Прежде всего вызвали возражения общие положения книги о том, что Красная Армия готовилась к наступлению, а СССР — к агрессии против Европы, прикрываясь словами о мире и обороне. Так, относительно подготовки Красной Армии А. С. Орлов считает, что никакого противоречия с заявлениями, рассчитанными на широкие круги общественности, в данном случае нет. «Советская военная доктрина, — отмечает А. С. Орлов, — оборонительная по своему политическому характеру, то есть не содержит агрессивных устремлений, но в случае нападения на СССР извне Красная Армия будет вести наступательную войну до полного разгрома агрессора. Исходя из этого, все военное строительство, боевая и оперативная подготовка армии и флота были пронизаны идеей решительного наступления»1. Однако не понятно, почему тезис В. Суворова вызывает возражения, если А. С. Орлов утверждает то же самое.
Нельзя не отметить, что «политический характер» военной доктрины — вещь достаточно туманная. В любой стране армия является инструментом обеспечения в основном внешнеполитических интересов и используется в зависимости от конкретной ситуации. Как известно, расширение территории Советского Союза в 1939–1940 гг. происходило с участием армии, что позволяет говорить об этих событиях как об агрессии, т. е. прямом или косвенном «применении вооруженной силы одним государством против территориальной целостности или политической независимости другого, включая признак инициативы, умысла или агрессивного намерения»2. Никаким другим способом невозможно было достичь основной внешнеполитической цели СССР, которая, по мнению Д. А. Волкогонова, заключалась в совершении «мировой пролетарской революции»3, или, говоря нормальным языком, достижении мирового господства.
Вызвал критику и тезис автора «Ледокола» о подготовке Советского Союза к нападению на Германию в 1941 г. А. С. Орлов упрекает В. Суворова в том, что тот «выдает меры по укреплению обороны и повышению боевой готовности за подготовку к агрессии»4. Ему вторит А. Н. Мерцалов, считающий, что передвижение советских войск накануне нападения вермахта происходило тогда, «когда Сталин уже просто не в состоянии был не реагировать на реальную опасность вторжения»5. Правда, сам Орлов пишет, что «Сталин до последнего момента не верил, что Гитлер решится сражаться на два фронта» в условиях, когда ситуация весны — лета 1941 г. давала Германии возможность захватить Ближний Восток, т. е. победить Англию. По мнению Орлова, «Сталин рассчитывал оттянуть нападение Германии, ставшее неизбежным в 1941 г., до 1942 г. Он полагал, что к тому времени СССР будет полностью готов к войне». Вот почему весной 1941 г. Москва всеми силами «умиротворяла» Гитлера, чтобы не дать ему предлог для обвинения Советского Союза в антигерманской политике. Поэтому, считает Орлов, даже в июне Сталин не разрешил приводить войска в боевую готовность6.
Несколько иной вариант той же версии предлагает В. Б. Маковский, Сталин якобы неверно определил сроки начала агрессии, в результате чего меры по повышению боеготовности войск планировалось провести до 10 июля 1941 г., а некоторые еще позднее. Но, «почувствовав, что Германия нас упредила и в сложившейся ситуации остается только один шанс оттянуть войну — это не дать агрессору повода для ее развязывания, он выбирает его»7. Мало того, что Сталин готовится к отражению агрессии, в начало которой он не верит, и потому не мог определить ее сроки ни правильно, ни неправильно, он, «почувствовав» (!?), что агрессор уже изготовился для удара, стал оттягивать начало войны. По нашему мнению, подобное построение слишком фантастично. Противоречивость этой версии подметил и В. Суворов, но вместо разъяснения этого противоречия его критиками вновь воспроизводится старая, ничего не объясняющая версия.
Совершенно непонятно, как мог Сталин «оттянуть нападение Германии, ставшее неизбежным в 1941 г.». За Германию решал ее глава — А. Гитлер, поэтому такое утверждение по меньшей мере некорректно. Кроме того, в Москве прекрасно знали, что в середине XX в. войны не объявляются, а начинаются внезапным ударом, и агрессору не нужны никакие поводы, которые изобретаются только для пропагандистского оправдания своих действий. Кстати, действия СССР в 1939–1940 гг. в Восточной Европе тому пример. Поэтому, на наш взгляд, трудно согласиться с утверждениями В. Б. Маковского и А. С. Орлова, повторяющих один из основных тезисов отечественной историографии о том, что «первопричиной несвоевременного приведения войск прикрытия в боевую готовность было все же стремление Сталина не дать агрессору повода для нападения на Советский Союз»8.
Не ясно также, зачем Сталину вообще требовалось оттягивать войну с Германией, в неизбежности которой, по мнению Д. А. Волкогонова, он был уверен9. Наверное, Сталин хотел дождаться поражения в войне Англии и сразиться с Германией один на один, т. е. поставить СССР в заведомо сложные условия борьбы с основными силами вермахта? Вряд ли кто-то всерьез станет отстаивать это предположение. Почему же сторонники этой версии столь легко соглашаются видеть в Сталине политического простачка? Уж кем-кем, а простачком Сталин никогда не был. Он не мог не понимать, что гораздо легче разгромить Германию, воюя с ее второстепенными силами, а для этого следовало использовать занятость основных сил вермахта на других театрах военных действий.
Если представить обстановку в Европе в июне 1941 г., то можно заметить, что у Германии было три наиболее вероятных направления для наступательных действий: Британские острова, Ближний Восток и Советский Союз. В Москве, как признает А. С. Орлов, исходили из того, что на СССР в 1941 г. Германия не нападет, а постарается нанести поражение Англии. Следовательно, остаются лишь два стратегических направления, любое из которых могло стать летом
1941 г. основным и приковать к себе основные силы вермахта. Когда же вермахт втянется в бои, откроется блестящая возможность нанести удар по его второстепенным силам и перенести войну на территорию врага. Если бы Германия нанесла основной удар по Ближнему Востоку, то любое наступление Красной Армии отрезало бы эти силы от Германии. Если же началась бы высадка немецких войск на Британские острова, то использовать их для отражения советского наступления было бы практически невозможно. Таким образом, сама стратегическая обстановка лета 1941 г. диктовала Сталину начать наступательные действия против Германии в подходящий момент, что позволило бы достичь основной цели советского руководства — совершить «пролетарскую революцию» в Европе. Об этом же пишет и В. Суворов10, но почему-то именно эти его положения не нашли критиков. Может быть, потому, что они верны? Но тогда господствующая в отечественной историографии версия о стремлении Сталина оттянуть войну до
1942 г. не соответствует действительности. Тем не менее эта версия упорно кочует из работы в работу не только у отечественных, но и многих зарубежных исследователей, несмотря на ее нелогичность и противоречивость.
Наиболее критическую позицию в отношении утверждений В. Суворова о подготовке наступления на Германию занимает А. Н. Мерцалов, считающий, что некоторые факты истории 1939–1941 гг. не укладываются в схему автора «Ледокола». «Почему спрашивается, — пишет А. Н. Мерцалов, — Сталин отказался при заключении пакта от Варшавского и Люблинского воеводства, если он действительно стремился максимально приблизить свою армию к Берлину? Почему не нанес удар в «румынское нефтяное сердце» Германии заодно с возвращением Бессарабии — ведь германские силы в тот момент были заняты на Западе?»11 Эти действительно серьезные вопросы требуют ответов.
Как известно, при заключении советско-германского договора о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г. между Москвой и Берлином была достигнута договоренность об обмене указанных А. Н. Мерцаловым польских территорий на Литву. По мнению С. В. Волкова и Ю. В. Емельянова — авторов, далеких от симпатий к концепции В. Суворова, «это устраняло возможную угрозу для нападения на Белоруссию с севера»12, т. е. обеспечивало северный фланг будущего Западного фронта, что играло значительную роль и при наступлении, и при обороне. Так что никакого противоречия здесь нет.
Для ответа на второй вопрос следует вспомнить ситуацию в Европе в конце июня 1940 г. Как известно, 22 июня Франция и Германия подписали соглашение о перемирии, т. е. вермахт, вопреки мнению А. Н. Мерцалова, уже не был занят на Западе. Вполне вероятно, что именно прекращение боевых действий во Франции привело к отказу советского руководства от военного способа решения Бессарабского вопроса, что было первоначально запланировано13, хотя, скорее всего, столкновение с Германией в 1940 г. и не входило в планы Сталина. Война в Европе только началась, и вмешиваться в нее стоило лишь в подходящий момент после основательной подготовки. Пока же следовало улучшить стратегическое положение СССР в Восточной Европе, лавируя между участниками войны, и готовить плацдарм для будущего столкновения с Германией14.
Передаче Бессарабии и Северной Буковины Советскому Союзу предшествовали советско-германские консультации 23–26 июня, на которых Германия в целом поддержала советские претензии, обратив внимание СССР на важность для Германии румынских районов нефтедобычи15. Не следует забывать, что кроме СССР территориальные претензии к Румынии имели Венгрия и Болгария. Как отмечают Б. И. Желицки и А. И. Пушкаш, Советский Союз поддерживал венгерские претензии и был не прочь поспособствовать началу венгеро-румынской войны в начале июля 1940 г., чтобы тем самым причинить экономические трудности Германии и поссорить ее возможных союзников16. Обострение обстановки вокруг Румынии в июне — августе 1940 г., по мнению ряда авторов, вызвало повышенное внимание Германии к этому региону и ускорило принятие Гитлером решения о подготовке войны против СССР17.
Д. А. Волкогонов и А. С. Орлов утверждают, что «никому не известно о какомлибо документе, плане, которые бы подтверждали замысел Сталина совершить нападение на Германию в определенный момент»18. Между тем такой документ есть, он хорошо знаком обоим авторам и даже недавно опубликован Ю. А. Горьковым19. Он известен под названием «Соображения по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками» и представляет собой последний из пяти вариантов этого документа.
Прежде чем перейти к его анализу, следует кратко остановиться на общем характере советского военного планирования. Первый вариант плана стратегического развертывания вооруженных сил СССР для войны с Германией разрабатывался с октября 1939 г. до конца июля 1940 г. 18 сентября план был представлен правительству, 5 октября был им рассмотрен и после доработки 14 октября 1940 г. утвержден20. Однако работа по уточнению плана продолжалась. К 11 марта 1941 г. был подготовлен еще один, а к 15 мая — окончательный вариант, которым и должна была руководствоваться Красная Армия в начале войны. К сожалению, варианты этого плана опубликованы лишь частично (около 40% текста)21, что затрудняет комплексный анализ развития замысла действий Красной Армии в случае войны, однако некоторые тенденции отметить можно.
В первых вариантах основной задачей советских войск являлось «нанесение поражения германским силам, сосредоточивающимся в Восточной Пруссии и в районе Варшавы; вспомогательным ударом нанести поражение группировкам противника в районе Ивангород, Люблин, Грубешов, Томашов, Сандомир». Соответственно войскам, например, Северо-Западного фронта ставилась задача «по сосредоточении атаковать противника с конечной целью совместно с Западным фронтом нанести поражение его группировке в Восточной Пруссии и овладеть последней»22.
Однако по мере доработки плана происходила переориентация основных сил Красной Армии на Южную Польшу, «с тем чтобы мощным ударом в направлении Люблин и Краков и далее на Бреслау (Братислав)23 в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне», но пока сохранялся и «северный вариант» активных действий в Восточной Пруссии, хотя и с ограниченными целями24. Таким образом, даже в первых вариантах плана основное внимание уделялось наступательным действиям со стороны СССР.
Обращает на себя внимание повторяющееся из документа в документ утверждение, что «документальными данными об оперативных планах вероятных противников... Генеральный штаб Красной Армии не располагает»25. И это, по нашему мнению, говорит о том, что поступавшие в Москву накануне войны разведданные о намерениях Германии, о которых столько писалось в последние годы, в значительной мере не принимались во внимание. До сих пор в отечественной историографии не находит решения вопрос, почему Сталин не верил сообщениям своей разведки об угрозе нападения? Как правило, авторы лишь констатируют этот факт или пишут, что Сталин видел в этих сообщениях плод британских провокаций26. Версия, предложенная В. Суворовым для объяснения этого вопроса27, просто отвергается28, хотя никакой другой не существует. Правда, нельзя не отметить, что автор «Ледокола» толком не объясняет ее происхождения, а поэтому она остается, хотя и правдоподобной, но всего лишь гипотезой.
Документ от 15 мая 1941 г. является пока единственным полностью опубликованным планом стратегического развертывания действий Красной Армии, который дает общее представление о планах советского военно-политического руководства. Прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что разработчики этого документа говорят о возможности нападения Германии на СССР лишь предположительно29. Войскам Красной Армии ставилась задача нанести удар по германской армии, для чего «первой стратегической целью действий войск Красной Армии поставить разгром главных сил немецкой армии, развертываемых южнее линии Брест — Демблин и выход к 30 дню операции на фронт Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц. Последующей стратегической целью иметь наступление из района Катовице в северном или северо-западном направлении разгромить крупные силы центра и северного крыла германского фронта и овладеть территорией бывшей Польши и Восточной Пруссии. Ближайшая задача — разгромить германскую армию восточнее р. Висла и на Краковском направлении, выйти на р. Нарев, Висла и овладеть районом Катовице», для чего планировалось нанесение главного удара силами Юго-Западного фронта и вспомогательного удара левым крылом Западного фронта. На других участках границы планировалось ведение «активной обороны» и подготовка мощных ударов по Румынии «из районов Черновицы и Кишинев с ближайшей целью разгромить сев. крыло Румынской армии и выйти на рубеж р. Молдова, Яссы»30.
Казалось бы, что эти планы столь красноречиво свидетельствуют о действительных намерениях руководства СССР, что не нуждаются в комментариях. Однако находятся новые аргументы для того, чтобы не признавать очевидного. Так, А. С. Орлов и Д. А. Волкогонов ссылаются на то, что этот план не был подписан начальником Генштаба Г. К. Жуковым, и не ясно, был ли он доложен Сталину31. Действительно, отсутствие подписей военных руководителей объяснить трудно, но Ю. А. Горьков отмечает, что «после 1938 г. все оперативные планы, разработанные Генштабом, не имеют подписей наркома и начальника Генштаба (кроме сентябрьского плана 1940 г., подписанного Тимошенко и Мерецковым)»32. Поэтому ничего странного в этом нет.
Сомнения в том, что Сталин был знаком с этим планом, основываются, вероятно, на том факте, что на нем отсутствует какая-либо его резолюция. Но сведения, сообщаемые А. М. Василевским о порядке рассмотрения подобных документов советским руководством, вносят полную ясность: все указания Сталин давал устно33. Ю. А. Горьков указывает, что для обсуждения вышеупомянутого документа 24 мая 1941 г. в Кремле состоялось совещание Сталина и В. М. Молотова с наркомом обороны, начальником Генштаба, командующими войсками, членами военных советов и командующими ВВС западных приграничных округов, на котором уточнялись задачи войск34.
Сам Ю. А. Горьков выдвигает несколько иную версию в обоснование того, что «Советский Союз не готовился к агрессии против Германии в 1941 г.» Он считает, что «подтверждением того же является отсутствие решения на начало войны со стороны советского политического руководства и правительства... До настоящего времени документов, подтверждающих наличие такого политического решения, не выявлено»35. Однако не совсем ясно, какой именно документ хочет обнаружить автор, ведь важно не наличие или отсутствие какого-либо документа, а реальные действия, предпринимаемые для осуществления тех или иных замыслов, подтверждаемые, кстати, другими документами.
Касаясь общих планов руководства СССР в отношении Европы, можно сослаться на ряд высказываний его высших должностных лиц. Так, 7 сентября
1939 г. в беседе с руководством Коминтерна Сталин, оценивая начавшуюся войну в Европе, заявил, что «война идет между двумя группами капиталистических стран (бедные и богатые в отношении колоний, сырья и т. д.) за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему. ...Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону»36.
Схожие идеи были высказаны в беседе Председателя СНК и наркома иностранных дел СССР Молотова с заместителем премьер-министра и министром иностранных дел Литвы В. Креве-Мицкявичусом в ночь на 3 июля
1940 г. в Москве. «Сейчас, — сказал Молотов своему собеседнику, — мы убеждены более чем когда-либо, что гениальный Ленин не ошибался, уверяя нас, что вторая мировая война позволит нам завоевать власть во всей Европе, как первая мировая война позволила захватить власть в России. Сегодня мы поддерживаем Германию, однако ровно настолько, чтобы удержать ее от принятия предложений о мире до тех пор, пока голодающие массы воюющих наций не расстанутся с иллюзиями и не поднимутся против своих руководителей. Тогда германская буржуазия договорится со своим врагом, буржуазией союзных государств, с тем чтобы объединенными усилиями подавить восставший пролетариат. Но в этот момент мы придем к нему на помощь, мы придем со свежими силами, хорошо подготовленные, и на территории Западной Европы... произойдет решающая битва между пролетариатом и загнивающей буржуазией, которая и решит навсегда судьбу Европы»37. По сути, речь шла именно о наступлении Красной Армии в подходящий момент на оккупированную Германией Европу под лозунгами национального и социального освобождения.
Почти год спустя, 5 мая 1941 г., на банкете в Кремле после торжественного заседания по случаю выпуска курсантов военных училищ был провозглашен тост за мирную сталинскую внешнюю политику. В ответ на него Сталин взял слово. «Разрешите внести поправку, — сказал он. — Мирная внешняя политика обеспечила мир нашей стране. Мирная политика дело хорошее. Мы до поры до времени проводили линию на оборону — до тех пор, пока не перевооружили нашу армию, не снабдили армию современными средствами борьбы. А теперь, когда мы нашу армию реконструировали, насытили техникой для современного боя, когда мы стали сильны, — теперь надо перейти от обороны к наступлению. Проводя оборону нашей страны, мы обязаны действовать наступательным образом. От обороны перейти к военной политике наступательных действий. Нам необходимо перестроить наше воспитание, нашу пропаганду, агитацию, нашу печать в наступательном духе. Красная Армия есть современная армия, а современная армия — армия наступательная»38
Перестройка пропаганды с задачей «воспитывать личный состав в воинственном и наступательном духе, в духе неизбежности столкновения Советского Союза с капиталистическим миром и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление» началась в соответствии с решением Главного военного совета от 14 мая 1941 г. В проекте директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» отмечалось, что «весь личный состав Красной Армии должен проникнуться сознанием того, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свои территории»39. На наш взгляд, эти примеры достаточно красноречиво свидетельствуют о действительных намерениях советского руководства.
Понятно, что подобные факты не убедят тех, кто непременно желает обнаружить документы, видимо, собственноручно заверенные Сталиным, о его намерениях в 1941 г. Поэтому следует вновь вернуться к уже упоминавшемуся плану от 15 мая 1941 г., в котором после изложения общих задач фронтов сказано следующее: «Для того, чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо заблаговременно провести следующие мероприятия, без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику (подчеркнуто мной. — М. М.) как с воздуха, так и на земле:
1. произвести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса;
2. под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе, в первую очередь сосредоточить все армии резерва Главного командования;
3. скрытно сосредоточить авиацию на полевые аэродромы из отдаленных округов и теперь же начать развертывать авиационный тыл;
4. постепенно под видом учебных сборов и тыловых учений развертывать тыл и госпитальную базу».
Военное руководство просило «разрешить последовательное проведение скрытого отмобилизования и скрытого сосредоточения в первую очередь всех армий резерва Главного командования и авиации»40. Посмотрим, принимались ли какие-либо меры по этим предложениям?
По пункту 1. В конце мая — начале июня 1941 г. было произведено скрытое отмобилизование военнообязанных запаса под видом «больших учебных сборов», что позволило призвать 802,1 тыс. человек (24% приписного личного состава по плану мобилизации). Это позволило усилить 99 стрелковых дивизий в основном западных приграничных округов: 21 дивизия была доведена до 14 тыс. человек; 72 дивизии — до 12 тыс. человек и 6 дивизий — до 11 тыс. человек при штате военного времени в 14 483 человека. Одновременно пополнились личным составом части и соединения других родов войск и была осуществлена поставка в войска 26 620 лошадей41.
По пункту 2. В период с 13 по 22 мая 1941 г. начинается выдвижение к западной границе соединений четырех армий (16, 19, 21-й и 22-й) и готовится выдвижение еще трех армий (20, 24-й и 28-й), которые должны были закончить сосредоточение к 10 июля. С 12 по 15 июня 1941 г. Генеральный штаб приказал штабам западных округов начать под видом учений и изменения дислокации летних лагерей скрытое выдвижение войск, расположенных в глубине территории округов, ближе к государственной границе, в результате чего 32 дивизии резерва округов должны были к 1 июля сосредоточиться в 20–80 км от границы42. Это, кстати, опровергает утверждение Ю. А. Горькова о том, что «все приготовления к войне на местах пресекались сверху»43.
По пункту 3. Сведения о сосредоточении авиации очень скупы. Тем не менее известно, что на 1 мая 1941 г. в западных военных округах имелось 57 истребительных, 48 бомбардировочных, 7 разведывательных и 5 штурмовых авиационных полков, в которых насчитывалось 6980 самолетов. К 1 июня прибыло еще 2 штурмовых авиаполка и число самолетов возросло до 7009, а к 22 июня в западных округах имелось 64 истребительных, 50 бомбардировочных, 7 разведывательных и 9 штурмовых авиаполков, в которых насчитывалось 7133 самолета. Данных о развертывании соединений дальней авиации не имеется, известно лишь, что к 22 июня 1941 г. на Западном театре военных действий имелось четыре дальнебомбардировочных корпуса и одна дальнебомбардировочная дивизия, в которых насчитывалось 1339 самолетов44.
С 10 апреля 1941 г. по решению СНК СССР и ЦК ВКП(б) начался переход на новую систему авиационного тыла, автономную от строевых частей ВВС. Эта система обеспечивала свободу маневра боевых частей, освобождала их от перебазирования своего тыла вслед за собой, сохраняла постоянную готовность к приему самолетов и обеспечению их боевой деятельности. Переход на эту систему должен был завершиться к 1 июля 1941 г.45
По пункту 4. О развертывании тыловых и госпитальных частей до 22 июня никаких данных не публиковалось. Накануне войны тыловые части содержались по сокращенным штатам и должны были развертываться: армейские — на 5–7-е сутки, фронтовые — на 15-е сутки мобилизации46. Известно, что 41% стационарных складов и баз Красной Армии находился в западных округах, многие из них располагались в 200-километровой приграничной полосе. На этих складах были накоплены значительные запасы. Как указывает А. Г. Хорьков, «окружные склады, имея проектную емкость 91 205 вагонов, были загружены на 93 415 вагонов. Кроме того, в округах на открытом воздухе хранилось 14 400 вагонов боеприпасов и 4370 вагонов материальной части и вооружения»47. В июне 1941 г. Генштаб предложил перебросить в западные округа еще свыше 100 тыс. т горючего48. Все это, по мнению Г. П. Пастуховского, было подготовкой «к обеспечению глубоких наступательных операций»49.
Таким образом, нельзя не согласиться с В. Киселевым, В. Даниловым, что план от 15 мая был утвержден советским руководством, ибо, как показано выше, предлагаемые в нем мероприятия, насколько это можно проследить, стали осуществляться в мае — июне 1941 г. Следовательно, мнение В. Данилова, В. Киселева и Б. Петрова о том, что Красная Армия создавала наступательную группировку, представляется совершенно обоснованным50.
Однако нельзя не отметить, что план стратегического развертывания войск от 15 мая 1941 г., хотя и играл важную роль в советском военном планировании, но не исчерпывал его. Во-первых, к этому документу прилагался ряд карт, на которых графически изображалась запланированная группировка войск и их задачи. Вовторых, кроме этого документа имелись записка о порядке стратегического развертывания вооруженных сил (задачи фронтов и флотов) с приложением карты и сводной таблицы распределения войсковых соединений, авиации и частей РГК по фронтам и армиям; план стратегических перевозок для сосредоточения вооруженных сил на ТВД; план прикрытия стратегического развертывания; план устройства тыла и материального обеспечения действующей армии; планы по связи, военным сообщениям, ПВО и другие документы. Только комплексное исследование всех этих документов позволит детально показать, какими мерами советское руководство рассчитывало достичь своей основной цели — разгрома Германии.
Другой проблемой, поднятой В. Суворовым, является вопрос о предназначении первого стратегического эшелона. Касаясь этого вопроса, А. Н. Мерцалов замечает, что В. Суворов «тщетно пытается... зачислить в один разряд армии прикрытия, вторжения и ударные»51. Однако этот упрек следует адресовать А. И. Егорову и М. Н. Тухачевскому, в чьих трудах этот тезис детально обоснован52. По мнению А. И. Егорова, высказанному еще в 1932 г., для ведения пограничных сражений должны быть еще в мирное время созданы специальные группы вторжения, которые с началом войны развернут наступление на территорию противника для срыва его и прикрытия своей мобилизации. Два года спустя, к решению вопроса о пограничном сражении обратился М. Н. Тухачевский, который считал, что пограничное сражение будет вести особая передовая армия, выполняющая задачи прикрытия мобилизации и развертывания главных сил вторжением на территорию противника. «Как же должна строиться теперь система прикрытия мобилизации? — ставил вопрос Тухачевский. — ...Пока что можно сделать лишь следующие выводы: 1. Войсковые соединения в приграничной полосе должны иметь штаты, близкие к штатам военного времени. 2. Приписка людей, лошадей и всех видов транспорта к этим частям должна быть основана на коротком сборе их пешим порядком, без использования железнодорожного транспорта, т. е. в районе до полуперехода. 3. Использование основной массы людей приграничных полос может предназначаться только для второочередных формирований»53.
Интересно отметить, что эти рекомендации были претворены в жизнь к 1941 г. Соединения и части армий прикрытия, согласно мобилизационному плану 1941 г., должны были развертываться в два эшелона. Первый эшелон, в который входили 114 дивизий, укрепрайоны первой линии, 85% войск ПВО, воздушно-десантные войска, свыше 75% ВВС и 34 артполка РГК, должны были завершить отмобилизование в течение 2–6 часов с момента объявления мобилизации. Сокращение срока мобилизации достигалось за счет призыва личного состава и автотранспорта из близлежащих районов54. Остальные части армий прикрытия должны были закончить отмобилизование на вторые — третьи сути мобилизации, используя приписной состав со всей территории округа.
М. Н. Тухачевский предлагал дислоцировать значительную часть сил авиации «в передовой аэродромно-посадочной полосе», не далее чем в 150–200 км от границы55. Это предложение также было осуществлено, поскольку авиация армий прикрытия дислоцировалась в 150километровой приграничной полосе56. Полевые аэродромы строились в 15–30 км от границы. Истребительная и штурмовая авиация армий прикрытия, дислоцированная в 60–100-километровой полосе, имела ряд аэродромов у самой границы. Так, например, в 15-й смешанной авиадивизии Киевского Особого военного округа (КОВО) аэродром Чунев был расположен в 15 км от границы, на нем базировалось 83 самолета (63 МиГ-3 и 20 И16); в 64-й истребительной авиадивизии того же округа аэродром Черновцы находился в 20 км от границы, на нем имелся 131 самолет (64 МиГ-3 и 67 И-153 и И-16). Базирование 9-й смешанной авиадивизии Западного Особого военного округа (ЗапОВО) было следующим: на аэродроме Тарново (12 км от границы) имелось 109 самолетов (57 МиГ-3 и 52 И-153), на аэродроме Долубово (22 км от границы) — 73 самолета (50 МиГ-3 и 23 И-16), на аэродроме Высокое-Мазовецк (40 км от границы) — 99 самолетов (70 МиГ-3 и 29 И-16), на аэродроме Себургин (50 км от границы) — 77 (56 МиГ-3 и 21 И-16) и на самолетов аэродроме Борисовщизна (70 км от границы) — 51 самолет (22 Ар-2 и 29 СБ)57.
М. Н. Тухачевский предлагал дислоцировать механизированные и кавалерийские корпуса армий прикрытия в 50–70 км от границы с тем, чтобы они с первого же дня мобилизации имели возможность ее перейти58. Эти предложения тоже были приняты. Мехкорпуса армий прикрытия дислоцировались в среднем в 100-километровой приграничной полосе, там же находились и кавкорпуса, еще в мирное время содержавшиеся практически по штатам военного времени59.
По мнению Тухачевского, пограничное сражение должно было разворачиваться таким образом: 1. Удар авиации по аэродромам противника в полосе до 150–200 км в глубь его территории; 2. Выброска в эту полосу десантов для срыва мобилизации; 3. Авиаудары по железным дорогам; 4. Уничтожение войск противника силами передовой армии в приграничной полосе60. Эти идеи отрабатывались и проверялись в ходе учений в середине 30-х гг. Однако, как указывается в предисловии к публикации доклада А. И. Егорова, «опыт стратегических игр и учений... показал, что группы вторжения не в состоянии выполнить тех задач, которые на них возлагались на первом стратегическом этапе борьбы. Они были слишком слабы по своему составу и нацеливались на действия по изолированным направлениям, что могло привести к их последовательному разгрому. Вместо групп намечалось вначале создание армий вторжения или ударных армий, а затем выполнение задач армий вторжения признано было необходимым возложить на весь первый стратегический эшелон вооруженных сил»61. В. Суворов относит этот вывод ко времени после назначения начальником Генерального штаба Г. К. Жукова62, что, по нашему мнению, является спорным утверждением.
Эти идеи сохраняли свое значение накануне войны, что подтверждается выступлением на совещании высшего комсостава РККА в декабре 1940 г. начальника штаба Прибалтийского Особого военного округа (ПрибОВО) генерал-лейтенанта П. С. Кленова, говорившего об операциях «первоначального периода, которые ведутся в интересах захвата рубежей для принятия выгодного положения для развертывания. Для выполнения подобных операций мы будем иметь дело с частями прикрытия»63. Как отмечает П. Н. Бобылев, это мнение разделял и Генштаб Красной Армии64. Таким образом, автор «Ледокола» ничего не выдумал, а лишь соотнес эти теоретические разработки с известным ему ходом событий.
Что же противопоставляют этому тезису В. Суворова его критики? Д. А. Волкогонов утверждает, что во всех документах все было нацелено на оборону, но конкретных примеров не приводит65. Ю. А. Горьков для опровержения утверждений В. Суворова использует материалы более раннего планирования — конца 1940 г. Мало того, что автор цитирует лишь отдельные фразы этих обширных документов, из его примеров следует, в частности, что КОВО получил приказ готовить наступление, а армиям округа приказано готовить только оборону66. Автора не смущает, что подобные утверждения лишены всякой логики.
Об оборонительных задачах армий прикрытия пишет и В. Б. Маковский, который утверждает, что никаких наступательных задач армии прикрытия не имели и в доказательство цитирует одну фразу (!) из обширной директивы Генштаба командованию КОВО от 5 мая 1941 г.67 Однако известно, что 10 апреля 1941 г. заместитель начальника Оперативного управления Генштаба генерал-майор А. М. Василевский составил директиву на разработку плана оперативного развертывания войск приграничных округов. К сожалению, Б. Н. Петров приводит из этой директивы задачи лишь ЗапОВО, который должен был совместно с Юго-Западным фронтом, наступая на Седлец — Радом, «разбить люблинско-радомскую группировку противника. Ближайшая задача овладеть Седлец, Луков и захватить переправы через р. Висла... Разработать план первой операции 13-й и 4-й армий и план обороны 3-й и 10-й армий»68.
До сих пор имеется лишь одна неполная публикация директивы НКО командованию ПрибОВО от 14 мая 1941 г.69 Из 14 листов документа опубликовано лишь 5 (35%), на которых излагается первый раздел «Задачи обороны», и публикация обрывается в том месте, где начинается изложение задач армий прикрытия. Но даже и в опубликованной части документа есть фразы, которые, по нашему мнению, вызывают вопросы, остающиеся без убедительных ответов. Например, задачи авиации, которой приказывалось «активными действиями... завоевать господство в воздухе и мощными ударами по основным железнодорожным узлам, мостам, перегонам и группировкам войск нарушить и задержать сосредоточение и развертывание войск противника»70, почему-то сильно напоминают вышеупомянутые предложения М. Н. Тухачевского. Характер этих «активных действий» можно представить по выступлению на совещании высшего комсостава РККА начальника Главного управления ВВС генераллейтенанта П. В. Рычагова, отметившего, что завоевание господства в воздухе «достигается уничтожением авиации противника на аэродромах с одновременным ударом по ее тылам (фронтовые базы, ремонтные органы, склады горючего, боеприпасов)», а также «уничтожением авиации противника над полем боя»71. О том, какой способ был более предпочтительным, можно судить по теме летно-тактических учений ВВС ПрибОВО, проводившихся в середине июня 1941 г.: «Смешанная авиационная дивизия в борьбе с самолетами противника на его аэродромах»72.
Вызывает вопросы и другой пункт директивы: «При благоприятных условиях всем обороняющимся войскам и резервам армий и округа быть готовыми по указанию Главного командования к нанесению стремительных ударов»73. В чем заключаются эти «благоприятные условия»? Но основные вопросы вызывает отсутствие в публикации большей части документа, в которой указываются конкретные задачи войск. Точно так же выборочно опубликован и план прикрытия территории ПрибОВО на период мобилизации, сосредоточения и развертывания войск округа от 2 июня 1941 г. Из 35 листов документа опубликовано лишь 9 (25%), содержащих пересказ директивы Генштаба и оценку возможностей противника74.
Свидетельства командиров различных уровней войск армий прикрытия о планах обороны госграницы позволяют сделать вывод, что, во-первых, эти планы были строго секретны и о них знал очень ограниченный круг лиц, исключавший многих дивизионных, корпусных и даже армейских командиров, а во-вторых, содержание планов, доведенное до сведения исполнителей, сводилось к тому, что войска получили задачу по условному сигналу занять известные им районы сосредоточения на границе, развернуть боевые порядки и ждать там дальнейших распоряжений75. Нельзя не отметить, что, кроме строительства УРов на линии новой границы и оборудования там же дивизионных полос, никакого оборонительного строительства в глубине территории округов не велось, его планировалось начать лишь после объявления мобилизации, хотя советское командование хорошо представляло возможные направления действий противника76.
Сроки подъема войск прикрытия по боевой тревоге и вывода их в полосы прикрытия не позволяли войскам занять оборону в случае внезапного удара противника. Это, кстати, хорошо понимали командиры дивизий армий прикрытия77. В. Б. Маковский справедливо видит в этом подтверждение тому, что армии прикрытия были не в состоянии выполнять оборонительные задачи. Противоречивость оборонительных планов войск прикрытия позволила Л. М. Сандалову, на наш взгляд, совершенно правомерно утверждать, что «основным недостатком окружного и армейского плана являлась их нереальность»78.
Об этом же, по нашему мнению, свидетельствуют и приводимые В. Б. Маковским данные о том, что части армий прикрытия ПрибОВО были к утру 22 июня развернуты в своих полосах и заняли районы прикрытия. Хотя автор оценивает их группировку как «сугубо оборонительную, в соответствии с планом»79, они не смогли выполнить своей задачи и остановить наступающего противника. Уже к вечеру 22 июня эти войска были отброшены от границы на 30–40 км, а на направлении главного удара группы армий «Север» их фронт был прорван на глубину 60–80 км, так как, кроме всего прочего, территория округа не была приспособлена к обороне, да и войска не готовились к ней80.
Вывод В. Б. Маковского о сугубо оборонительной группировке войск ПрибОВО представляется недостаточно обоснованным. В подтверждение его автор приводит лишь схему развертывания войск, группировка которых носит, на наш взгляд, классический характер, когда подвижные соединения составляют второй эшелон армий, что позволяет вести как оборонительные, так и наступательные действия в зависимости от приказа командования. Поэтому правильнее было бы обозначить районы сосредоточения и развертываний армий прикрытия термином «выжидательные». По мнению В. А. Анфилова, Б. Н. Петрова и В. А. Семидетко, группировка войск приграничных округов была более приспособлена к наступлению, чем к обороне81.
В последние годы были опубликованы материалы, заставляющие как минимум усомниться в чисто оборонительных приготовлениях армий прикрытия. Так, например, 18 июня 1941 г. командующий ПрибОВО отдал приказ, определяющий меры по «быстрейшему приведению в боевую готовность театра военных действий», среди которых была и такая: «приступить к заготовке подручных материалов (плоты, баржи и т. д.) для устройства переправ через реки Вилия, Невяжа, Дубисса. Пункты переправ установить совместно с оперативным отделом штаба округа. 30-й и 4-й понтонные полки подчинить военному совету 11-й армии. Полки иметь в полной готовности для наводки мостов через р. Неман. Рядом учений проверить условия наводки мостов этими полками, добившись минимальных сроков выполнения»82.
Казалось бы, ничего особенного, но все эти реки находятся в тылу войск и имеют мосты. Если идет подготовка к обороне, то следует готовить к уничтожению имеющиеся на них мосты, что, кстати, и предусматривалось следующим пунктом приказа, а не сосредоточивать там плавучие переправочные средства. Или, может быть, командование округа заботится о немецких войсках, которым предстоит форсировать эти реки при наступлении? Но подобное предположение — явный абсурд, значит, эти меры направлены на что-то другое. Если же учесть, что эти реки впадают в Неман в 50–100, км от советско-германской границы, то напрашивается предположение, что плавучие переправочные средства заготавливались там для будущей операции по форсированию нижнего течения Немана на территории Восточной Пруссии. Это предположение тем более вероятно, что 8-я армия на штабных учениях отрабатывала наступательную операцию в направлении Тильзита, который расположен на левом (южном) берегу реки83. В середине июня 1941 г. командованием и штабом ПрибОВО проводились двусторонние тактические учения в 125-й стрелковой дивизии и проверка боеготовности в 90й стрелковой дивизии, развернутых как раз напротив Тильзита и нижнего течения Немана84.
Вообще направленность боевой подготовки войск приграничных округов, судя по данным, приводимым А. Г. Хорьковым, носила преимущественно наступательный характер85. Эти данные подтверждает и Л. М. Сандалов, отмечающий, что «все предвоенные учения по своим замыслам и выполнению ориентировали войска главным образом на осуществление прорыва укрепленных позиций». «Командно-штабные учения и выходы в поле в течение всего зимнего периода и весны 1941 г. проводились исключительно на наступательные темы. ...В марте — апреле 1941 года штаб 4-й армии участвовал в окружной оперативной игре на картах в Минске. Прорабатывалась фронтовая наступательная операция с территории Западной Белоруссии в направлении Белосток, Варшава». В мае 1941 г. уже в войсках 4-й армии проигрывались наступательные действия 28-го стрелкового корпуса армии совместно с Пинской военной флотилией в том же направлении86. О подобных штабных учениях в Одесском военном округе в начале 1941 г., на которых проверялась возможность «вести активные действия на фокшанско-бухарестском направлении», сообщает и М. В. Захаров87. Подобные сведения можно, как показал В. Суворов, найти и по другим армиям прикрытия.
Вместе с тем нельзя не согласиться с выводом В. Б. Маковского о том, что армии прикрытия в тот момент, т. е. в 20-х числах июня, были не в состоянии нанести упреждающий удар, но его утверждение о том, что никаких мер по подготовке такого удара не предпринималось, представляется недостаточно обоснованным88. Тем более что для его обоснования автор ссылается на разведсводку вермахта от 13 июня 1941 г. и беседу германского посла в Москве Ф. фон Шуленбурга с Молотовым утром 22 июня 1941 г. Однако не совсем ясно, почему при соблюдении строжайших мер маскировки и общей слабости германской разведки в СССР, что признают и германские исследователи события 1939–1945 гг.89, германское командование могло располагать какимилибо конкретными данными о намерениях Красной Армии, и с какой стати Молотов должен был соглашаться с обвинениями германского правительства относительно концентрации советских войск на границе, даже если эти факты, как мы видели, и имели место?
Кроме того, не следует забывать, что план прикрытия любого округа состоял из значительного количества документов. В их числе были: записка по плану действий войск прикрытия с приложенной картой решения и группировкой войск; таблица выхода и сосредоточения частей прикрытия к госгранице; план ПВО с картой дислокации постов ВНОС и активных средств ПВО; план инженерного обеспечения с расчетами и картой; записка по плану использования ВВС с приложенной к ней картой базирования и решения; план организации связи; план устройства тыла, санитарной и ветеринарной эвакуации; план железнодорожных перевозок частей прикрытия в районы сосредоточения; указания по подъему частей прикрытия по тревоге и выделения отрядов поддержки погранвойск; исполнительные документы — директивы, приказы и т. п. Аналогичное содержание имели планы армий и отдельных корпусов90. Ю. А. Горьков совершенно прав, призывая комплексно исследовать эти документы, чего, насколько нам известно, до сих пор не сделано. А поэтому его утверждение о том, что «все документы оперативного плана — от Генштаба до армий включительно — позволяют сделать вывод о том, что Советский Союз не готовился к нападению на Германию первым»91, представляется преждевременным.
Вызвало критику и предположение В. Суворова о дате нападения СССР на Германию — 6 июля 1941 г. Д. А. Волкогонов и А. С. Орлов указывают, что она не фигурирует ни в каком документе военного планирования92. Ю. А. Горьков считает, что раз «в плане от 15 мая не сказано об упреждающем ударе именно в 1941 г.», а наоборот, имеется упоминание о мерах военного строительства во второй половине 1941 г. и в 1942 г., то, соответственно, и нападение в 1941 г. не планировалось93. Но, как мы видели, меры, предложенные в этом документе для обеспечения нанесения внезапного удара, стала осуществляться, а поскольку они отражают заключительную стадию подготовки наступления, то и состояться оно должно было именно в 1941 г.
Вместе с тем предложенная В. Суворовым дата начала советского наступления фактически не обоснована. Мотивировка автора сводится главным образом к тому, что 6 июля 1941 г. было воскресеньем, а Сталин и Жуков якобы любили нападать в воскресенье94. Но вряд ли можно это принять всерьез. Не подкрепляет предположения автора и приводимая цитата из книги «Начальный период войны», смысл которой им искажен. В этой книге сказано, что «немецко-фашистскому командованию (а не «„германским войскам», как у В. Суворова. — М. М.) буквально в последние две недели перед войной (т. е. с 8 по 22 июня, а не «„на две недели», как в «„Ледоколе». — М. М.) удалось упредить наши войска в завершении развертывания и тем самым создать благоприятные условия для захвата стратегической инициативы в начале войны»95. Причем эта цитата В. Суворовым приводится дважды: один раз правильно, а второй — искаженно96.
Была ли вообще запланирована точная дата? Только комплексное исследование документов, отражающих как процесс военного планирования, так и проведение мер по подготовке наступления, позволит дать ответ на этот вопрос. Вместе с тем известные историкам даты проведения этих мероприятий не исключают того, что все же такая дата определена была.
Большая часть мер по «повышению боеготовности» в приграничных округах должна была быть завершена к 1 июля 1941 г.97 В. Данилов считает, что самым поздним сроком готовности было 2 июля 1941 г.98 Однако известно, что сосредоточение войск второго стратегического эшелона должно было завершиться позднее. Так, окончательное сосредоточение войск 22-й армии планировалось закончить к 3 июля, 20-й армии — к 5 июля, 19-й армии — к 7 июля, а 16, 21, 24-й и 28-й армий — к 10 июля99. Часть мероприятий по ПВО и довооружению УРов первой линии намечалось завершить к 5 и 15 июля100. Следовательно, завершение основных мероприятий по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск, предназначенных для войны с Германией, планировалось на период до 10–15 июля 1941 г.
По плану мобилизация Красной Армии должна быть проведена поэшелонно в течение месяца. В первые трое суток мобилизации, как уже отмечалось выше, планировалось отмобилизование войск прикрытия. Остальные войска завершали отмобилизование на 8–15-е сутки, а запасные части и стационарные госпитали — на 16–30-е сутки. Отмобилизование ВВС завершалось на 3–4-е сутки, причем боевые части и обслуживающие их тылы приводились в боевую готовность уже через 2–4 часа. Войска ПВО отмобилизовывались в два эшелона. Первый имел постоянную готовность до 2 часов, а второй развертывался на 1–2-е сутки мобилизации. Развертывание вновь формируемых частей предусматривалось завершить на 3–5-е сутки. Таким образом, из 303 дивизий 172 имели сроки полной готовности на 2–4-е сутки, 60 дивизий — на 4–5-е сутки, а остальные — на 6–10-е сутки мобилизации. Все остальные боевые части, фронтовые тылы и военно-учебные заведения отмобилизовывались на 8–15-е сути. Полное отмобилизование вооруженных сил предусматривалось на 15–30-е сутки101, основная же часть войск развертывалась примерно на 10–15 сутки.
Поскольку без проведения мобилизации какие-либо действия Красной Армии были практически невозможны, определение возможного срока их начала упирается в определение срока начала мобилизации. В доступной литературе эти данные отсутствуют, поэтому никаких точных выводов сделать невозможно. Можно лишь предположить, что армии прикрытия могли начать боевые действия на 5–6-й день мобилизации, а с 10-го дня можно было использовать войска армий второго стратегического эшелона, но, поскольку они находились в 450–500 км от линии фронта, то реальное их участие отодвигалось, скорее всего, до 15-го дня мобилизации.
Если предположить, что день М — начала мобилизации — был намечен на 10 июля 1941 г., то армии прикрытия могли начать боевые действия 15–16 июля, а после 20 июля их силы могли быть поддержаны армиями второго эшелона. Однако не исключено, что определенный день начала мобилизации и не был запланирован, а ставился в зависимость от развития обстановки в Европе. Одно несомненно — в силу проводимых мероприятий по сосредоточению и развертыванию войск Красной Армии, мобилизация не могла откладываться очень надолго. Думается, что, вероятнее всего, мобилизация и, следовательно, боевые действия против Германии могли бы начаться в июле 1941 г. Однако никаких данных о конкретном сроке ее начала нам обнаружить не удалось.
Значительное место в книге В. Суворова занимает версия о так называемой «превентивной войне» Германии против СССР. Спор вокруг этой версии, выдвинутой впервые 22 июня 1941 г. германским правительством, продолжается уже более полувека. В отечественной историографии господствует точка зрения, отрицающая превентивную войну. Еще раз ее подтвердили в своих критических статьях Д. А. Волкогонов, А. С. Орлов и А. Н. Мерцалов102. Однако ни В. Суворов, ни его критики не внесли в этот спор ничего нового. По нашему мнению, этот спор совершенно бесплоден, поскольку отсутствует четкое определение «превентивное». Как правило, все сводится к поиску стороны, которая первая начала подготовку к нападению. Отечественная историография возлагает вину на Германию, а часть зарубежных авторов, в том числе и В. Суворов, — на Советский Союз.
Стороны принимают во внимание лишь собственные аргументы, что приводит к тупиковой ситуации в споре. К тому же не ясно, с какого времени следует начинать отсчет взаимных претензий. От вопросов непосредственной подготовки к войне дискуссия переходит в плоскость более общих тем, постепенно опускаясь до теряющихся в глубине веков первых столкновений германцев со славянами, о которых известно лишь то, что они имели место. Говорить о научности спора не приходится, поскольку каждый занимает ту позицию, которая импонирует ему лично.
Насколько нам известно, существует лишь одна попытка дать четкое определение превентивным действиям, принадлежащая перу видного германского историка А. Хильгрубера. Он считает, что превентивная война — это «военные действия, предпринимаемые для упреждения действий противника, готового к нападению или уже начавшего таковое, путем собственного наступления»103. Для этого следует прежде всего знать о намерениях противника.
Как известно, ни Германия, ни СССР не рассчитывали на наступление противника, значит, и тезис о превентивных действиях в данном случае неприменим. В результате В. Суворов пользуется тем же приемом, что и критикуемые им «коммунистические историки», пытаясь доказать, что Гитлер сорвал советское нападение, о подготовке которого он ничего не знал. Германское командование знало о переброске дополнительных сил в западные округа СССР, но видело в этом лишь пополнение соединений и предполагаемые маневры. Никаких серьезных наступательных действий со стороны Советского Союза летом 1941 г. не предполагалось104. Нельзя не отметить, что никаких наступательных действий Красной Армии в 20-х числах июня не намечалось. Поэтому трудно не согласиться с мнением А. Н. Мерцалова, что «Красная Армия в момент агрессивного нападения Германии оказалась не готова к каким-либо немедленным действиям — ни оборонительным, ни тем более наступательным»105. Почему это произошло — другой вопрос. Действия же Германии являются не превентивной войной, а явной агрессией. Думается, что версия о превентивной войне вообще не имеет ничего общего с исторической наукой, а является чисто пропагандистским тезисом для оправдания собственных действий.
Столь же пропагандистски звучит и другой тезис В. Суворова, вынесенный в подзаголовок книги, — «Кто начал вторую мировую войну?» Как ни старался автор, он не смог опровергнуть очевидного — вторую мировую войну начала Германия, а вот как политика всех остальных великих держав способствовала или противодействовала этому — отдельный большой вопрос, который, несмотря на огромную историографию кануна войны, на наш взгляд, все еще требует тщательного рассмотрения. Исследования кануна второй мировой войны долгое время оставались полем идеологического противостояния, что делало их в значительной степени тенденциозными.
Как правило, игнорировался широко известный факт, что в любой исторической эпохе существует ряд государств, чьи взаимоотношения являются определяющими для этого периода и региона. Ныне мы привычно называем такие государства «великими державами»106. Столь же широко известно, что между великими державами постоянно идет борьба за влияние на международной арене, которая периодически выливается в вооруженные столкновения. Эта борьба пронизывает всю известную нам историю человечества, хотя набор таких держав изменился до неузнаваемости. Военно-экономические потенциалы великих держав — явление одного порядка, что позволяет им вести борьбу в целом на равных. К подобной борьбе вполне применим термин «империалистическая», поскольку любая держава руководствуется в ней либо экспансионистскими устремлениями, либо удержанием уже
захваченных позиций. Великие державы уравновешивают эти устремления друг друга, а когда это шаткое равновесие нарушается, происходит открытый конфликт, являющийся, по известному выражению К. Клаузевица, «продолжением политики, только иными средствами».
Результатом такого конфликта становится либо восстановление примерного status quo, либо складывания новой расстановки сил на международной арене.
В первой половине XX в. было семь великих держав: Англия, Франция, США, Германия, СССР, Италия и Япония. Ситуация 20–30-х гг. сложилась в результате двух основных событий: версальско-вашингтонских договоренностей и большевистского переворота в России. Доминирующее положение занимали Англия и Франция — фактические создатели этой международной системы. США, хотя и не были полностью удовлетворены этой ситуацией, не собирались противостоять Англии и Франции в вооруженной борьбе, а рассчитывали использовать в своих интересах любой европейский конфликт, не вмешиваясь в него до поры до времени. Обделенные при дележе «добычи» после первой мировой войны, Италия и Япония были недовольны сложившейся системой, но ограничивались пока компенсацией в Эфиопии и Китае, не решаясь на открытую борьбу с Англией и Францией. Советский Союз, строящий «новое общество», которое должно было в будущем охватить весь земной шар, не спешил открыто вмешиваться в борьбу за расширение своего влияния, предпочитая пропагандистскую кампанию и рассчитывая использовать в своих интересах любой конфликт между великими державами. И, наконец, Германия, потерпевшая поражение в войне и понесшая существенные потери (территория и влияние), открыто заявила, особенно после 1933 г., о реваншистских и экспансионистских целях создания в мире «нового порядка». Для полноты картины следует помнить и о наличии англо-французских противоречий.
Столь неустойчивое положение и стремление многих держав его пересмотреть не могло не привести к очередному военному столкновению между великими державами. Им и стала вторая мировая война, которая, как и предыдущие конфликты великих держав, носила империалистический характер, дополняемый освободительной борьбой оккупированных стран и территорий. Результатом войны стала новая расстановка сил на международной арене, просуществовавшая до начала 90-х гг.
Поэтому обвинения В. Суворова в адрес только СССР явно тенденциозны и фактически ничего не объясняют. Подготовка Советского Союза и Германии к борьбе за господство в Европе вполне понятна и естественна. Однако автор «Ледокола» осуждает эти действия СССР, но склонен оправдывать действия Германии. Вряд ли можно считать подобный двойной стандарт объективным подходом. По нашему мнению, цель
исторического исследования состоит не в выставлении тех или иных оценок событиям прошлого, а в максимально объективном показе хода событий и объяснении приведших к ним причин.
Анализируя критику различных положений книги В. Суворова «Ледокол», можно заметить, что выводы автора, которые опираются на серьезную базу исторических фактов, не были не только поколеблены его оппонентами, но, наоборот, подтверждены новыми свидетельствами. Тезисы же, построенные на пропагандистских, тенденциозных подходах, опровергаются без особого труда. Вместе с тем нужно отметить (и автор данной статьи надеется, что ему удалось это показать), что книга В. Суворова, не свободная от слабых и спорных положений, ставит серьезную и многогранную проблему о целях и намерениях советского руководства в 1939–1941 гг.