В 1948 Межиров окончил Литературный институт им. А. М. Горького, а годом раньше вышла его первая книга стихов «Дорога далека» (1947), в которую было включено стихотворение «Человек живет на белом свете...» (поэт не ставит под стихами дат их написания, считая, что время их создания должно быть ощутимо и без дат), оказавшееся программным для всего творчества Межирова «Я — лежу в пристрелянном кювете / На перебомбленном рубеже», — рассказывал в нем Межиров, вспоминая только что прошедшую войну, а где-то («Где — не знаю. Суть совсем не в том») живет «человек... на белом свете», «на моей красавице земле», который «с мороза входит в теплый дом» и «в квартире зажигает свет». Здесь истоки контрастных и символических образов — «холода» войны и «тепла» мира, которые пройдут через все творчество поэта. Символический оттенок есть и у образа «человека... на белом свете». Для поэта, лежащего в «ледяном кювете», это воображаемое обобщенно-идеальное лицо, являющееся одновременно и его собственным двойником («Мой далекий отсвет! Мой двойник!»), образ которого и помогает преодолеть «гробовую полосу» войны и смерти: «С думой о далеком человеке — Легче до атаки мне лежать. / А потом подняться, разогнуться, / От кювета тело оторвать, / На ледовом поле не споткнуться / И пойти в атаку — / Воевать».
Поэзия Межирова чаще всего воспринимается в ее обыденном, реально-бытовом плане. Любой житейский случай, как правило, описывается обстоятельно и вроде бы излишне подробно. Эта склонность к бытовым подробностям прямо-таки навязчиво бросается в глаза уже в стих. «Человек живет на белом свете»: «Я — лежу в пристрелянном кювете / На перебомбленном рубеже... /Я — вмерзаю в ледяной кювет. / Снег не тает. Губы, щеки, веки / Он засыпал. И велит дрожать... / Снег седой щетиной на скуле... /Як земле сквозь тусклый лед приник...»; «Он — с мороза входит в теплый дом... / Он — в квартиру поднялся уже... / Он — в квартире зажигает свет». Такое же пристрастие к нагнетанию деталей легко заметить в последующих стих, поэта: «Баллада о цирке», «Одиночество гонит меня...», «Календарь», «Музыка», «Эшелон», «Серпухов», «Ну а дальше что? Молчанье. Тайна», «На всякий случай...», «Черкешенка» и многие другие. Сам поэт в стихотворении «Этот год» признавался: «И забыть не могу ничего / Из подробностей белого света / В роковые минуты его». Пристрастие к реалистическим деталям свидетельствовало о стремлении поэта выявить в бытовом бытийное, увидеть в простом и обыденном нечто значительное, высокое, идеальное. Драматический, а порой и трагедийный путь к идеалу в поэзии Межиров несомненно носит романтический характер. Сам поэт говорил: «Когда я думаю о поэзии, она представляется мне таким явлением, которое возникает в точке пересечения ощущений реальности и идеала. Именно в этой точке может возникнуть искусство. По-иному оно, на мой взгляд, не возникает» (Литературная газета. 1974. 15 мая. С.4).
Первым послевоенным рубежом, на котором романтические идеалы Межирова столкнулись с суровой действительностью, было ужесточение сталинского режима после войны, пагубно сказавшееся на творчестве мн. писателей. Влияние официальной идеологии сказалось и на сборники стихов Межирова этих лет: «Новые встречи» (1949) и «Коммунисты, вперед!» (1950), в которых лирическая раскованность и открытость миру, проявившиеся в книге стихов «Дорога далека», уступили место балладным ритмам, внутренней сдержанности и волевым усилиям, направленным на преодоление трудных жизненных рубежей. В этом отношении весьма показательна приобретшая широкую известность баллада «Коммунисты, вперед!», написанная в духе баллад Н.Тихонова, отличавшихся динамикой и напряженностью сюжетного действия. Баллада Межиров состоит из вступления и 4 эпизодов: 1-й повествует о революции и Гражданской войне, 2-й — о годах предвоенного строительства, 3-й — о периоде Великой Отечественной войны, 4-й имеет обобщающий характер: «Повсеместно, / Где скрещены трассы свинца, / Где труда бескорыстного — невпроворот / Сквозь века, на века, навсегда, до конца: / — Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!» Каждый эпизод балладной композиции по своей структуре похож на другие. Сначала сообщается о времени действия, потом излагается суть чрезвычайной, драматической ситуации и, наконец, говорится о том, как воля и самоотверженность коммунистов находят выход из создавшегося положения. Повторяемость эпизодов, отмеченная рефреном «Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!», создает особый ритм, передающий внутренний драматизм, напряженность и масштабность исторических событий. В балладе нашло выражение и внутреннее состояние самого поэта, его решимость как художника преодолеть «тщету газетного листа», выйти из трудной ситуации к новым горизонтам своего творчества.
Творческий взлет у Межирова, как и у многих поэтов разных поколений, приходится на конец 1950-х — начало 1960-х — на время «оттепели». Вслед за сб. «Возвращение» (1955) последовали «Ветровое стекло» (1961), «Прощание со снегом» (1964) и «Подкова» (1967). В них продолжает играть немалую роль волевое балладное начало, однако теперь уже осложненное лирическими монологами («Баллада о цирке» и др.). Нередко лирическое начало, обретая внутреннюю раскованность, становится песенным.
Мелодия народной песни «Лучинушка» помогает в стихотворении «Любимая песня» обострить нравственный слух и найти моральное очищение в сострадании и любви: «Эту грусть не убью, не утишу, / Не расстанусь, останусь в плену. / Лишь услышу, лишь только заслышу — / Подпевать ее слышно начну. / И, уже не подвластный гордыне, / Отрешенный от суетных дел, / Слышу так, как не слышал доныне, / И люблю, как любить не умел».
Духовно-нравственная чуткость позволяет Межирову одинаково глубоко воспринимать и «музыку» эпического, общенародного единства в годы великой войны, и «музыку» отдельных человеческих судеб, преимущественно женских. В стихотворении «Музыка» поэт рассказывал о том, как в годы Великой Отечественной войны «Стенали яростно, навзрыд, / Одной-единой страсти ради / На полустанке — инвалид/ И Шостакович — в Ленинграде». Это была страсть к жизни в целом, страсть, которой были одержимы все и каждый человек в отдельности, страсть, которая обострилась перед лицом смерти. Рефрены, инверсии, анафоры, интонационные повышения и понижения передают накал лирического переживания, сопрягая контрастные планы в сложное единство: появляется символический образ струны, которая «через всю страну... / Натянутая трепетала, / Когда проклятая война / И души и тела топтала».
Среди стихотворений Межирова, в которых определяющим является мотив женственности («Сон», «Календарь», «С войны», «Штраф», «Аттракцион», «Прощание с Кармен», «На всякий случай...», «Как же мог умолчать я об этом...», «Черкешенка», «Лестница» и др.), особое место занимает лирико-драматическая баллада «Серпухов», в которой простая русская женщина — няня Дуня, воспитавшая поэта, — становится олицетворением России (как это было в известном стихотворении В.Ходасевича «Не матерью, но тульскою крестьянкой...»). Мотив женственности в этой балладе получает не собственно эстетическое выражение, как, например, в стих. «На всякий случай...» и «Черкешенка», а выражение прежде всего этическое, духовно-нравственное. Рассказ о жизни и смерти няни перерастает в драматическую повесть о нелегких судьбах русских женщин и России в целом, о значимости национальных этических ценностей для каждого человека в отдельности и для народа в целом, в т.ч. и для развития искусства. Недаром в балладе скульптор Эрнст Неизвестный вырубает могильную плиту не какой-нибудь знаменитости, а простой женщине и вместе с поэтом отвозит ее на деревенское кладбище под Серпуховом. Везут они плиту накануне Пасхи (уместно сказать, что Межиров давно, может быть с военных лет, является православным верующим человеком). Баллада завершается патетически, как ода или псалом: «Ну так бей крылом, беда, / По моей веселой жизни / И на ней ясней оттисни / Образ няни навсегда. / Родина моя, Россия... / Няня, Дуня, Евдокия...»
Третий период в творчестве Межирова, проходящий под знаком углубления духовного начала и трагедийного парадоксализма, отличается от предшествующих периодов суровым аскетизмом, сухостью и жесткостью в изображении предметного мира и человеческих взаимоотношений, стремлением отжать как можно больше «влаги» из «сырой» действительности, обострением антитезы между «прозой» и «поэзией» жизни, реальным и идеальным. Особенности этого периода нашли свое выражение в книгах стихов «Под старым небом» (1976), «Очертания вещей» (1977, здесь в полном виде представлена поэма «Alter ego»), «Проза в стихах» (1982) «Бормотуха» (1991).
На протяжении всего творческого пути Межирова успешно занимается переводами, в основном грузинских и литовских поэтов (И.Абашидзе, С.Чиковани, Ю.Марцинкявичус и др.).