В настоящее время сформировалось течение, представители которого отвечают на этот вопрос положительно. Например, так поступают авторы сборника «Другая война», вышедшего в 1995 г. под общей редакцией Ю.Н. Афанасьева. Само название сборника говорит о том, что в нем предлагается отличная от традиционной трактовка истории второй мировой войны. Авторы сборника, в частности, утверждают, что договор о ненападении между СССР и Германией, подписанный в 1939 г., был продиктован не стремлением советского руководства избежать вовлечения в начинающийся в Европе конфликт, а, напротив, представлял собой хорошо продуманный шаг с целью создания условий для территориальной экспансии, «провокацию второй мировой войны». Советский Союз в 1939–1941 гг. вел агрессивную внешнюю политику, подготавливая нападение на Германию, и лишь случайное стечение обстоятельств привело к тому, что этого не произошло1.

По мнению Ю.Н. Афанасьева, вызывает сомнение традиционная хронология основных периодов и событий Великой Отечественной войны2. Также под сомнение поставлен освободительный характер войны после того, как боевые действия были перенесены на территорию Восточной Европы. Утверждается, что Советская Армия принесла народам Европы не освобождение от фашистского ига, а, напротив, нечто худшее — коммунистическую тиранию. Поход Советской Армии был завоевательным, и в результате в странах Европы «гитлеровский тоталитаризм был заменен сталинским»3. Завершается сборник утверждением о том, что война была проиграна (!) Советским Союзом4.

Таким образом, сегодня можно говорить о становлении нового — ревизионистского направления в отечественной исторической науке, основными тезисами которого являются утверждение о тотальной сфальсифицированности всей советской военной историографии и утверждение необходимости революционного «переосмысления» (ревизии) ее основных положений как единственного средства приближения к «правде истории».

Сформулированная позиция, содержащая кардинальную переоценку событий второй мировой войны, получила в нашей стране известность благодаря публикации на русском языке книг В. Резуна (Суворова), где концепция ревизионизма была представлена в резкой и агрессивной форме, а также статьи одного из главных представителей этого направления в историографии ФРГ Й.Хоффмана в журнале «Отечественная история»5. Сочинения Суворова в последние годы издавались огромными тиражами и нашли множество сторонников среди журналистов, политиков и разного рода популяризаторов. Среди историков также есть защитники нового воззрения, которые под видом критического обсуждения активно его пропагандируют. К их числу относится, например, М.И. Мельтюхов, анализ историографических работ которого предлагается в данной статье.

Статью М.И. Мельтюхова под претенциозным названием «Опыт критического осмысления одной дискуссии», опубликованную в 1994 году в журнале «Отечественная история», предваряло предисловие редакции: «...публикуемая ниже статья М.И. Мельтюхова не просто отклик на книгу В. Суворова. По жанру это, скорее, «критика критики», или попытка совокупного анализа основных тезисов автора «Ледокола» и контртезисов его оппонентов». Сам М.И. Мельтюхов, отвечая на высказанные в ходе обсуждения его статьи на заседании редколлегии журнала «Отечественная история» замечания6, утверждал: «...я видел свою задачу в том, чтобы соотнести основные тезисы В. Суворова и критику их в отечественной научной периодике с тем фактическим и документальным материалом, которым располагает сегодня наша историческая наука. /.../ Поэтому мне непонятны упреки В.П. Дмитренко в том, что якобы я желаю «встать на более высокий уровень, над Суворовым и его оппонентами»7. Оценку тому, насколько высок уровень сочинений Мельтюхова, читатель может дать самостоятельно. Мы же отметим только, что упрек В.П. Дмитренко и на самом деле несправедлив, равно как и аттестация, данная статье журналом.

Читателей, недостаточно хорошо знакомых с работами М.И. Мельтюхова, могут ввести в заблуждение присущие им внешние признаки историографического исследования. В частности, поистине анекдотичной выглядит характеристика Мельтюхова как «наиболее объективного исследователя суворовской версии», данная ему В.П. Поповым8. Позиция историографа, очевидно, действительно предполагает сопоставление разных точек зрения, аргументации ученых, анализ ее слабых и сильных сторон. Мельтюхов же совсем не собирается «парить над схваткой» и анализировать критику в адрес «Ледокола» — в своих работах, внешним образом посвященных историографии, он прямо встает на защиту суворовской версии и пытается обосновать правоту ее главных положений. Лейтмотивом этих работ является утверждение взглядов самого М.И. Мельтюхова и сходно с ним мыслящих авторов как «доказанных» имеющимся в распоряжении современной исторической науки «документальным материалом» и устраняющих «несообразности» и «нелепости» всей предшествующей историографии. Форма историографического исследования, таким образом, выступает для него, прежде всего, как средство пропаганды основных положений ревизионистской концепции, позволяющее создать впечатление, что они «нашли подтверждение» в новейших исследованиях отечественной исторической науки. Чтобы убедиться в этом, обратимся к печатным работам М.И. Мельтюхова, посвященным историографии, а также к тексту его диссертации9, — тем более, что в литературе уже имеются ссылки на нее как на этапное исследование, в котором были подведены итоги дискуссии вокруг «Ледокола»10.

Прежде всего, Мельтюхов характеризует «Ледокол» как «слоеный пирог», когда правда мешается с полуправдой и ложью», а также заявляет, что подход В. Суворова «столь же тенденциозен, как и подход некоторых отечественных ученых, видящих в предвоенной ситуации только «козни империалистов». «Концепцию Суворова», указывает Мельтюхов, «в полном виде... не поддерживает, пожалуй, никто из серьезных исследователей». «Только научное рассмотрение затронутых в этих книгах действительно непростых проблем будет способствовать их решению», — пишет он, имея в виду, вероятно, свои собственные работы и работы тех авторов, кто разделяет его позицию. В то же время несогласие с предлагаемой «концепцией» объявляется им попытками «остановить изучение прошлого», продиктованными «конъюнктурными влияниями» и «подтасовками». Все это будет отброшено, обещает М.И. Мельтюхов, «рано или поздно все равно будет создана целостная концепция истории советского периода...»11

М.И. Мельтюхов заявляет, что критиками В. Суворова «подчеркивались слабые места работы [«Ледокола». — Ю.Н.], которые, правда, не имеют принципиального значения для авторской концепции... в откликах на эту книгу в основном рассматриваются лишь ее отдельные положения, прочие оставлены без всякого упоминания»12. Между тем большинством отечественных и зарубежных специалистов в первую очередь были отвергнуты главные тезисы «Ледокола» — об исходившей от СССР «угрозы миру», стремлении СССР к мировому господству и подготовке Сталиным нападения на Германию летом 1941 г.

Возражая своим оппонентам, Мельтюхов обнаруживает неспособность объективно оценить критику в свой адрес. По сути, раз за разом он просто пользуется случаем, чтобы еще раз повторить положения «Ледокола», декларировать, что они «нашли документальное подтверждение», а критика суворовской «концепции» «не достигает цели».

Посмотрим, каким образом он строит свои ответы на эту критику. А.С. Орлов говорит о том, что оборонительный характер военной доктрины не исключает подготовку к проведению наступательных операций (каковая сама по себе не может свидетельствовать о намерении СССР первым открыть военные действия). М.И. Мельтюхов, возражая, указывает, что не видит разницы между тезисом В. Суворова о подготовке СССР к агрессии под прикрытием миролюбивой пропаганды и этим рассуждением А.С. Орлова, поскольку — по мнению Д.А. Волкогонова (!) — основной внешнеполитической целью СССР было достижение мирового господства. Далее он объявляет фантастичным «построение» В.Б. Маковского на том основании, что им «воспроизводится старая, ничего не объясняющая версия»: если Сталин не верил в возможность агрессии, то как он мог готовиться к ее отражению?13 Однако В.Б. Маковский отнюдь не утверждает, что Сталин «не верил» — об этом говорит А.С. Орлов (цитата приводится Мельтюховым выше). Тот же прием повторяется, когда Мельтюхов оспаривает утверждение А.С. Орлова о стремлении Сталина отсрочить начало войны: «Не ясно также, зачем Сталину вообще требовалось оттягивать войну с Германией, в неизбежности которой, по мнению Д.А. Волкогонова, он был уверен». Утверждение же А.С. Орлова о том, что «Сталин мог оттянуть нападение Германии, ставшее неизбежным в 1941 г», объявляется им «некорректным» на том основании, что за Германию решал ее глава — Гитлер14.

Конечно, если бы мнение Волкогонова было обязательным для всех ученых (или, по крайней мере, было бы признано А.С. Орловым и В.Б. Маковским), тогда эти рассуждения имели бы смысл. Но поскольку они могут его не разделять (сколь бы авторитетным оно ни было для М.И. Мельтюхова), то упреки в их адрес бьют по пустому месту. Никакого «осмысления» проблемы при таком подходе не получается: М.И.Мельтюхов повторяет еще раз «суворовский» тезис и всё. Что касается мысли о невозможности отсрочить начало войны, то как раз тот факт, что «за Германию решал ее глава» оставлял Советскому Союзу надежду: Гитлер уже переносил сроки нападения — почему же он не мог перенести их еще раз? Далее М.И. Мельтюхов пытается рассуждать «за Сталина», говоря, что он «не мог не понимать», что гораздо легче разгромить Германию, воюя с ее второстепенными силами. Он иронизирует: «Наверное, Сталин хотел дождаться поражения в войне Англии и сразиться с Германией один на один...? Вряд ли кто-то всерьез станет отстаивать это предположение»15. Фантазировать на тему, чего хотел, а чего не хотел Сталин, что он понимал, а чего не понимал, конечно, можно — но дело ли это историка? Обратившись же к опубликованным текстам оперативных планов Генштаба (известных, конечно же, М.И. Мельтюхову) в той их части, где содержится оценка сил Германии, сосредоточенных против СССР, легко увидеть, что советское командование строило свои расчеты на том основании, что Красной Армии придется иметь дело не с «второстепенными», а как раз с главными силами вермахта. Однако Мельтюхову удобнее отталкиваться в своих рассуждениях не от источников, а от содержащихся в литературе предположений: «В Москве, как признает А.С. Орлов, исходили из того, что на СССР в 1941 г. Германия не нападет, а постарается нанести поражение Англии. Следовательно, остаются лишь два стратегических направления, любое из которых могло стать летом 1941 г. основным... Когда же вермахт втянется в бои, откроется блестящая возможность нанести удар по его второстепенным силам и перенести войну на территорию врага...» Отметим, что при таком способе ссылки М.И. Мельтюхову удается создать впечатление, что А.С. Орлов признает не только первое — «в Москве исходили из того, что на СССР в 1941 г. Германия не нападет», — но и дальнейшие утверждения Мельтюхова о якобы имевшемся намерении напасть на Германию с тыла. «Таким образом, — заключает он, — сама стратегическая обстановка лета 1941 г. диктовала Сталину начать наступательные действия против Германии в подходящий момент, что позволило бы достичь основной стратегической цели советского руководства — совершить «пролетарскую революцию» в Европе. Об этом же пишет и Суворов, но почему-то эти его положения не нашли критиков… господствующая в отечественной историографии версия упорно кочует из работы в работу, … несмотря на ее нелогичность и противоречивость»16. Отметим, правда, что не Суворов пишет о том же, что Мельтюхов, а Мельтюхов пересказывает Суворова, что, конечно, не меняет сути дела. Однако чему противоречит «официальная версия»? Если фактам — это одно, а если представлениям Суворова и Мельтюхова о намерениях Сталина, то... В данном случае надо бы попытаться привести какие-то документальные либо мемуарные свидетельства в пользу того, что стратегическая обстановка представлялась Сталину и его приближенным именно такой. Суворов этого не делает, М.И. Мельтюхов тоже, ограничиваясь еще одной декларацией о намерении Сталина совершить нападение, для которого он ждал подходящего случая.

Пренебрежительная критика в адрес Ю.А. Горькова, чьи утверждения якобы «лишены всякой логики», показывает, что М.И. Мельтюхов крайне невнимателен к своим оппонентам: «Мало того, что автор [Ю.А. Горьков — Ю.Н.] цитирует лишь отдельные фразы этих обширных документов, — возмущается М.И. Мельтюхов, — из его примеров следует, в частности, что КОВО получил приказ готовить наступление, а армиям округа приказано готовить только оборону»17. Между тем цитируемые Ю.А. Горьковым планы свидетельствуют, что штабом КОВО планировалось два этапа операции: первый — оборона по линии госграницы, второй — наступление18. Исходя из целей первого этапа войскам 5-й армии командованием округа ставится задача по обороне госграницы19. Вывод Ю.А. Горькова о том, что «СССР не готовился к нападению на Германию первым», основанный на исследовании «всех документов оперативного плана — от Генштаба до армий включительно»20, представляется М.И. Мельтюхову преждевременным. Документов много, пишет он, опубликованы, однако, не все — поэтому делать выводы преждевременно21. Такое же недоверие М.И. Мельтюхов проявляет по отношению к В.Б. Маковскому, приводящему в подтверждение тезиса об оборонительных задачах армий прикрытия цитату из директивы Генштаба в КОВО от 5 мая: мало процитировал, одну фразу!22 Комментируя эти документы, М.И. Мельтюхов фактически обвинял публикаторов в сокрытии каких-то отрывков, потому что там ставятся наступательные задачи войскам, а исследователей, заявляющих об отсутствии документальных подтверждений намерения Сталина напасть на Германию, во лжи. В 1996 г. тексты данных директив Генштаба командованию округов были опубликованы полностью и стала очевидной беспочвенность этих подозрений.

Существенной чертой предлагаемого М.И. Мельтюховым «осмысления» является нежелание выглядеть одиноким на фоне критиков В. Суворова. Поэтому он старается создать впечатление, что отдельные положения «Ледокола» разделяются и другими авторами: например, в союзники В. Суворова непостижимым образом попадает А. Орлов, чья статья под названием «Суворов» против Сталина или опыт построения антиистории» посвящена отрицанию тезиса о намерении Сталина совершить нападение на Германию. «А.Д. Орлов разделяет мнение В. Суворова о том, что главный удар советских войск должен быть направлен в сторону черноморских проливов. Остальные критики «Ледокола» вопреки фактам пытаются отрицать наличие каких-либо планов, которые бы подтверждали замысел Сталина совершить нападение на Германию в определенный момент»23, — пишет М.И. Мельтюхов, очевидным образом вырывая из контекста мысль А. Орлова, который рассматривает «Соображения...» от 15 мая как план упреждающего удара, который рассматривался Сталиным как один из «возможных сценариев военной операции»24. Зачислить его в разряд сторонников В. Суворова можно либо в случае сознательной подтасовки, либо незнания основных положений его работы. То же самое можно сказать относительно Б.Н. Петрова, фамилия которого совершенно безосновательно называется М.И. Мельтюховым в одном ряду с «В. Суворовым, Й. Хоффманом и М.И. Мельтюховым» как автора, разделяющего мнение последних о подготовке Советским Союзом нападения на Германию25. «Автор не располагает данными, позволяющими судить о реакции Сталина на проект. ...Наступательные намерения Советского Союза были лишь возможным вариантом отражения угрозы со стороны Германии, угрозы, спланированной и предрешенной задолго до первого залпа пушек»26, — пишет Б.Н. Петров в статье, ссылка на которую постоянно делается Мельтюховым как на работу, в которой тезис В. Суворова «нашел подтверждение».

Отметим, что огромное количество ссылок, которыми М.И. Мельтюхов снабжает свои работы, не должно вводить в заблуждение — оправданность каждой из них (даже когда речь идет о прямом цитировании, как в приведенном выше случае со ссылками на работы Д.А. Волкогонова и А. Орлова) вызывает сомнения и нуждается в уточнении. Например, в статье «Советская историография и полемика вокруг книги В. Суворова «Ледокол» М.И. Мельтюхов пишет: «...стало известно, что советское военное планирование боевых действий против Германии началось в октябре 1939 года и продолжалось до середины мая 1941 г. Опубликованные материалы и работы ряда авторов показывают, что основным содержанием советского военного планирования было внезапное наступление на Германию в подходящий момент», — следует ссылка на книги С.Н. Исаева, Н.М. Раманичева, П.П. Чевела, Д.А. Волкогонова, а также статьи Ю.А. Горькова, Б.Н. Петрова, В.Н. Киселева и свой собственный «Опыт критического осмысления одной дискуссии»27. Очевидно, однако, что если В.Н. Киселев действительно считает, что СССР собирался напасть на Германию «в подходящий момент»28, то остальные перечисленные здесь авторы ничего подобного в своих работах не утверждают.

В. Суворов в «Ледоколе» отождествляет советские войска прикрытия с «армиями вторжения», утверждая, что они являлись столь же мощными «механизмами агрессии», как и танковые группы вермахта, и создавались с той же целью (см. главу «Что такое армии прикрытия»)29. М.И. Мельтюхов, в свою очередь, говорит о том, что нанесение «внезапного упреждающего удара по противнику» войсками прикрытия было предусмотрено советской военной доктриной, в частности, эта идея была обоснована в трудах Егорова и Тухачевского. С целью показать, что «идеи Тухачевского сохраняли свое значение накануне войны», Мельтюхов ссылается на выступление П.С. Кленова на декабрьском совещании комсостава РККА, полагая, что содержание этого выступления свидетельствует в пользу его тезиса, а также на содержащиеся в монографии В.А. Анфилова некие «материалы»30. Когда исследователи (в частности, В.А. Анфилов) пишут о том, что передовые теоретические разработки не получили перед войной должного признания, и руководство Красной Армии продолжало придерживаться «устаревших» представлений, то они имеют в виду так называемую проблему начального периода войны: начнется ли война вступлением в сражение главных сил противоборствующих сторон, или этому будет предшествовать особые операции начального периода, в ходе которых части прикрытия предпримут ограниченное наступление в оборонительных, по сути, целях. Никаких материалов, свидетельствующих о наличии в трудах советских военных теоретиков идеи «внезапного упреждающего удара», ни В.А. Анфилов, ни кто-либо из других отечественных ученых не приводит.

Заглянем на соответствующие страницы монографии В.А. Анфилова. Здесь приведены две цитаты из статьи Р.П. Эйдемана и одна — С.Н. Красильникова. Вот они: «Вовсе не случайно, что буржуазная и наша военно-теоретическая мысль пытливо стремится обрисовать именно облик первого периода войны... Качественные показатели, отличающие армии 1930 г. от армий 1914 г., естественно, внесут изменения в военно-технический характер самой завязки войны. Тот, кто этого не учтет, будет жестоко наказан» (Р.П. Эйдеман). «Самое худшее в современных условиях — это стремление в начальный период придерживаться тактики выжидания. Такая тактика при активном противнике, подготовившем свой воздушный флот и подвижные наземные войска для активных действий уже в начальный период войны, приведет к тому, что авиация обороняющегося, будучи принуждена распылять свои усилия по всему пространству обороняемой территории, неизбежно понесет в этой борьбе крупные потери и вступит в конечном счете в решающий фазис войны достаточно измотанной и морально подавленной» (Р.П. Эйдеман, 1931). «Грохот авиационных бомб и треск танков будут объявлением войны завтрашнего дня» (С.Н. Красильников)31. Хочется протереть глаза — где же здесь «идея упреждающего удара»?

Попытку Мельтюхова использовать выступление П.С. Кленова на декабрьском совещании с целью обосновать мысль о подготовке Советским Союзом «упреждающего удара» по Германии иначе как натяжкой не назовешь. Смысл выступления П.С. Кленова сводился к возражениям Иссерсону по поводу проблемы «начального периода войны» — будет он или не будет. Из того факта, что на совещании на защиту Иссерсона никто не встал, историки и делают вывод, что его взгляды на тот момент не получили официального признания32. В том, что войска прикрытия должны были вести активные — а, значит, и наступательные, действия, никакого открытия нет. А главное, разговор об этом не приближает нас к ответу на главный вопрос: собирался Генштаб первым открыть военные действия летом 1941 или нет, было принято такое решение или нет.

Подобный «исследовательский почерк» характерен и для новейших работ М.И. Мельтюхова. В разгар полемики, вызванной появлением книги В. Суворова, писатель И. Стаднюк в одной из статей вспоминал о своей беседе с В.М. Молотовым, рассказавшем (если верить И. Стаднюку) о предложении руководства Генштаба Красной Армии нанести упреждающий удар по германским войскам, которое было отвергнуто из-за возникшего после полета Гесса опасения возможного англо-германского сговора против СССР33. Мельтюхов приводит отрывок из рассказа И. Стаднюка, используя его для объяснения, почему советское правительство перенесло срок запланированного якобы на первую половину июня нападения на Германию. Отрывок подается как авторская цитата В.М. Молотова, причем текст сокращен таким образом, что из него исчезло указание на оборонительный характер предложения Генштаба, сделанного перед лицом ясно осознаваемой угрозы со стороны сосредотачивавшихся немецких войск. Суть сообщения при этом кардинально изменилась — вместо того, чтобы свидетельствовать против основного тезиса автора «Ледокола», оно оказывается в его пользу34.

Подводя итоги своего историографического «осмысления», М.И. Мельтюхов заключает: «Анализируя критику книги В. Суворова «Ледокол», можно заметить, что выводы автора, которые опираются на серьезную базу исторических фактов, не были не только поколеблены его оппонентами, но, наоборот, подтверждены новыми свидетельствами. Тезисы же, построенные на пропагандистских, тенденциозных подходах, опровергаются без особого труда»35. Посмотрим, какие же выводы «Ледокола» М.И. Мельтюхов считает возможным отвергнуть и какие, в свою очередь, полагает опирающимися на «базу исторических фактов»? Настолько ли серьезна эта база, как ему хотелось бы представить?

М.И. Мельтюхов признает справедливость критики «Ледокола» С. Григорьевым, показавшем несостоятельность книги с военно-технической точки зрения36, отмечает надуманность деления вооружения на оборонительное и наступательное, упоминает наличие в «Ледоколе» «многочисленных «натяжек» и «неточностей». Однако, все это, по его мнению, — частности, не влияющие на справедливость общей «концепции» автора. Главное, в чем, по мнению Мельтюхова, не прав В. Суворов — это в том, что необоснованно назвал 19 августа 1939 г. в качестве начала второй мировой войны, а 6 июля 1941 г. в качестве даты запланированного Сталиным нападения на Германию. Сам же М.И. Мельтюхов считает, что нападение Советского Союза на Германию должно было произойти не позднее 10–15 июля37.

Действительно, завершение начатых мероприятий по переброске на Запад войск Красной Армии в этот срок было вполне возможно. Однако совсем неочевидно, что эти мероприятия «отражают заключительную стадию подготовки наступления». Мельтюхов прибегает к помощи фантазии: «если предположить, что «день М» — начало мобилизации — был намечен на 10 июля 1941 г., то армии прикрытия могли бы начать боевые действия 15–16 июля...» А почему бы, таким образом, не предположить, что мобилизация была «намечена» на 10 августа? Или 10 сентября? А может быть, 1 апреля 1942 г.? «...мобилизация не могла откладываться очень надолго в силу проводимых мероприятий по сосредоточению и развертыванию войск Красной Армии», — считает М.И. Мельтюхов. Непонятно, почему? Вышли войска из лагерей — внешнеполитическая ситуация разрядилась (например, в результате нового советско-германского соглашения) — войска вернулись обратно. В данном случае М.И. Мельтюхов, полагая начало осуществления мероприятий по приведению войск в боевую готовность необратимым процессом, который с необходимостью должен был закончиться открытием военных действий Красной Армией, просто повторяет соответствующие рассуждения В. Суворова38.

Вывод В. Суворова о том, что Сталин начал Вторую мировую войну 19 августа 1939 г., объявив тайную мобилизацию39, М.И. Мельтюхов многословно и с пафосом отвергает: «Вся военная история свидетельствует, что фактическое вступление в войну означает либо ее формальное объявление, либо непосредственное начало боевых действий. ...Однако никуда не уйти от того факта, что именно нападение Германии на Польшу положило начало второй мировой войне. Таким образом, — торжественно заключает он, — тезис автора «Ледокола» о том, что вторую мировую войну развязал Сталин, не соответствует истине»40. Также М.И. Мельтюхов считает нужным продемонстрировать несогласие с В. Суворовым по вопросу об ответственности СССР за развязывания второй мировой войны, отвергая «двойной стандарт» автора «Ледокола» в оценке этого события. Нарисовав впечатляющую картину расстановки сил на мировой арене, он признает, что формально войну начала Германия. «...А вот как политика всех остальных держав способствовала или противодействовала этому — отдельный большой вопрос...», — продолжает он. «Подготовка Советского Союза и Германии к борьбе за господство в Европе вполне понятна и естественна... Однако автор «Ледокола» осуждает эти действия СССР, но склонен оправдывать действия Германии», в чем, по мнению М.И. Мельтюхова, следует примеру разоблачаемых им «коммунистических историков». Отвергает Мельтюхов и характеристику В. Суворовым германского нападения как превентивного, поскольку Гитлер ничего не знал о «наступательных» военных приготовлениях Сталина и «упредил Красную Армию» лишь «в силу случайного стечения обстоятельств»41. Таким образом, несмотря на видимое несогласие, Мельтюховым принимается главный тезис В. Суворова: СССР готовил нападение на Германию, а в основе действий советского руководства лежат, по его мнению, аналогичные гитлеровским «естественные» стремления. Ответственность за развязывание войны, таким образом, разделяется поровну. Вот и весь «слоеный пирог»! Больше нет в книге Суворова «лжи и полуправды»!

Сколь высоко оценивает Мельтюхов книгу В. Суворова за ее «вклад» в отечественную науку, свидетельствует его кандидатская диссертация, в соответствующих разделах которой ссылки на «Ледокол» делаются чуть ли не чаще, чем на любое другое исследование кануна войны, а Суворов и Хоффман постоянно называются как выразители той «концепции», которая призвана заменить «традиционную версию». «По мнению В. Суворова и Й. Хоффмана, суть советской военной доктрины заключалась во внезапном наступлении под прикрытием оборонительных лозунгов»42; Суворов «утверждает, что войска армий прикрытия должны были с началом войны начать наступление на территорию противника для срыва его и прикрытия своей мобилизации. Вопреки мнению критиков В. Суворова эти идеи принадлежат не ему, а А.И. Егорову и М.Н. Тухачевскому... В литературе было показано [здесь Мельтюховым делается ссылка на свою собственную статью «Опыт критического осмысления одной дискуссии» — Ю.Н.], что идеи этих авторов не только не были забыты, но, наоборот, были к 1941 г. претворены в жизнь»43; «Все эти материалы позволяют еще раз вернуться к вопросу о целях сооружения УР. По мнению В. Суворова, это строительство было одним из звеньев дезинформационного плана советского руководства в отношении Германии, а сами УРы предназначались в качестве рубежей для развертывания Красной Армии при нападении на Германию. Нельзя не признать, что эта версия имеет под собой определенные основания...»44; «Не получил серьезного решения в отечественной историографии вопрос о целях сосредоточения войск Красной Армии в приграничных округах накануне войны. ...По мнению Б.Н. Петрова, В.Н. Киселева, В.Д. Данилова, В. Суворова, Й. Хоффмана, М.И. Мельтюхова эти меры были направлены на осуществление советского плана нападения на Германию, что сразу же устраняет все противоречия, имеющиеся в литературе и делает понятной всю деятельность советского военно-политического руководства»; «Исходя из известных сегодня исторических материалов, определенный интерес представляет мнение В. Суворова, считающего, что главной причиной всех бед 1941 г. была зацикленность советского военно-политического руководства на подготовке внезапного удара по Германии...»; «На сегодняшний день имеются многочисленные данные о сведениях советской разведки, которые полностью раскрывали намерения Германии. /.../ Только В.М. Кулиш поставил вопрос, почему же Сталин ошибся, если ему все это было известно. Ответа на этот вопрос до сих пор нет».

Удовлетворительного, то есть, ответа — лишь В. Суворов предоставил «серьезное» объяснение внезапности гитлеровского нападения: «правдоподобной гипотезой», требующей «дальнейшего изучения», называет Мельтюхов утверждение «Суворова» об ориентации советского руководства на цены на бараньи шкуры и замену горюче-смазочных материалов на морозоустойчивые. Факт того, что аэродромное строительство велось чрезмерно близко к границе, что неоднократно подчеркивалось в литературе, не получил, с точки зрения М.И. Мельтюхова, «никакого серьезного объяснения… В. Суворов считает, — пишет он, — что это было следствием подготовки Красной Армии к внезапному удару по Германии и, как показал М.И. Мельтюхов [здесь в очередной раз следует ссылка на статью «Споры вокруг 1941 года: опыт критического осмысления одной дискуссии» — Ю.Н.], было теоретически обосновано М.Н. Тухачевским еще в 30-е годы именно для случая упреждения противника в нанесении первого удара»45.

Отметим, однако, что предлагаемое Суворовым «объяснение» далеко расходится с содержанием документов, свидетельствующих о том, что летом 1941 г. строительство оперативных аэродромов находилось в начальной стадии: так, приказ Наркома Обороны от 18 июня 1941 г. требовал от командования приграничных округов его форсирования с тем, чтобы завершить к 1 октября46. Неужели командование Красной Армии планировало продолжать полномасштабные строительные работы в условиях начавшейся войны?47

Тот факт, что мосты на пограничных реках не были подготовлены к взрыву, тоже, считает Мельтюхов, в отечественной историографии «не находит приемлемого объяснения. Только Суворов считает, что эти мосты были важны для облегчения форсирования рек при наступлении КА»48. Как «плодотворную» характеризует Мельтюхов «версию Суворова» о том, что Гитлер — политик, «сотворенный и приведенный к власти при помощи Сталина», «Ледокол революции», используя которого коммунисты «развязали в Европе войну и готовили внезапный удар по самому Гитлеру, чтобы захватить разрушенную им Европу»49, о чем свидетельствуют, по его мнению, «материалы об оценке советским руководством событий второй мировой войны в 1939–1941 гг., имеющиеся у историков»50. «Версия В. Суворова о значении Заявления ТАСС от 13 июня 1941 г. очень любопытна...», — пишет он, — «Рассуждения автора «Ледокола» о причинах занятия Сталиным поста председателя СНК СССР, о его речи 5 мая 1941 г. и об изменении направленности пропаганды51 не имели аналогов в отечественной историографии. /.../ Исследования поворота в пропаганде начаты работами В.А. Невежина и М.И. Мельтюхова, материалы которых в целом подтверждают мнение В. Суворова»52.

Итак, очевидно, что, несмотря на попытки представить, будто книга В. Суворова не является для него «истиной в последней инстанции»53, М.И. Мельтюхов в своей диссертации и статьях, опубликованных в середине 90-х гг., по существу целиком исходит из концепции «Ледокола» как при постановке рассматриваемых проблем, так и при их решении. Об этом, помимо всего прочего, красноречиво свидетельствуют постоянные ссылки Мельтюхова на свои собственные работы в одном ряду с книгой Суворова и статьей западногерманского историка Й. Хоффмана, опубликованной в журнале «Отечественная история». И, наконец, сам В.Суворов-Резун в одном из своих интервью называет фамилию Мельтюхова наряду с Б.В.Соколовым, В.А.Невежиным, и некоторыми другими «историками-профессионалами», кто соответствующим образом «пересмотрел официальную точку зрения на войну»54. Автор «Ледокола» никогда не утруждал себя поиском каких-либо документальных доказательств — эту задачу, в числе некоторых других историков, принимает на себя М.И. Мельтюхов. Позиция историографа оказывается в данном случае очень выгодной, поскольку, во-первых, позволяет создавать впечатление, что имеющаяся в литературе критика ревизионистской концепции «не достигает цели», и рассекреченные недавно документы заставляют отказаться от «традиционной версии», а, во-вторых, создает возможности для игры в объективность.

Теперь рассмотрим несколько подробнее то, что можно назвать «историографическим почерком» М.И.Мельтюхова. Во-первых, его работы, посвященные историографии, содержат целый ряд существенных недостатков, бесспорно снижающих их научную значимость. Так, рассматривая в диссертации посвященную кануну войны литературу, М.И. Мельтюхов свои рассуждения пересыпает пересказом мнения того или иного историка, но часто неясно, какое отношение имеет это мнение к рассматриваемой в данный момент проблеме55. А.Н. и Л.А. Мерцаловы, охарактеризовав работы Мельтюхова как «весьма посредственные», отмечают такую особенность его «метода»: «Мельтюхов, как правило, — пишут они, — лишь сообщает различные точки зрения, не высказывая собственного мнения. Такая описательность недопустима в науке. Историография же вообще немыслима без оценок и критики»56. Отметим, однако, что упрек А.Н. и Л.А. Мерцаловых справедлив лишь отчасти, поскольку, избегая анализа литературы, свое собственное мнение М.И. Мельтюхов высказывает вполне определенно. Важнее в данном случае то обстоятельство, что, излагая точки зрения историков по какому-либо поводу, Мельтюхов нередко сразу делает вывод о справедливости или ошибочности одной из них, практически не утруждая себя объяснением причин своего выбора (если не считать таким объяснением регулярных отсылок читателя к своим собственным публикациям). Поэтому в большинстве случаев остается непонятным, что заставляет его предпочесть ту или иную позицию всем остальным. Этот «исследовательский почерк» характерен для М.И. Мельтюхова во всех историографических работах, наиболее ярко проявляясь на страницах его диссертации. В частности, говоря о мерах по сосредоточению и развертыванию войск Красной Армии, предпринятых в последние предвоенные месяцы, он пишет: «...Ю.Г. Перечнев и А.М. Самсонов считают, что меры по сосредоточению Красной Армии следовало проводить более быстрыми темпами, но они не учитывают, что в этом случае была бы затруднена возможность сохранения этих мер в тайне от Германии. А.М. Самсонов, вслед за А.М. Василевским, считает, что следовало отбросить всякую маскировку, не обращать внимания на упреки в подготовке агрессии в адрес СССР и более быстро проводить эти меры. Однако, автор не учитывает тогдашнюю международную обстановку, которая была довольно сложной, что требовало проведения тонкой политики, чем, по всей видимости, советское руководство и занималось. Не получил серьезного решения в отечественной историографии вопрос о целях подобного сосредоточения /.../ Имеющаяся версия — усиление войск прикрытия в преддверии германского вторжения наталкивается на утверждения ряда авторов, что Сталин не верил в возможность нападения Германии до разгрома ею Англии, верил Гитлеру и тем самым опровергается. /.../ По мнению Б.Н. Петрова, В.Н. Киселева, В.Д. Данилова, В. Суворова, Й. Хоффмана и М.И. Мельтюхова эти меры были направлены на осуществление советского плана нападения на Германию, что сразу же устраняет все противоречия, имеющиеся в литературе и делает понятным всю деятельность советского руководства» (орфография сохранена — Ю.Н.).

Аналогичным образом Мельтюхов строит свое рассуждение по поводу рассмотрения в историографии вопроса о содержании советского военного планирования, утверждая, что Б.Н. Петров, В.Н. Киселев, В.Д. Данилов, Ю.А. Горьков, В. Суворов, Й. Хоффман и М.И. Мельтюхов в своих работах «показали», что «основным содержанием советского военного планирования было внезапное наступление на Германию в подходящий момент». Ю.А. Горьков же, оказывается, противоречит «своим же собственным документам», утверждая, что упреждающий удар не готовился. Указав, что мнения историков по данному вопросу разделились, Мельтюхов просто заключает: «...сегодня в отечественной историографии появилась новая версия о целях проведения мер по стратегическому сосредоточению и развертыванию Красной Армии накануне войны, которая подтверждается как фактическим, так и документальным материалом. Эта версия позволяет подойти к изучению предыстории войны более объективно, поставить этот процесс на твердую почву исторических фактов и документов и избежать противоречий и несообразностей в объяснениях действий тогдашнего советского руководства, не объяснимых с точки зрения традиционной версии»57.

Трудно понять, однако, что М.И. Мельтюхов имеет в виду под «фактическим», а что под «документальным материалом», поскольку в тексте диссертации не приведено ни одного подтверждения в пользу предлагаемых выводов, если не считать таковым постоянных ссылок на «мнения» Киселева, Данилова, Суворова, Хоффмана и свое собственное, а также нехитрого рассуждения, что раз Сталин не верил в возможность нападения Германии, то не должен был и готовиться к войне, а раз готовился — значит, сам собирался напасть (отметим, что и в данном случае М.И. Мельтюхов просто воспроизводит соответствующие рассуждения В. Суворова58). Почему бы, однако, не рассмотреть другую возможность — ложность тезиса о «слепоте» Сталина, пренебрегавшего сведениями разведки? Какое правительство останется безучастным, наблюдая, как потенциальный противник сосредотачивает у границ свои войска? В последние годы в историографии накоплен значительный материал, позволяющий отвергнуть это положение советской историографии, которое (чуть ли единственное из всего арсенала «традиционных догм»!), М.И. Мельтюхов, равно как и другие сторонники ревизионистской концепции, не считает нужным подвергать «переосмыслению». И так ли много «противоречий и несообразностей» в объяснениях действий советского руководства перед войной, предлагаемых отечественной исторической наукой? М.И. Мельтюхов подчеркивает только одно: раз Сталин «не верил» в готовящееся нападение Гитлера, то как мог стараться его избежать? Что же касается тех противоречий, на которые он обращает внимание в статье «Споры вокруг 1941 года: опыт критического осмысления одной дискуссии», то они представляют собой расхождения между позициями разных исследователей, что не означает противоречия внутри какой-либо концепции.

Целый ряд неточностей и «несообразностей» содержится в работах М.И. Мельтюхова помимо отмеченных выше. Например, в статье «Опыт критического осмысления одной дискуссии», говоря о «Соображениях...» 15 мая, М.И. Мельтюхов сначала заявляет, что они опубликованы, «к сожалению», лишь частично, а на следующей странице уже оказывается, что это — единственный из полностью опубликованных советских военных планов59. Диссертация М.И. Мельтюхова посвящена новейшей историографии периода 1985–1995 гг., поэтому советская историография предшествующего периода им практически не рассматривается. Между тем, четкого разделения работ, содержащих традиционные для советской историографии представления, и тех, где проблемы кануна войны получили новое освещение, в диссертации не проводится. В частности, вызывает удивление рассмотрение в одном ряду мемуарной литературы и научных исследований: так, воспоминания маршала В.М. Захарова фигурируют в числе работ последних лет. Причем В.М. Захаров выступает как непосредственный участник современных дискуссий, например: «В.М. Захаров и Д.М. Проэктор считают, что имевшийся к началу войны мобплан (т.е. мобилизационный план — Ю.Н.) был нереальным». Выше говорится, что «версия» Н.М. Раманичева о плане начальника Генерального штаба маршала Б.М. Шапошникова создать гигантское предполье была «раскритикована Захаровым, выводы которого подтверждаются характером советской военной доктрины и документами военного планирования»60. Еще в одном месте Мельтюхов прямо противопоставляет «работу» В.М. Захарова «различным мемуарам», хваля ее за тот вклад, который она внесла в вопрос правильного понимания военно-стратегических игр на картах в январе 1941 г. Непонятно также, как одни и те же работы могут свидетельствовать в пользу взаимоисключающих версий: говоря о том, что «документальные материалы и исследования последних лет существенно корректируют» «устоявшуюся схему», М.И. Мельтюхов называет фамилии Ю.А. Горькова, В.М. Захарова и в числе тех, кто «пересказывает» «устоявшуюся схему», и в числе тех, чьи работы ее «корректируют»61.

В заключение стоит отметить еще одно обстоятельство.

М.И. Мельтюхов признает, что процесс «переоценки истории Советского Союза» «развивался в исследованиях внешней политики СССР 1939–1941 годов на основе заимствований ряда характерных для западной историографии концепций этого периода». В качестве примера одной из первых публикаций такого рода, появившихся в российской прессе, М.И. Мельтюхов приводит статью А.Г. Донгарова, помещенную в журнале «Родина» в 1991 г.62. В.А. Невежин, правда, попытался представить дело таким образом, будто полемика среди российских историков вокруг утверждения ревизионистов о подготовке Советским Союзом нападения на Германию началась после публикации «опирающихся на документы» статей М.И. Мельтюхова. Появление же книг Резуна-Суворова, пишет Невежин, лишь «усугубило историографическую ситуацию»63.

Это, конечно же, не соответствует действительности: «Ледокол» был опубликован в России в 1992 г. (а на Западе Суворов стал печататься на несколько лет раньше), и статья М.И. Мельтюхова, упоминаемая В.А. Невежиным, посвящена, как мы видели, защите его основных положений. Более того, до появления «Ледокола» М.И. Мельтюхов разделял вполне «традиционные» положения советской историографии относительно кануна Великой Отечественной войны и причин поражения Красной Армии летом 1941 г.: в статье «Цифры свидетельствуют», опубликованной в 1991 г. в журнале «История СССР», он объяснял их устаревшими представлениями военного и политического руководства о характере возможной войны, согласно которым предполагалось наличие начального периода войны (!), в ходе которого стороны будут осуществлять прикрытие и развертывание64.

Таким образом, появление в российской историографии Великой Отечественной войны «ревизионистского» направления не было непосредственно связано с открытием каких-либо неизвестных науке ранее документов или мемуарных свидетельств. С точки зрения истории развития науки в этом нет ничего исключительного: принятие новой теоретической парадигмы чаще всего обусловлено не логико-методологическими аргументами, а другими, внерациональными факторами, которые часто вообще не имеют отношения к науке. «Принятие решения такого типа, — пишет американский историк науки Т. Кун, — может быть основано только на вере»65.

В заключение отметим, что в задачу данной статьи не входила полемика с «концепцией» В.Суворова по существу — аргументы, свидетельствующие о ее несостоятельности, уже не раз высказывались в литературе66. В данном случае имелось в виду указать на необоснованность претензий российских ревизионистов — в частности, М.И.Мельтюхова, на то, что в их работах представлен некий «подлинно научный», объективный взгляд на события предыстории Великой Отечественной войны, позволяющий избежать противоречий и «нелепостей» как «суворовской», так и «официальной версии»67.