Начало
Октябрь 1942 года. Я только вступил в должность заместителя командующего Сталинградским фронтом и сразу окунулся в самую гущу ожесточенных боев. Из машины почти не вылезал: знакомился с войсками, контролировал организацию и проведение частных операций, проверял боевую деятельность артиллерийских групп, созданных на левом берегу Волги, восточнее Сталинграда.Уже сама карта нас нацелила на предстоящий разговор. Речь шла о готовящемся наступлении советских войск под Сталинградом. В той или иной степени все мы, здесь собравшиеся, догадывались об этой крупной операции. Но с замыслом Ставки по разгрому южного стратегического фланга немецких войск знакомились только сейчас. И нас, надо прямо сказать, этот замысел поразил своей исключительной смелостью. И такой смелостью, которая подкреплялась продуманным, точным расчетом, сосредоточением необычно большого по тому времени количества танковых и других подвижных соединений и частей, артиллерии и авиации.
Общий план и ход этой операции хорошо известен и подробно .описан. Ныне все ясно. Но тогда мы слушали А. М. Василевского, как завороженные. Слушали и смотрели на карту, на сходившиеся красные стрелы, замыкавшие в железное кольцо прорвавшиеся к Сталинграду немецко-фашистские войска. Юго-Западный и Донской фронты охватывали группировку противника и с севера, и с запада, наступая в общем направлении на Калач и Вертячий. Наш, Сталинградский фронт, наносил удар с юга и в северо-западном направлении, наступая также на Калач. Здесь он соединялся с подвижными войсками Юго-Западного фронта, завершая окружение противника. Часть сил нашего фронта выдвигалась на Абганерово и Котельниково, а также от Астрахани на Элисту, обеспечивая операцию с юга.
Заканчивая свои разъяснения, А. М. Василевский сказал, что в целях сохранения в тайне предстоящего наступления никаких письменных директив не будет. Более того, командующие армиями и их штабы пока что к этой работе не привлекаются. Им задача будет поставлена позднее, примерно в ноябре. Поэтому необходимые перегруппировки, а также встреча и размещение прибывающих войск возлагаются на управление фронта.
Мы расходились глубоко взволнованные услышанным, преисполненные какого-то особого подъема. К этому времени я успел уже достаточно войти в курс дела, знал положение на нашем фронте и хорошо представлял себе масштаб операции, ее сложность и ее трудности. Предстояло крупнейшее наступление, операция, какой еще не знала история войн. Но пока что у стен Сталинграда шли ожесточенные бои, бои за каждый дом, за каждый метр искореженной и выжженной огнем земли. От упорства, от стойкости защитников Сталинграда во многом зависел успех предстоящего наступления. Догадывается ли о нем противник?
Немецкое верховное командование, командование группы армий «Б» и генерал Паулюс, видимо, как-то были информированы о том, что Красная Армия ведет подготовку к наступлению на Сталинградском направлении и, в частности, в полосе Сталинградского фронта. Об этом свидетельствовала повышенная активность воздушной разведки противника, отдельные случаи бомбовых ударов небольших групп вражеской авиации по переправлявшимся через Волгу войскам 4-го механизированного корпуса.
Но противнику, конечно, не были известны ни состав, ни силы советских войск, и уж наверняка он не знал ни о характере предстоящих действий, ни об их размахе, ни о дате перехода наших войск в наступление. В самоуверенных руководящих кругах командования немецкой армии, и ранее неоднократно недооценивавших наши возможности, господствовало убеждение, что русские вообще больше вести наступления крупного масштаба не в состоянии. Это было нам на руку, и мы всячески старались держать противника в заблуждении.
Ставка запретила пересылать какие бы то ни было соображения по плану операции, издавать и рассылать приказы и распоряжения. Вся документация велась только от руки и доставлялась исполнителям ответственными офицерами. Запрещались всякие телефонные и другие переговоры, всякая переписка и записи в журналах боевых действий во всех инстанциях. Перегруппировка войск производилась только по ночам. Даже приказ о подготовке к наступлению командующим армиями А. И. Еременко отдал устно. Срок готовности установлен был самый жесткий — 10 ноября.
Наше временное полевое управление (ВПУ), которое я возглавлял, переместилось в эти дни в Райгород, на западный берег Волги. Этим мы значительно приблизились к штабам армий, особенно к подвижным войскам. 5 ноября к нам прибыл представитель Ставки Г. К. Жуков. Я получил приказание сопровождать его на рекогносцировку. Начали мы с 57-й армии, которой командовал Ф. И. Толбухин. С наблюдательного пункта 422-й стрелковой дивизии он доложил Г. К. Жукову о характере обороны противника, свое решение на наступление. Пробыли мы здесь недолго и отправились к генералу Н. И. Труфанову, в 51-ю армию.
С небольшой высотки между озерами Цаца и Барманцак он тщательно осмотрел местность. Слушая доклад Труфанова, все время уточнял сведения о противнике. Г. К. Жукова особенно интересовал характер противотанковой обороны немцев в межозерном дефиле, однако на этот вопрос командарм не мог дать сколько-нибудь исчерпывающего ответа. Оно и понятно. Ведь здесь велась преимущественно пехотная разведка, по которой противник, естественно, огня противотанковыми средствами не открывал. Г. К — Жуков потребовал от Н. И. Труфанова в ближайшие же дни тщательно подготовить и провести сильную боевую разведку с обязательным привлечением хотя бы небольшого количества танков.
Забегая вперед, скажу, что такая разведка была проведена, и она в какой-то мере вскрыла систему противотанковой обороны противника в межозерном дефиле.
Рекогносцировка раскрыла представителю Ставки конкретную обстановку в связи с наступлением. 10 ноября, в день, когда истекал срок готовности войск к наступлению, командование фронтом созвало в селе Татьянка совещание командармов, командиров корпусов и дивизий, принимавших участие в наступлении. Присутствовали на нем и мы, заместители командующего, — я и Г. Ф. Захаров, а также начальники родов войск.
Мы собрались в домике, вблизи командного пункта 57-й армии и только развернули карты, как вошел Г. К. Жуков. Он объявил о целях совещания и сразу приступил к заслушиванию докладов сперва командармов, а затем командиров корпусов и дивизий. Доклады, как правило, были лаконичны, четко формулировали существо решения. В ряде случаев они дополнялись необходимыми мотивировками, а также неизбежными в подобных случаях просьбами. В ходе докладов начальники родов войск вносили свои поправки. Несколько раз с вопросами или с поправками выступал и Г. К. Жуков. И хотя он был немногословен, но по самому тону, по интонации чувствовалось, что Георгий Константинович в общем доволен готовностью войск к наступлению.
Особое внимание уделял Г. К — Жуков встрече войск Сталинградского и Юго-Западного фронтов при завершении окружения врага. В заключение выступил Г. К. Жуков. Он дал оценку решениям, высказал ряд пожеланий. 'Совещание нацелило командующих армиями, командиров соединений на более конкретную подготовку к предстоящим боям. Были распределены и обязанности в управлении фронта. Мне поручалось отработать порядок и технику ввода в прорыв на участке 51-й армии 4-го механизированного и 4-го кавалерийского корпусов. Намечался он ко времени, когда атакующая пехота продвинется примерно на 6–7 километров в глубину вражеской обороны. Такого опыта ни у нас, представителей фронтового командования, ни у самих командиров подвижных соединений еще не было. Приходилось опираться на свой академический багаж. Такие проблемы наши академии еще до войны уже достаточно серьезно разрабатывали. И, как показали последующие бои, в общем мы неплохо справились с поставленной задачей.
Точную дату начала операции Ставка уточнила незадолго до перехода наших войск в наступление. Наш фронт начинал не 19 ноября, как намечалось раньше, а 20-го, на сутки позже, чем Юго-Западный и Донской.
Утром 19 ноября руководящий состав фронта собрался на ВПУ. Состоялось короткое совещание, Еременко и с ним большинство начальников родов войск направились после этого в 57-ю армию. Под мою опеку отдана была 51-я армия. На все время от начала наступления, прорыва и до окружения противника.
Прорыв
Утро 19 ноября не порадовало нас хорошей погодой. Ударил довольно крепкий мороз, поле укутал туман, пошел снег. В общем, видимость самая плохая. Юго-Западному и Донскому фронтам она помешала использовать авиацию на полную силу.
Встретил меня Н. И. Труфанов и сразу доложил об обстановке. К моему прибытию смена войск уже закончилась. Проведена она была ночью и прошла совершенно незамеченной для противника. Разведывательные поиски в ночь на 19 ноября подтвердили, что перед нами находятся те же румынские части, которые здесь отмечались и раньше, следовательно, противник никаких перегруппировок здесь не предпринимал и тем более не усиливал этот участок фронта.
Артиллерия армии и дивизий уже развернулась на своих позициях и находилась в готовности к открытию огня. Конкретные боевые задачи были доведены до всего личного состава. Большую работу в войсках провели политорганы и партийные организации. Все с нетерпением ожидали начала наступления.
Перед рассветом весь личный состав получил горячую пищу. День предусматривалось провести на сухом пайке, а с наступлением темноты опять дать горячий ужин и перед рассветом следующего дня — горячий завтрак.
Командарм высказал некоторые опасения насчет того, насколько успешно сумеют саперы проделать проходы в румынских минных полях. Правда, саперы уже достаточно натренировались у себя в тылу. Все же грунт крепко промерз, и извлечь из него мину было делом далеко не легким. Со своими минными полями было проще. В них проходы проделает наша артиллерия во время артподготовки. И проще и безопаснее.
— Ну ничего, — сказал Труфанов, — саперы свое дело знают.
Весь день, 19 ноября, мы провели в делах, которых было более чем достаточно. Проверяли готовность соединений и частей, выслушивали донесения, утрясали недоработки, уточняли некоторые детали. Все мы в ожидании перед решающим событием волновались в первую очередь за соседей: как они там начали? И, естественно, — за свои войска. К вечеру получили донесение от генерала Вольского. Войска его корпуса начали марш в исходный район. До утра им предстояло преодолеть 60–80 километров. Вскоре аналогичное донесение прислал и командир 4-го кавалерийского генерал Шапкин.
Под вечер мы спустились в землянку Труфанова. Прямо у порога радостный дежурный доложил нам приятные известия о наступательных действиях Юго-Западного и Донского фронтов. Первый из них на отдельных направлениях продвинулся за день до 35 километров и успешно развивает прорыв.
Я связался с командующим фронтом, рассказал об обстановке на участке Труфанова и, в свою очередь, получил от него информацию о положении в 57-й армии Толбухина. Там дела обстояли примерно так же, как и здесь. Все шло по плану.
На всю жизнь запомнится мне эта ночь на 20 ноября — ночь перед наступлением, спать никто не мог: ни солдаты в траншеях, у танков и орудий, ни командиры в своих землянках и окопчиках наблюдательных пунктов. Как заснешь, когда считанные часы отделяют тебя от схватки с зарвавшимся, ненавистным врагом!? Схватки не на жизнь, а иа смерть.
Задолго до рассвета мы перешли в перекрытый маскировочной сетью окоп. Утро было морозное. Стояла редкая на фронте тишина. «Как и полагается перед боем», — пошутил кто-то. Все улыбнулись. Фронт и тишина — непривычное сочетание. Тем ощутимее она была сейчас, перед наступлением.
Я стою около Н. И. Труфанова, который по телефону связывается с войсками. Отовсюду докладывают — все на местах, все готово, одно плохо: очень густой туман, войска ничего не видят, артиллерийские наблюдатели буквально слепы.
Я несколько раз пытаюсь связаться с командующим фронтом, но связь ни по ВЧ, ни по простому телефону и телеграфу не работает. Танки, выдвигаясь ночью на исходное положение, посбивали шесты и столбы с проводами. Радиостанция командующего фронтом почему-то тоже не отвечает.
А до начала артиллерийской подготовки оставались считанные минуты. Труфанова, да и меня обуревали сомнения: начинать наступление или подождать, пока рассеется туман? Если и другие армии отложат, то несогласованность действий может не только создать осложнения, но и нарушить весь план операции. Однако войска Ватутина и Рокоссовского стремительно продвигаются. Нашим промедлением может воспользоваться Паулюс, вздумай он выскользнуть из подготавливаемой ему петли. Еще раз взвесив все за и против, мы решаем начинать и подаем соответствующие команды войскам.
В 8 часов 30 минут 20 ноября 1942 года, как и намечалось по плану, несмотря на густой туман, началась артиллерийская подготовка. Хотя плотность артиллерии у нас была и не особенно большой (всего 32 ствола на один километр фронта прорыва), грохот выстрелов и разрывов сливался в сплошной гул, который произвел сильное впечатление и на нас, особенно, как выяснилось впоследствии, на оборонявшихся румын. Впервые попав в подобный «переплет», они не выдержали и в своем большинстве побежали с поля боя. Артиллерия 51-й армии хорошо поражала цели. Сказались тренировки в стрельбе ночью и в тумане, а также тщательная пристрелка целей.
В 9.30 наши пехота и танки перешли в атаку. Бой все больше и больше разгорался. До НП доносились разрывы снарядов и отдаленные пулеметные очереди. Но что творилось на поле боя невозможно было увидеть. Все скрыл туман.
Труфанов не отходил от телефона и радио, принимал донесения командиров дивизий. Войска успешно продвигались вперед, ломая сопротивление противника. Это и радовало, и вызывало некоторую тревогу. В своих донесениях командиры дивизий опирались на доклады командиров полков. А те, как и мы, тоже не видели поля боя. Достоверность донесений, естественно, вызывала у нас некоторое сомнение. Сплошь и рядом местоположение КП дивизий и полков определялось числом размотанных катушек кабеля. От своих войск мысль перебрасывалась к другим армиям. Как там у них?..
Наконец меня вызвал к телефону командующий фронтом. На сердце сразу стало легче. Андрей Иванович начал с погоды и обстановки. Голос его звучал бодро, и это уже веселило. Одобрив мой краткий доклад, Еременко просил не опаздывать с вводом в прорыв корпусов Вольского и Шапкина. Предупредив мой вопрос, кратко рассказал об обстановке в полосах 64-й и 57-й армий. Они тоже продвигаются вперед в тумане, и наступление развертывается успешно.
Около 10 часов туман начал быстро рассеиваться. Ясно обозначились холмы, удаленные от переднего края на 5–6 километров и ранее занимавшиеся румынами.
Бой постепенно удалялся. Мы видели, а вскоре это подтвердили по радио и командиры дивизий, что рубеж, на котором намечался ввод в прорыв 4-го механизированного корпуса, уже преодолен нашей пехотой. Вольский стоял рядом и тоже сосредоточенно смотрел в стереотрубу.
— Ну что, Василий Тимофеевич, видите, как хорошо продвигаются наши дивизии? Не пора ли и вашему корпусу начинать движение вперед? — спросил я.
Вольский еще колебался, продолжая изучать поле боя.
— Засидимся, можем многое проворонить, и как бы тогда танкам не плестись в хвосте у пехоты, — заметил я.
Решили начинать выдвижение корпуса. Около одиннадцати часов В. Т. Вольский подал своим танкистам условный радиосигнал — «Вперед!»
Наши взоры устремились на восток в ожидании появления танков. Но их все не было. Генерал Вольский попросил разрешения выехать навстречу своим бригадам.
Как оказалось, соединения корпуса замешкались на исходных позициях. Выступили они только около 13 часов. В подготовительный период в корпусе слабо отработали готовность войск к немедленному выдвижению в прорыв по сигналу.
Выехав вслед за Вольским в одну из бригад его корпуса, мы застали ее, к нашему большому удивлению и возмущению, в момент заправки машин горючим. Много горьких слов и упреков выслушал с нашей стороны тогда командир бригады. И как было их не сказать, когда он приступил к дозаправке машин после получения сигнала — «Вперед!»
Это промедление послужило хорошим уроком. В дальнейшем наши механизированные и танковые корпуса и армии начинали выдвижение из исходных районов в прорыв немедленно по получении сигнала, затрачивая только минуты на заводку моторов.
Немало трудностей создал выпавший глубокий снег. Он закрыл знаки, установленные на проходах в минных полях, что крайне замедлило продвижение войск.
К исходу дня части 4-го механизированного корпуса обогнали стрелковые дивизии и овладели большим селом Плодовитое, захватив там много пленных. Но этот частный успех не восполнял потерянного времени. Корпусу так и не удалось совершить глубокий бросок в тыл противника. Более того, мы опасались, что противник сумеет за это время подтянуть свои резервы и особенно противотанковые средства.
В связи с медленным продвижением корпуса Вольского, усложнился и ввод в прорыв 4-го кавалерийского корпуса. Ввести его засветло в прорыв мы не смогли, так как все дороги были заняты тылами 4-го механизированного корпуса. Протолкнуть конницу нам удалось только в 22 часа. Обе кавалерийские дивизии вводились рядом. Сбив прикрытие противника, они к 10 часам 21 ноября вышли на подступы к Абганерово.
Поздно вечером, вернувшись на ВПУ, я подробно доложил А. И. Еременко о ходе наступления за день и план действий на 21 ноября. Командующий фронтом, конечно, выразил недовольство промедлением с вводом в прорыв подвижных войск, однако мои распоряжения на ночные действия корпусам он полностью утвердил. Утром по поручению командующего я выехал в кавалерийский корпус. При общем успехе, его действия на Котельниковском направлении приобретали исключительно важное значение.
Развитие успеха
Догнать кавалеристов было не просто. Не без риска мы объезжали подорвавшиеся на минах автомашины, осторожно обгоняли повозки, артиллерийские упряжки, машины с пушками на прицепе. Утром 21 ноября мы, наконец, достигли КП корпуса, расположенного в балке села Плодовитое.
На одной из придорожных высот бросилась в глаза умолкнувшая батарея с искореженными и перевернутыми орудиями. Мы остановили машины и, увязая в снегу, подошли к некогда грозной позиции. Перед нами были немецкие противотанковые пушки, возле которых валялись трупы немецких артиллеристов. Характерные широкие следы гусениц наших танков пересекали всю позицию и уходили вдаль. Темневший поблизости подбитый танк свидетельствовал о разыгравшейся в тумане горячей схватке.
Но как попала сюда немецкая батарея? Только позже мы установили, что за 10–12 дней до нашего наступления немецкое командование усилило оборону румын своей противотанковой артиллерией, перекрыв отдельными батареями основные направления нашего вероятного наступления. Такие же батареи были обнаружены и в ряде других районов. Видимо, немецкое командование не очень-то Верило в стойкость румынских войск.
Заехали в Плодовитое и попали в хорошо известную фронтовикам «пробку». Нам доложили, что дальше следовать нельзя потому... что все село заполнено румынскими войсками. Творилось что-то непонятное: впереди нас наступают механизированный и кавалерийский корпуса, на одной линии с нами находятся стрелковые дивизии и вдруг — скопление румынских войск.
Мы сошли с машин и, сопровождаемые небольшой группой автоматчиков, двинулись вдоль хат и заборов к центру села. Вскоре нашим глазам открылось неожиданное зрелище: широкая улица была битком набита румынскими солдатами в характерных высоких бараньих шапках. Все они были без оружия, о чем-то говорили, кричали и курили. Мы переглянулись между собой. Надо было что-то предпринять. Взобравшись на сугроб, я громко объявил:
— Прошу всех, кто говорит по-русски, подойти ко мне!
Приблизился молодой, заросший румын и приложил руку к папахе. Оказалось, что он долго жил в Кишиневе и достаточно свободно владеет русским языком.
— Становитесь рядом и скажите, чтобы слышали все румыны, что русский генерал просит господ румынских офицеров подойти к нему.
Переводчик что-то громко объявил на своем языке, однако из толпы никто не вышел.
— Вы, вероятно, неточно перевели мои слова, — вновь обратился я к переводчику. — Повторите еще раз, только как можно вежливее.
После повторного обращения к сугробу стали осторожно проталкиваться отдельные лица, по облику похожие па офицеров, но без погон. Вскоре их собралось десятка полтора. Спустившись вниз, я жестом пригласил офицеров расположиться полукольцом, достал коробку «Казбека» и предложил им закурить. Недоверчиво поглядывая, они потянулись к папиросам, и коробка мгновенно опустела. Закурив, офицеры о чем-то оживленно заговорили между собой. Их группа между тем понемногу разрасталась. Но папирос, к сожалению, у меня уже не было.
— Кто из вас старший по должности и званию? — спросил я.
Началось шушуканье: никому из румын не хотелось быть старшим в этом тревожном и неясном для них положении.
Пока офицеры решали этот вопрос между собой, я заметил в общей толпе высокого, подтянутого и гладко выбритого румына в сравнительно чистой белой папахе и пригласил его выйти вперед.
— Кто вы по должности? — спросил я его через переводчика.
— Командир 36-го артиллерийского полка 18-й пехотной дивизии, полковник Журка, — доложил он.
— Что это за войска, почему и для чего собрались они в этом селе?
— Вчера вы прорвали нашу оборону. Связь со штабом дивизии прекратилась во второй половине дня. До вечера мы еще удерживали некоторые участки фронта, но затем в наши тылы ворвались советские танковые колонны. Связаться с командиром дивизии и командирами полков я не мог. Все бежали. С наступлением темноты стало ясно, что произошла катастрофа и сопротивляться далее бессмысленно. Тогда я принял решение спасать то, что осталось от нашей дивизии и отдал распоряжение: русским сопротивления не оказывать и следовать в Плодовитое, чтобы утром организованно сдаться в плен. Как видите, многие это распоряжение выполнили. Своему полку я приказал сняться с позиций, выйти на западную окраину Плодовитого, выстроить пушки и сложить личное оружие. Помимо моего полка, здесь находится много солдат 92-го, 5-го егерского и других полков дивизии.
Мы одобрили действия командира румынского артиллерийского полка.
— Принимаем вашу капитуляцию и считаем ее самым разумным решением в этой обстановке, — сказал я. — Она спасет жизнь многих тысяч румынских солдат. Вам поручаю организовать их и вести к Волге в лагеря военнопленных.
Несколько минут спустя полковник Журка, переходя от группы к группе пленных, энергично подавал команды. Все принимали его указания к исполнению. Беспорядочная толпа румын постепенно превращалась в более или менее организованную колонну.
Мне захотелось поговорить с Журкой. Предложив румынскому офицеру назначить старшего по колонне и отдать соответствующие распоряжения, я зашел с ним в натопленную хату, и у нас завязалась оживленная беседа. Он подробно и откровенно рассказал о боевом пути своей дивизии и ее последнем дне. Я посоветовал ему обратиться ко всем офицерам румынских войск, еще оказывающим сопротивление, с письмом за своей подписью.
— Предложите и им прекратить борьбу, — сказал я. — Ведь их положение безвыходно. Зачем им умирать за фюрера.
Журка, конечно, колебался, хотя считал дальнейшее сопротивление бессмысленным. Он опасался, что за такое обращение в Румынии репрессируют его семью. Однако благоразумие и истинный патриотизм взяли верх. Он взял вырванный из моего блокнота листок бумаги и стал вдумчиво писать. Я всматривался в его лицо и видел, какой важный жизненный шаг делает этот, уже немолодой человек. Скоро он протянул нам бумагу. Переводчик перевел текст. Мы предложили исправить в нем некоторые места. После краткого размышления полковник согласился с этими поправками.
Пожелав Журке здоровья и всяческого благополучия, мы отправили его на машине догонять уходивших на восток бывших солдат своей 18-й пехотной румынской дивизии.
Из Плодовитого мы повернули в Абганерово. Штаб кавалерийского корпуса застали в центре еще дымившегося Абганерово. В просторной хате у стола, заваленного картами, нас встретил Т. Т. Шапкин. Здесь же были начальник политотдела и начальник штаба корпуса. Мы тепло поприветствовали друг друга, с удовольствием сняли полушубки, присели к разложенной на столе карте, и Т. Т. Шапкин доложил обстановку.
Ночью части 4-го механизированного корпуса овладели поселком и станцией Абганерово, а утром после напряженного ночного марша кавалеристы разбили румын и захватили село Абганерово. Сейчас обе дивизии приводят себя в порядок. Румыны, отброшенные с позиций у Тингуты, Абганерово, пытаются оказать сопротивление на подступах к Аксаю. В это направление выслана сильная разведка. Шапкин был уверен, что и здесь противник будет сбит и Аксай захвачен. В общем, конники сражались неплохо. Захватили около двухсот пленных и много военного снаряжения.
Я спросил о потерях корпуса в бою за Абганерово. Генерал Шапкин, хитро улыбаясь в густые черные усы, ответил:
— Конники у меня по службе молодые, необстрелянные. Завязали у Абганерово бой. Я выехал вперед. Чувствую, противник слабый, огня немного. Подходы к нему хорошие и снега на полях мало. Вот я поразмыслил и, посоветовавшись с товарищами, решил: если спешиваться, много времени потеряем, да и бойцов можем положить немало. А вот, если коротким артиллерийским налетом оше — ломить врага, Да ударить в конном строю, то цель будет достигнута малой кровью. Кроме того, и людей хотелось поучить конной атаке. Ну так и сделали. Как видите, вышло, и потери небольшие.
Нам понравился бесхитростный рассказ этого старого, умного кавалериста, участника первой мировой и гражданской войн, опытнейшего командира и боевого педагога, «отца», как его называли в корпусе, честного и преданного Коммунистической партии и социалистической Родине человека.
Ознакомившись с планом дальнейших действий корпуса и напомнив о той значительной роли, которую играет конница на данном этапе операции, я указал командиру корпуса на необходимость скорее захватить Аксай и двигаться далее на Котельниково.
Поговорили и стали прощаться с конниками. Нам не терпелось догнать штаб 4-го механизированного корпуса, повидаться с В. Т. Вольским. Но прежде надо было попасть на свое ВПУ.
Следуя навстречу вереницам тыловых обозов, мы только поздно вечером сумели добраться до Плодовитого, куда уже подтянули ВЧ и прибыла группа офицеров ВПУ. Отсюда я связался по телефону с генералом Вольским. За день боя его войска значительно продвинулись вперед, но рубежей, которыми по плану операции ему надлежало овладеть еще в первый день, он не достиг. Это не могло не вызвать тревоги, тем более, что корпус не имел запаса боеприпасов и горюче-смазочных материалов.
Считая обстановку чреватой опасными последствиями, я потребовал от Вольского точных донесений через каждые два часа о положении частей и состоянии запасов. Со своей стороны стал принимать все меры к тому, чтобы ускорить доставку необходимых ему боеприпасов, горючего и других материальных средств.
Окружение
С утра 22 ноября войска 4-го механизированного корпуса, нацеленные на Советский, успешно развивали наступление, при возрастающем сопротивлении противника. Как нам сообщили по радио, войска Юго-Западного фронта к исходу 21 ноября своими подвижными соединениями вышли: 4-й танковый корпус генерала А. Г. Кравченко к Дону, севернее Калача, а 26-й танковый корпус генерала А, Г. Родина к Калачу, захватив здесь переправу. В этой обстановке надо было тем более ускорить наступление 4-го механизированного корпуса на Советский.
Около 15 часов стало известно, что в 12 часов 20 минут 36-я механизированная бригада 4-го мехкорпуса стремительным ударом овладела Советским. А на следующий день пришло радостное сообщение о встрече наших войск с войсками Юго-Западного фронта — танкистами корпуса А. Г. Кравченко.
Ближайшая задача была выполнена. Мы сделали важный, решающий шаг на пути к общей цели — окружению и разгрому группировки противника под Сталинградом. Основные коммуникации немецких войск, в том числе и последняя железная дорога, были перехвачены, и враг попал в чрезвычайно тяжелое положение. Не было сомнений в том, что немецкое командование предпримет самые решительные меры, чтобы освободить свои войска, открыть им путь на запад или на юг и не допустить образования сплошного фронта окружения.
Предвидя это, мы стали форсированно продвигать в район Советского стрелковые дивизии.
На другой день, 24 ноября, я выехал к Вольскому, в Советский.
Стройный, высокий, всегда подтянутый, командир корпуса выглядел торжественно и взволнованно. Мы долго и тепло жали руки, поздравили друг друга с достигнутым успехом.
Доложив обстановку, Вольский рассказал о встрече.
— А где сейчас штаб Кравченко и он сам? — спросил я.
— Здесь, на западной окраине поселка.
— А вы с ним уже виделись?
— Нет еще, не успел, разъезжаю по войскам.
— Тогда у меня есть предложение, поедемте вместе к Кравченко.
В чудом сохранившемся домике нас встретил широкоплечий, рослый, утомленный, но сияющий комкор. Поздоровались как старые знакомые. С Кравченко я близко сталкивался во время битвы под Москвой, где он был начальником бронетанковых войск в армии, которой я командовал.
Встреча была очень взволнованной, теплой и радостной. Встреча в тылу противника, где сомкнулось стальное кольцо Юго-Западного и Сталинградского фронтов.
Мы разговорились о боевых действиях. Кравченко рассказал о своем корпусе и фронте. Я о нашем. Затем перешли к ближайшим перспективам завязавшейся под Сталинградом огромной битвы. Мы были уверены, что Паулюс,
конечно, попытается вырваться из окружения, и Гитлер, безусловно, постарается оказать ему посильную помощь ударами извне.
Это значило, что предстоят еще упорные бои на внутреннем и внешнем фронтах окружения. Кравченко и Вольский были уверены, что выручить Паулюса противнику не удастся. Я полностью разделял их уверенность.
На этом я заканчиваю свои воспоминания. О главном, самом трудном в наступлении войск нашего фронта, в котором я принял непосредственное участие, рассказано.
Судьба окруженных войск под Сталинградом известна. Они были зажаты в котел и разгромлены.