В 1920 Каверин переехал в Петроград, поселившись первоначально у Тынянова. Он учится на филологическом отделении университета и параллельно на арабском отделении Института живых восточных языков. Став одним из победителей конкурса Дома литераторов на лучший рассказ, Каверин увлекся прозой и вскоре вступил в организовавшуюся в это время литературную группу «Серапионовы братья» (И.Груздев, М.Зощенко, Вс.Иванов, Л.Лунц, Н.Никитин, Е.Полонская, М.Слонимский, Н.Тихонов, К.Федин). Группа настаивала прежде всего на своих дружеских связях и действительно сохраняла их, отмечая ежегодно дату своего рождения — 1 февр. 1921 — вплоть до 1960-х.
В 1923 Каверин окончил Институт восточных языков, в 1924 — университет., оставшись в нем в аспирантуре. Одновременно Каверин преподавал в Институте истории искусств. Главным итогом филологической работы Каверин явилось исследование о русском писателе, журналисте и востоковеде XIX в. О. И. Сенковском «Барон Брамбеус: История Осипа Сенковского» (Л., 1929).
В рядах «Серапионовых братьев» Каверин занял вместе с Лунцем самый левый, «западный» фланг, отстаивая принципы динамичной, изящно построенной «сюжетной» прозы. На другом фланге были «орнаменталисты», занятые «местным колоритом» и «плетением словес». Споры носили преимущественно теоретический характер. Речь у «серапионов» шла об общем деле создания новой культуры. Сообща они сделали мало, но литературная судьба каждого отдельного «серапиона» состоялась. Дьяволы и прочая романтическая нечисть, населявшие раннюю прозу Каверина, много говорят о его литературных мечтаниях, но реальная задача перед ним встала иная: «поиски героя», как определил ее для себя и для всех «серапионов» Тихонов. От романтического самопогружения к реалистическому самопознанию — такова оказалась писательская эволюция Каверина.
Для прозаика профессиональную литературную жизнь Каверин начал удивительно рано — в 21 год он уже выпустил сборник рассказов «Мастера и подмастерья» (1923). Не одному Шкловскому казалось, что Каверин «научился слишком легко», и не один Юрий Олеша ему говорил: «Зачем вам писать? Ведь вы уже научились». Однако сам Каверин достаточно быстро понял, что учиться нужно гораздо более существенным вещам, чем «сумма приемов»: нужно было пройти ту школу «...самоизучения, которую создал для себя Толстой, прежде чем была написана первая строка «Детства»», — размышлял писатель в поздние годы. Такой «школой самоизучения» стали для Каверина первые же его крупные вещи — романы «Скандалист» (1928) и особенно «Исполнение желаний» (1935–1936). В главных персонажах обоих романов — студентах Нагине и Трубачевском — без труда распознается авторское лицо. Наибольший читательский успех Каверина, связанный с созданием «Двух капитанов» (1939–44), определился как раз удачной разработкой образа главного героя романа — Сани Григорьева, разыскивающего затерявшиеся следы русской арктической экспедиции. В этом романе свой внутренний опыт прозаику удалось воплотить в образ нужного эпохе романтика действия, а не одной лишь мечты
Какие бы произведения Каверина ни рассматривать — ранние: «Скандалист» и «Исполнение желаний», поздние: «Открытая книга» (1950-е) и «Двойной портрет» (1963–66) или «подводящие итоги» «Перед зеркалом» (1965–70) и «Эпилог» (1979) — их сюжетные задачи неотделимы от глубоко нравственной основы замысла, и условия этих задач едины: конфликт между персонажами, сумевшими сберечь в себе молодость, и теми, кто ее из души вытравил. Чем бы ни разрешалась эта коллизия (часто она оборачивается трагедией для обеих сторон), Каверин нигде не подвергает сомнению присущий молодости этический максимализм. Это, можно сказать, императив его прозы. Тема Каверина — это тема исполнения долга, предначертанного человеку с младенческих лет, тема борьбы людей доброй воли против несправедливых условий человеческого существования, против тех, кто при любых условиях извлекает для себя корыстную выгоду.
Не только в художественной, но и в мемуарной прозе, занимающей очень существенное место в его работе 1960–80-х («В старом доме», «Петроградский студент», «Освещенные окна», «Вечерний день», «Письменный стол» и др.), Каверин делает героями лишь тех людей, кто, по его мнению, был рыцарски предан своим идеалам и бескорыстно им служил. Эта благородная черта априорно объединяет в глазах писателя таких разных художников, как Тынянов и К. Г. Паустовский, Зощенко и Н. А. Заболоцкий, А. П. Гайдар и Е. Л. Шварц...
Литература для Каверина — это работа, профессия, освоенная в юности и ставшая судьбой. В ней много от праздника, от игры; и вряд ли правы критики, переводившие писателя в разряд ангажированно молодежных (в добрую минуту), тем более в разряд «формалистов» (в минуту злую). Праздничное отношение к своему делу, не исчезнувшее у Каверина с годами, отозвалось особой светлой тональностью на всем, что он создал. «Ощущение чистоты, соединяющееся с полной душевной занятостью», о котором написано в романе «Перед зеркалом», является камертоном ко всей работе писателя и свидетельствует о его мудрости, а не об инфантилизме. Отсюда же та неожиданная увлекательность, с которой он рассказывает о вещах для многих непонятных и скучных: о ежедневном труде филологов, биологов, о кабинетной науке. Всем понятна и нескучна доминирующая коллизия его прозы, вопрос о цене, которую человек платит за торжество справедливости, полнее всего рассмотренный в «Двух капитанах».
Необходимо противоречивая природа художественной философии Каверина зиждется на понимании исторической обусловленности катаклизмов в общественной жизни, на приятии разрушающей эту жизнь революционной стихии и в то же время на признании безусловной ценности отвергающей перевороты просветительской доктрины. «...Я инстинктивно стремлюсь (и всегда стремился) к задаче Просвещения, — признавался писатель на склоне дней, — и не моя вина, что из этого до сих пор ничего не выходит. Положение даже ухудшилось за последние шестьдесят лет. Но идол Просвещения всегда будет стоять перед глазами подлинных литераторов...» Просветителем достойно быть в любые времена, в любой ситуации. Это убеждение помогло Каверину без унижений прожить самые опасные для русской литературы годы, когда многие близкие ему люди исчезали без следа.
На эту тему написан изданный только через 10 лет после создания «Эпилог» (1989). В нем, в частности, рассказано, почему Каверин вынужден был покинуть Ленинград вскоре после начала войны, во время уже начавшейся блокады. Хотя он работал военным корреспондентом ТАСС, это не избавило его от настойчивых домогательств со стороны Управления ленинградским НКВД. По счастливому стечению обстоятельств Каверин удалось перевестись в Москву и быть командированным на Северный флот. Впечатления от этого периода жизни легли в основу романа «Наука расставания» (1985).
В 1947 Каверин окончательно переезжает в Москву, продолжая, по его собственным словам, «считать себя ленинградцем». В поздние годы он жил в основном в писательском пос. Переделкино под Москвой, давая о себе знать не только своими произведениями, но и выступлениями в защиту культурных свобод и гонимых художников. Общественный резонанс вызвала его речь на Втором съезде СП (1954), в которой он «реабилитировал» историческую прозу Тынянова и драматургию М. А. Булгакова. Каверин принял активное участие в создании и издании сборнике «Литературная Москва» (1956), ставших заметным явлением культурной «оттепели». Известны его выступления в защиту А. И. Солженицына, А. Д. Синявского и Ю. М. Даниэля, а также доклад «Насущные вопросы литературы» (1967), предназначенный для IV съезда СП (произнести его не удалось, а напечатан он был лишь в1971 за границей — в ФРГ). В последние 2 года жизни Каверин помогал созданию и изданию альманаха молодых писателей «Весть» (1989), в котором, в частности, была напечатана ставшая знаменитой «поэма» Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки».
Художественное слово, по Каверину, противостоит злу и отвергает его. Изнутри оно оборачивает к борьбе душу самого писателя. На эту тему Каверин начал размышлять еще в романе «Художник неизвестен» (1931) — наиболее интересном с эстетической точки зрения произведении довоенного периода. Профессия писателя не только «накладывает отпечаток» на его личную жизнь — она изменяет и направляет ее течение, с неумолимой последовательностью раскрывает его человеческую биографию, его судьбу.
Каверин начал поиски истины из романтического далека и понял: «Все прекрасное и редко и трудно». Но понял он и нечто не менее существенное. Перефразируя Б. Л. Пастернака (его и Солженицына писатель считал самыми непостижимыми из своих современников), Каверин сказал о книге своего литературного собрата: «Он написал ее, чтобы показать, что истина — рядом, на земле, под ногами, и для того, чтобы ее найти, надо только наклониться».