенно к другой обстановке, когда планировалось, что западные военные округа, быстро отразив вторжение противника после завершения отмобилизования армии, должны были переходить в наступление. Но для подобного варианта развития событий сосредоточение основных усилий на юго-западном направлении было вполне обоснованным и сулило больше преимуществ, чем на западном направлении. Главный удар на юго-западе пролегал бы по более благоприятной для наступления местности, отрезал Германию от основных союзников, от нефти, выводил наши войска во фланг и тыл главной группировки противника. Сосредоточение же основных усилий на западе при переходе в контрнаступление приводило к лобовому столкновению с основными силами германской армии, требовало прорыва укрепленных районов на очень сложной местности.

Ставится вопрос о возможности нанесения с нашей стороны упреждающего удара с целью срыва нападения нацистской Германии. Появились даже утверждения, что в советском Генштабе был разработан план осуществления такого удара.

Однако внимательное изучение оперативных планов Генштаба тех лет показывает, что каких-либо планов превентивного нападения не было. Разумеется, в процессе подготовки оперативных планов прорабатывались различные способы возможных действий Красной Армии, в том числе действия по срыву нападения противника. Такой вариант изучался на случай, если к началу агрессии против СССР Красная Армия была бы полностью отмобилизована, развернута и действительно готова, как тогда говорили, ответить «двойным ударом на удар противника». Но реально обстановка складывалась таким образом, что все усилия советского руководства были направлены на то, чтобы любой ценой оттянуть начало войны. Исходя из этого, несмотря на сосредоточение у наших границ крупных группировок вермахта, стратегическое развертывание нашей армии всячески сдерживалось. СССР не имел отмобилизованных и развернутых группировок войск, поэтому упреждающие действия с нашей стороны не могли реально готовиться, и западным военным округам ставились задачи в первую очередь прикрытия государственной границы. Если к тому же учесть, что наши войска не были приведены в боевую готовность, было даже запрещено сбивать германские самолеты, нарушавшие воздушное пространство, если. наконец, даже после того. как началось вторжение, войскам был отдан приказ отражать наступление противника, но границу не переходить, то ни о каком нападении на Германию с нашей стороны не могло быть и речи. Наоборот, делалось все возможное и невозможное (даже в ущерб безопасности страны), чтобы любой ценой оттянуть начало войны.

Профессор Боннского университета Г.-А. Якобсен в недавнем интервью подтвердил, что «из многочисленных архивных материалов и из личных бесед с самим Гальдером вынес убеждение, что Гитлер вовсе не исходил из того, что русские окажут немцам любезность, напав первыми»20. Германский посол в Москве фон Шуленбург в беседе с Гитлером заявил; «Я не могу поверить, что Россия когда-либо нападет на Германию». Согласившись с этим, Гитлер, по словам Шуленбурга, выразил недовольство тем. что Советский Союз невозможно даже «спровоцировать на нападение»21. Как же можно в свете всего этого заявлять о какой-то возможности превентивного нападения на Германию со стороны СССР? Внимательное изучение дневников Ф. Гальдера. И. Геббельса и других документов показывает, что гитлеровское руководство целеустремленно готовило агрессию против нашей страны, не ожидая какого-либо нападения с ее стороны. Некоторые из упомянутых обстоятельств, как и многие другие, оказали, несомненно, свое влияние на неудачный ход военных действий в начале войны, но все же они не были определяющими. Главных же причин было две.

Первая — это переоценка возможностей политических средств предотвращения войны и попытки их осуществления в отрыве от военно-стратегических соображений. Вторая причина — недооценка противника и несвоевременное приведение войск в боевую готовность. Говоря о первой причине, следует отметить, что стремление советского руководства избежать войны путем заключения договоров и другими политическими средствами было вполне оправданным. Совершенно очевидна также главенствующая роль политики и политических соображений при обеспечении безопасности страны. Но, как показал опыт. политику нельзя превращать в самоцель. Этого не учел Сталин, и это поставило Советские Вооруженные Силы в 1941 г. в тяжелейшие условия, от которых ни одна другая армия не могла бы оправиться. Непростительно забвение того элементарного положения, что война — явление двустороннее. Нежелание Сталина считаться с этой истиной было доведено до абсурда. Он часто упускал из виду. что при остром политическом и военном противоборстве сторон недопустимо исходить только из собственных желаний и побуждений, не учитывая того. какие цели преследовала и что могла предпринять другая сторона. Можно как-то понять стремление Сталина оттянуть начало войны, но и Гитлер понимал, что надо было нападать именно в 1941 г.. поскольку потом возникнет другая, менее благоприятная для этого обстановка.

Теперь о второй причине. В целом усилиями всего народа в 30—е годы была проделана огромная работа по укреплению обороноспособности страны и боеспособности Вооруженных Сил. Однако подготовка страны к войне не была завершена. В полной мере это никогда не удавалось ни одному не планировавшему агрессию государству. В нашей стране организация обороны, военное строительство осложнялись еще и тем. что, наряду с достижениями в этой области, были допущены и крупные просчеты, связанные прежде всего с переводом промышленности и вооруженных сил на военное положение. Всеобщая подозрительность и недоверие к людям, их безынициативность и запуганность, вызванные массовыми репрессиями. сузили общий фронт работы, лишили систему управления тех живых соков творчества и инициативы, без которых она может функционировать только строго по вертикали — сверху вниз, в пределах установленных рамок, будучи не способной охватывать все сложности реальной действительности и реагировать на ее изменения. Это тормозило работу по подготовке страны и вооруженных сил к отражению агрессии. Многие предложения Госплана. Наркомата обороны подолгу не рассматривались, и решение назревших вопросов многократно откладывалось. В результате до начала войны так и не были приняты решения по переводу промышленности на военное положение и форсированию производства новых видов оружия. Не были утверждены и введены в действие новые оперативные и мобилизационные планы, а существовавшие планы устарели и не соответствовали новым условиям.

До начала войны не было проведено отмобилизование вооруженных сил, а самое главное — наши войска к началу военных действий, оставаясь, по существу, на положении мирного времени, не были приведены в боевую готовность и не заняли оборонительных рубежей для отражения агрессии. Другими словами, это означало, что всесторонне подготовившийся противник наносил удар по армии, которая к началу его нападения не изготовилась для боевых действий, находилась, по сути. в безоружном состоянии. В подобных условиях ни одна армия не может полноценно реализовать ни свои возможности, ни другие боевые качества. Если бы даже не было никаких других ошибок (несвоевременность отмобилизования армии, распыление боевой техники по многим формированиям, неправильное определение направления главного удара противника и многое другое), то одно только упущение с приведением войск в боевую готовность все равно свело бы на нет все другие осуществленные мероприятия. Это обстоятельство имело катастрофические последствия, предопределив все наши неудачи и поражения в начале войны.

Надо учитывать, кроме того. что многое из того, что знают сегодня историки о планах руководства Германии, не было известно командованию СССР. Очень часто, когда решения принимаются в критической ситуации и в сжатые сроки, бывает далеко не все известно не только о противнике, но и о своих войсках. Поэтому, когда после войны пишут, что были все данные о намерениях Гитлера напасть на Советский Союз, иногда забывают о том, что были и другие донесения: до окончания войны с Англией Германия не начнет агрессию против СССР. Сильно давил также пресс изощренной, хитро задуманной дезинформации со стороны германского руководства.

Или, например, сегодня, имея под рукой все необходимые данные о состоянии советских и германских войск, можно, конечно, задним числом более уверенно судить о наиболее целесообразных действиях на берлинском направлении в марте-апреле 1945 г. Но совсем в другом положении был командующий войсками 1—го Белорусского фронта Г.К. Жуков, которому далеко не все было так ясно, как теперь, особенно по состоянию контрударной группировки противника, нависавшей с севера над правым флангом фронта. К тому же историк должен внимательно проанализировать, были ли готовы к продолжению наступления на Берлин не только боевые части, но и тылы, какой была обеспеченность боеприпасами и горючим после продвижения войск фронта на глубину 500—600 км в ходе Висло-Одерской операции, и ряд других обстоятельств.

Когда уже в наши дни начинаешь сличать положение сторон в тех или иных операциях, то во многих случаях на германских и наших картах они совершенно различные. До сих пор по-разному сообщаются данные о тех или иных конкретных решениях, военных действиях, их результатах и потерях.

Многие карты и схемы стратегической и оперативной обстановки, положения сторон перед началом и в ходе операции были разработаны у нас уже после войны. С целью соблюдения «секретности» они были основательно выхолощены, и на них остались лишь многочисленные стрелы. Из этих карт и схем нельзя получить представление о группировках наших войск и сил флотов, нумерации объединений и соединений, базировании авиации, тыловых органах, пунктах управления и других данных о положении и состоянии войск. «Секретность» давно уже снята, но подготовленные сразу после войны карты и схемы продолжают кочевать из одного издания в другое. Даже историки союзных стран — СССР, США, Англии. Франции — по-разному описывают одни и те же боевые действия и операции. Немало было допущено необъективности и предвзятости как со стороны советских историков, так и специалистов из западных стран, поскольку история второй мировой войны оказалась одним из полей «холодной войны».

Учитывая сложившуюся однобокость в военно-исторических исследованиях, а также дальнейшее углубление и развитие мер международного доверия, давно назрела необходимость создания научных центров и коллективов из представителей различных стран (СССР, США, Франции, Англии. Китая, Германии, Японии, Италии, восточноевропейских и др.) для совместного исследования проблем второй мировой войны и выработки согласованных выводов и оценок. Конечно, это будет нелегкая задача. Потребуются большие усилия и взаимная заинтересованность, чтобы после стольких лет идеологической непримиримости совместно идти к поиску исторической истины, созданию «единой истории», добиваться правдивого освещения событий. Тогда военная история из одного из источников конфронтации превратилась бы в средство укрепления сотрудничества между народами и армиями различных стран.

О характере войны, о том, с каким противником мы воевали, желательно не забывать и при оценке итогов войны, значения нашей победы. Иногда рассуждают так. будто успешное завершение войны в нашей стране было чуть ли не автоматически гарантировано. Все чаще раздаются голоса возмущения, почему мы не победили быстро и легко, зачем нужно было четыре года воевать, нести такие большие потери и т.д.

Победа не могла быть заранее уготована в войне, где столкнулись два крупнейших государства с непримиримыми идеологиями, противоположными политическими целями, огромными экономическими и природными ресурсами, когда каждая из сторон была полна решимости победить и стоял вопрос о жизни и смерти государств. Это была не обычная война, завершавшаяся захватом или уступкой какой-то части территории. Ожесточенность войны и наши потери, особенно среди мирного населения, во многом предопределялись тотальным характером ведения войны со стороны фашистской Германии с целью истребления основной массы населения и полной ликвидации нашей государственности.

После рассмотрения у Гитлера плана окружения Москвы 8 июля 1941 г. Гальдер в дневнике записал: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы. Задачу уничтожения этих городов должна выполнить авиация. Для этого не следует использовать танки. Это будет «народное бедствие», которое лишит центров не только большевизма, но и московитов (русских) вообще»22. И в свете этого странно слышать сегодняшние рассуждения некоторых историков и писателей, что с целью сокращения потерь лучше было бы не оборонять Ленинград, а сдать его. Но тогда все население этого города было бы уничтожено. В случае сдачи Ленинграда произошло бы соединение немецких и финских войск, силы группы армий «Север» были бы переброшены под Москву и тогда, видимо, удержать столицу не удалось и погибло бы все ее население. В итоге общие наши потери возросли бы еще больше.

При оценке итогов Великой Отечественной войны особенно остро поднимается вопрос о цене победы, о наших жертвах во время войны. Из-за больших потерь ставится под сомнение вообще значимость достигнутой победы, поскольку мы, мол, победили исключительно за счет того. что завалили противника своими трупами. Но результаты войны, цена победы — это прежде всего разгром врага, защита Родины, избавление своего и других народов от фашистского порабощения. Если бы мы не смогли победить и потерпели поражение, наша страна утратила бы все и общие потери были бы неизмеримо большими. Нет слов, безмерно тяжелы и утраты, жертвы этой войны, но все же они не такие, как это нередко изображается. Так, в работе Б. Соколова23. где проанализированы различные послевоенные публикации о потерях, как и во многих других книгах и статьях, данные о потерях выводятся не из достоверных источников, а путем различного рода арифметических вычислений. Порою смешиваются безвозвратные и санитарные потери (т.е. раненые, которые в большинстве своем возвращались на фронт).

Иногда в ход идут дилетантские приемы. 7 февраля 1991 г. по российскому радио выступал некто Витман, заявивший, что под Харьковом в 1942 г. попал в плен чуть ли не миллион наших военнослужащих, в том числе автор этого заявления. Как же он это определил? Оказывается, очень просто; подсчитал, за какое время проходила каждая шеренга, колонна пленных, и умножил это число на количество часов, в течение которых он эту картину наблюдал. Трудно представить, как можно было в боевой обстановке собрать в одном месте сотни тысяч людей, чтобы один очевидец их подсчитал.

Но, безусловно, надо сказать всю правду о потерях, без чего невозможно в полной мере оценить итоги войны и значение достигнутой победы. Надо самокритично признать и то, что многие домыслы порождаются из-за того, что не были своевременно опубликованы подлинные данные. Автору этой статьи совместно с военными и гражданскими специалистами-демографами пришлось основательно заниматься исследованием документов, анализом и сопоставлением различных данных, имеющихся у нас и за рубежом, прежде всего изучением ежемесячных донесений фронтов о потерях.

В результате было установлено, что общие безвозвратные потеря Советских Вооруженных Сил и их союзников — польских, чехословацких, а с осени 1944 г. — болгарских, румынских войск (75 943 чел.) — к концу войны составляли 11,4 млн. человек. Фашистский блок потерял 9,3 млн. человек (7,4 млн. человек — Германия, 1,2 млн. — ее сателлиты в Европе, 0,7 млн. — Япония в Маньчжурской операции), не считая потерь вспомогательных частей из числа иностранных формирований, воевавших на стороне фашистов (по некоторым данным — до 500—600 тыс. человек).

>Подробнее о человеческих потерях в годы войны см. статью В Гуркина

При этом безвозвратные потери Советских Вооруженных Сил, включая войска КГБ, МВД (погибло, умерло от ран, пропало без вести, не вернулось из плена и небоевые потери), за годы войны с учетом Дальневосточной кампании составили 8 668 400 человек, в том числе армии и флота — 8 509 300, погранвойск НКВД СССР — 61 409. внутренних войск МВД СССР — 97 700. Тяжелейшая часть всех потерь приходится на 1941—1942 гг. (3 048 800) ввиду крайне неудачно сложившихся обстоятельств для нас в первом периоде войны.

Для выяснения подлинных данных о потерях следует иметь в виду и следующие обстоятельства. Так, при изучении документов военно-мобилизационных и репатриационных органов выявлено, что при проведении мобилизации на освобожденной от оккупации территории СССР в 1943—1944 гг. в Советскую Армию вторично было призвано 939700 военнослужащих, ранее находившихся в плену, в окружении и на оккупированной территории. Кроме того. 1 836 000 человек бывших военнослужащих вернулось из плена после окончания войны. Поэтому все эти военнослужащие общей численностью 2 775 700 человек из общего числа безвозвратных потерь исключены. Исходя из этого, складывается количество потерь — 8, млн. человек.

В ходе работы пришлось столкнуться с источниками, где эти вторично призванные в армию, а иногда и люди, возвратившиеся из плена или оставшиеся за рубежом, зачислялись в наши безвозвратные потери.

При ознакомлении с некоторыми зарубежными материалами мы встретились с таким подходом, когда в число наших потерь включались потери власовцов, бандеровцев и других сражавшихся против Советской Армии на стороне врага. Причем некоторые из этих людей дважды включались в число наших потерь. Вначале — как попавшие в плен. а затем — как погибшие. Но засчитать эти потери надо той стороне, на чьей они воевали.

Нет слов, наши потери огромны, и без боли о них говорить невозможно. Но тем более грешно добавлять к ним что-то надуманное.

По документальным материалам, в том числе и трофейным, безвозвратные потери фашистского блока составили 8 658 000 человек (Германии — 7 413 000. ее сателлитов — 1 245 000). из них на советско-германском фронте — 7 168 000. После окончания войны из Советского Союза было возвращено из плена 1 939 000 немецких военнослужащих. Таким образом, боевые потери самой Германии к концу войны составили около 7,4 млн. человек, а с учетом возвращенных пленных безвозвратные потери составили 5,5 млн. человек, ее союзников — 1,2 млн. чел.. всего 6,7 млн. чел. Безвозвратные потери Квантунской армии Японии во время боевых действий на Дальнем Востоке в августе — октябре 1945 г. составили 677 700 человек, в том числе убитыми 83 737. Наши потери в Маньчжурской операции составили 12 тыс. человек.

В сведениях, опубликованных в ФРГ и других западных странах, данные о потерях фашистского блока явно занижены. Например, не учитываются потери союзников Германии — Италии, Румынии, Венгрии, Финляндии, иностранных формирований, воевавших на стороне фашистской Германии. тыловых учреждений вермахта, строительных организаций, в которых в основном работали лица других национальностей (поляки, чехи, словаки, сербы, хорваты и др.).

Таким образом, если учесть потери вспомогательных частей вермахта, исключить наши потери, связанные с гибелью военнослужащих в плену, и взять соотношение потерь за всю Великую Отечественную войну, включая и Маньчжурскую операцию, то общие боевые потери Советских Вооруженных Сил и наших восточноевропейских союзников, с одной стороны, и Германии с ее союзниками — с другой стороны, расходятся не в такой степени, как это изображается. Через 46 лет после войны неловко говорить о потерях не только своей, но и другой стороны. Но одно ясно. что разговоры о том, будто бы наши войска несли в 3—4 раза больше потерь, чем войска противника, являются несостоятельными.

Вместе с тем надо сказать и о совершенно неоправданных интересами боевой обстановки жертвах, которых в ряде случаев, безусловно, можно было избежать. Так, ошибки Сталина в 1941 г. привели к потере более 3 млн. человек. Упрямство Сталина осенью того же года и несвоевременный отвод основной группировки войск Юго-Западного фронта за р. Днепр увеличили наши потери примерно на полмиллиона человек. Просчеты Ставки ВГК. неумелое руководство со стороны командующих на местах привели к большим потерям в Крыму и под Харьковом в 1942 г. и в некоторых других операциях.

К сожалению, в нашей армии существовала и такая практика, когда по указаниям свыше требовали продолжения практически завершившихся наступательных операций, несмотря на то. что силы были на исходе, и в таких бесплодных, неподготовленных и материально не обеспеченных атаках наши войска порой теряли больше, чем в основной части успешно проведенной операции.

Наши потери могли бы быть меньше, если бы западные союзники открыли второй фронт в 1942 или в 1943 г. Кстати, когда сравнивают наши жертвы с потерями американских или английских войск, то забывают об одном очень важном обстоятельстве. Судьба войны решалась на советско-германском фронте, где происходили наиболее ожесточенные сражения. Пользуясь скованностью германских войск на этом фронте, командование союзников имело возможность не спешить, могло из года в год откладывать открытие второго фронта, ту или иную операцию. Но этого не могло себе позволить советское командование, ибо от ряда сражений — под Москвой, Сталинградом, Курском и других — уклониться было невозможно. Больше заинтересованное в быстрейшем окончании войны, оно более последовательно выполняло и союзнический долг, начиная иногда по просьбе союзников операции ранее установленных сроков, как это было, например, с Висло-Одерской операцией в январе 1945 г.

Интересы дела требуют критического анализа наших потерь. Причем подход к этому должен быть объективным, с учетом всей сложности обстановки, которая складывалась во время войны, и высказанных выше соображений об источниках потерь.

Уроки истории и военно-историческая подготовка кадров

Познание истории имеет смысл, если оно будет обогащать нас историческим опытом, помогать извлекать из него необходимые уроки и делать выводы для более обоснованного решения современных задач Иногда говорят, что история не имеет сослагательного наклонения. События прошлого останутся в том виде. как они совершились. Но ради извлечения уроков из опыта прошлого военно-историческая наука может проследить, какими могли быть альтернативные пути развития минувших событий, памятуя, конечно, при этом об определенной условности выводов, вытекающих из такого ретроспективного анализа. Такими проблемами являются анализ возможностей предотвращения второй мировой войны. вариантов развития событий в случае заключения военного союза западных стран с СССР или Германией, нападения последней на СССР только после победы над Англией, других шагов и различных способов действий с нашей стороны накануне войны и т.д.

И нельзя не согласиться с Д.А. Волкогоновым в том, «что рассмотрение всего спектра вариантов просто необходимо для того, чтобы понять, как движется история, как движется общественный процесс, почему происходят те или другие события, почему люди реализовывали эту. а не другую возможность. Ведь именно здесь «школьные классы истории», где она дает свои уроки»24.

Комплексный подход к историческим событиям, рассмотрение их как сложных систем диктуют необходимость построения их моделей с применением не только логических, но и математических методов, электронно-вычислительных машин, особенно в области военной истории.

Так, моделирование Курской битвы 1943 г. показало, что для германского командования было более выгодным не наносить фланговых ударов с целью окружения и уничтожения советских войск на Курском выступе, ибо здесь были сосредоточены их основные силы и создана прочная глубокоэшелонированная оборона. Согласно этой модели оказывается, что германские войска имели больше шансов на успех при нанесении фронтального удара по острию Курского выступа, где оборона советских войск была более слабой, с выходом в тыл главным группировкам Центрального и Воронежского фронтов, оборонявшимся соответственно на север и юг. В США было проведено весьма поучительное моделирование Маньчжурской операции 1945 г. и некоторых других операций советских войск, в результате чего американские ученые сделали ряд важных выводов для разработки современной воздушно-наземной операции. Такое моделирование ничего не меняет в сути былых операций, но позволяет более широко, объективно и всесторонне оценить решения и действия сторон.

К сожалению, вследствие нашего отставания в области электронно-вычислительной техники, особенно в общем и специальном математическом обеспечении, в методах программирования, моделирование операций пока еще основано главным образом на количественных показателях имевшихся сил и средств и соотношении сил сторон; не могут учитываться многие факторы военного искусства и качества подготовки войск.

Несмотря на все это, математические методы исследования прошлых военных операций являются делом исключительно перспективным. Это позволит накопить опыт и создать научно-экспериментальную базу для моделирования и современных операций. Желательно также на базе ЭВМ со временем создать в архивах, академиях, исторических научных учреждениях информационные банки цифровых и других данных. Это значительно облегчило бы работу историков, практических работников, многократно сократило бы затраты на поиск и получение необходимых статистических данных.

Извлечение уроков и выводов из военной истории имеет не только научное значение. Эта сторона военно-исторической науки близко соприкасается с практической работой в Вооруженных Силах.

В связи с этим особенно большое значение имеет более основательное, глубокое изучение командным составом военной истории и прежде всего истории военного искусства, строительства и подготовки вооруженных сил. Это важнейшее условие формирования у офицеров оперативно-тактического мышления, без чего не может быть творчества и проявления подлинно военного искусства. Однако, к сожалению, военно-историческая подготовка офицерских кадров явно недооценивается. Когда-то в императорской академии генштаба история военного искусства была основным предметом, на фоне которого на базе глубокого анализа прошлых сражений рассматривались современные для того времени вопросы стратегии и тактики. Это позволяло усваивать их не в застывшем виде, а в процессе постоянного развития военного искусства. Один из ведущих профессоров академии Г.А. Леер подчеркивал, что все общие формулы стратегии получают смысл и содержание только при обширных сведениях из военной истории.

В советских военных вузах, особенно в училищах, изучение военной истории стало крайне недостаточным и примитивным. Дело доходило до того, что в некоторых военных училищах в послевоенные годы историю военного искусства по совместительству вели преподаватели физподготовки. Изучение оперативного искусства и тактики в отрыве от истории их развития и становления привело к формальному заучиванию теоретических положений, нормативов и натаскиванию курсантов и слушателей в решении стереотипных оперативно-тактических задач. Все это крайне отрицательно сказывается на воинском обучении и воспитании офицерского состава, особенно в деле формирования у него творческих начал.

В русской академии генштаба на изучение военной истории отводилось 25%, а вместе с курсом стратегии и тактики, который сводился в основном к анализу прошлых сражений, — 40% учебного времени; в Вест-Пойнте (США) в настоящее время — 14%; в Военной академии Генштаба Вооруженных Сил СССР им. К.Е. Ворошилова в 1946—1947 гг. было 12.5%, на 1991 г. — 4% (93 часов из 2400), а Военной академии им. М.В. Фрунзе — 4%, в военных училищах — 0,5% учебного времени.

В центре, в вузах и в войсках создано много военных музеев, но и они не отвечают своему назначению. В них все сводится к фотографиям, датам основных событий, отдельным фактам героизма, чаще всего одних и тех же известных людей, как правило, не имеющих отношения к данному округу, вузу, соединению. Но в музеях почти нет материалов по военному искусству, не известно, какой вклад в его развитие внесли те или иные объединения или соединения, при которых созданы музеи, где и как, при участии каких конкретных людей возникали новые способы подготовки и ведения боевых действий.

У нас нет возможности создавать отдельные музеи по этим вопросам Поэтому желательно переоснащать военным содержанием имеющиеся музеи. Но с этой задачей не могут справиться работники Домов офицеров. Только под руководством командующих, офицеров штабов, при активном участии военных историков, ветеранов войны можно создать музеи, способные внести свой вклад в дело военно-исторического образования. патриотического и воинского воспитания офицеров и всего личного состава.

Для углубления исследований истории Великой Отечественной войны и оживления военно-исторической работы в целом наряду с повышением координирующей роли Института военной истории желательно активизировать научную и военно-патриотическую деятельность кафедр истории войн и военного искусства военно-учебных заведений, особенно академий, всех военных историков, ветеранов Великой Отечественной войны, участников войны в Корее, афганской войны и других военных событий.

Важной остается проблема подготовки военных историков нового поколения. Несмотря на те или иные упущения и недостатки, старшее послевоенное поколение ученых — военных историков немало сделало для обобщения и систематизации опыта Великой Отечественной войны и других войн ХХ в. Среди них хотелось бы назвать В.И. Ачкасова, Н.Н. Азовцева, В.А. Анфилова. Л.Г. Бескровного, Е.А. Болтина. Д.А. Волкогонова. Ф.Д. Воробьева, А.И. Готовцева, В.И. Дашичева, И.С. Исакова. А.М. Еремеева. П.А. Жилина. В.М. Кулиша, И.С. Короткова, П.Д. Коркодинова, Г.А. Куманева, В.М. Кравцова, Г.С. Кравченко, М.М. Минасяна, А.Н. Мерцалова, В.П. Морозова, А.С. Орлова, Н.Г. Павленко, С.П. Платонова, P.M. Португальского, И.В. Паротькина, Д.М. Проэктора. Е.А. Разина, О.А. Ржешевского, А.М. Самсонова, М.И. Семирягу, А.А. Строкова, Б.С. Тельпуховского, И.В. Тихановича, С.А. Тюшкевича, Г.Т. Хорошилова, Е.А. Шиловского, Н.Н. Яковлева и др.

Часть наших заслуженных военных историков отошла в мир иной, другая часть уже в солидном возрасте. Но не так-то просто поднимается им на смену новое поколение историков. Подготовка будущих исследователей военной проблематики грешит многими изъянами. Прежде всего слабо стимулируется и популяризируется труд уже состоявшихся военных историков. Пагубно сказывалась обстановка в области военной истории. когда в военно-исторической науке доминировали не авторитет ученого или знающего человека, не научные аргументы и факты, а зачастую некомпетентные суждения высших должностных лиц и идеологических охранителей официальных установок. Низкая военно-историческая культура многих руководящих кадров, отсутствие постоянной практики обращения к прошлому опыту в процессе оперативной и боевой подготовки притупляют интерес к военной истории и у всего офицерского состава.

В целом такая атмосфера не способствовала утверждению авторитета исторического знания, наиболее принципиальных и подготовленных ученых. В условиях подавления инакомыслия не могли формироваться и развиваться военно-исторические школы различного направления, где воспитывались бы молодые историки. В таких условиях в военно-историческую науку проникает много серости и посредственности, которая хоть как-то может проявить себя лишь на базе конъюнктурности и научной нетребовательности. В результате качество отбора и подготовки военных историков снизилось. Написаны и защищены многие диссертации и монографии на военно-исторические темы, но среди них крайне мало глубоких и оригинальных исследований. А в последние годы мы пока получаем больше резких обвинений в адрес написанного в прошлом, но крайне мало приобретаем новых исторических знаний. Не говоря уже о том, что многие книги написаны казенным, «суконным» языком, без какой-либо самостоятельной мысли и поэтому читаются с трудом и не вызывают интереса у читателя.

Развитие и подъем военно-исторической мысли тормозятся трудностями в публикации даже тех немногих работ, которые отличаются хорошим содержанием. Военные журналы и газеты все больше гоняются за авторами с большими должностями, известными именами, титулами и всячески чураются «рядовых» и особенно молодых историков, хотя нередко именно они пишут статьи для именитых авторов. Воениздат, превратившийся в «Политиздат», крайне мало и неохотно издает не только военно-историческую. но и вообще военную литературу. Характерно, что даже К.М. Симонову не удавалось печататься в Воениздате, хотя мало кто столько сделал своим творчеством для воспитания офицеров, как этот замечательный писатель.

Казалось бы, именно сейчас открылись возможности для создания объективных, правдивых воспоминаний о войне оставшимися в живых ветеранами войны, но многие издательства потеряли интерес к этому важному историческому жанру. Формированию одаренных военных историков не способствует и утвердившийся среди определенной группы историков кастовый взгляд, согласно которому настоящим историком можно считать только того. кто всю жизнь специализируется только в области военной истории. Трудно с этим согласиться. Как показала жизнь, военному историку нужно получить прежде всего хорошее образование, пройти хотя бы минимально необходимую военную службу. Не всякий генерал, как и офицер, может обладать способностями, необходимыми для военного историка, и, наоборот, следует иметь в виду, что офицерам, адмиралам и генералам, занятым практической работой в крупных штабах, преподавательской деятельностью в академиях, приходится много и основательно заниматься и изучением вопросов военной истории для более глубокого понимания решаемых проблем. Примером в этом отношении может служить такое глубокое, уникальное историческое исследование, как «Мозг армии», автор которого Б.М. Шапошников обладал широкой эрудицией в гражданской и военной истории.

Теперь, когда так много упущено и так много предстоит сделать в строительстве и подготовке армии и флота, нужно возрождать авторитет и научную значимость военно-исторических знаний. Ибо легковесное отношение к прошлому, поверхностные суждения о нем служат дурным примером новому поколению военных специалистов, порождая излишнюю самоуверенность и дилетантизм в решении современных сложнейших задач.

Принимая во внимание актуальность изучения истории Великой Отечественной войны, научная общественность надеется, что в ближайшее время будет широким фронтом развернута работа с целью правдивого ее освещения. На наш взгляд, следовало бы подготовить и опубликовать коллективный труд в виде очерков о войне, серию монографических исследований по кардинальным проблемам истории войны, выступить с исследовательскими статьями в научных журналах, активно проводить дискуссионные научные конференции, симпозиумы и «круглые столы» с участием широкого круга специалистов, включая и зарубежных. Не хотелось бы. чтобы надолго откладывалось и написание 10—томной истории Великой Отечественной войны. Разумеется, первостепенное внимание следует уделять публикации новых документов и архивных материалов. Выполнение этой задачи заслуживает особого внимания. Следовало бы продумать вопрос о целесообразности образования общества военных историков с целью объединения их усилий для решения важнейших научных проблем, выдвигаемых жизнью. Очень ценны предложения академика А.М. Самсонова по углублению изучения и пропаганде истории второй мировой войны, опубликованные в газетах «Известия» 22 ноября и «Красная звезда» 28 ноября 1991 г.

Нам нужна подлинная историческая наука, которая бы помогала извлекать уроки из прошлого опыта и без новых трагических ошибок решать сложнейшие проблемы сегодняшнего и завтрашнего дня. Создание подлинно творческой атмосферы явится важнейшей предпосылкой для появления новых оригинальных идей и концепций в области изучения истории Великой Отечественной войны.