В ходе дискуссии выявились две основные точки зрения. Одни исследователи считают, что Советский Союз готовился в 1941 г. к наступательным действиям против Германии. Другие, стремясь опровергнуть это, приводят аргументы в пользу оборонительного характера мероприятий советского руководства накануне вооруженного столкновения с Гитлером. Сторонником первой версии В.Д. Даниловым высказано следующее соображение: историографии пока не известны документы, которые могли бы свидетельствовать о размахе работы пропагандистского аппарата большевистской партии «в интересах подготовки нападения на Германию»4. Теперь подобного рода материалы выявлены в Российском центре хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), а также в Российском государственном архиве литературы и искусства (РГАЛИ). Опираясь на них, автор предлагаемой читателю статьи сделал попытку проанализировать наметившуюся после выступления Сталина 5 мая 1941 г. тенденцию к перестройке большевистской пропаганды в духе идеи наступательной войны. Кроме того, в работе затрагивается практически не изученный вопрос о восприятии этой идеи современниками событий, что, на наш взгляд, дает возможность более объективно судить об уровне общественного сознания в СССР на этапе существования пакта Риббентропа — Молотова.

В мае-июне 1941 г. разыгралась трагедия, по выражению историка и публициста Л. Безыменского, шекспировского масштаба5. В. Суворов утверждал, что каждый день и час мая 1941-го были наполнены «событиями, смысл которых еще предстоит разгадать»6. В.М. Молотов на склоне лет подчеркивал: в том памятном мае и руководство СССР, и государственные органы страны испытывали «колоссальное напряжение»7.

Между тем первый майский день 1941 г. прошел в Москве под знаком празднования Дня международной солидарности трудящихся. Как обычно, торжества начались с военного парада на Красной площади, который показался присутствовавшему на нем писателю и драматургу Вс. Вишневскому, как и речь наркома обороны С.К. Тимошенко, «подчеркнуто мирным»8. Но разворачивавшиеся вблизи советских границ события несли угрозу. 30 апреля Радио Москвы сообщило о высадке германских войск в Финляндии. В тот же день газета «Правда» поместила заметку о прибытии в порт Або 12-тысячного контингента вермахта. В связи с этими сообщениями анонимный корреспондент, подписавшийся «Гражданин», 2 мая направил письмо в ЦК ВКП(б) на имя А.А. Жданова, где излагались некоторые суждения относительно внешнеполитических акций Германии и СССР. «Гражданин» с сожалением констатировал: «Гитлер занял Югославию, Грецию, кинется на Турцию, нам уже скоро из Черного моря будет закупорен выход, как он закупорен из Балтийского моря в результате занятия Германией Норвегии». Автор письма высказал глубокое убеждение, что фюрер почувствовал бы себя хуже, «если бы с Востока его бы пощупали наши войска». Ведь легче было переносить возможные поражения, считал «Гражданин», нежели «сидеть ожидать, когда Гитлер окружит нас со всех сторон и предъявит ультиматум — пропустите мои войска в Индию»9.

5 мая 1941 г. Вс. Вишневский записал в дневник свои впечатления от встречи с замполитом дислоцировавшейся в Ленинграде дивизии Красной Армии, Последний озабоченно говорил об активизации германских войск вблизи Черноморских проливов. Сам писатель рассуждал следующим образом: можно ли ожидать нападения немцев (в случае их победы над Англией) на СССР? Или Советский Союз найдет момент и начнет «революционную войну, подламывая высшую планомерную фазу капитализма?»10.

Ответы на вопросы, сформулированные в письме «Гражданина», дневнике Вс. Вишневского, разговорах офицеров Красной Армии, встревоженных «общей обстановкой и особенно положением на Балканах»11, в какой-то мере были даны Сталиным в его речи 5 мая 1941 г.

В тот день в Большом Кремлевском дворце состоялся торжественный прием. Сталин выступил на нем с сорокаминутной речью перед выпускниками военных академий РККА. Долгое время ее текст был неизвестен. Это давало повод многочисленным исследователям, преимущественно западным, пользоваться различными косвенными источниками для ее интерпретации. К сожалению, пока не обнаружена стенограмма сталинской речи. Свидетельства очевидцев, присутствовавших на приеме 5 мая 1941 г., разноречивы: одни утверждали, что «Сталин говорил без написанного текста»12, другие — что, выступая, генсек «держал перед собой листки бумаги»13.

В 1990–1991 гг. наконец был введен в научный оборот очень важный для историков источник — запись сталинского выступления перед выпускниками военных академий РККА, сделанная сотрудником Наркомата обороны К. Семеновым14. Ранее стала известна более краткая, но идентичная по содержанию версия Г.К. Жукова15. Есть и третья запись речи Сталина перед выпускниками военных академий в Кремле. Она содержится в дневнике Вс. Вишневского и датируется 13 мая 1941 г. Писатель был прекрасно информированным человеком. С 1931 г., согласно специальному постановлению Реввоенсовета СССР, он возглавлял оборонную работу в области литературы во всесоюзном масштабе. Вишневский являлся председателем Оборонной комиссии Союза советских писателей (ССП), членом редколлегии журнала «Знамя». По роду своей деятельности он присутствовал различных закрытых совещаниях, общался с представителями высшего государственного и военного руководства Советского Союза. В середине мая 1941 содержании сталинской речи в честь выпускников военных академий было доведено до сведения руководства Осоавиахима16. Начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) (УГЛА) Г.Ф. Александров рассказал о ней профессорам, доцентам и аспирантам ИФЛИ, где вел преподавательскую работу. Нет ничего невероятного в том, что о содержании сталинского выступления стало известно председателю Оборонной комиссии ССП, и он тезисно изложил ее в дневнике17.

Согласно версии К. Семенова, Сталин утверждал: немцы в 1870 г. разбили французов потому, что «дрались на одном фронте». В дневнике Вишневского эта сталинская мысль представлена так: «В кольце против Германии мы играем решающую роль (1870, наш нейтралитет)». К. Семенов со слов Генерального секретаря ЦК ВКП(б) отметил: немцы потерпели поражение в Первой мировой войне, поскольку сражались на двух фронтах. В интерпретации Вишневского этот тезис сформулирован следующим образом: «В 1914–1918 гг. наше (т.е. России. — В. Н.) участие предопределило поражение Германии».

Вместе с тем дневниковая запись от 13 мая 1941 г. представляет дополнительные данные о содержании сталинской речи, которых нет ни в версии К. Семенова, ни в версии Г.К. Жукова. Например, после характеристики внешнеполитического курса Германии, которая после ревизии Версальского договора выступила с захватническими лозунгами, а ее основной военный и экономический потенциал якобы уже был исчерпан, Сталин, согласно тезисам Вишневского, отметил: «СССР развертывает свои силы... В Европе нет ресурсов, — они у США и у СССР. Эти мировые силы и определяют исход борьбы»18.

Все три упоминавшиеся версии сталинской речи 5 мая 1941 г. сходны в одном: она носила антигерманский характер. Помимо констатации захватнических устремлений Германии в Европе, Сталин прямо указывал на нее как на страну, начавшую новую мировую войну. Подобное утверждение явно разнилось с заявлениями В. М. Молотова, сделанными осенью 1939 г., в которых «поджигателями войны» назывались Англия и Франция.

После официальной части в Большом Кремлевском дворце 5 мая 1941 состоялся неофициальный прием. На нем Сталин не жалел похвал в адрес Красной Армии. Он провозглашал тосты за летчиков, танкистов, артиллеристов, кавалеристов19. Как зафиксировано в архивной записи, слово было предоставлено генерал-майору танковых войск. Он провозгласил тост за мирную сталинскую внешнюю политику. Сталин дополнил его20. Текст этой реплики, как и запись речи Сталина, теперь опубликованы. Генсек, во-первых, говорил о необходимости перейти в мероприятиях Красной Армии от обороны «к военной политике наступательных действий», а во-вторых, перестроить пропаганду, агитацию, печать все воспитание «в наступательном духе»21.

Вс. Вишневский точно зафиксировал основной смысл сталинского выступления перед выпускниками военных академий в Кремле. Он записал в дневники 13 мая 1941 г., что СССР начинает «идеологическое и практическое наступление» От себя писатель добавил: США — с Запада, СССР — с Востока будут сжимать клещи, в которых окажется Германия. Он ясно помнил свой прежний прогноз том, что Советский Союз начнет грандиозную борьбу против фашизма «во имя революционизирования Европы и, конечно, Азии». «Впереди — наш поход на Запад. Впереди — возможности, о которых мы мечтали давно», — с оптимизмом отмечал Вс. Вишневский под впечатлением от сталинского выступления перед выпускниками военных академий22.

Помимо подобных оперативных записей, сделанных буквально по следам, имеются свидетельства более позднего времени, зафиксировавшие размышления о речи Сталина в Кремле. Адмирал Н.Г. Кузнецов спустя десятилетия писал, что сталинское выступление не оставляло сомнений в неизбежности близости войны. «Явно секретные вещи», о которых упоминал Сталин 5 мая 1941 (например, количество дивизий Красной Армии), надолго запомнили все присутствовавшие. Кто-то даже сказал Н.Г. Кузнецову: «Это для устрашения Гитлера». По мнению адмирала, «высказавшись за вероятность войны, Сталин думал, что все высокие начальники, от которых это зависело, примут надлежащие меры»23.

В данной связи представляются вполне обоснованными попытки «высоких начальников» из Генерального штаба Красной Армии — А.М. Василевского и Н.Ф. Ватутина — оперативно отреагировать на указание Сталина о переходе к «военной политике наступательных действий». В «Соображениях по плану стратегического развертывания сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками» (документ составлен между 6-м и 15 мая 1941 г.) намечалось, например, наступление Красной Армии силами 152 дивизий против 100 германских24. Естественно, не следует преувеличивать возможности реализации подобного замысла на практике, вероятность успешного удара по сосредоточившимся уже для нападения на СССР основным силам вермахта. Но подчеркнем еще раз: в упомянутых «Соображениях...» была указана цель — наступление на германские войска, в котором должна была участвовать половина имевшихся у Красной Армии дивизий — две трети из всех дивизий, расположенных в западных военных округах. Следует согласиться с выводом о том, что буквально накануне войны с Германией Наркомат обороны и Генеральный штаб занимались составлением документов «в угоду субъективному мнению одного лица», т.е. Сталина25.

Между тем большевистская пропаганда постепенно, но весьма радикально начала перестраиваться в духе сталинских рекомендаций от 5 мая 1941 г. Одними из первых включились в эту работу представители кинематографии. Еще марта 1941 г. прошло совещание у начальника Главного управления политической пропаганды (ГУПП) Красной Армии А.И. Запорожца. На нем присутствовали кинорежиссеры С. Эйзенштейн, Г. Александров, сценаристы Вс. Вишневский, А. Афиногенов и др. По их предложению была создана Оборонная комиссия Комитета по делам кинематографии при СНК СССР26.

Первое ее заседание состоялось 13 мая 1941 г. Вс. Вишневский оставил краткие записи о нем. Среди записей имеется и такая: «Обстановка. Дело идет явным образом к новой войне»27. На следующий день он направил в ЦК ВКП(б) записку о мобилизационных мерах в Комитете по делам кинематографии и о плане выпуска оборонных фильмов 1941–1942 гг. Как явствует из краткой записи Вишневского по ходу заседания 13 мая, до представителей Оборонной комиссии этого комитета была доведена задача готовить фильмы о действиях различных родов войск Красной Армии против вероятных противников, т.е. немцев. Поэтому в записке, адресованной в ЦК ВКП(б), он предложил в пропагандистских целях использовать полученные из Германии в 1940 г. хроникальные киноленты частности, «Поход на Польшу», «Линия Зигфрида»), которые были отсняты германскими фронтовыми кинооператорами. Эти фильмы, по мнению Вишневского, следовало перемонтировать и «с новым, большевистским текстом обрушить головы противника», а именно — фашистов.

Писатель называл также темы «полнометражных сценариев о будущей войне», которые, считал он, можно было экранизировать. Среди них: «Прорыв укрепленного района у германской границы», «Парашютный десант в действиях против них» (укрепленных районов), «Действия нашей авиации. Дальние рейды и пр.», «Рейды танков и конницы во взаимодействии с авиацией»28. Даже далекому военного дела человеку ясно, что подобная тематика отнюдь не предназначалась для пропагандистского обеспечения оборонительных операций Красной Армии. Как следует из краткой записи Вишневского от 13 мая, она должна была согласовываться с планами Наркомата обороны.

В упомянутых «Соображениях...» Генерального штаба в качестве одной задач Красной Армии формулировалась следующая: разгром германских войск в результате наступления восточнее Вислы, а затем — выход на реки Висла и Нарев, чтобы овладеть районом Катовице29. Таким образом, в документе фигурируют реки, ставшие пограничными в соответствии с Договором о дружбе и границе между СССР и Германией от 28 сентября 1939 г. Именно их, согласно «Соображениям...», должна была преодолеть Красная Армия в ходе наступления.

По всей видимости, члены Оборонной комиссии Комитета по делам кинематографии в какой-то степени были информированы о подобных стратегических разработках, ибо в противном случае остается неясным, почему состоявший в этой комиссии Вс. Вишневский предлагал темы таких фильмов, как «Прорыв укрепленного района у германской границы», «Форсирование рек (Сан, Висла и пр.)»30, т.е. пограничных рек, упоминаемых в «Соображениях...» Генерального штаба. Возможность совпадения в данном случае исключена.

14–15 мая 1941 г. в ЦК ВКП(б) состоялось расширенное совещание представителей советской кинематографии. С большой речью к собравшимся обратился член Политбюро ЦК ВКП(б) А.А. Жданов. Он отметил, что положение СССР в условиях готовности «к любым неожиданностям» обязывает сделать вывод и провести «ряд практических мероприятий по пропагандистской и идеологической линии». А.А. Жданов подчеркнул необходимость «воспитывать в народе непримиримость к врагам социализма» и готовить его на «смертельный бой» против любой буржуазной страны либо коалиции. Эта задача, по словам секретаря ЦК ВКП(б), стояла не только перед кинематографистами, но и перед всеми советскими гражданами, понимающими «проблему нашего дальнейшего развития», а также то обстоятельство, что столкновение между СССР и буржуазным миром «будет и мы обязаны его кончить в пользу социализма»31.

Все эти витиеватые словоизлияния «надзирателя по идеологии» (так называл Жданова Сталин)32, естественно, не затеняли главного. Исходя из сталинских указаний, на совещании подчеркивалась необходимость воспитывать людей в духе активного, боевого, воинственного наступления»33.

Практически реализация этих указаний была начата тремя основными органами пропаганды большевистской партии — Центральным Комитетом, УПА и ГУПП Номенклатурные деятели высшего звена готовили соответствующие директивные материалы по пропагандистскому обеспечению наступательной войны.

Одним из основных документов такого рода явился проект постановления ЦК ВКП(б) «О задачах пропаганды на ближайшее время». Его первый вариант был представлен начальником УПА Г.Ф. Александровым секретарям ЦК ВКП(б А.А. Жданову и А.С. Щербакову 28 мая 1941 г. В документе излагался собственно проект постановления ЦК, а также план публикаций в газетах и журналах на военные и внешнеполитические темы. Кроме того, формулировались некоторые организационные вопросы, связанные с новыми, наступательными задачами большевистской пропаганды34.

Представленный Г.Ф. Александровым текст не был одобрен. А.А. Жданов на полях документа, где шла речь о необходимости проведения мероприятий «правильного разъяснения трудящимся современной обстановки и задач, стоящих сейчас перед Советским государством», начертал: «Не то. Надо начать с поворота в пропаганде»35. Тем самым член Политбюро заострил внимание на необходимости учета коренных изменений в пропаганде в свете сталинских указаний о ее перестройке в наступательном духе.

Новый проект директивы был составлен А.С. Щербаковым. Он получил название «О текущих задачах пропаганды»36. Ранее предложенный, но не одобренный текст Г.А. Александрова в июне 1941 г. был передан в секретный архив37.

Помощник заведующего отделом УПА Т. Шумейко 23 мая 1941 г. обратился с письмом к секретарю ЦК ВКП(б) А.С. Щербакову. В письме отмечалось, что в связи с планировавшимся рассмотрением на ближайшем заседании Оргбюро ЦК вопроса о развертывании военной пропаганды (Т. Шумейко предложил обсудить его А.А. Жданову в личном послании от 14 декабря 1940 г.) возникла необходимость внести некоторые коррективы. Посылая свои предложения о мобилизационных мероприятиях в духе сталинских указаний от 5 мая 1941 г., помощник заведующего отделом УПА просил принять его лично38. Документ, направленный Т. Шумейко на имя А.С. Щербакова, называется «Некоторые соображения о военной пропаганде» и состоит из 34 пунктов, в которых кратко сформулированы вопросы, требующие разрешения «в общем комплексе задач по воспитанию военного быта и военной идеологии в нашем народе»39.

Активно шла разработка проектов директивных материалов в духе Сталине речи перед выпускниками военных академий и в ГУПП. Наиболее хорошо известен исследователям подготовленный его сотрудниками документ «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время»40. Отделы положения проекта этой директивы цитировались отечественными и западными исследователями41.

По итогам инспекторской проверки политзанятий в воинских частях, согласно решению Главного военного совета (ГВС) от 14 мая 1941 г., начальнику ГУПП А.И. Запорожцу было поручено разработать и представить названный проект. Документ после предварительной подготовки обсуждался в начале июня на заседании ГВС. 20 июня проект директивы «О задачах политической пропаганды Красной Армии на ближайшее время» в результате вторичного обсуждения был утвержден Главным военным советом. Окончательное редактирование поручалось секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову, народному комиссару обороны С.К. Тимошенко, начальнику ГУПП А.И. Запорожцу42.

В ГУПП был подготовлен еще один документ в духе сталинских указаний о перестройке пропаганды. 27 мая 1941 г. А.И. Запорожец направил А.А. Жданову для ознакомления проект директивы о марксистско-ленинской учебе начальствующего состава Красной Армии43. Проект упомянут также как документ, подготовленный в ГУПП, в письме А.И. Запорожца на имя А.А. Жданова и А.С. Щербакова от 26 мая 1941 г.44

Лекторская группа Главного управления политической пропаганды Красной Армии работала над докладом «Современное международное положение и внешняя политика СССР». Судя по тому, что в документе дается ссылка на одну статей, опубликованных в газете «Известия» 15 мая 1941 г., в середине мая составление его было уже закончено. А.И. Запорожец адресовал текст доклада секретарям ЦК ВКП(б) А.А. Жданову и А.С. Щербакову, а также начальнику УПА Г.Ф. Александрову 26 мая 1941 г.45

Наконец, в письме начальника ГУПП от 26 мая упоминаются еще два проекта директив, подготовленных в соответствии с указаниями Сталина в речи перед выпускниками военных академий: «Об очередных задачах партийно-политической работы в Красной Армии», а также «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами на летний период 1941 г.»46.

Таким образом, в архивах сохранилось 8 текстов пропагандистских материалов (главным образом проектов директив), над которыми в мае-июне 1941 велась активная и спешная работа под личным руководством секретарей ЦК ВКП(б) А.А. Жданова, Г.М. Маленкова, А.С. Щербакова, начальника УПА Г.Ф. Александрова и начальника ГУПП А.И. Запорожца. Один документ — «Об очередных задачах партийно-политической работы в Красной Армии» — упоминается в переписке, но пока не выявлен. Все эти материалы свидетельствуют о намерениях большевистского руководства развернуть перестройку пропаганды в духе наступательной войны.

Пока не ясно, утверждались ли названные директивные материалы в Секретариате, Оргбюро или на Политбюро ЦК. Д.А. Волкогонов утверждает, что Директива «О задачах пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» 20 июня 1941 г. легла на стол Сталину47. О других документах сведений такого рода не имеется.

Поэтому говорить пока о повсеместном и широком распространении их в качестве руководящих директив, начиная от обкомов, горкомов партии, кончая политорганами воинских частей Красной Армии, нет оснований. Но можно попытаться выявить характер представлений авторов этих материалов о перспективе вступления СССР в войну и его целях. Важны те немногочисленные пометы и замечания, которые делались А.А. Ждановым и Г.Ф. Александровым на полях названных документов, поскольку они показывают отношение высшей партийной номенклатуры к готовившимся материалам, к сталинскому высказыванию о переходе к «военной политике наступательных действий».

Польский историк Я. Замойски высказал предположение, что документы об истинных намерениях большевистского руководства в 1941 г., «существование которых считается более чем вероятным, не могли быть более благородными, гуманными и свободолюбивыми, чем их инициаторы»48. Попробуем выявить эту связь между «инициаторами» и письменными материалами, которые готовились под их руководством, ибо теперь мы располагаем текстами подобных материалов. Бросается в глаза, с одной стороны, поспешность, с которой готовились упоминавшиеся выше директивы (первые варианты их составлены в промежутке между 16-м и 28 мая 1941 г.), а с другой — участие в их разработке людей, возглавлявших пропагандистские органы большевистской партии («надзиратель по идеологии» А.А. Жданов, секретарь ЦК Г.М. Маленков, Г.Ф. Александров, А.И. Запорожец). Это свидетельствует о важности задачи, поставленной во главу угла после выступления Сталина перед выпускниками военных академий.

Однако следует учитывать и другой фактор. Вплоть до весны 1941 г. ГУПП вообще не рассматривал Германию в качестве потенциального противника СССР. В июле 1940 г. в составе ГУПП был создан отдел по работе среди населения и войск противника (7-й отдел). Но до мая 1941 г. сотрудники отдела всерьез не занимались сбором информации о социально-политическом положении Германии. В их распоряжении не было достаточного количества топографических материалов по этой стране. В целом к 15 мая 1941 г. аппарат 7-го отдела Главного управления политической пропаганды Красной Армии на западном направлении насчитывал 104 человека. Из них лишь 17 человек знали немецкий язык, в том числе 4 человека — хорошо, остальные — в пределах 4–5-го классов школы49. По воспоминаниям начальника 7-го отдела ГУПП М.И. Бурцева, в начале мая 1941 г. нарком обороны СССР С.К. Тимошенко заслушивал на специальном совещании доклады о политическом состоянии сопредельных стран и их армий. Сообщения старших инструкторов, отвечавших за южное и восточное направления, были полными и аргументированными. Беспокойство у М. И. Бурцева вызвали доклады по Германии и ее союзникам в Европе, поскольку 7-й отдел, по его признанию, не располагал «достаточно подробными данными о том, что происходит в вермахте».

Однако после выступления Сталина перед выпускниками военных академий, а также после упоминавшегося выше заседания Главного военного совета 14 мая 1941 г. руководство ГУПП обратило серьезное внимание на составление материалов по Германии. А.И. Запорожец вызвал к себе М.И. Бурцева и, ссылаясь на решения ГВС, подчеркнул необходимость усилить воспитание личного состава «в духе высокой бдительности и боевой готовности». Начальник 7-го отдела ГУПП получил срочное задание — «в предельно короткий срок подготовить специальный доклад о Германии и вермахте»50.

В конце мая 1941 г. обзор политико-морального состояния немецкой армии был готов. Его объем составил 140 страниц рукописного текста. Материал был отредактирован начальником 7-го отдела, а затем — руководством ГУПП, которые внесли в него значительные поправки. Сокращенный до 35 машинописных страниц, доклад о политико-моральном состоянии вермахта в начале июня 1941 г. был представлен руководству РККА. 9 июня поступило указание издать текст доклада незначительным тиражом для ознакомления с ним высшего командного состава вплоть до заместителей командиров дивизий51.

Следует отметить, что в основе содержания готовившихся в мае-июне 1941 г. директивных материалов по перестройке пропаганды лежали указания Сталина в речи перед выпускниками военных академий. Адресуя эти материалы секретарям ЦК ВКП(б) А.А. Жданову, Г.М. Маленкову, А.С. Щербакову, начальник ГУПП неизменно подчеркивал данное обстоятельство52. В текстах директивных пропагандистских материалов легко обнаружить целые фразы и положения, взятые как из сталинского выступления, так и из реплики, произнесенной вождем на приеме 5 мая 1941 г. В данной связи бросается в глаза малая информативность, декларативность многих утверждений, встречающихся в проектах директив ЦК ВКП(б), УПА и ГУПП. Их составители порой сбиваются на прямое цитирование либо пересказ ленинских и сталинских указаний.

Не выглядел, например, новым или оригинальным тезис о «расширении фронта социализма», имеющийся в проектах директив мая-июня 1941 г. Сталин по завершении освоения «сфер интересов», оговоренных в секретном протоколе к Советско-германскому пакту о ненападении 23 августа 1939 г., поспешил выдвинуть этот тезис как отражение положительной тенденции внешней политики СССР. Присоединение в результате тайного сговора с Гитлером территорий Западной Украины, Западной Белоруссии, Прибалтики, Бесарабии, согласно сталинской трактовке, являлось доказательством расширения границ социализма за счет «капиталистического лагеря». Об этом Генсек сказал совещании в ЦК ВКП(б) 9 сентября 1940 г.53

20 ноября 1940 г. А.А. Жданов, выступая перед партийным активом Ленинграда, стремился донести смысл сталинского высказывания до присутствовавших54. В речи перед советскими кинематографистами 15 мая 1941 г. член Политбюро ЦК ВКП(б) напомнил, что линия большевистского руководства в международной политике состоит, в частности, в стремлении расширять фронт социализма «всегда и повсюду тогда, когда нам обстоятельства позволяют»55.

В книге В. Суворова «Ледокол» содержится целое эссе на тему лозунга «Готовиться к неожиданностям», который он называет одним «из самых звучных мотивов советской пропаганды» предвоенного периода56. Впервые Сталин заявил о том, что необходимо держать весь народ в состоянии мобилизационной готовности во избежание «случайностей и неожиданностей», еще в 1938 г.57 Сталинское высказывание на сей счет цитировалось на XVIII съезде ВКП(б) делегатом от Белоруссии А.П. Матвеевым58, в речи В.М. Молотова на заседании Верховного Совета СССР 1 августа 1940 г.59, в выступлениях М.И. Калинина (2 октября)60 и А.А. Жданова (20 ноября) 1940 г.61

Сам Сталин вернулся к формулировке трехлетней давности в речи перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 г.62 Ее подхватил А.А. Жданов (1 мая)63, она вошла, например, в проект директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время» (май-июнь) 1941 г.64

Сильной критике подверглись в проектах директивных материалов ЦК ВКП(б), УПА и ГУПП увлечения «пацифистскими настроениями», которые мешали готовить народ к наступательной войне. «Пацифизм» вообще стал ругательным словом в лексиконе большевистских вождей. Выступая на VIII съезде Советов РСФСР (1920 г.), Ленин заявил: «пацифистские фразы» приводят к тому, что «советскую власть, окруженную врагами, хотят связать по рукам и ногам и отдать на растерзание мировым империалистическим хищникам»65.

На исходе 30-х гг. упомянутый термин стал своеобразным синонимом, чуть ли не одним из признаков «врага народа». Поэтому М. Шолохов, выступая на XVI съезде ВКП(б), поспешил отмежеваться от него: «Советские писатели... не принадлежат к сентиментальной породе западноевропейских пацифистов»66. «Советский пацифизм» подвергся осуждению на совещании писателей и поэтов, освещавших военные темы (25 июня 1940 г.)67, в речи А.А. Жданова в Ленинграде (20 ноября 1940 г.)68, в выступлениях участников Всесоюзного совещания политических агитаторов 11–14 января 1941 г.69, наконец, в докладной записке А.И. Запорожца в ЦК ВКП(б) о состоянии военной пропаганды в стране (февраль 1941 г.)70.

Кажущийся на первый взгляд новым лозунг Сталина о переходе к «военной политике наступательных действий» звучал и ранее, в 1940 г. На расширенном совещании Главного военного совета 14–17 апреля Сталин призвал воспитывать командный состав Красной Армии в понимании необходимости активной обороны, «включающей в себя и наступление»71. 13 января и 8 февраля 1941 г. он говорил о «наступательных операциях», которые можно начать при достижении двойного превосходства над противником в силах. Этот тезис был провозглашен перед высшим командным составом Красной Армии и ВВС72.

Подобные сталинские высказывания тут же были взяты на вооружение пропагандистскими органами. На совещании «оборонных» писателей 25 июня 1940 Е.А. Болтин разъяснял, что следует избавиться от настроений типа: «мы будем обороняться, а сами в драку не полезем». Наоборот, народ должен быть готов, по словам тогдашнего редактора «Красной звезды», «когда это будет выгодно», первым идти воевать. «Мы должны быть готовы, — резюмировал Е.А. Болтин, — первыми нанести удар, а не только отвечать на удар ударом»73.

В заключительной речи наркома обороны С.К. Тимошенко перед руководящим составом РККА (31 декабря 1940 г.) ставилась задача воспитать бойца, всегда стремящегося «только вперед»74.

В проекте директивы ГУПП «О задачах политической пропаганды в Красно Армии на ближайшее время» (май 1941 г.) прямо говорилось: «Все формы пропаганды, агитации и воспитания направить к единой цели — политической, моральной и боевой подготовке личного состава к ведению справедливой, наступательной (Подчеркнуто мной. — В. Н.) и всесокрушающей войны»75.

Некоторые из пропагандистских документов мая-июня 1941 г. составлены весьма оригинально и в определенной степени смело. К их числу можно отнести предложения Т. Шумейко о военной пропаганде среди населения (23 мая 1941 г.). Автор утверждал, что партийное руководство страны должно понимать, что «без надлежащим образом поставленной военной пропаганды среди всего населения и в первую очередь среди руководящего состава кадров государства нельзя поднять на должную высоту всю военно-мобилизационную и военно-учебную подготовку нашего тыла в будущей войне». Причем эта подготовка должна была, по мнению Шумейко, подкрепляться «законодательными мероприятиями, обеспечивающими военизацию всех или по крайней мере важнейших областей нашей жизни». Дальше — больше. «Без милитаризации (подчеркнуто мной. — В. Н.) условий существования гражданского населения лозунг о воспитании военной наступательной идеологии рискует остаться фразой», — считал он.

В подобном ключе и были сформулированы предложения Шумейко. Среди них: превращение комсомола в организацию полувоенного типа, проведение «частичной» милитаризации домов отдыха и санаториев, организация военных отделов во всех крупнейших газетах и журналах, введение в их штат «военных корреспондентов», создание в Высшей партийной школе, в Высшей школе парторганизаторов и на Ленинских курсах при ЦК ВКП(б) военных кафедр и включение в программы изучения военного дела, военной географии и «проблем милитаризма» (?!). Кроме того, Шумейко намеревался «милитаризировать преподавание географии» в школах и вузах за счет постепенного ввода в них проблем милитаризма, добиться введения в планы научно-исследовательских институтов работ по вопросам милитаризации, создания специального НИИ по изучению проблем милитаризма и даже разрешения на издание журнала «Марксизм-ленинизм и милитаризм».

И это — далеко не полный перечень вопросов, подлежавших разрешению, мнению Шумейко, «в общем комплексе задач по воспитанию военного быта и военной идеологии в нашем народе»76.

В довольно откровенных и недвусмысленных выражениях был составлен упоминавшийся выше доклад «Современное международное положение и внешняя политика СССР», подготовленный лекторской группой ГУПП. Следует отметить, что в отличие от некоторых проектов директивных материалов мая-июня 1941 г., этот доклад содержит обширные фактические данные, в нем присутствует элемент аналитического подхода к событиям и явлениям.

В докладе основным военным противником СССР названа Германия. Более того, сделан вывод, что не за горами вооруженное столкновение Красной Армии и вермахта, вызвавший отрицательную реакцию ознакомившегося с докладом Г.Ф. Александрова77.

Говоря о политике СССР в отношении Германии после подписания пакта о ненападении, авторы доклада характеризовали ее следующим образом: «Это — временная политика, которая вызывалась необходимостью накопить достаточно силы против капиталистического окружения». Далее они констатировали, что такие силы уже накоплены и наступил новый период внешней политики СССР. Здесь представители ГУПП сочли уместным сослаться на Ленина, «который расценивал наше мирное строительство как средство накопления сил». Приводилась следующая цитата из ленинского выступления на собрании секретарей ячеек Московской организации РКП(б) 26 ноября 1920 г.: «Но как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы немедленно схватим его за шиворот». Примечательно, что данная цитата отсутствует и в 4-м, и в так называемом Полном, собрании сочинений Ленина, где речь воспроизводится уже по газетному отчету (в 3-м — по архивной стенограмме)78.

Можно лишь предполагать причину, по которой злополучная ленинская цитата не была включена в послевоенные (Подчеркнуто мной. — В. Н.) издания собраний его сочинений.

Представляет интерес замечание Г.Ф. Александрова по поводу цитированного высказывания Ленина: «Выходит, что теперь настал момент «сразить капитализм» и «немедленно схватить его за шиворот», — иронически формулировал он свое отношение к аргументации авторов доклада79.

«Признаки назревания революционного кризиса в империалистических странах налицо», — утверждали составители упомянутого документа. Рукой Г.Ф. Александрова в этой части текста была сделана приписка: «Если говорить о «признаках назревания революционного кризиса в империалистических странах», то надо конкретно на них остановиться и, во всяком случае, не увеличивать эти признаки»80.

Выше говорилось о докладе, который готовился 7-м отделом ГУПП и был посвящен политико-моральному состоянию вермахта. Предназначенный для высшего командного состава РККА, документ, однако, составлялся не на основе всестороннего анализа вопроса, а лишь с учетом сведений, полученных от литовских беженцев из Мемеля. К тому же, по признанию М.И. Бурцева, «доклад содержал и некоторые необоснованные положения»81. В их числе — утверждения о «падении дисциплины, антивоенных высказываниях и аморальных поступках солдат и офицеров вермахта», неверный вывод о начале «разложения и упадка духа» в немецкой армии82. Подобные сентенции, естественно, отражали не «противоречия тех дней», как пытается уверить М.И. Бурцев83, а стремление руководствоваться сталинскими указаниями (даже если они не отвечали действительному положению вещей). Достаточно отметить, что в речи Сталина 5 мая 1941 г. педалировалась мысль: германские войска теряют свой пыл, в них появились хвастовство, самодовольство, зазнайство84. Она немедленно на свое отражение в директивных материалах и текстах докладов ГУПП мая-июня 1941 г., в том числе — в упомянутом обзоре 7-го отдела.

В начале июня М.И. Бурцев прибыл в Луцк, где дислоцировался штаб армии. По его собственному свидетельству, он оказывал помощь армейскому управлению политпропаганды в разработке «плана мероприятий на случай чрезвычайных обстоятельств»85. Документ получил наименование «План политического обеспечения военных операций при наступлении». Он был подписан начальником управления политпропаганды 5-й армии. Очевидно, исходя из указаний эмиссара из Москвы, в нем говорилось о наличии «первых признаков падения морали немецкого вермахта», которые расширятся и углубятся в условиях нанесения ему сильного, молниеносного удара. Естественно, в плане предполагалось ведение военных действий на территории противника «в благоприятной для Красной Армии обстановке», когда ожидались поддержка местного населения, а также «сопротивление немецких солдат войне и политике Гитлера»86.

21 мая 1941 г. Вс. Вишневский отмечал в дневнике, что антигерманская направленность советской пропаганды налицо. По его сведениям, уже с конца апреля немцы усилили свои антисоветские нападки в прессе87. Ясно, что и корреспондент ТАСС в Берлине И.Ф. Филиппов (являвшийся одновременно резидентом советской разведки) заметил эту тенденцию средств массовой информации Третьего рейха88. На действия германской стороны, как считал Вс. Вишневский, СССР ответил «кампанией в печати о наступательном духе русского советского народа», ударами против «мертвой теории расизма и капитализма», которые были инициированы сталинской речью 5 мая 1941 г. Этот процесс шел по нарастающей. Статьи в советских газетах имели конкретный адрес — Берлин. Вс. Вишневскому как хорошо информированному человеку стало известно о намечавшейся серии публикаций «о перерастании революционной политики Франции (Наполеон) в захватническую». Писателю была совершенно ясна аналогия между наполеоновскими акциями и действиями гитлеровской Германии: вначале — «борьба против Версаля, восстановление страны», а в результате — перерастание ведущейся войны «в захватническую»89.

Осуществление публикаций такого рода было оговорено в проектах директивных материалов ЦК ВКП(б) и ГУПП, о которых упоминалось выше90. Данная акция в полной мере должна была провести в жизнь сталинское указание о перестройке пропаганды в наступательном духе, соответствовала выводу его смене Германией лозунгов «освобождения от Версаля на захватнические»91. Не случайно в окружных, армейских и дивизионных газетах предполагалось осветить тему «Марксизм-ленинизм о превращении войн Наполеона из прогрессивных реакционные»92.

В упомянутых проектах директивных материалов можно найти также список кинофильмов, рекомендованных для демонстрации только среди красноармейцев. В их числе — снятые с проката по соображениям политического порядка после подписания пакта Риббентропа-Молотова антифашистские ленты «Профессор Мамлок» и «Семья Оппенгейм»93. И именно эти фильмы, судя по дневниковой записи Вс. Вишневского от 2 июня 1941 г., начали демонстрировать в воинских частях94.

В майских директивах о перестройке пропаганды намечалась популяризация третьей части романа И. Эренбурга, публикация которого вначале тормозилась по цензурным соображениям (роман был антифашистским), но после телефонного звонка Сталина писателю 24 апреля начала осуществляться95. Сотрудник ГУПП, готовившие проекты пропагандистских директив, обратились к Эренбургу с просьбой прочитать отрывки из третьей части «Падения Парижа» в различных аудиториях. 11, 13, 17 июня 1941 г. писатель выступал с чтением романа в НКИДе, Генеральном штабе, среди пограничников96.

В упомянутом телефонном разговоре с Эренбургом 24 апреля Сталин предложил переслать ему рукопись антифашистской книги Андре Симона «Я обвиняю»97. Вероятно, этот факт стал известен в ГУПП. Названное произведение наряду с романом «Падение Парижа» было включено в список рекомендуемых для популяризации98.

Таким образом, перестройка большевистской пропаганды в духе наступательной войны не сводилась к составлению проектов директивных материалов и не ограничивалась кабинетной работой номенклатурных сотрудников на Старой площади и в ГУПП. Она начала воплощаться и в практических мероприятиях, что уже в мае 1941 г. было замечено германской стороной. Немецкая агентура докладывала, что пропагандистская и воспитательная работа в частях Красной Армии ведется в духе наступательных военных действий против Германии с целью освобождения европейских стран от ее оккупации, а это, в свою очередь, должно было стимулировать революционные процессы в этих странах и смену «буржуазных правительств» на советские или просоветские. В июне 1941 г. информация такого рода наряду с данными о подготовке СССР к мобилизации, переброске границе новых частей Красной Армии, развертывании военно-патриотической работы, продолжала поступать в Берлин99.

Начиная с мая 1941 г., из радиосообщений Москвы на германских солдат повеяло «враждебным духом», чего они ранее не замечали100.

В пропагандистских директивах мая-июня 1941 г., составленных в ЦК ВКП(б), УПА, ГУПП, содержалось моральное обоснование нанесения первого удара, начала наступательной войны. Помимо цитировавшегося уже ленинского высказывания о том, что в нужный момент следует «схватить империалистов за шиворот», в них давалась своеобразная интерпретация градации Лениным войн на «справедливые» и «несправедливые». Для примера можно привести отрывок из текста проекта директивы «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии на летний период 1941 года». Что же внушалось красноармейцам в преддверии вооруженного столкновения с «капиталистическим миром»? Политработники должны были разъяснять следующее положение: «О войнах справедливых и несправедливых иногда дается такое толкование: если страна первая напала на другую и ведет наступательную войну, то эта война считается несправедливой, и наоборот, если страна подверглась нападению и только обороняется, то такая война якобы должна считаться справедливой. Из этого делается вывод, что Красная Армия будет вести только оборонительную войну, забывая ту истину, что всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой» (Подчеркнуто мной. — В. Н.)101. Эта же мысль подчеркивалась в проекте директивы «О марксистско-ленинской учебе начальствующего состава Красной Армии»102.

Сформулированное положение появилось отнюдь не в 1941 г., а раньше. Во время вооруженного конфликта с Финляндией 1939–1940 гг. бойцов и командиров Красной Армии учили, что любая война, которую ведет СССР, является справедливой103. На совещании писателей-»оборонщиков» 25 июня 1940 г. представитель НКО редактор «Красной звезды» Е.А. Болтин следующим образом инструктировал «инженеров человеческих душ»: «Прежде всего, надо воспитывать людей в понимании того, что Красная Армия есть инструмент войны, а не инструмент мира. Надо воспитывать людей так, что будущая война с любым капиталистическим государством будет войной справедливой, независимо от того, кто эту войну начал»104.

Надо понимать, что подобное «ценное указание» отнюдь не являлось плодом досужей фантазии Е.А. Болтина.

«Соображения...» Генерального штаба Красной Армии в совокупности с майско-июньскими 1941 г. проектами пропагандистских директив дают общее представление о тенденции подготовки к наступательной войне. Пока открытым остается вопрос, на какой срок намечалось ее вероятное начало.

Попробуем посмотреть на ситуацию глазами современника событий. В дневнике Вс. Вишневского, являвшегося апологетом упреждающего удара, наступательной войны, имеются весьма интересные записи на сей счет.

14 апреля 1941 г., после беседы с председателем Комитета обороны при СНК СССР К.Е. Ворошиловым (целью посещения явилось обсуждение хода работы над кинофильмом «Первая Конная» по сценарию Вишневского, но были затронуты и текущие события) писатель отметил в дневнике: «Наш час, время открытой борьбы, «священных» боев (по выражению Молотова в одной недавней беседе) — все ближе!»105.

У Вишневского — собственное отношение к пакту Риббентропа-Молотова. В упомянутой дневниковой записи он отмечает: «Идя на пакт, и мы планировали: пусть начнут драку (речь идет о Германии и ее противниках — Англии и Франции. — В. Н.), ослабят друг друга, вскроют свои сильные и слабые стороны, по возможности увязнут: мы их будем умело поощрять, сталкивать и пр., и при случае, по ленинской формуле, сами перейдем в нападение...» Из приведенной цитаты видно, насколько сходно отношение Вишневского и авторов доклада «Современное международное положение и внешняя политика СССР» (разница лишь во времени, когда зафиксированы на бумаге их суждения) к советско-германскому соглашению 1939 г.

Между тем писатель считал, что и договор с Югославией от 5 апреля 1941 г., и антигерманская агитация на оккупированных немцами территориях вели к обострению дел с Германией. «Правда вылезает наружу. Временное соглашение Гитлером (пакт о ненападении. — В. Я.) трещит по швам», — такой вывод сделал Вишневский 14 апреля 1941 г.106

Известие о сталинской речи 5 мая 1941 г., участие в начавшейся перестройке пропаганды в наступательном духе активизировали размышления писателя относительно подготовки и возможных сроков нанесения упреждающего удара по Германии. Заслуживает внимания аналитическая запись в дневнике от 21 мая: «За рубежом видят и понимают, что мы выигрываем, копим силы, становимся на путь государственной (читай: имперской. — В. Н.) традиции России, перевооружаем армию (процесс в разгаре) — и сможем стать, если те, воюющие стороны продлят кровопускание, — суперарбитром в Европе и Азии. Гитлер понимает, что мы ведем дело к тому, чтобы дать ему по затылку (Подчеркнуто мной. — В. Н.) желательно при истощении Германии, этак в 1942 году».

Впервые Вишневский называет предположительную дату упреждающего удара — 1942 г. В начале июня он вновь обращается к ней как к наиболее вероятной. 6 июня в его дневнике появляется следующая запись: «Может быть, реальная угроза выступления СССР в новой комбинации (речь шла о возможной нейтрализации Японии от стран «оси». — В. Н.) подвинет дело мира? Но мы привыкли к прямому антифашистскому ходу мыслей (хотя история вносила поправки) и полагаем, что при случае (например, в 42 г.), изолировав Германию от Японии, СССР ударит по Германии и выдвинется вперед»107.

Естественно, нет оснований представлять приведенные дневниковые записи Вишневского как главный источник о подготовке СССР к наступательной войне. Однако их автор как человек весьма информированный, вращавшийся в высших кругах партийной, государственной и военной элиты, на наш взгляд, четко подметил имевшуюся тенденцию подобной подготовки. По крайней мере заслуживает доверия мысль о 1942 г. как дате возможного советско-германского вооруженного столкновения. В многочисленных отечественных и зарубежных исторических исследованиях можно найти косвенные свидетельства намерения Сталина оттянуть подобное столкновение именно на 1942 г.

В начале июня 1941 г. состоялось заседание Главного военного совета. Выступивший на нем А.А. Жданов заявил: «Мы стали сильнее, можем ставить более активные задачи. Война с Польшей (речь идет о так называемом «освободительном походе» осени 1939 г. — В. Н.) и Финляндией не были войнами оборонительными. Мы уже вступили на путь наступательной политики» (Подчеркнуто мной. — В. Я.)108. Эти слова были произнесены во время обсуждения на ГВС проекту директивы «О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время».

Анализ директивных материалов, готовившихся ЦК ВКП(б), УПА и ГУПП в духе сталинского выступления перед выпускниками военных академий, показывает, что, во-первых, работа над ними велась основными «пропагандистами» и «идеологами» большевистской партии и Красной Армии. Во-вторых, она велась весьма спешно, и это является лишним доказательством ее важности. Наряду с подготовкой проектов директив ЦК и ГУПП параллельно шла разработка документов, предназначенных непосредственно для руководства на уровне управлений политической пропаганды отдельных армий (например, находившейся на острие возможной атаки на Западе 5-й армии).

Текстологическое изучение указанных материалов показывает, что в них нет и намека на то, что страна и Красная Армия должны готовиться к отражению агрессии. Наоборот, везде и всюду, где было возможно, составители директивных документов ЦК ВКП( б), УПА и ГУПП неоднократно подчеркивали (и этот акцент усиливался дублированием одних и тех же положений и тезисов в различных директивах), что при необходимости СССР возьмет на себя инициативу первого удара, начнет наступательную войну с целью расширения «границ социализма». При этом всячески преувеличивалась возможность Красной Армии осуществить данный замысел. Подчеркивалось, что она является не инструментом мира, а инструментом войны, осуждались имевшие место «пацифистские» тенденции. Таким образом, как бы отметалось неоднократно поднимавшееся на щит в прежней пропаганде «условие»: «если враг осмелится напасть, то... СССР ответит двойным ударом» и т.д. и т.п. В проектах директивных материалов, составленных в духе сталинского указания о переходе к «военной политике наступательных действий» (какое дело было номенклатурным работникам ЦК и ГУПП, что вождь сказал об этом будучи «навеселе», после ряда тостов), на первый план выдвигалась возможность и необходимость нанесения Красной Армией упреждающего удара. И если в «Соображениях...» Генерального штаба подобная мысль как бы размывалась некоторой двойственностью (половина имеющихся дивизий наступает, остальные — в обороне, к тому же на 1942 г. документом планировалось строительство дополнительных укрепленных районов), то в анализировавшихся нами документах она звучит однозначно.

Не исключена возможность обнаружения в архивах «вдруг, по команде» (как это было с подлинником секретного протокола к пакту Риббентропа-Молотова или с материалами по Катынскому делу) каких-либо сенсационных материалов, которые свидетельствовали бы в гораздо большей степени об истинных намерениях Сталина в отношении Германии летом 1941 г. А пока можно привести одно весьма показательное свидетельство. В упоминавшемся выше тексте доклада «Современное международное положение и внешняя политика СССР» (май 1941 г.) содержалось следующее утверждение: «Германская армия еще не столкнулась с равноценным противником, равным ей как по численности войск, так и по техническому оснащению и боевой выучке. Между тем такое столкновение не за горами» (к слову, аналогичный вывод был сделан в докладе 7-го отдела ГУПП о политико-моральном состоянии вермахта)109.

Далее, чуть ниже, в докладе ГУПП прямо говорилось: «Опыт военных действий показал, что оборонительная стратегия никакого успеха не давала и кончалась поражением. Следовательно, против Германии нужно применить ту же наступательную стратегию (Подчеркнуто мной. — В. Я.), подкрепленную мощной техникой».

На полях против первого абзаца начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александров начертал: «Этакой формулировки никак нельзя допускать. Это означало бы раскрыть карты врагу» (Подчеркнуто мной. — В. Н.). Замечание по поводу второго из цитированных пассажей дает возможность уяснить, какие именно замыслы хотел скрыть Александров: «Война с Герм[анией]»110.

22 июня 1941 г. Гитлер напал на СССР. Всему советскому народу, Красной Армии, пропагандистскому аппарату пришлось воспринимать суровую реальность Великой Отечественной войны, которая первоначально носила сугубо оборонительный характер. Большевистская пропаганда была вынуждена вновь «перестраиваться». Лишь в сознании отдельных оставшихся в живых участников и очевидцев событий, в документах и дневниковых записях остались отрывочные свидетельства о той грандиозной подготовительной работе, которая велась в мае — июне 1941 г. в духе сталинских указаний о переходе к «военной политике наступательных действий».