Железный герцог

Железный герцог: ⁄ Мурат Куриев. – М.: Издательство «У Никитских ворот», 2021

Предисловие

…В этот раз он не повел их в атаку. Маршал Ней, только что потерявший в бою третью лошадь, стоял на холме и наблюдал за тем, как его кавалерийские эскадроны, как волны о мол, разбиваются о британские каре. Раз за разом…

Когда наступало короткое затишье, к каре подъезжал на вороном коне человек в синем плаще, в шляпе, надетой «углом в поле», вперед. Его сопровождали офицеры в красных мундирах. Ней знал его, очень хорошо знал. Он уже имел с ним дело раньше. Герцог Веллингтон. Человек в синем плаще отдавал какие-то приказы, солдаты убирали внутрь каре убитых и раненых, перестраивались – и снова готовы были принять удар.

Ней покачал головой и сказал: «Le Due de Fer!» – Железный герцог!

Красиво… Хотя вымысел, скорее всего. Многие считают, что железным Веллингтона прозвали совсем не за его несгибаемость в битве при Ватерлоо, а за редкостную упертость, с которой он сражался против принятия парламентской реформы в Англии.

Недавний герой превратился в самого ненавидимого в стране политика. Его освистывали, его резиденцию Эпсли-хаус забрасывали камнями. Окна пришлось закрыть железными ставнями, которым не страшен был и мушкетный выстрел. Некоторые полагают, что именно злосчастные ставни и послужили причиной возникновения прозвища.

И как всё меняется! «Железо» превращается во что-то совсем неблагородное, уничижительность появляется. Он смотрел сквозь узкие щели на толпу, беснующуюся перед домом, и, беру на себя смелость это утверждать, презрительно улыбался. Кого они хотели испугать? Какая разница, из какого железа он сделан?

Он – Веллингтон, один из самых почитаемых в стране национальных героев. Англичане – народ особый. Стать кумиром для них, может, и не так сложно, а вот остаться им навсегда… Такое удавалось немногим.

Человек, победивший Наполеона в его последней битве. Гарантия бессмертия? Если бы! В желающих доказать, что его роль в самом знаменитом в мировой истории сражении была не столь уж значительной, до сих пор нет недостатка. И знаете, если составлять рейтинг полководцев, то Веллингтон вряд ли бы вошел в десятку. Справедливо? Это зависит от того, кто составляет рейтинг.

Он представлял Англию на крупнейших международных конгрессах, но как дипломату ему далеко до Каслри и тем более до Каннинга.

Он был премьером своей страны, но в этой роли проигрывает не только таким своим современникам, как великий Уильям Питт Младший, но и, скажем, Роберту Пилю.

Тогда почему же сыновья Туманного Альбиона так его почитают? Потому, что он – Веллингтон. Его трудно с кем-то не сравнивать. В чем-то, в отдельно взятых умениях, уступает многим. А чтобы всё вместе – такого ещё пойди найди.

Долгое время герцог был, возможно, единственным в Европе политиком, который мог позволить себе неслыханную роскошь: говорить не от имени страны, а высказывать свое собственное мнение. И его слушали, потому что он – Веллингтон.

…В сороковые годы XIX века на улицах Лондона часто можно было наблюдать такую картину: прохожие почтительно приветствовали пожилого седовласого джентльмена, а он в ответ особым фирменным жестом подносил два пальца к шляпе. Все называли его Герцогом – так, без фамилии, как будто в стране больше не было людей, носящих подобный титул. Но пока этот человек был жив, для англичан существовал только один герцог – Веллингтон.

Один английский ученый написал: «Есть нечто патетическое в согбенной, одряхлевшей фигуре старика, до конца дней боровшегося за то, чтобы остаться самим собой».

Да, история Веллингтона – это, и правда, история человека, который всегда оставался самим собой…

Часть первая
О пользе несчастной любви

Введение

Наполеон и Веллингтон… Их всё время будут сравнивать, и не потому, что они – ровесники. Никогда не встречались, не общались. Столкнулись лишь раз, но в самой знаменитой в мировой истории битве, Ватерлоо. И судьба навеки связала два имени.

Мне тоже придется их сравнивать. Хотя бы для того, чтобы показать – они очень разные люди. А история сама решает, кому и когда назначить встречу.

Выскочка, ставший императором, и сноб-аристократ. Конечно, они разные. Хотя… Оба не любили вспоминать о детстве и юности. Почему? Про Наполеона в своей книге о нем я уже объяснял. Сейчас всё узнаем про Веллингтона.

Глава первая
«Мой ужасный сын Артур…»

Англия уже была «старой», но ещё не стала «недоброй». До конца XVIII века оставалась одна треть, а до начала Нового времени, отсчет которого пойдет со дня штурма Бастилии, – двадцать лет. Европа была такой же, как и пять-шесть десятилетий тому назад. Почти такой же.

Что-то уже витало в воздухе, Вольтер и Монтескье будоражили умы современников, но не всех. Отнюдь не всех. Смутные предчувствия кого-то одолевали, но таких во все времена немного. Как сказал блистательный английский историк Дж. М. Тревельян: «…Боги милосердно дали человеку. небольшой промежуток мира между религиозным фанатизмом и фанатизмом классовым и расовым, который скоро должен был появиться и стать господствующим».

А что старушка Англия? Она отделилась от континента не только проливом Ла-Манш, но и тем, что всё сделала раньше. Раньше пережила грандиозные политические потрясения, раньше начала промышленную революцию. Она выиграла у других то, что дороже всего на свете, – время.

В Англии уже была конституционная монархия, которая до сих пор всех устраивает. Здесь полным ходом оформлялся консенсус между «голубой кровью» и «толстыми кошельками». Семилетняя война закончилась, североамериканские колонии пока не восстали. Всё спокойно на Британских островах…

Однако спокойно не означает уныло и скучно. Англия, по словам писателя О. Шервина, как раз начала переживать «эпоху несдержанности чувств и экспансивных выходок, эпоху заглавных букв, курсива и восклицательных знаков».

Слезы не являлись чем-то зазорным ни для женщин, ни для мужчин, жесты были по-театральному эффектны, а пьянство, этот национальный бич британцев, – просто-таки повальным.

«Послушайте, сэр Джон, – обратился Георг III к одному из своих фаворитов, – говорят, вы любите опрокинуть стаканчик?» – «Те, кто сказал это Вашему Величеству, бессовестно меня оболгали. Я пью бутылками!» Низшие сословия не отставали от высших, и в одном только Лондоне насчитывалось несколько тысяч пивных.

Огромные состояния проматывались в карты и на скачках, можно было также биться об заклад на крупные суммы и по самым нелепым поводам. Эпоха остроумия и красноречия, злословия и необузданных страстей, модников и распутников…

Ещё примета времени – спорт начинает превращаться в общенациональную религию. Спорт, развивавший в человеке такие качества, как индивидуализм, азарт, стремление к победе и пренебрежение к опасности. Спорт даже стирал сословные грани! На время соревнований, разумеется.

В отличие от континентального дворянства, во многом космополитичного, британская аристократия была монолитной. Ещё высокомерной и надменной. Спускаясь вниз по социальной лестнице, легко обнаруживалось, что некоторые моральные и идейные устои высшего класса усваивались и другими слоями общества. Недаром же английские солдаты тоже будут свысока поглядывать и на французов, и на своих союзников.

Всё чаще в Европе звучало самое сладкое из слов – «Свобода!», но очень многие сыновья Туманного Альбиона считали, что уж чего-чего, а свободу их страна уже получила. Они свято верили в Закон, ставя его выше написанной конституции. Может, потому ее и нет до сих пор в Британии?

Вряд ли в мире найдется другой такой народ, значительная часть которого предпочтет традиции нововведениям, эволюцию – революции, а хорошее – лучшему, если его достижение грозит потрясениями.

Итак, Веллингтон, во-первых, был именно таким англичанином, о которых шла речь выше. Во-вторых, он был настоящим аристократом. В-третьих, он был английским аристократом, родившимся и проведшим первые годы жизни в Ирландии. В среде, которая его окружала, кастовость проявлялась ещё ярче, чувство национальной принадлежности – острее, а разговоры о соблюдении законности и порядка велись чаще, чем где-либо ещё на Британских островах.

Твердо усвоив это, мы поймем если не всё, то очень многое. Не стоит, разумеется, сравнивать Веллингтона с Наполеоном, хотя порой и приходится. Когда император Франции появился на свет, ничто не намекало на то, что он им станет. Веллингтон получил многое просто по факту рождения. В его венах – голубая кровь. И цвет крови никогда не был для него лишь красивым словом.

…Первого мая 1769 года в Дублине, в семье второго барона и первого графа Морнингтона родился третий сын. Не будем запутывать читателя, каким по счету он был ребенком, не так уж и важно. Третий сын. Артур Уэлсли, будущий герцог Веллингтон.

Нет, немного запутать всё же придется. Изначально Уэлсли носили фамилию Колли. И первый сын лорда Морнингтона, Ричард, до того как стал маркизом Уэлсли, был Ричардом Колли. А Колли – род древний и знатный. В истории с обменом фамилиями интересно лишь одно. Как ни смешивай – кровь голубая. И аристократизм Веллингтона, который у кого-то вызывал раздражение или насмешку, для него вещь абсолютно естественная. Он таким родился.

Большинство биографов обязательно упомянут о том, что в том же 1769 году, только на несколько месяцев позже (15 августа), появился на свет будущий император Наполеон Первый. На мой взгляд, это ровным счетом ничего не значит. Никакой магии чисел здесь нет. Можно лишь признать, повторю, что при рождении у Артура Уэлсли было гораздо больше шансов стать герцогом и фельдмаршалом, чем у Наполеоне Буонапарте – императором. Хотя одно обстоятельство их роднит. В их детстве никто не решился бы предсказать ни одному из них блестящее будущее.

Вы сильно удивитесь, но граф Морнингтон, отец Артура, хотя и активно занимался политикой, но известность получил как… композитор. Да, да, он сочинял популярные пьесы для скрипки и был профессором музыки Дублинского университета. А единственный из детей, кто унаследовал его музыкальный талант, как раз Артур Уэлсли. Представили картину? Маленький Железный герцог пиликает на скрипке… Он пиликал! И с удовольствием. До поры до времени.

«В детстве я был рассеян и чертовски ленив…» Крайне редкое для Веллингтона признание. Самокритика – совсем не его стиль. И он вообще не любил вспоминать о детстве, во всяком случае – о дублинском периоде. Тяжелым его никак не назовешь, счастливым – тоже. Обычное детство мальчика из аристократической семьи, не подававшего больших надежд.

Последний раз скажу про сходство с Наполеоном. Оба мальчика – одиночки. С другими детьми они, конечно, играли, но предпочитали созерцать, или наблюдать, это как вам больше нравится. Наполеоне рано увлекся чтением, Артур – читал по необходимости. Сразу забегу вперед и скажу – Веллингтон был хорошо образованным человеком. Он свое постепенно доберет. Просто чтение в детстве не входило в его систему приоритетов. Сказать по правде, и системы-то никакой у него не было. Как он там про себя сказал? «Рассеян и чертовски ленив»? Похоже на правду.

Дублин конца XVIII века – город невеселый. Жизнь здесь протекала неторопливо и размеренно, развлекались, как могли. Итальянская опера, благотворительные вечера, танцы. Всё это очень часто происходило в доме графа Морнингтона. Здесь любили принимать гостей, хотя с деньгами у профессора музыки дела обстояли не очень хорошо. К тому же граф любил ввязываться в сомнительные финансовые мероприятия, что приведет к печальным последствиям.

Какое влияние он оказал на своих детей? Поразительно, но высказываний Веллингтона об отце и матери почти нет. Могу лишь предположить, что именно расточительность графа Морнингтона стала для герцога Веллингтона неким «вдохновляющим примером». Человеком он был довольно бережливым, чтобы не сказать скуповатым. Впрочем, отец, по крайней мере, привил Артуру интерес к музыке. В детстве это его единственное увлечение.

Мать, леди Анна, женщина очень эмоциональная. Увлекалась мифологией, любила светскую жизнь. Воспитанием детей, конечно, занималась, но об одинаковом внимании ко всем говорить не приходится. Артур среди ее любимцев не числился. А главной надеждой семьи считался старший из сыновей, Ричард. Исключительно одаренный! Будущий 1-й маркиз Уэлсли с раннего детства демонстрировал блестящие способности. Стоит ли удивляться тому, что на нем не экономили.

Всё лучшее – Ричарду. И никто не обижался. Наверное. Во всяком случае, отношения между всеми братьями и сестрами всегда будут ровными, хотя и непростыми. Ричард же сыграет в жизни Артура роль куда более важную, чем некогда его родители.

Любопытный факт: по тем временам все братья Уэлсли – настоящие долгожители. Ричард прожил 82 года, столько же Уильям. Джеральд – 78, Генри – 74. Сам Веллингтон скончался на 84-м году жизни. Возможно, дело в генах матери – она умерла в 89 лет и успела увидеть, как ее сын Артур стал премьер-министром…

Премьер-министром?! Героем нации?!! Вот этот увалень?!!! Да не смешите! Будущему победителю Наполеона при Ватерлоо было не до смеха, но он мирился с действительностью. Ричард, за ним – талантливый младший брат Генри, дальше – по остаточному принципу.

Артур посещал начальную школу в Триме, в Дублине, потом, когда семья переехала в Лондон, его отдали в школу в Челси. Среди первых учеников Артур нигде не числился.

Граф Морнингтон скончался внезапно, в 1781 году, в самом расцвете сил, в 45 лет, оставив в наследство многочисленные долги. Страшного в том ничего нет, многие английские аристократы жили в долг, однако экономить всё же пришлось. Экономия – экономией, а престиж никто не отменял. И в том же 1781-м Артура и его младшего брата Джеральда отправили в Итон.

Один из самых известных афоризмов Веллингтона: «Битва при Ватерлоо была выиграна на спортивных площадках Итона». Слова произнесены в 1818-м, во время посещения герцогом школы, в которой он некогда учился. Хм… Не очень-то искренне. Вряд ли он так думал.

Во-первых, потому что сам он спортом никогда не увлекался. И не любил крикет, главную игру в Итоне тех времен. Хотя физически был развит очень даже неплохо – благодаря плаванию, гребле и пешим прогулкам.

Во-вторых, что главное, не думаю, что о пребывании в Итоне у него остались хорошие воспоминания. Он и его брат для большинства воспитанников – нищие ирландцы. Традиционная спесь, что вы хотите. Сам Веллингтон тоже ее наберется со временем. И учился Артур, мягко говоря, не очень хорошо. Древние языки ему категорически не нравились. Уже став членом парламента, он скажет одному из однопартийцев: «Я никогда не рассуждаю о том, чего не знаю, и никогда не употребляю латинских цитат».

Уроки Итона… Кое-что от школы он всё же получил. Научился драться, например. Стычки между благородными воспитанниками – явление широко распространенное.

Однажды, во время купания в Темзе, случился конфликт между Артуром и неким Бобусом Смитом. В решительной схватке победу одержал Артур. Бобус Смит впоследствии хвастался: «Я был первой победой герцога Веллингтона!»

А знаете, кем стал впоследствии Смит? Генеральным прокурором Бенгалии. Выпускники Итона – особое братство. В жизни Британии они играют очень существенную роль. И знаменитая фраза Веллингтона, хотя и шла «от головы», но произнесена совсем не случайно.

…В 1784-м Артура и Джеральда всё же забрали. Обучение стоило дорого, а особыми успехами братья похвастаться не могли. Ричард уже делал успешную карьеру, помогал, как мог. Расстраивал мать только Артур. В 15 лет он ничем не интересовался. Пора выбирать профессию, а ему всё равно. Он даже к скрипке потерял интерес!

Леди Анна отправляется в путешествие в Европу и берет с собой только самого непутевого из сыновей. Причуды истории! Они отправляются в… Брюссель. Год проживут в доме некоего Жубера, адвоката. Любимое развлечение – осмотр окрестностей. Подростком Веллингтон гулял по Суанскому лесу, обедал в деревенских трактирах, в том числе в местечке под названием Ватерлоо. Перст судьбы?

Его судьба – в руках матери. Не можешь определиться сам, кто-то сделает это за тебя. Отчаявшаяся леди Анна пишет своей невестке, жене Уильяма: «Я постоянно спрашиваю у Господа, что я должна делать с моим ужасным сыном Артуром. Он годится лишь на пушечное мясо и ни на что более…»

Глава вторая
Презренная профессия

Отчаяние матери понять можно. Политик, юрист, финансист, да даже священник – всё это профессии уважаемые. Но армия?! В те времена карьера военного отнюдь не считалась почетной. С английской армией произошло самое страшное – ее исключили из системы традиций. Ее, как метко заметил историк К. Барнетт, «и не любили, и презирали».

Вы думаете, что юный Артур Уэлсли мечтал о военной славе? В кошмарных снах она лишь могла ему привидеться! И если мы зададимся вопросом, какое же из деяний Веллингтона можно считать главным, то ответ будет очевидным. Это его победы вернули британской армии признание соотечественников.

Однако в 1785 представить подобное было просто невозможно! Веллингтон как-то сказал: «Мы не военная нация, сама по себе служба в армии чужда нашим привычкам». Причина, вообще-то, лежит на поверхности. Называется – пролив Ла-Манш. Страны континентальной Европы постоянно воевали друг с другом. Не служивший в армии дворянин здесь, считай, изгой. В Англии в почете карьера на флоте. Сыны Туманного Альбиона отличаются где-то там, за морями.

Не стоит забывать и о времени. Период примерно в десять лет, с 1783 по 1792 гг. – наихудший в истории английской армии. Бесславное поражение в войне с североамериканскими колониями сильно подорвало ее авторитет. Да и начало войн с революционной Францией тоже далеко не сразу вдохновило нацию.

А Артура Уэлсли мать отправляет в военное училище! Он просто смирился… К счастью для него, в те годы постигать военную науку на родине было совсем уж нелепо. Артур попал в Королевскую военную школу во французском Анже.

Не звучит? Да как посмотреть. Уровень образования не слишком высок. Верховая езда, фехтование, немного грамматики. В полдень – урок математики. В конце занятий – обязательные танцы. Набор, скорее, напоминает список «правильных навыков» для благородных.

Так оно, по большому счету, и есть. В Анже присылают дворянских детей со всей Европы. Здесь учился Джордж Вильерс, первый герцог Бекингем. И Сийес, один из лидеров французской революции. Популярное место! С гарантией приобретаешь, как минимум, хорошие манеры. Манеры и способность говорить на французском Артур Уэлсли здесь точно получил. Что же до всего остального…

Он стал больше читать, в Анже прекрасная библиотека. И хотя по-прежнему предпочитал проводить время с любимой собакой, терьером Виком, но уже не был столь нелюдим, как прежде. У него даже появились друзья! Два ирландских лорда, Уолш и Вингфилд. Вместе с другими корнетами частенько они ходили в гости к добродушному герцогу Де Бриссаку, замок которого находился рядом с учебным заведением.

Дом старого аристократа был открыт для гостей. Корнетов кормили не слишком хорошо, так что герцога они навещали с удовольствием. Об одном из обедов Веллингтон рассказывал так.

«Обычно в центре стоял уставленный отменными яствами стол для хозяина и почетных гостей, а на столах, расположенных сбоку, угощения были гораздо скромнее. Словом – сильный центр, слабые фланги… Однажды Де Бриссак, расчувствовавшись, захотел получше накормить корнетов. Он потребовал меню и, увидев, что в нем значилась косуля, внимательно оглядел столы. Не обнаружив искомого блюда, герцог стал строго допрашивать слугу. Тот поначалу отмалчивался, а затем пробормотал, что косуля, дескать, стояла перед отцом Базилем. Священника немедля допросили, и он признался, что уничтожил косулю вместе с тремя молодыми гостями хозяина. Оставшиеся голодными корнеты после обеда поймали несчастного отца Базиля и выпороли его».

Трудно было представить, что гурман Де Бриссак закончит жизнь на гильотине, а один из корнетов, посещавших его дом, сыграет огромную роль в возвращении во Францию Бурбонов, изгнанных революцией…

Артур Уэлсли провел в Анже около двух лет. Как он сам впоследствии признавался, самых безмятежных в его жизни. Он бы проучился в школе и дольше, но о брате вспомнил Ричард, превращавшийся в весьма влиятельную фигуру. Все пока решают за Артура. Сначала – мать, теперь вот – старший брат.

Вот как он рекомендует Артура герцогу Рутленду, тогдашнему верховному правителю Ирландии: «…Он довольно ленив, и мне всё равно, какое назначение он получит. Лишь бы это произошло как можно скорее». Невысокого же Ричард мнения о своем младшем брате! Хотя и такого слова достаточно. Военная карьера Веллингтона начинается.

И здесь мы просто обязаны сделать небольшое отступление. Давайте сравним нашего героя… Нет, не с Наполеоном, а с другим прославленным английским воином тех времен, адмиралом Горацио Нельсоном.

Нельсон старше Веллингтона на одиннадцать лет, в двенадцать он уже плавал юнгой на корабле своего дяди. Мальчик с очень слабым здоровьем… Можно восхититься его целеустремленностью, а можно и вникнуть поглубже.

Как Нельсон попал на флот? Бредил ли он морем с рождения? Ответ на первый вопрос – «случайно», на второй – «скорее, подумывал». Нельсон родился в многодетной семье бедного приходского священника. Толкового образования не получил, да и учился плохо. Это, безусловно, роднит его с Веллингтоном.

Артур рано лишился отца, а Горацио – матери. Только вот потерю главного кормильца семья Уэлсли перенесла гораздо легче, чем Нельсоны – обычной домохозяйки. Перед отцом великого адмирала стояла одна задача – пристроить детей, да поскорее.

Теперь – внимание. Денег на покупку офицерского патента для службы в армии в семье просто не было. Протекция? Дядя Нельсона по материнской линии, Морис Саклинг, капитан военного корабля. В семье обсуждают не будущие подвиги, а вопросы практического свойства. Призовые за захват вражеских судов, оплату конвоирования торговых кораблей. Решено. Пусть идет на флот, дядя готов взять страдающего морской болезнью Горацио.

Понимаете, к чему я веду? То, что Нельсон будет прославленным флотоводцем, а Веллингтон – военачальником, в значительной степени игра случая. И они оба сильно отличаются от Наполеона. Тот ещё в раннем детстве уверовал в свою исключительность. В звезду. И нельзя не признать, что это ему сильно помогло.

Наполеон хотел стать моряком, но не смог, потому что его отец получил бесплатную стипендию на обучение только в военной школе. Нельсон пошел на флот от нужды. Веллингтон попал в армию только потому, что, как посчитали его родственники, ни на что другое он не годился. Прав был император, миром правит случай.

Всё же кое-что общее у них есть. Характер! У Наполеона он проявился, наверное, сразу после рождения. Нельсон демонстрировал его, будучи подростком. В Железном герцоге долгое время не чувствовалось никакого металла.

Честно говоря, именно это больше всего поражает меня. В те времена люди жили недолго и проявляли себя довольно рано. В 20 лет Нельсон уже командовал фрегатом. Наполеон в 23 стал генералом. Веллингтон в двадцать с небольшим был… никем. Так как же произошло «волшебное превращение»?

О, история удивительная! Ознакомившись с ней, вы, возможно, измените свое мнение о Веллингтоне. Если оно у вас было, конечно.

Итак, Артуру ещё не исполнилось и восемнадцати, когда он получил первый в своей жизни офицерский чин – младшего лейтенанта. Специально отмечу – не купил патент, а получил. Чуть позже, снова по ходатайству старшего брата, он становится адъютантом нового наместника в Ирландии, герцога Бекингема.

«Он, действительно, очаровательный молодой человек, никогда в жизни я не видела столь разительной перемены к лучшему…» Это снова его мать, в письме к подруге. Чудо! А «ужасный сын» всего-то научился хорошим манерам и умению поддерживать светскую беседу. Никакого «переворота в голове» и близко нет. Скажем больше – до него ещё очень далеко.

Жизнь, которую ведет адъютант герцога Бекингема, иначе как праздной не назовешь. Едва ли не главная обязанность молодого и красивого (признаем) лейтенанта – посещать светские мероприятия. На несколько лет – и больше подобного периода в его жизни точно не будет – Артур Уэлсли превращается в такого аристократа, каких в Англии было большинство. То есть в человека, который ничего не делает.

Он даже начинает играть в карты! Веллингтон совсем не азартный, скорее, наоборот. И вот, от безделья, предается одному из главных пороков британской аристократии. Влезает в небольшие долги, его счастье, что проматывать молодому Артуру было особо нечего.

Понемногу подбираемся к самому интересному. С некоторых пор капитана Уэлсли (очередной чин он получает в июне 1791-го) всё чаще видят в доме на Рутленд-сквер, где проживает некая Кэтрин (Китти) Пэкинхем. Симпатичная молодая особа из очень хорошей семьи. Китти младше Артура на четыре года.

Артур Уэлсли влюбился! Тему «Веллингтон и женщины» мы ещё обсудим подробно. Пока лишь констатируем, что его первая любовь не только сильно повлияла на его отношение к слабому полу, но и на всю его жизнь.

Капитан Уэлсли делает предложение и… получает вежливый, но твердый отказ! Не от Китти, а от ее отца. Тот рассудил здраво. Третий сын в семье? Капитан? Незавидная партия. Это стало страшным ударом для Артура.

Автор одной из самых ярких биографий Веллингтона, Филипп Гведалла, написал: «Музыка раньше успокаивала его, но в майский день 1793-го он сжег скрипку… Больше он никогда не прикоснется к музыкальным инструментам. Возможно, умер артист, но к прошлому он уже не вернется…» Красиво, образно. Где-то даже правильно.

Оказалось, что Артуру просто необходима была встряска, толчок. Да, в случае с Веллингтоном встряской стала невообразимо банальная несчастная любовь. Как-то совсем не «железно», образу не соответствует.

Но кто выбирает? Случилось так, а не иначе. Он же не пошел топиться в реке Лиффи, он решил наконец взяться за ум. Впервые в жизни решил сам. Сделал выбор. Он будет военным.

Презренная профессия, говорите? Через 15 лет генерал Уэлсли сделает ее популярной. Через 20 с небольшим британские офицеры будут готовы отдать всё за право попасть в армию герцога Веллингтона, которой предстояло сразиться с Наполеоном при Ватерлоо.

Глава третья
Как важно быть полковником

В июле 1789-го сестра Артура Уэлсли, Анна, писала одной из своих подруг: «Беспокоитесь ли вы о судьбе бедной дорогой Франции? Ах, я никогда больше не увижу Парижа!»

Увидит, но нескоро. Вообще-то, они ещё мало что понимали. Во Франции происходило что-то «ужасное», но к чему это приведет, толком никто не знал. Пророки уже были, да кто же их слушает, пророков?

В апреле 1790-го Артур получил место в ирландском парламенте, в «семейном» округе Трим. Ничем особенным он себя не проявил и выделялся разве что молодостью. Какие-то речи произносил. Возмущался притеснениями, которым подвергались «монаршая особа Людовика XVI». Осуждал французскую Национальную гвардию, состоящую из «людей, известных своими намерениями свергнуть правительство». Ничего необычного. Политикой он ещё особо и не интересовался, как события во Франции повлияют на его собственную судьбу, представить не мог.

А произошло, как вскоре выяснилось, вот что. Французские революционеры не только подарили миру идеи равенства и свободы, но и первую мировую войну. Я придерживаюсь такой точки зрения и позже объясню, почему. Пока ограничусь очевидным.

Эта война сделала Наполеона величайшим полководцем в истории. Веллингтона – самым успешным военачальником из всех, кто сражался с французами. Однако в желающих оспорить неоспоримое недостатка нет. Хорошо, продолжайте рассказывать истории о том, что Наполеон, дескать, просто умело «пиарил» свои достижения. Но за Веллингтоном-то подобный грех никогда не числился. О Ватерлоо, например, он вообще терпеть не мог говорить!

Не стоит путать понятия «лучший» и «самый успешный». Первое – предмет для дискуссий, второе – факт. Веллингтон победил всех без исключения маршалов, с кем ему довелось столкнуться. Он победил и самого Наполеона. С чем тут спорить?

И, пожалуй, главное. Дождаться от Наполеона похвалы в адрес своих противников практически невозможно. Однако «доброе слово» иногда находил. Кто же является единственным исключением? Правильно. Веллингтон. Проще всего сказать – герцог разбил императора в последнем сражении, и Наполеон хорошо запомнил последнее. Так ведь в высказываниях о Блюхере что-то «хорошее» есть! О Веллингтоне – никогда.

Говорит ли это о чем-либо? О да! Веллингтон – сила, которую Наполеон так и не сумел постичь. Он его не понимал, не смог просчитать. Вот что до самой смерти выводило его из себя. А нам остается лишь разобраться с ответом на вопрос – так почему же именно Веллингтон стал, повторим, самым успешным? Сложная задача, две трети книги на ее решение уйдет.

Итак, пытаясь забыть несчастную любовь, Артур Уэлсли решил стать настоящим военным. В 1793 капитан Буонапарте отправился брать Тулон, Уэлсли стал подполковником. Патент он, кстати, купил в основном на деньги брата Ричарда. В довольно высоком чине он начинает делать то, что подавляющее большинство офицеров британской армии не делало вовсе, – овладевает профессией.

Начинается удивительная трансформация. Артур, которого все члены его семьи считали ленивым и рассеянным, постепенно приобретает фирменные черты герцога Веллингтона: основательность, методичность, серьезность. Он вникает в детали, он учится не по книгам, а старается понять механизмы. Спустя многие годы в беседе с одним из своих немногих друзей, Джоном Уилсоном Крокером, Веллингтон расскажет ему, как он овладевал полководческим искусством.

«Сначала нужно понять силу и действия одного солдата, затем – роты, батальона, бригады и так далее. Всё это нужно постичь, прежде чем приводить в движение дивизии и армии. Я полагаю, что многим из моих успехов я обязан прежде всего тем, что хорошо усвоил тактику в качестве полкового командира».

Скучновато… Где озарения? Где Его величество случай? Им в стратегии Веллингтона места нет. Зато застраховаться от случайностей – важнейшая часть его стиля. Он, конечно, не сразу это придумал. Жизнь заставила.

33-й пехотный полк впоследствии будет носить имя Веллингтона. Первый полк, который он получил под свое командование. Сделал его лучшим из всех, что были размещены в Ирландии. Как? Да тоже скучно. Он проводил в расположении полка почти всё свое время. Что тут такого? Вообще-то командиры довольно редко навещали своих солдат. Есть много других, куда более приятных дел. Впрочем, если вы думаете, что Артур Уэлсли, подобно Бонапарту, ел с солдатами из одного котелка, то жестоко ошибаетесь. Веллингтон никогда не стремился завоевать солдатскую любовь. Он в этой любви не нуждался. Никогда. Парадокс? Всё объясним со временем.

Что же он делал? То самое. Вникал, пытался постичь. Налаживал дисциплину, контролировал снабжение, следил за подготовкой. Лично, постоянно. Этого оказалось вполне достаточно для того, чтобы его полк стал лучшим. Пришло время и повоевать.

…Англия довольно долго не вмешивалась в континентальные европейские дела. О причинах мы здесь рассуждать не будем, так как необходимость «ввязаться в большую войну» – всего лишь вопрос времени. Хочешь не хочешь, а придется. Момент настал весной 1793 года. Санкюлоты объявили войну британской монархии, вторглись в Голландию, и правительство Его Величества решило – нужно действовать. Всё происходило ещё в те времена, когда слово короля значило многое. Именно король Георг III настоял на том, чтобы отправлявшийся в Голландию экспедиционный корпус возглавил его сын, герцог Йоркский.

В жизни Веллингтона ему предстояло сыграть существенную роль, так что следует рассказать о нем чуть подробнее. В 1793 любимцу монарха 30 лет. Он получил военное образование, учился в Европе. Покупать чины Фредерику Йоркскому, естественно, не пришлось. Первое генеральское звание он получил в 19 лет. Ничего плохого или хорошего в этом нет. Он просто сын короля.

Противоречивый персонаж. Как полководец – с треском провалился, когда в качестве верховного главнокомандующего он занимался только организационной деятельностью, то проявил себя очень даже неплохо. Впрочем, отношения герцога Йоркского и с генералом Уэлсли, и с герцогом Веллингтоном будут непростыми.

А в Голландии, куда отправился и 33-й полк, случилась настоящая катастрофа…

Не стоит обвинять лишь неопытного герцога Йоркского, тут всё в комплексе. Английская армия была плохо обученной и слабо организованной. И совершенно не готовой к тому, чтобы сражаться с армией нового типа, с солдатами и генералами революционной Франции. Командир 33-го полка Артур Уэлсли получил важный и, главное, весьма наглядный урок.

…33-й высадился в Остенде 25 июня 1793-го со «второй волной». Это было подкрепление для корпуса герцога Йоркского, которое довело его численность до 20 тысяч человек. В состав корпуса входили также ганноверцы и союзники герцога австрийцы. Координация действий у противников санкюлотов отвратительная, организация повергла любителя порядка Уэлсли в ужас.

Казалось, что при любой опасности главная задача – спасти обозы генералов. Командиры любили воевать с комфортом и даже в грязи есть с фамильного серебра. Злосчастные обозы станут на Пиренеях для генерала Уэлсли настоящим проклятием. Но сделать он всё равно ничего не мог. Традиция!

Сама война была странной. 33-й стоял в арьергарде и боевое крещение получил только в середине апреля 1794-го. До того солдаты Уэлсли только месили грязь. Есть немало историков, утверждающих, что действия герцога Йоркского – череда провалов. Это неправда. Долгое время война шла с переменным успехом. При, заметим, значительном численном превосходстве французов.

Подробно рассказывать о боевых действиях я не буду, хотя бы потому, что Веллингтон в них активного участия не принимал. Но вот что важно. Экспедиция герцога Йоркского – яркий пример того, что противники Франции всё ещё несерьезно относились к начавшейся войне. Австрийцы, например, повоевали немного и решили – с них хватит.

Англичане ввязались в бой с откровенно слабой армией. Офицерский состав – просто беда. Удивительно, что Йоркскому удалось-таки одержать пару побед. При полном отсутствии стратегии! И англичане, и австрийцы оставались в плену иллюзий. Полагали, что с ними будут воевать по старым правилам, скажем, не начинать наступление зимой.

Как же жестоко они просчитались… Французский генерал Пишегрю атаковал англичан в самую жестокую зиму за все восемнадцатое столетие! Отступление корпуса Йоркского было сильно похоже на отступление Наполеона в 1812-м. Масштабы, может, и не те, но бедствия – такие же. И англичане тоже с трудом заняли оборону у реки Ваал.

Артур Уэлсли писал домой, что не снимает одежду уже много дней и большую часть времени проводит на берегу. Они снова чего-то ждали и снова просчитались.

Как только Ваал сковало льдом, Пишегрю бросил своих солдат вперед. Это был конец…

Спустя много лет Веллингтон скажет: «Я научился прежде всего тому, что нельзя делать ни в коем случае». Полезный урок. Он вернулся в Ирландию разочарованным, его раздражала неопределенность. Снова стал адъютантом наместника (теперь – лорда Фитцвильямса). Пять сотен фунтов в год, даже с долгами не расплатишься.

Обстановка – хуже некуда. Вдохновленные французской революцией ирландцы кричат о свободе, а Фитцвильямс – сторонник жесткой линии. Депутат парламента от округа Трим, Артур Уэлсли, защищает своего начальника и сам попадает под огонь резкой критики. Да к черту всё это! Он хочет уйти из армии…

Часть вторая
«Это всё – Индия…»

Введение

Веллингтон так и ответил на вопрос, в чем секрет его военных успехов. «Это всё – Индия…»

Сагибы в белых шлемах, их семьи, туземные слуги. Викторианский век. Мир самодовольных, уверенных в себе людей. Мир, который мы знаем по дагерротипным изображениям середины XIX века. Такой Индии Артур Уэлсли не увидел, но он сделал многое для того, чтобы она такой стала.

Он изменил Индию, а Индия – его самого. Генеральский чин? Не главное, поверьте. В Индии Артуру Уэлсли пришлось быть и дипломатом, и политиком. Именно там он получил опыт, который отличал его почти от любого английского генерала. Теперь он не просто умел воевать. Он ещё и знал, что в войне многое решается не только на полях сражений, что на войне нет мелочей. Он знал – и действовал соответствующим образом. Может, тогда он и начал становиться железным?

Глава первая
Старший брат

Ричард, 1-й маркиз Уэлсли, лорд Морнингтон, был старше своего брата Артура на девять лет. Немало. После смерти их отца обязанности главы семьи перешли к Ричарду, которому исполнился 21 год. Тоже немало по тем временам. Ричард, как мы уже знаем, с детства подавал большие надежды, прекрасно учился, и все понимали, что его ждет прекрасная карьера. Членом парламента (не ирландского, а настоящего) он стал в 23 года. Быстро обзавелся влиятельными друзьями. Среди них – сам премьер-министр Уильям Питт Младший. Они практически ровесники, Питт лишь на год старше. Если кто не знает, Питт – самый молодой премьер за всю историю Британии, он стал им в 24 года.

Питт сразу же начал покровительствовать Ричарду Морнингтону. Они были похожи. Молодые, амбициозные, любили к месту и не к месту употреблять цитаты на латыни. Оба – большие эгоисты. Потому и многого добились.

Семье Ричард помогал. Без фанатизма. У него имелись любимцы – Генри, Анна. Артура, что нам известно, он тоже поддерживал. Однако в его потенциал не верил и относился к брату с некой снисходительностью. Да и как он, например, мог оценить его «военные достижения»? Никто не мог.

Артур Уэлсли потерпел неудачу. Вместе с герцогом Йоркским. Но герцога поддерживал король, а Артура – лишь его брат Ричард. И даже Ричард ничего не мог противопоставить очередному наместнику Ирландии, лорду Кэмдену. Тот, по каким-то неведомым причинам, невзлюбил Артура Уэлсли.

Ричард попробовал сделать брата военным министром Ирландии – не получилось. Сам Артур просил Кэмдена назначить его генеральным инспектором артиллерии – отказано. Тогда-то он и решил уйти из армии. Только сначала нужно было подыскать должность. Поиски затягивались. В мае 1796-го Артур Уэлсли, во многом благодаря Ричарду, стал полковником.

Есть, правда, и другая версия. Правительство повысило в чине ряд офицеров из корпуса герцога Йоркского, чтобы хоть как-то компенсировать им переживания от болезненного поражения. Приободрить, так сказать. Прибавка к жалованию точно не заставила Артура прыгать от радости. Он по-прежнему хочет уйти с военной службы. Будущий герцог Веллингтон (о боги!) почти униженно просит лорда Кэмдена дать ему место в министерстве по налогам и сборам или в казначействе.

«…Полагаю, что я не проявлю чрезмерного самомнения, посчитав себя достойным первой же открывшейся в них вакансии…»

Он практически умоляет! Кэмден не даст ему ничего. Здесь бы надо вставить банальное «нет худа без добра», но я лучше добавлю штрих к портрету Веллингтона. Став очень влиятельным человеком, герцог терпеть не мог, когда к нему обращались с просьбами. Просто пунктик какой-то! Все имеют право на слабости…

Уэлсли возвращается в 33-й полк. Как раз в тот момент, когда полк получает приказ отправиться в Индию. В то время служба в «жемчужине британской империи» почетной ещё не была, да и «жемчужиной» Индия пока не стала. Как правило, молодые люди отправлялись в колонию с одной целью – обогатиться. Удавалось сделать это очень немногим.

Буквально единицы через пару десятков лет возвращались домой с разными путями сколоченными состояниями, нездоровым цветом лица и привычками к роскоши «восточного типа». Их презрительно называли набобами, а над их любовью к диким животным и экзотическим птицам посмеивались.

Военная карьера? Теоретически – да, возможна. Но слишком уж много «привходящих факторов». И, как бы это помягче выразиться, успехи за морями не очень высоко ценились. Совсем не случайно Наполеон уже на поле Ватерлоо будет называть Веллингтона сипайским генералом. Что, дескать, ждать от человека, который получил чин в Индии?

Все остальные заслуги император умышленно опускал, иначе презрение не работало. Но в чем Наполеон прав, так это в том, что отношение к колониальным победам действительно было прохладным. Время тому способствовало. В Европе идет «большая война», всё главное – здесь. Кого удивит полководец, в резюме которого фигурируют победы у Серингапатама или Асаи?

Не забудем и про риск заболеть какой-нибудь неприятной болезнью. Про сокрушительный удар по печени, полученный в результате неумеренного потребления спиртных напитков. Веллингтону, впрочем, за печень беспокоиться не стоило. Среди британских аристократов той эпохи он просто белая ворона. Практически не пил! Удивить его изысканными винами – затея бесполезная. Гурманом он тоже не был. В этом они похожи с Наполеоном, совершенно равнодушным к еде и питью.

К чему столь длинное вступление? К тому, что перспектива провести в Индии несколько лет Артура Уэлсли не сильно вдохновляла. И (будем справедливы) чувства к Китти Пэкинхем ещё не остыли. Поскольку история будет иметь продолжение, позволю себе предварительное замечание, здесь оно к месту.

«Канонический» образ Веллингтона – человек, напрочь лишенный чувств. Холодный, сдержанный. Настоящий Железный герцог. Неправда, конечно. То есть, на поле боя он был вполне себе «железным», но в обычной жизни – не без слабостей. Возьму на себя смелость утверждать, что в какой-то момент Артур Уэлсли сам надел на себя что-то вроде маски. В известной степени она его защищала.

Потом маска органично приросла. Так бывает. Человек выбирает для себя некую манеру поведения и становится заложником своего выбора. Ни в коей мере не считаю, будто «холодный» аристократ – что-то напускное. Нет, он таким и был. Только Веллингтон – куда более сложный человек, чем думают многие.

История с Китти Пэкинхем – наглядный тому пример. Конечно же, он ее любил. Когда-то. Совсем молодым. Любил так, как и положено любить в молодости. Не замечая недостатков, не думая о сходстве характеров… Нет, слишком просто, нужно по-другому. Полюбил ее один человек, а женится на ней (это случится) совсем другой. И он уже будет понимать, что черноглазая Китти совершенно ему не подходит! А всё равно – женится. Устроит себе несчастный брак на всю жизнь. Зачем, зачем он это сделал?!

…Он сложный человек. Я ведь так и сказал. Куда сложнее Наполеона, не в обиду императору будет сказано. Многие из его поступков трудно понять, ещё труднее объяснить.

Что же можно утверждать наверняка? Вот что. В жизни Веллингтона есть два определяющих периода. Война на Пиренеях и Индия. Именно они сделали его таким, каким мы его знаем или представляем сегодня. Как это произошло – я расскажу. Пора отправляться в Индию.

…33-й добрался до «жемчужины» не без приключений. Корабли попали в жестокий шторм, сам Артур Уэлсли тяжело заболел и вынужден был задержаться на родине. У него было время хорошо подготовиться к путешествию. Он съездил в Лондон, чтобы урегулировать отношения с кредиторами. Зашел в магазин на Бонд-стрит и купил много, очень много книг.

Биографы Веллингтона любят писать про морскую библиотеку Веллингтона. Уже упомянутый мной Ф. Гведалла тщательно ее проанализировал. «Во-первых, это явно библиотека военного. Во-вторых, в ней широко представлен Восток. В-третьих, книги на трех языках, что совсем не типично для английского офицера».

Что ж, можно сказать и так. Хотя я бы сказал – больше похоже на сборную солянку. И Свифт, и Локк, и Вольтер. Много античных авторов, труды по военной истории, справочники, карты. Самое интересное – масса книг, посвященных Индии. Вот что точно нетипично для английского офицера. Артур Уэлсли приехал к месту службы подготовленным. Он имел представление об обычаях, нравах, географии. Это сильно ему поможет.

Плыть долго – почти восемь месяцев. Он успел и почитать, и даже пофлиртовать со спутницами, двумя молодыми англичанками. Ничего серьезного. В Калькутту прибыли в самом конце 1796-го.

Почти полтора года Артур Уэлсли занимался исключительно тем, что называется «постижение нравов местного общества». Посещал приемы, званые обеды. Дела военные? Так, постольку-поскольку.

Выяснилось, что индийский климат, на который жаловались все англичане, ему вполне подходит. Правда, Веллингтон легко переносил и влажность, и жару. Он и на Пиренеях будет прекрасно себя чувствовать.

Единственное, что его угнетало, – отсутствие перспектив. Генерал-губернатор Джон Шор придерживался политики невмешательства в самом точном смысле слова. Предпочитал, чтобы всё оставалось как есть. Артур Уэлсли устал от бездействия и бесконечных «обедов», на которых, как он вспоминал, «гости кидались друг в друга жареными цыплятами». Как вульгарно! Артуру, который обзавелся изысканными манерами во время обучения во Франции, не нравилось то, что он видел. Ему вообще всё не нравилось.

…Весной 1798-го в Индию прибыл новый генерал-губернатор. Ричард Морнингтон.

Глава вторая
Братья Уэлсли против Тигра Майсура

Протекция… Что без нее мир? Так, игра случаев. Те, кто не любят Веллингтона, очень любят рассуждать о том, что в Индии, дескать, он многого добился исключительно благодаря своему старшему брату. Апологеты Железного герцога считают, что он всего достиг сам. Истина здесь не посередине.

Отношения между братьями были и будут непростыми. По многим причинам. В том числе и потому, что слава Артура в какой-то момент в разы превысит все достижения Ричарда. Ричарду это очень не понравится. Успехи брата он воспринимал довольно болезненно.

А как иначе? Ричард – эгоист, который привык быть в центре внимания. Человек, уже в молодости многого добившийся. Глава семьи… В Индию он привез с собой самого младшего из братьев, Генри. Считалось, что если кто-то и сумеет пойти по «пути Ричарда», то он, Генри. Прекрасно учился, в 18 лет начал дипломатическую карьеру. В Индии именно он станет первым помощником генерал-губернатора, его правой рукой.

Протекция? Внешне – сильно похоже, в действительности – трезвый расчет. Способности Генри Ричард хорошо знал, он в нем был уверен, а насчет Артура…

Надо понимать, что свой имидж политика Ричард, в том числе, создавал и на громких заявлениях о недопустимости протекционизма. Особенно – в Индии. Вот один из его друзей хлопочет за своего племянника. Генерал-губернатор отвечает примерно так. Поддержку окажу, но только в рамках общепринятых правил. Главное – в конце письма. «Большего бы я не сделал даже для родного брата». Каково?

Из писем самого Артура ясно, что он не очень-то рассчитывал на помощь старшего брата. Странно? Вовсе нет. Артур знал о скептическом отношении Ричарда к нему. Пройдет время, и, простим Веллингтону эту маленькую слабость, он испытает некоторое удовольствие от того, что теперь уже Ричард вынужден искать поддержки у Артура. Никакой теплоты в братских отношениях! Но когда надо, все сразу вспоминали, что они – Уэлсли.

А в Индии было так. Какое-то время Ричард присматривается к Артуру. Что он узнает? 33-й полк, по всеобщему мнению, самый боеспособный. Его командир знает в лицо и по фамилии каждого из своих солдат. 680 человек. Такого в биографии Веллингтона больше не будет. Полк постоянно тренируется, в том числе – неслыханная для британской армии вещь – в стрельбе по бумажным мишеням. Полковник Уэлсли всё время объезжает предполагаемые места сражений.

…Генерал-губернатор выслушивает очень квалифицированный доклад и понимает – да, его брат сильно изменился. Ричарду был нужен свой человек в войсках, грамотный советчик. Артур вполне подходил для этой роли. Сложилось то, что мы сегодня обычно называем «командой». Генри Уэлсли, личный секретарь генерал-губернатора, выполнял все деликатные поручения. Шотландец Джон Малькольм (Бой Малькольм), искусный дипломат, несмотря на молодость, проводил переговоры. Артур Уэлсли отвечал за армейские дела. Команда – командой, но из всех троих именно Артур быстро превратился в практически самостоятельную фигуру. Виноват в этом сам Ричард Морнингтон, ведь он приехал в Индию воевать.

Многие считают Ричарда Морнингтона, первого маркиза Уэлсли, лучшим генерал-губернатором в истории Индии. Англичане, разумеется. У индусов на сей счет вполне может быть другое мнение. С чем вряд ли можно спорить, так это с тем, что с точки зрения превращения Индию в колонию Англии значение деятельности Ричарда огромное.

И он точно едва ли не первый генерал-губернатор, который приехал в Индию с конкретной программой действий и знал, как ее реализовать. Крупный британский ученый М. Эдвардс пишет: «Уэлсли намеревался сделать Индию – по крайней мере, политически – подобием единственной системы, которую он хорошо знал, британской. Его далеко идущий план предусматривал создание монумента славы в виде империи на Востоке».

Насчет «подобия» согласен не совсем, а про «монумент» – в самую точку. Ричард амбициозен, тщеславен и энергичен. Такие люди и добиваются успеха. Непомерно самолюбив, отсюда его склонность добиваться успеха любыми способами. Если нужно – интриговал. Чем отличался от своего брата Артура, который не добился больших успехов в политике именно потому, что не любил и не умел интриговать. Чтобы закончить с темой отличий скажу, что Ричарду нравился и внешний лоск. В Индии он окружил себя роскошью и великолепием.

Веллингтону это было совершенно чуждо. Даже став очень богатым человеком, он никогда не кичился своим богатством. В общем, братья разные, но в Индии у них одно дело.

Что такое «программа Ричарда Морнингтона»? Упростим до предела.

Первое. Она имела отчетливую антифранцузскую направленность. Новый генерал-губернатор при каждом удобном случае говорил про французские притязания, французские заговоры и т. д. Может, он и спекулировал на французской угрозе, но она всё же реально существовала, а главное – такая позиция находила полную поддержку у правительства.

Второе. Программа имела явно наступательный характер. Здесь губернатор пошел явно дальше полученных им инструкций. Кабинет министров хотел лишь сохранения баланса, Ричарду этого показалось мало. С точки зрения перспективы губернатор действовал правильно. На месте он мог оценить ситуацию гораздо лучше.

Третье. Лорд Морнингтон сразу наметил первоочередную, вполне конкретную цель. Покончить с Типу Султаном, владыкой Майсура (Майсора), известного как ненавистью к англичанам, так и любовью к французам.

Тигр Майсура… Типу Султан по праву заслужил почетное прозвище. Смелый, решительный, умный. Свободно говорил на нескольких языках, включая английский и французский. В отличие от подавляющего большинства восточных правителей, он действительно заботился о своем народе. Вышеупомянутый историк Эдвардс считает, что в правление Типу «его страна процветала».

Типу Султан был дальновиден. Он прекрасно понимал, что англичане рано или поздно захотят покорить все индийские княжества. Печальный опыт у него уже имелся. Он не раз воевал с англичанами и в ходе последней из войн, 1790–1792 гг., потерпел тяжелое поражение. Тигр подписал унизительный мир, по которому выплачивал огромную контрибуцию и потерял значительную часть территории княжества.

Сдаваться владыка Майсура не собирался и очень надеялся на помощь французов. Ещё во времена его отца, Хайдера Али, армию Майсура обучали французские офицеры. Типу Султан увеличил их численность в разы, но он знал, что одних инструкторов явно недостаточно.

Тигр надеялся на заключение с Францией полноценного союза. Он отправлял в Париж тайные миссии, о чем англичане, разумеется, почти сразу узнавали.

Ах, как же сильно хотел Типу Султан привлечь французов на свою сторону! Доходило до совершенно нелепых вещей. Тигр организовал в столице, Серингапатаме, некое подобие Якобинского клуба. Перед дворцом посадили Дерево Свободы. Собравшиеся на площади люди называли своего владыку гражданином Типу и кричали «смерть тиранам!». Всё – для французов, состоявших на службе у султана. Как признавался Тигр, ему самому подобные мероприятия не сильно нравились. Можно только представить, как сильно они не нравились английскому генерал-губернатору.

Ричард Морнингтон собирался начать войну уже летом 1798-го. Считается, что отговорил его как раз брат Артур. Командир 33-го полка объяснил губернатору, что армия пока не готова к боевым действиям. Это, пожалуй, первый пример того, что станет стилем Веллингтона. Не принимать поспешных решений, не рисковать без крайней необходимости.

К тому же и у англичан имелась довольно серьезная проблема. Сложная система управления. Я умышленно не вдаюсь в детали, чтобы не запутать читателя. Если совсем коротко, то власть и авторитет Ост-Индской компании ничуть не меньше, чем у губернатора. Вооруженные силы у компании так и вовсе свои. Любая крупная акция требовала координации и согласования, не говоря уже о том, что для англичан принципиально важно воевать в союзе с лояльными им князьями.

Словом, и готовиться нужно серьезно, и повод найти веский. Для правительства и для союзников. Повод Типу Султан дал сам. Он отправил во Францию очередную делегацию.

Переговоры проходили в Иль-де-Франс. Разгорячившиеся революционеры решили отправить на помощь гражданину Типу аж 150 волонтеров! И не преминули сообщить об этом знаменательном событии в газетах. Морнингтон немедля докладывает военному министру Дандасу: «…Типу со дня на день предпримет атаку на британские владения в Индии». Зачем же ждать? Тем более что армия, по словам губернатора, «находится в прекрасном состоянии».

Мечтавший о военной славе генерал-губернатор сам хотел возглавить армию, но брат снова его отговорил. Командование поручили генералу Джорджу Харрису, давно уже служившему в Индии.

Харрису, опытному генералу, совсем не улыбалась перспектива иметь рядом с собой самого главного начальника. Узнав о том, кому он обязан «счастливым избавлением», Харрис, вопреки недовольству многих офицеров, поставил полковника Уэлсли во главе войск низама Хайдарабада, одного из союзников англичан. Вскоре – так получилось – Артур Уэлсли фактически начал командовать левым крылом всей армии. Заметим, что Ричард к этому не имел никакого отношения. Артуру Уэлсли выпал шанс – и он им воспользовался.

…Типу Султан сопротивлялся отчаянно, но англичане действительно хорошо подготовились. Они двигались к Серингапатаму и к апрелю 1799-го подошли к столице Майсура. Тигр приготовился к осаде.

Город представлял собой типичную восточную крепость. Защищать она могла от беспорядочно атакующих орд, а нет от владеющих современным фортификационным искусством европейских армий. Впрочем, укрепления Серингапатама выглядели внушительными, стены казались прочными.

Пятого апреля англичане стали проводить разведку, и именно в этот день случился едва ли не самый неприятный эпизод в военной карьере Веллингтона. О нем с удовольствием вспоминают противники Железного герцога. Ночью с небольшим отрядом полковник Уэлсли отправился на рекогносцировку. Редкая для него оплошность – никогда раньше он не проводил операций в ночное время, да к тому же и местность знал плохо.

Большой конфуз получился. Солдаты во главе с командиром… заблудились. Они попали под обстрел, несколько человек оказались в плену, были погибшие. Артур Уэлсли в одиночку и с огромным трудом добрался до своих. Неудача могла бы поставить крест на его амбициях, но командира 33-го выручил генерал Харрис. Фактически он замял дело.

Веллингтон, по понятным причинам, не любил вспоминать про этот случай. Однако урок, как обычно, вынес. С тех пор он только в самом крайнем случае начинал операции ночью. И не начинал никогда, если до того тщательно не изучил местность.

Солдаты 33-го и их командир хорошо проявили себя в нескольких стычках у города (днем), отличились при взятии акведука. 26 апреля батареи англичан стали бить по Серингапатаму с близкого расстояния. Четвертого мая в крепостных стенах образовалась достаточно широкая брешь. Штурм!

…Войска вел генерал Бейрд. Он когда-то побывал в плену у майсурцев, у Бейрда имелись личные счеты, мотивировать подчиненных он умел хорошо. Типу Султан сражался прямо на стенах, храбро, как настоящий тигр. Он получил уже три ранения к тому моменту, когда английский солдат заколол Тигра Майсура штыком. Серингапатам пал…

Город разграбили. Ещё долгое время англичане и сипаи расплачивались на деревенских базарах украшениями и слитками драгоценных металлов, захваченных в Серингапатаме. Отряд Артура Уэлсли находился в резерве и вошел в город ночью, когда продолжались только грабежи.

Есть не очень достоверная, но широко распространенная легенда. Дескать, именно им удалось найти тело Типу Султана. И при свете факелов Артур Уэлсли положил руку на грудь поверженного врага, дабы удостовериться в его смерти.

Вряд ли. Но англичане разрешили майсурцам похоронить своего владыку по мусульманскому обряду, немедленно. Тело Тигра предали земле, а на улицах города ещё лилась кровь и продолжалось насилие.

…Они все получат свои награды. Генерал-губернатор станет первым маркизом Уэлсли. В его гербе появится знамя Типу Султана. Генерал Харрис – знаки отличия ордена Святого Патрика, украшенные бриллиантами, из сокровищницы Типу. Полковник Уэлсли – четыре тысячи фунтов призовых, что позволит ему расплатиться почти со всеми долгами.

Тигр Майсура умер, однако вскоре выяснилось, что «тигров» в Индии осталось ещё много…

Глава третья
На пути к Святой Елене

«Остров красив, а климат здесь наилучший из всех мест, где мне удалось побывать». На этом острове останавливались многие корабли, плывущие из Индии в Англию, что-то починить, пополнить запасы провизии. Остров назывался Святая Елена, вышеприведенные слова принадлежат генерал-майору Артуру Уэлсли, возвращавшемуся на корабле «Трайдент» в 1805 году домой из Индии. До Ватерлоо – ровно десять лет.

Для покидавшего Англию полковника Уэлсли генеральское звание – предел мечтаний. У посетившего Святую Елену генерала амбиции совсем другие. Конечно, Индия сильно его изменила, нам осталось лишь понять как.

…Ещё только рассвело, когда генерал Харрис вызвал к себе полковника Уэлсли. Серингапатам только что пал, нужно было наводить порядок. Харрис назначает Уэлсли губернатором города! Это, скажем прямо, поступок.

Все (и он сам в первую очередь) были уверены в том, что должность достанется герою штурма генералу Бейрду. Харрис рассудил иначе. Кто-то считает, что он хотел угодить генерал-губернатору, я думаю по-другому. Харрису нравился Артур Уэлсли, он что-то в нем увидел. Как потом выяснится, Ричард Уэлсли предпочел бы Бейрда, но Харрис всё сделал по-своему.

Артур Уэлсли решил лично сообщить Бейрду о своем назначении, генерал как раз завтракал со своими офицерами. Шотландец пришел в бешенство. Бейрд сорвал с себя салфетку, вскочил из-за стола и сказал: «Идемте, господа, нам нечего здесь больше делать». Сохранявший спокойствие Уэлсли заметил. «О, ради Бога! Полагаю, вы можете спокойно закончить завтрак». Появляется что-то железное? Да, так и есть.

Веллингтон понимал, что его назначение – не вполне заслуженное. Спустя многие годы он скажет о нем так. «Бейрд был храбрым, решительным офицером. Он обладал львиным сердцем, но не имел ни таланта, ни такта. У него были очень сильные предубеждения против туземцев, его манеры, привычки и темперамент делали его неспособным к разумному поведению. Бейрд провел год в плену у Типу, с ним плохо обращались, а чувство мести могло привести к ужасным ошибкам».

Он прав, но здесь важна не оценка Бейрда, а представление самого Веллингтона о том, как нужно работать с местным населением, как воевать в чужой стране. Там, в Индии, сформируются некие общие принципы. Он всегда будет их придерживаться, и это здорово поможет ему в дальнейшем.

Как он прекращает грабежи? Несколько сипаев украшают собой виселицы на центральной площади. Эффект мгновенный! Веллингтон всегда будет жестко (если не сказать жестоко) бороться с мародерами, дезертирами, любыми нарушителями дисциплины. Его боялись, но не ненавидели. Жестокость ради жестокости – совсем не про Веллингтона. Подойдет банальное «суров, но справедлив». Отношение Веллингтона к местному населению – вообще нечто уникальное.

Серингапатам. Новый губернатор подчеркнуто уважительно относится к семье погибшего Типу Султана, к его гарему. Конечно, это вызывает одобрение у «туземцев». С разрешения старшего брата он восстанавливает в городе порядки, существовавшие в городе до прихода к власти Хайдара Али. Почти все довольны! Майсур, по замыслу маркиза Уэлсли, даже не присоединяют к владениям Ост-Индской компании (то есть Англии). Урезают часть территории, но оставляют независимость. Послушный князь-вассал британцев пока вполне устраивает.

Не стоит думать, что Веллингтон – большой альтруист. Нет, он человек практического склада. Хорошие отношения с местным населением – гарантия того, что армия сможет воевать в относительно комфортных условиях. Что в ее тылу не будут гореть костры партизанских пожарищ. Уже во время боевых действий на Пиренеях лояльное отношение со стороны местных не просто поможет англичанам, а станет важной составляющей их успеха.

Губернатор Серингапатама – должность не сказать, что великая, но в масштабах Индии весьма заметная. Артур Уэлсли и управлял эффективно, и ещё и в бою отличился. В июне 1800-го его солдаты примерно наказали одного из мелких князей, Дундию. Тот вздумал угрожать англичанам – и поплатился за это. Артур Уэлсли лично участвовал в нескольких стычках и закончил кампанию в два месяца.

За успехами Артура наблюдал и его старший брат, Ричард. И, видимо, маркизу Уэлсли не очень нравилось то, что он видел. А особенно – слышал. Артур превращался в самостоятельную фигуру. К тому же он был военным.

Ричард считал, что наступает время, когда генералы могут стать популярнее политиков.

…В конце 1799 года во Франции к власти пришел генерал Бонапарт. Своей экспедицией в Египет и Сирию он уже сильно испугал и короля Георга, и министров. Великий Нельсон поставил крест на его планах, но кто знает, что ещё придет в голову этому «выскочке»? Вот и голландцы вступили в союз с французами, этот альянс в Лондоне вызвал негодование.

Решено было для начала устрашить голландцев. Простым способом, без особого напряжения сил. Отправить военную экспедицию на Батавию (остров Ява), принадлежащую голландцам. Победа сулила быть легкой и престижной одновременно. Мечта любого полководца!

Артур очень рассчитывал, что во главе экспедиции поставят именно его. Старший брат заверил его – так и будет. Дважды подтвердил. И вдруг 5 февраля 1801-го поступило официальное сообщение – командование экспедицией поручено… генерал-майору Бейрду!

Подобного удара Артур Уэлсли не получал с момента своего злосчастного сватовства. Есть защитники Ричарда. Они полагают, что генерал-губернатор поступил правильно. Бейрд сильно разозлился из-за истории с Серингапатамом, пожаловался командующему всеми вооруженными силами Британии в Индии, генералу Кларку. Тот поддержал подчиненного. Ричард решил не ссориться с генералами.

Зерно истины в этом есть. Только вот Ричарда всегда мало волновало мнение генералов. При той поддержке на самом верху, которой он обладал, он мог делать всё что угодно. Мог, но не сделал. Он попытался объяснить Артуру мотивы своего поступка, но объяснения младшего брата не удовлетворили. Он пишет Генри Уэлсли: «Я спрашиваю себя, а что чувствовал бы сам Ричард, окажись он на моем месте?»

Интересно, что спустя несколько лет Артур Уэлсли помирится с Бейрдом, они даже станут добрыми приятелями. Но в отношениях между двумя братьями появится трещина, которая так никогда и не исчезнет. И когда Ричарду понадобится поддержка со стороны Артура, последний ограничится лишь тем, что «предусмотрено законами и правилами». Мелкая месть? Хотите – называйте так.

…29 апреля 1802 года полковник Уэлсли был произведен в генерал-майоры. Ричард, чувствовавший вину перед братом, усиленно хлопотал об этом. Полагаю, звание Артуру Уэлсли дали бы и без «хлопот», он вполне его заслужил. Генерал Уэлсли оставался губернатором, пользовался всеобщим уважением и мечтал о военной славе.

Индия тех времен – место, вполне походящее для реализации такой мечты. Покорение Майсура дало небольшую мирную передышку, но маркиз Уэлсли проводил жесткий, агрессивный курс. Все понимали, что очередная война не за горами.

Новый враг англичан – маратхская конфедерация. Объединение князей, которые, вообще-то, и друг к другу относились скверно. Потому и не поддержали в свое время Типу Султана. Однако англичане планомерно отхватывали у маратхов всё новые и новые территории, ограничивали князей в правах. А маратхи всё равно предпочитали воевать между собой!

Должность верховного правителя – пешвы – была чисто номинальной, однако давала английскому генерал-губернатору возможность, в случае необходимости, поддержать законного правителя. Ричард Уэлсли ровно так и поступил. В одной из междуусобных войн он решил защищать интересы пешвы Баджи Рао Второго, своего союзника.

Баджи Рао – человек малопривлекательный, в отличие от того же Тигра Майсура. Трусливый, безвольный, невероятно жестокий. Одно из его любимых развлечений – наблюдать с балкона дворца, как слоны топчут его противников. Впрочем, личные качества пешвы Ричарда Уэлсли не волновали. Баджи Рао согласился подписать с англичанами выгодный для них договор. Маратхские князья отказались, война началась.

Расклад обычный. Многочисленная иррегулярная конница и немного пехоты, обученной французами, против отлично подготовленных англичан и сипаев. Численное преимущество мало что решает.

…Артуру Уэлсли сильно не повезло. Ему предстояло взаимодействовать с пешвой и охранять его столицу – Пуну. Кстати, только стремительный бросок войск генерала из Майсура спас Баджи Рао от нападения одного из самых решительных маратхских князей, Холкара.

Благодарный Баджи Рао решил больше не рисковать. Зачем? Он под защитой англичан, ему теперь ничто не угрожает. Генерал Уэлсли проводил дни в бесплодных переговорах, убеждая пешву перейти к активным действиям. Тщетно! Англичане начинают думать, что Баджио Рао собирается их предать. Нет. Пешва просто трус. В июле 1802-го терпение генерал-губернатора лопнуло. Он пишет брату письмо. «Отныне вы наделены всей полнотой власти и можете осуществлять и военное, и политическое руководство…»

Шестого августа генерал-майор Уэлсли отдает приказ о начале боевых действий. В его распоряжении около двух тысяч кавалеристов (из них европейцев – порядка четырехсот) и примерно шесть с половиной тысяч пехотинцев (европейцев – полторы тысячи). Первая цель – крепость Амеднагар, среди защитников которой есть арабские наемники.

Девятого августа началась осада, одиннадцатого – город был взят. Руководивший обороной раджа Гонкла написал одному из князей. «Эти англичане – удивительные и странные люди, а их генерал – невероятный человек. Они пришли сюда утром, посмотрели на укрепления, потом перебили весь гарнизон и вернулись завтракать. Кто их сможет остановить?»

Курьезный факт. Великий полководец Наполеон терпеть не мог штурмовать крепости, хотя и отличился впервые при осаде Тулона. Однако в дальнейшем он предпочитал доверять неблагодарное дело своим генералам. Полагаю, ему просто не хватало терпения. Чего-чего, а у Веллингтона терпения имелось в избытке. Взятием крепостей он брезговать не будет, а свой Тулон у него тоже был.

Асаи… Маленькая деревушка во владениях маратхов, в 220 милях к северо-востоку от Бомбея… Спустя годы, после битв на Пиренеях и Ватерлоо, на вопрос – какое сражение он считает самым важным в своей жизни, Веллингтон неизменно отвечал: «Асаи».

Не только потому, что это его первая крупная победа. Не из-за того, что при Асаи он – командующий в полном смысле слова. Но и потому, что Асаи – совсем не типичная для Веллингтона битва. Всю жизнь герцога будут обвинять в том, что он не любил рисковать, чрезмерно осторожничал. Что ж, такое утверждение имеет право на жизнь.

Веллингтон предпочитал трезвый расчет риску, грамотную оборону – непродуманному наступлению. Всё так. Но Асаи… Он атаковал практически сходу, он рисковал так, как больше никогда в жизни. Есть и ещё одна причина, по которой он навсегда запомнил эту битву, сейчас вы поймете, какая.

Два маратхских орла, как их называли, Даулат Рао Шинде и раджа Берара, сумели объединиться и представляли собой серьезную угрозу. Сильные армии, иностранных советников – едва ли не больше, чем у покойного Типу Султана. Причем это не только французы. Маратхи охотно принимали на службу авантюристов, людей, повоевавших в самых разных армиях, в том числе и в английской. И у маратхов была артиллерия! Довольно неплохая, а руководили ей как раз иностранцы.

Шинде и раджа Берара собирались пойти на Хайдарабад, чего нельзя было допустить ни в коем случае. Артур Уэлсли вышел навстречу противнику и 23 сентября 1803 года у деревни Асаи увидел всю армию маратхов. Огромную, растянувшуюся в линию в 11 с лишним километров!

У генерала Уэлсли – меньше десяти тысяч солдат. Всех! Включая и кавалерию, и «туземную пехоту». Примерно четыре с половиной тысячи – отличные солдаты. Батальоны шотландских горцев и мадрасские сипаи. На них он и рассчитывает в первую очередь. Ещё – семнадцать орудий.

У маратхов – больше сорока тысяч солдат! Большинство, конечно, иррегулярная конница, но какой значительный перевес в силах! И сто пушек!

Маратхские вожди, уверенные в победе, отъехали в тыл отдыхать, поручив общее руководство войсками выходцу из Ганновера, полковнику Польману, ранее служившему в армии Ост-Индской компании.

Артур Уэлсли решил атаковать многократно превосходящего его в численности противника. Сразу ударить по пехоте, самым боеспособным частям. Рядом с деревушкой протекала река, не очень глубокая, но трудная для переправы. Маратхи полагали, что с этой стороны нападение не последует.

«…Ярассматривал в подзорную трубу берега и заметил, что совсем рядом с Асаи есть ещё одна, совсем маленькая деревушка. А напротив, на другом берегу, просто стоят несколько домов. Тогда я сказал себе – люди ведь не станут строить дома по обоим берегам, если между ними нет средства сообщения. Значит, скорее всего, там есть брод. Я направил туда войска – ине ошибся».

Так Веллингтон рассказывал о начале сражения своему другу Дж. Крокеру годы спустя.

Эффект неожиданности – на войне дело важнейшее. Иррегулярные части так и вовсе сразу приходят в полное расстройство. Однако генерал Уэлсли имел дело ещё и с опытными иностранными офицерами, так что победа далась ему нелегко. Генералу приходилось находиться в самой гуще событий, мгновенно принимать решения, под ним было убито две лошади…

Асаи оказалось самым кровавым из всех сражений, которые ему довелось дать. Англичане потеряли убитыми и ранеными почти треть солдат и офицеров! С точки зрения пропорций ни одна из битв Веллингтона рядом не стояла. В дальнейшем герцог будет говорить о сражениях: «Да это хуже Асаи!» Критерий…

Он одержал первую из самых значимых своих побед. Асаи – его Тулон. Он получил известность, о нем узнал даже Бонапарт, который так и будет его с тех пор называть сипайским генералом.

«Сипайский генерал»? Пусть так. Веллингтон однажды сказал, что «в военном деле я не узнал много нового с тех пор, как вернулся из Индии». Это не совсем так, но надо признать, что именно Индия во многом сформировала его как полководца.

Несчастный эпизод под Серингапатамом раз и навсегда научил его вступать в бой только хорошо подготовленным. С тех самых пор он никогда не начинал сражения, не имея достаточного количества разведданных. И никогда не жалел времени на то, чтобы получить как можно больше информации.

В Индии он приобрел черту, которая отличает его от многих полководцев того времени. Даже Наполеон не уделял такого внимания вопросам коммуникаций, снабжения, повседневной жизни своих солдат. Он внимательно следил за тем, чтобы они вовремя получали жалованье, были обуты, одеты и накормлены. Мало кому солдаты доверяли так, как Веллингтону. «Сделает всё, как надо». Простая, но какая показательная похвала! Она не о геройстве, а о том, что он не будет понапрасну рисковать их жизнями.

Из индийского опыта Веллингтон извлек урок. Хочешь, чтобы было хорошо, сделай всё сам. Герцога будут упрекать в том, что он ограничивал инициативу своих генералов, что всё замыкал на себе. Правда. Но, учитывая фантастическую работоспособность Веллингтона, его дисциплинированность, так ли уж это плохо?

У герцога, в отличие от Наполеона, никогда не было больших штабов. В том числе потому, что сравнивать французскую штабную культуру с английской просто нелепо. Во Франции штабному делу учили, в Англии… Даже обсуждать не стоит.

Как не стоит и сравнивать общий уровень подготовки офицеров. Мы ещё поговорим об этом подробнее. Пока лишь замечу, что у Веллингтона имелись основания для того, чтобы делать всё самому. Он и делал. И не проиграл ни одного сражения.

…В 1805 году братья Уэлсли вернулись в Англию. Ричард – не по своей воле, его отозвали. Маркизу Уэлсли предъявили очень серьезные обвинения. В тонкости не вникаем, но отметим – Артур Уэлсли, хотел он того или нет, тоже оказался вовлеченным в скандал. Иначе и быть не могло. Испытывал ли он какие-нибудь опасения по этому поводу?

По большому счету, нет. В чем его-то могли обвинить? В том, что пользовался покровительством старшего брата? Так тема муссировалась уже давно. Только теперь отличными адвокатами Артура стали его военные победы. Он одержал их сам, без чьей-либо помощи. Деньги заработал честно, потому их и мало. В январе 1805-го он пишет брату Генри: «Я не богат по сравнению со многими другими людьми, но очень богат по сравнению с самим собой в недавнем прошлом…»

Сорок две тысячи фунтов (жалованье и призовые). Подарки, в том числе богато украшенная драгоценностями сабля. Хватит для того, чтобы чувствовать себя независимым. Наверняка льстит генералу и прозвище, которое ему дали индусы: Уэлсли Бахадур. Непобедимый!

Самое важное. Из Индии Артур Уэлсли возвращался домой совсем другим человеком. Индия дала ему уверенность в себе. Он уезжал на Восток – и пределом его мечтаний был генеральский чин. Он едет домой – и будто вообще не думает о будущем. «Новый» Артур Уэлсли полагает, что отныне будущее в его собственных руках. Самонадеянно? А теперь – только так.

…На корабле «Трайдент» он, в основном, почитывает любовные романы. Мучается от приступов морской болезни и очень радуется, когда «Трайдент» бросает якорь у острова. Как он называется? Ах да, Святая Елена. До чего же приятно пройтись по суше! Разве что деревьев здесь совсем мало…

Часть третья
Прийти по-английски

Введение

Историки любят цифры, но плохо умеют считать. Иногда на кого-то снисходит озарение, и он видит совпадения, закономерности, некую игру чисел.

В XVIII веке в Европе войны случались с периодичностью раз в шесть-семь лет. Звучит пугающе, не так ли? А выглядит не так чтобы очень страшно. Большие войны, маленькие. Практически каждую из них можно было в любой момент остановить. Ни одна из них не грозила потрясением основ.

Благородные люди занимались благородным делом. Простите, что употребляю это слово в отношения столь страшного занятия, как война. Любая война – ужасна, но мы же всё-таки в состоянии оценить степень «ужасности».

После окончания религиозных войн (вот эти по-настоящему страшные) в Европе установился особый тип войны. По сути – между монархами, а не между странами, тем более – народами. Офицеры – дворяне противоборствующих армий – были ближе друг другу, чем их собственные солдаты. Какую ненависть они должны были испытывать? Уж точно не звериную.

Армии небольшие. Гражданское население, надо признать, страдало очень умеренно. Монархи всегда могли договориться. Войны XVIII века не зря называют «галантными», или «кружевными».

Такими они и были до тех пор, пока 20 апреля 1792 года революционная Франция не объявила войну австрийскому императору. Никто и представить себе не мог, что в тот день начался конфликт нового типа. Он продлится двадцать с лишним лет, унесет сотни тысяч жизней… И навсегда изменит наши представления о войне.

Глава первая
Какая война была «первой мировой»?

Они испугались. По-настоящему. С 1815 года страх перед новой большой войной – это то, с чем люди будут жить. Страны – создавать союзы в преддверии или системы, чтобы предотвратить. Их действительно сильно напугала большая война 1792–1815 гг. А значит, как минимум, она была не такой, как те, что были раньше.

Совсем не такой. И теперь ее надо бы как-то назвать и подставиться под огонь критики или, что ещё хуже, оказаться вовлеченным в столь благородное занятие, как дискуссия. Против критики я не возражаю, дискутировать не очень хочу. Да и книга эта – не про теорию войн.

Однако я хочу, чтобы у читателя имелось представление, поскольку герои книги принимали участие в необычной войне. Так как же ее назвать? Американский историк Дэвид Белл называет «первой тотальной». Можно? Вполне. И «первой мировой» – тоже можно. Просто никто особо не хочет. Многое придется «ломать», такая война может начаться!

Давайте я не буду наклеивать ярлыки. «Тотальная», «первая мировая» – как угодно. Важно только одно. Такая война была первой в истории. Я просто объясню почему.

…В 1792 году депутаты-жирондисты во французском Конвенте заявили: «Мы начинаем войну, чтобы покончить с войнами. Это будет последняя война». Интересное сочетание идей Просвещения с милитаризмом. Чтобы исполнить вековую мечту человечества о прекращении войн, нужно… повоевать.

Вы не сильно удивитесь, узнав о том, что накануне той войны, которую официально называют Первой мировой, были широко распространены точно такие же настроения? В 1914-м Герберт Уэллс написал эссе под названием «Война, которая покончит с войной». Даже Наполеон охотно рассуждал о некой «последней войне», Наполеон, сделавший войну перманентной.

Делаем простой вывод. Если мы слышим слово «последняя», значит – война будет очень большая. Война 1792–1815 гг. именно такая. Сразу отметим важный нюанс. Никакого прорыва в военных технологиях в те времена не произошло. Изменения в интенсивности и масштабах. Если хотите – в размахе.

До конца XVIII века сражений, где число участников перевалило за сто тысяч, считай, и не было. Ваграм, 1809 год. 300 тысяч. «Битва народов», Лейпциг, 1813-й. 500 тысяч! Ничего подобного раньше и близко не было! Да и в будущем «рекорд» очень нескоро перекроют.

Потери Франции в этой войне – чуть меньше миллиона человек, в Первую мировую – миллион триста тысяч. Теперь сравните оружие. Конечно, войну можно называть тотальной. Ведь она потребовала мобилизации всех ресурсов. И когда такое случалось прежде?

Люди, конечно, на первом месте. Хотя, возможно, и на втором. Новая идеология – вот что отличало эту войну. Вы думаете, что сейчас я начну рассуждать о том, что «новая Франция» сражалась со «старым миром»? Конечно, нет. Такая идея относительно хороша для первых лет войны, дальше она уже плохо работает.

Первая и, возможно, главная – милитаризм. Слово – и чаще всего ругательное – мы все знаем с детства. То, что оно обрело смысл в начале XIX века, известно не многим. Уже упоминавшийся мной американец Дэвид Белл приводит очень интересный аргумент. Разделение общества на военных и гражданских. Действительно, в «большую войну» появились два разных мира. Статус, ценности – разница очень солидная. Зачастую именно внешняя сторона лучше всего характеризует изменения. Наступает век военных, значит – жди беды.

Вторая основа – политическое оформление. Война не просто превращается в правильное решение всех проблем. Она подчиняет себе всё. Она вовлекает всех и снимает любые ограничения. Война и есть политика.

Третья. Война до победного конца. Кто-то удивится, что я не поставил эту идею на первое место. На то есть основания. Конечно, в мировых войнах пресловутый победный конец едва ли не главное. Всё подчинено основной цели.

В большой войне 1792–1815 гг. такая цель тоже имелась. Потому она и тянет на первую мировую. Только, в отличие от войн XX века, она, как бы сказать поточнее, не была столь жесткой, всепоглощающей. Зато она заставляла того же Наполеона мыслить в категориях «победа или смерть» тогда, когда «смертью» даже не пахло. Иными словами, он начинал кампании и без ясных целей, не очень хорошо представляя, зачем они нужны. Классический пример – поход в Россию.

И, наконец, последнее в части идеологического и политического оформления. Мировые войны отличаются от других тем, что по их окончании предпринимаются попытки создания нового международного порядка. Системы договорных отношений, которые якобы предотвращают возможность новой большой войны. Так было и после Первой мировой, и после Второй.

А когда подобное произошло впервые? Когда появились Венская система и Священный союз! Плохие, хорошие, но они обеспечивали мир в Европе на протяжении нескольких десятилетий.

Перейдем теперь к тому, что бросается в глаза, к чему-то совершенно материальному.

Масштабы? Просто грандиозные. Война шла больше двадцати лет, в нее были вовлечены практически все европейские страны. Перечислять все сражения – книги не хватит.

Это раньше воевали на ограниченных театрах военных действий. Так, область, а то и один город. Теперь театр военных действий – вся Европа. Ещё и на других континентах воевали, что, кстати, тоже позволяет говорить о войне как о мировой.

В общем, называйте, как хотите. Совершенно очевидно только одно. Большая война 1792–1815 гг. уже была другой войной. Констатируем – и можем начинать воевать.

Глава вторая
Уильям Питт Младший – от сомнений к уверенности

Уильям Питт Младший не был нерешительным человеком. Скорее даже наоборот. Однако он был настоящим английским политиком. Сломя голову броситься в общеевропейские дела? Нет, это не про них. Подумают, и хорошенько. Так было и есть.

Во-первых, у них имеется Ла-Манш. Во-вторых, они считают себя особенными. При жизни Уильяма Питта у них точно были основания для того, чтобы думать так не только из-за обычного снобизма.

Что больше всего страшило континентальных монархов? Пресловутая революционная зараза. Не угроза для Англии? Есть немало историков, полагающих, что и на Британских островах могла произойти революция. Голодные бунты, волнения в Ирландии – чем не симптомы приближающейся бури?

Вообще-то, одна революция, промышленная, шла уже полным ходом. Но переросла бы она в политическую? Тема для спекулятивных рассуждений. Вот я думаю, что вряд ли – и что с того? Говорить здесь нужно о другом.

Почему Англия долго, по мнению многих, непозволительно долго сохраняла роль стороннего наблюдателя? Ла-Манш? Безусловно. Но главное, пожалуй, то, что британцы далеко не сразу почувствовали в событиях, происходивших на континенте, реальную угрозу уже для себя.

Началось с изменения настроений. Ещё в 1790 году знаменитый публицист Эдмунд Бёрк опубликовал свои «Размышления о французской революции». Книга не произвела мгновенный переворот в сознании. Однако прекрасный русский историк Н.И. Кареев верно охарактеризовал ее воздействие: «Как признавались сами французы, “Размышления” наделали им много вреда… В них действительно отразились все национальные предрассудки англичан, так как для многих из них не было никакого различия между французом, папистом, иезуитом и якобинцем. Всё это – одинаковые природные враги Англии».

«Враги» – слово абсолютно точное! Враги – те, с кем нужно бороться, врагам надо противостоять. Многие англичане начали думать именно так. И появилась партия войны, которую как раз и возглавил Питт Младший.

«Из всех государственных деятелей Англии он был самой заметной фигурой. Гордый и одинокий, убежденный холостяк, властный и скрытный, Питт демонстрировал миру свою холодность. Но за ней скрывался довольно ранимый человек, тяжкий пьяница (Аддингтон как-то сказал о нем, что есть лишь одна вещь, которую Питт предпочтет стакану портвейна, – бутылка). Человек, который был весел с очень немногими…»

Слова английского историка С. Эйлинга, я бы лучше не сказал. Гениальный и бесконечно одинокий пьяница, посвятивший себя одному Богу – Англии. Не следует думать, впрочем, что Питт стал премьером в 24 года исключительно благодаря собственным талантам. Его назначение – сложная комбинация.

Молодой Питт нравился многим, но не королю. Однако Георг III устал от кризисов и нуждался в сильных тори. Король, что с ним случалось довольно редко, рассудил здраво. Питт сможет «вдохнуть в жизнь» в тори, это единственный подходящий вариант. Георг поддержал юнца и, надо отдать ему должное, продолжал поддерживать его на протяжении практически всей карьеры. Питт оправдал ожидания и реанимировал партию тори. А потом грянула французская революция…

Питт – он же был английским политиком – далеко не сразу перешел к решительным действиям. Только к концу 1792 года, когда уже стало ясно, что французские революционеры угрожают жизненно важным интересам Британии, правительство выбрало жесткую линию. Весьма своеобразную, правда.

Не только Питт, но почти все европейские монархи считали, что революция вот-вот закончится. Расстроенные финансы, мятежи на значительной части территории, война революционеров друг с другом – победа не за горами! Как же жестоко они ошибались…

В общем, Питт решил, что время для активного вмешательства пока не пришло. Беспокоиться стоит о том, что происходит за пределами Европы. Экспедиция герцога Йоркского долгое время оставалась первой и единственной попыткой англичан повоевать на континенте. Опыт неудачный, выводы – соответствующие.

Питт, как и подавляющее большинство британских политиков высшего ранга, слабо разбирался в военных делах. Он сам в этом признавался. Традиция! Но Питт мог себе позволить нечто другое. Активную дипломатию и щедрые субсидии. Так Англия стала главным вдохновителем антифранцузских коалиций.

Воевать деньгами? Как-то не по-джентльменски. Наполеон будет называть англичан «подлой нацией торгашей». А обидно-то было ему, а не британцам.

Питт едва ли не первым понял, что эта война особенная. Он не называл ее, конечно, первой мировой. Никто не называл. Многие и сейчас так не считают. Питт уловил самую суть войны. Противостояние, которое продлится до практически полного уничтожения одного из противников. Именно Питта Наполеон считал своим главным врагом. И был абсолютно прав.

Да, Питт не очень хорошо разбирался в сугубо военных вопросах. Но здравый смысл подсказывал ему: имея довольно слабую армию, англичанам стоит посылать солдат в Европу только в самом крайнем случае. Однако нужно последовательно заставлять других воевать с французами. Появится необходимость – придется сражаться и самим. Война будет не на жизнь, а на смерть. Питт видел, Питт знал…

После прихода Бонапарта к власти он окончательно отбросил все сомнения. Выступая в парламенте, премьер заявил: «Верховная власть во Франции отныне находится в руках главы республики, существующей лишь номинально. Республики, в которой возобладал невиданный доселе военный деспотизм. Какое доверие мы должны испытывать к человеку, характер и прошлое которого хорошо известны, и который ныне является абсолютным правителем Франции…»

Это – Питт. Он всё понял сразу. А ведь смысл происходящего осознали далеко не все. Оппозиция так и вовсе хотела вернуться к власти, активно призывая к миру. Мир всегда популярнее войны. Король начал колебаться, его настигло очередное помутнение рассудка, он стал вмешиваться в вопросы внутренней политики. Питт устал и подал в отставку.

Мир! Мир!!! Новый премьер Аддингтон немедля начал переговоры с Бонапартом. Адъютанта Первого Консула Франции, который привез осенью 1801 года проект договора, встречали с восторгом, близким к помешательству. Лошадей выпрягли, и энтузиасты сами потащили карету к министерству иностранных дел. Питт перестал приходить в парламент…

Заключенный в марте 1802-го Амьенский мир продлился лишь год. В одной из частных бесед Питт отвел ему именно такой срок.

«Англичане хотят войны? Но если они первыми обнажат меч, я последним вложу его в ножны! Англия не уважает законы? Ну что ж, завесим их черным покрывалом!»

Знаменитая истерика Наполеона… Хорошо подготовленная. В присутствии английского посла. Для него и устроенная. Наполеон ещё только начинал воевать. И как раз он-то прекрасно знал, кто его главный враг.

Проект высадки на Британские острова – один из самых грандиозных и дерзких планов Наполеона. Как и любой несостоявшийся проект, он превратился в предмет для разного рода спекуляций. Я достаточно подробно порассуждал на эту тему в своей книге о Наполеоне. Повторю лишь основное.

Убежден, что десант в Англию никаким отвлекающим маневром не был. Просто нелепо потратить столько сил и средств на то, чтобы от чего-то отвлечь. Нет, конечно же, он очень хотел разбить противника на его территории. Он был просто одержим этой идеей!

Он подготовился. Про всякого рода «если» мы говорить не будем. Угроза вторжения вполне реальная, и англичане, хоть и бодрились, но боялись. Сильно боялись. Джордж Каннинг, в будущем великий политик, писал в те дни: «Не знаю, спасет ли нас Питт. Но то, что лишь он один в состоянии это сделать, – очевидно».

…Уже тяжело больной Питт возвращается к власти в 1804 году. Первая речь в парламенте. «Уменя нет необходимости напоминать палате, что мы призваны вести борьбу за судьбу не только нашей страны, но и всего цивилизованного мира». Питт понимает. К счастью, теперь понимают и другие.

Русский посол Воронцов сообщает в Петербург. «Чтобы отразить врага, средств вполне достаточно, но всё держится на одном человеке, мистере Питте… С утра до вечера он занимается морскими и военными делами. Он смотрит, побуждает, направляет и заботится обо всём с необыкновенной осмысленностью и упорством, которые составляют основные свойства его характера».

Англия готовилась к отпору. Устье Темзы перегородили старыми фрегатами, связанными железными цепями. Но по большому счету рассчитывали на флот и на самого Наполеона. Не подвели ни флот, ни Наполеон.

Арест и казнь герцога Энгиенского вернули Европе решимость. В своем завещании Наполеон напишет, что не жалеет о том, что сделал в марте 1804-го, и поступил бы и сегодня так же, как и тогда. Не стал оправдываться, что делает ему честь. Однако столь бурной реакции он всё же не ожидал.

Смерть Энгиенского и провозглашение Наполеона императором стали переломным моментом. Вот тогда-то и началась настоящая мировая война. Для такой войны повод – вещь необходимая. Повод запускает механизм.

Питт быстро сколотил новую антрифранцузскую коалицию, третью по счету. Англия перестала быть одинокой в своей борьбе!

Наполеон совершил знаменитый разворот и начал самую блистательную кампанию в своей жизни. Он бил австрийцев, а адмирал Нельсон в битве при Трафальгаре уничтожил французский флот. Гибель адмирала омрачила радость от победы, но Нельсон поставил крест на идее вторжения. Всё, история закончена.

9 ноября 1805 года в Сити проводили банкет в честь трафальгарской виктории. Лорд-мэр, обращаясь к Питту, провозгласил тост «за спасителя Англии и Европы». Питт ответил: «Благодарю вас за оказанную честь, но Европу не может спасти один человек. Англия спасла себя благодаря усилиям всех и, полагаю, подала хороший пример Европе».

Это была последняя публичная речь Уильяма Питта Младшего. Второго декабря последовала катастрофа Аустерлица… Узнав о ней, Питт, показав на стену своего кабинета, с горечью воскликнул: «Уберите эту карту Европы! В ближайшие десять лет она не понадобится…»

Он больше не вставал с постели. Болезнь прогрессировала, Питт чувствовал приближение конца. Утром 23 января 1806 года врач, пришедший к нему с визитом, застал Питта плачущим. Доктор стал успокаивать пациента. Питт покачал головой и сказал: «О моя бедная страна, как я любил тебя, и в какой страшный момент я тебя покидаю…» В тот же день главный враг Наполеона скончался…

Французский историк Э. Сейу пишет, что последние дни Питта скрашивали своими рассказами братья Ричард и Артур Уэлсли, недавно вернувшиеся из Индии. Возможно, Питт Младший «в своей прозорливой ненависти угадывал в них тех, кто отомстит за него». Немного напыщенно, но сказано красиво. Хороший повод вернуться к нашему главному герою.

Глава вторая
Зачем входить в одну реку дважды?

Что правда, то правда. Артур Уэлсли по возвращении из Индии несколько раз встречался с Уильямом Питтом. Питта интересовали нравы и обычаи индусов, но особенно – подробности военной службы. Будучи человеком сугубо гражданским, премьер страны, которая вела войну, хотел услышать мнение боевого генерала. Артур Уэлсли подолгу беседовал с ним.

Веллингтон впоследствии вспоминал, что Питт «всегда был крайне любезен», Питт же поделился своим мнением о генерале в разговоре с одним из коллег: «Сэр Артур Уэлсли совсем не похож на тех военных, с кем мне доводилось встречаться ранее. Вопросы не ставят его в тупик, и он не пытается спрятать свое невежество за общими рассуждениями. Отвечает четко, все пояснения его понятны… аргументы исключительно здравые. Удивительный, весьма удивительный человек».

Великий премьер сразу подметил важную деталь. Увидел то, что помешает Веллингтону стать удачливым политиком и сделает его скверным дипломатом. Веллингтон терпеть не мог пустой болтовни. Прятать мысли – вообще не про него. На войне такой недостаток простителен, а в политике… Впрочем, до политики ещё очень далеко, хотя он почти сразу вынужден был ей заниматься по вине старшего брата.

Маркиза Уэлсли атакуют со всех сторон. В парламенте, в прессе. Его обвиняют в злоупотреблении служебным положением и даже в казнокрадстве. «Погряз в роскоши!», «Жил, как султан!» Уф…

Давайте сразу начнем с конца. Шумное разбирательство ни к чему не привело. Кроме разве что пресловутого пятна на репутации. Пятна хватило на то, чтобы поставить крест на больших амбициях. Одно время Ричард считался даже одним из кандидатов на пост премьера, теперь об этом можно было забыть.

Артур защищал брата от нападок, но, признаем, ему не очень нравилось то, что его имя связано со скандалом. Хотя бы потому, что генералу Уэлсли нужно было устраивать свою жизнь. Искать место, а в сложившейся ситуации это оказалось занятием непростым, и не только из-за «дела Ричарда».

Тридцать шесть лет. Возраст по тем временам весьма солидный. Генеральский чин, орден Бани. Таких много, очень много. Артуру повезло, он получил неплохое назначение в министерство по делам колоний.

«…Я пришел в приемную министра… и обнаружил там посетителя. У него не было одной руки, и по изображениям, которые я видел раньше, я сразу узнал Нельсона. Меня он, разумеется, не знал, но охотно вступил в беседу. Хотя вряд ли это можно назвать беседой, говорил практически лишь он и исключительно о себе, причем в таких выражениях, которые меня неприятно поразили. Через какое-то время Нельсон отлучился и, видимо, узнал, кто я такой. Он вернулся совершенно другим человеком! Исчез шарлатанский стиль, он говорил о ситуации в стране и на континенте со смыслом, со знанием дела. Он говорил как офицер и как государственный муж… Никогда более я не видел столь полной и неожиданной метаморфозы».

…Шел 1805 год. Совсем скоро Нельсон покроет себя бессмертной славой, через три года Европа узнает имя Артура Уэлсли, через десять – навсегда запомнит герцога Веллингтона.

А в январе 1806-го Артур Уэлсли совершает один из самых странных поступков в своей жизни. Вы ещё не забыли про Китти Пэкинхем? Он на ней женился! Зачем он это сделал? Да он, наверное, и сам бы не смог объяснить. Я тоже не могу, но попробовать обязан. Хотя бы потому, что его брак дает нам возможность по-другому взглянуть на Веллингтона. Он из разряда чего-то совсем не «железного».

Позволю себе размышление полулирического свойства. Веллингтон – человек, не равнодушный к женским чарам. Он нравился женщинам, женщины нравились ему. У него были и романы, и разовые интересные встречи. Он очень любил флиртовать. Он обладал крайне редким качеством – Веллингтон умел дружить с женщинами. Я сказал именно то, что сказал. Среди самых близких к герцогу людей есть женщины, с которыми его не связывало ничего, кроме дружбы. И как раз это обстоятельство многое говорит о его браке.

Я бы сказал так. Веллингтон искал не утешения на стороне в самом привычном и примитивном понимании, он искал то, чего ему категорически не хватало дома. Общения и понимания. Душевного комфорта.

Вообще-то, виноват он сам. Он, не совершавший необдуманных поступков, сделал такой. И мучился всю жизнь. Но зачем, зачем?!!

Прекрасный писатель Ричард Олдингтон в своем романе о Веллингтоне выдает совершенно фантастическую, на мой взгляд, версию. В сильно сокращенном виде выглядит она так.

Во время прогулки Артур Уэлсли встречают даму, жену одного из его индийских сослуживцев. Та совершенно случайно вспоминает о Китти Пэкинхем. Китти до сих пор не замужем и даже не помолвлена. Тут-то Артур и решил «освободить» Китти от ранее принятых обязательств. Как благородный человек. Так «освободил», что женился.

Интересно, но как-то… нелепо. Какие обязательства? Он получил официальный отказ от отца Китти.

Может, любовь ещё не умерла? Артуру 37 лет, Китти -33 (он ее, кстати, переживет на двадцать лет). Они не виделись почти девять лет! Они даже не писали друг другу писем. Тому есть монаршее подтверждение. Сама королева спросила у Китти вскоре после заключения брака: «Это правда, что вы ни разу не писали Артуру во время его отсутствия?» – «Да, Ваше Величество». – «И никогда не думали о нем?» – «Думала, и очень часто».

Саркастичный Гведалла добавляет – «хорошо, что никто не догадался спросить Артура, а думал ли он о Китти». Может, и думал. Всё-таки – несчастная любовь.

Вот что думаю я. Возможно, Веллингтон нуждался в некоем реванше. В Индии он достиг определенного положения и понимал, что теперь-то он не встретит отказа. Плохой способ самоутвердиться, но… Кроме того, скоропалительное решение Артур принял в не самый лучший период своей жизни. Слишком много неопределенности, а брак – что-то стабильное.

…Он сделал ошибку. Одну из самых больших в своей жизни. Китти совершенно ему не подходила. Робкая, безвкусно одевавшаяся, не умеющая поддержать беседу, теряющаяся под неодобрительным взглядом холодных глаз. У Китти ещё имелся недостаток, который Веллингтон терпеть не мог ни в ком. Она любила ныть и легко пускала слезу.

Однажды герцог произнес непривычно страстный для него монолог о собственном браке. Заметим, о нем мы знаем от женщины, миссис Арбэтнот, которая была его другом. Если честно – не только. «Он говорил, что невозможно жить с человеком, с которым тебя ничто не связывает, нет доверительных отношений… Он не раз пытался говорить с ней, но всё напрасно, она не понимает его. Он вынужден искать у других тот уют и спокойствие, которых нет в его доме».

Не будем жалеть Веллингтона. Сам виноват. Но вот что мне точно не нравится. Свою нелюбовь к жене он отчасти перенес на детей. Конечно, он и сам в детстве недополучил родительской ласки, однако с сыновьями был уж чрезмерно суров. Не хотел, чтобы слезливость матери передалась им. В результате – один из его сыновей в детстве в присутствии отца немел, а на другого нападала необъяснимая сонливость. К счастью для них, дома отец старался проводить как можно меньше времени.

…Ричарда Уэлсли отчасти спасло то, что индийские дела не сильно волновали англичан. Император Наполеон продолжал перекраивать карту Европы, а у Британии больше не было Питта. Через какое-то время не стало и Фокса, тщетно пытавшегося снова договориться с Наполеоном. Весной 1807-го к власти пришло правительство, в котором были все друзья Питта, кроме него самого.

Возглавил кабинет престарелый герцог Портленд, однако его настоящие лидеры – министр иностранных дел Джордж Каннинг и военный министр Роберт Каслри. Оба – непримиримые враги императора Франции, но терпеть не могли друг друга. Дело дойдет до того, что однажды министры будут драться на дуэли! Поразительная история!

Их вражда здорово мешала общему делу, чиновники делились на «людей Каслри» и «людей Каннинга», но что ещё более удивительно – эти двое как-то умудрялись иногда договариваться. Так, они оба одобрили кандидатуру Артура Уэлсли на пост секретаря по делам Ирландии. Хотя Уэлсли считался «человеком Каслри».

Всё логично. Они ровесники, уроженцы Ирландии и сблизились ещё тогда, когда Каслри руководил министерством колоний. Каслри станет новым покровителем Артура, причем куда более последовательным, чем его старший брат. Они не были близкими друзьями, но высоко ценили друг друга. Хотя бы потому, что были очень похожи. Не наделены даром красноречия (в отличие от Каннинга), упрямые, убежденные консерваторы.

Стоит признать, что как политик Каннинг выше обоих, как минимум, на пару голов, только время Каннинга ещё не пришло. Пока Англия нуждалась не в новизне, которую как раз и принесет Каннинг, а в последовательности. То есть в том, в чем были безусловно хороши и Каслри, и Веллингтон.

Пребывание Артура Уэлсли на посту секретаря по делам Ирландии – не важная веха в его жизни. Ничего судьбоносного он не сделал. Так, строка в резюме. Как-никак министерский пост. Да и Ирландия, пусть взрывоопасная, волновала правительство куда меньше, чем события в Европе. 1807 год для Англии – тяжелейший…

«…Британские острова объявляются в состоянии блокады. Всякая торговля и всякие сношения с Британскими островами запрещены».

Наполеоновский декрет о введении континентальной блокады был подписан ещё в 1806-м, но по-настоящему опасным для Англии он стал год спустя, когда в Тильзите к блокаде присоединилась Россия. Первую реакцию британского правительства иначе как растерянностью не назовешь. Да, и ещё они вспомнили о том, что один из министров – боевой генерал.

При желании это можно назвать и первой попыткой прорвать блокаду, а можно чем-то вроде истерики. В общем, англичане опасались, что Дания активно поддержит Наполеона, а ее флот перекроет выход в Балтийское море. Никаких явных доказательств того, что именно так и собирались поступить датчане, нет. Дания придерживалась политики вооруженного нейтралитета, хотя и присоединилась к блокаде. Так и Россия тоже.

Превентивный удар англичане нанесли в конце лета – начале осени 1807-го объединенными силами флота и десанта, высаженного близ Копенгагена. Одним из командиров экспедиционного корпуса был генерал Артур Уэлсли. Датчане яростно сопротивлялись, но потерпели поражение. Прежде всего потому, что англичане устроили мощнейший артиллерийский обстрел Копенгагена. Просто варварский! Часть захваченных датских военных судов забрали в Англию, остальные – сожгли.

Успех? Получилось больше похожим на скандал. Датская экспедиция вызвала бурный протест как в Европе, так и в самой Англии. Георг III негодовал! Каннингу пришлось оправдываться в парламенте и приложить огромные усилия для того, чтобы оправдаться перед странами континентальной Европы. Французы на каждом углу кричали – вот оно, истинное лицо «нации торгашей»!

…Веллингтон впоследствии предпочитал не вспоминать об этом эпизоде. Вообще. Волну возмущения убрал сам Наполеон, двумя миланскими декретами конца 1807 года ужесточивший континентальную блокаду. Англичане понимали – повоевать в Европе придется. Но как? Где?

Гадать пришлось недолго. Наполеон всё сделал сам.

Глава третья
Испанская партия. Начало

Шахматисты сейчас поймают меня на слове. Испанская партия и так дебют, какое «начало»? В самой интеллектуальной игре я разбираюсь слабо, но то, что происходило на Пиренеях в 1807–1808 гг., сильно напоминает шахматную партию.

Большинство людей уверено, что континентальная блокада – это нечто, связанное исключительно с именем Наполеона. Большое заблуждение. Идея ограничения торговли, запрета на ввоз товаров и т. д. уже давно не только витала в воздухе, но и довольно широко практиковалась.

В 1793 году революционный конвент уже запрещал ввозить во Францию многие английские изделия. В дальнейшем декреты французского правительства ещё сильнее ужесточали правила.

Многие считают, что первым, кто предложил настоящую континентальную блокаду Англии, был русский император Павел Первый. Это одна из причин того, что в смерти императора видят английский след.

В любом случае, Британия внимательно следила за тем, как нарушаются ее права, и реагировала оперативно. Георг III ещё в мае 1806 года объявил свою блокаду портов континентальной Европы. Формально именно декрет английского короля и стал для Наполеона поводом для принятия ответных мер.

Ситуация предельно простая. Противостоять англичанам на море Франция не может. После Трафальгара Наполеон вообще очень трезво оценивает возможности своего флота. Другое дело – контролировать сушу. Континентальная блокада показалась ему неплохим решением. Он, безусловно, имел основания считать, что всё получится. Придется повоевать?

Когда его такое смущало? Но я всё же отмечу, что и для него желательно было по возможности решать проблемы мирным путем. Он просто не очень хорошо представлял себе масштабы проблем и, как и всегда, был чрезмерно самоуверен.

Впоследствии император назвал пиренейскую политику своей первой ошибкой. Вторая – вторжение в Россию. Но если «русский поход» хотя бы впечатляет грандиозностью, то Португалия и Испания… Какая-то цепь неверных решений, нелепых промахов, странных назначений… Да ОН ли всё это сотворил? Он. Что может хоть как-то оправдать его действия? Общая картина. Зрелище – то есть Португалия и Испания в начале XIX века – печальное.

Затянувшийся кризис, выходить из которого было некому и не с кем. Дворянство – косное и реакционное, духовенство – под стать. Какие реформы? Какое свободомыслие? Здесь и слов таких не знают.

Обе страны задыхались от финансового дефицита, а расходы на содержание дворов непрерывно росли. Назвать правителей недальновидными – просто комплимент для них.

Португальский принц – регент Жуан – слабый и нерешительный человек. Испанская королевская семья – нечто особенное. Король Карл IV – послушное орудие в руках своей истеричной жены Марии-Луизы. Страной фактически управляет ловкий авантюрист Мануэль Годой. Любовник королевы и задушевный друг короля. Такое бывает? Не поверите, монархи даже ревнуют его. Наследник престола принц Фердинанд ненавидит и мать, и отца, и Годоя.

Мог ли Наполеон сомневаться в том, что Пиренеи станут для него легкой добычей? Ещё раз повторю, я ни в коей мере не оправдываю императора. Однако именно кажущаяся легкость ему сильно навредила. И он вообще не просчитал английский фактор.

С присоединением России к континентальной блокаде слабыми звеньями оставались три страны. Швеция, Португалия и Испания. Шведскую проблему Наполеон решил. Испания, по большому счету, была если не преданным, то, по крайней мере, услужливым союзником Франции. Португалия, напротив, традиционно ориентировалась на Англию и имела с ней тесные экономические связи. Жизненно важными для португальцев являлись доходы, поступавшие из ее колоний. Морем! Дальше можно не продолжать.

И если бы Британия теряла Пиренейский полуостров, то континентальная блокада вполне могла стать успешным предприятием. Это понимал и Наполеон, и английские политики.

…14 июня 1808 года генерал Артур Уэлсли получил письмо от самого короля (формальность). В нем перечислялись подразделения, переходящие под его командование для выполнения особого поручения. Первоначально предполагалось, что войска отправятся в Южную Америку для боевых действий в испанских колониях. И тут Каннинг настоял на личной встрече с Георгом III.

Король Каннинга не любил, но к его словам вынужден был прислушиваться. Каннинг сказал Георгу следующее. «Сэр, мы не должны считаться с тем обстоятельством, что формально Англия и Испания находятся в состоянии войны друг с другом. Отныне мы должны исходить из другого принципа. Если какая-либо нация в Европе… твердо намерена выступить против державы, являющейся общим врагом для всех, она становится нашим союзником».

По сути, речь шла о резком изменении всей внешней политики. Четвертого июля король выступил с речью в парламенте. Теперь англичане намерены активно и открыто вмешиваться в европейские дела. На следующий же день генерал Уэлсли получил новый приказ – готовиться к отправке на Пиренеи. В тот момент война на полуострове уже шла полным ходом.

…Попытка Наполеона договориться с португальским принцем Жуаном «по-хорошему» успеха не имела. Принц французов боялся, но и англичан – не меньше. Британия легко могла атаковать его с моря и уничтожить весь португальский флот. В общем, Жуан в крайне вежливой форме отказал императору. И немедленно получил ультиматум! 15 октября 1807 Наполеон заявил: «Если Португалия не выполнит мои требования, то через два месяца династия Браган-ца прекратит свое существование».

Несчастный Жуан медлил, выбор у него – между колесованием и четвертованием. Император Франции немного подождал и двинул войска.

Первое вторжение французов в Португалию выглядело весьма успешным. Командование войсками Наполеон поручил одному из своих любимцев, генералу Жюно. Жюно несколько лет был послом Франции в Лиссабоне, и это было одной из главных причин его назначения.

Андош Жюно – человек смелый и решительный, беззаветно преданный Наполеону. Однако способностей довольно средних, и как политик, и как военный. Впрочем, во время первого вторжения никаких особых талантов от командующего и не требовалось. 12 ноября 1807 корпус Жюно двинулся к Лиссабону. При этом французы заключили договор с Испанией, которая не только разрешала солдатам Жюно пройти через испанскую территорию, но и выделяла в помощь французам свои войска. Фактически управлявший страной Годой полагал, что тем самым он заслужит благодарность Наполеона, и сильно заблуждался.

Жюно шел к столице Португалии, практически не встречая сопротивления. Принц Жуан решил угодить французам и внезапно объявил войну… англичанам. Даже несколько пленных захватил! Англичане тут же отправили эскадру к берегам Португалии. Жуан метался и в конце концов согласился на предложение англичан – эвакуироваться в Бразилию, португальскую колонию.

…Утром 27 ноября королевская семья и многочисленная свита начали погружаться на корабли. Погода была плохая, дул сильный ветер, отплыть смогли только 29-го. На палубе самая решительная из всех членов королевской династии, принцесса Карлотта Жоакина, трясла руками и посылала проклятия в адрес французов. В тот же день на окраинах Лиссабона появились передовые патрули Жюно. Вскоре Лиссабон был взят. Легко, практически без единого выстрела. Началась оккупация, а дальше Наполеон стал посылать в Португалию всё новые и новые подкрепления.

Шли они через Испанию, и все почему-то здесь задерживались. Наполеон уже вел большую игру. Острые разногласия в королевской семье – прежде всего, конфликт между Годоем и наследным принцем Фердинандом – заинтересовали его. Император вообще с изумлением смотрел на то, что происходило в Мадриде. Почему-то принято считать, что он якобы только и ждал повода, чтобы вмешаться в испанские дела.

Не всё так просто. Полагаю, что если бы один из троих – король, Годой или Фердинанд – показался бы ему походящим человеком, Наполеон, скорее всего, поступил бы по-другому. Но эти люди?! Фердинанд поднял мятеж, Годой арестовал сына короля, король поддержал своего фаворита… Сумасбродные, способные на любую дикую выходку! Как можно им доверять, если их презирает собственный народ?

Так рассуждал Наполеон и по-своему был прав. Он не учел только одного. Испанцы могут не любить своего монарха, но они – нация гордая. Вмешательства иностранцев они не потерпят. Вникать в тонкости национального характера император не стал. Решил просто воспользоваться ситуацией. Сделал, как сделал. Потом назвал случившееся ошибкой.

Мы не будем подробно останавливаться на событиях, которые произошли в Испании до прибытия на полуостров англичан. Неожиданная «храбрость» Годоя, его свержение, отречение Карла IV и воцарение Фердинанда, вступление Мюрата в Мадрид… Все это спрессовано в какую-то пару месяцев, порой депеши ещё не успели дойти до Парижа, а в Испании уже всё поменялось.

Проследим только за действиями Наполеона. К нему по очереди обращаются за помощью все главные действующие лица испанской драмы. По идее он может выбрать ставленника. Он действительно рассматривает разные варианты.

В Испанию в качестве главнокомандующего всеми вооруженными силами Франции отправлен маршал Мюрат. Разве император не в курсе, что дипломат из Мюрата никакой? А может, он не знал, что его зять не слишком умен и хорошо умеет только одно – воевать? Зачем он направил его туда, где полыхнуть может в любой момент? Мюрат ведь тушить пожар будет не водой, а кровью. Всё император знал.

На Святой Елене он скажет: «Признаюсь, я весьма грубо провернул это дело. Безнравственность предстала слишком глубокой, несправедливость слишком циничной. Вся затея – ужасно подлой, поскольку в итоге я проиграл».

Вот настоящий Наполеон. «Подлая» потому, что он проиграл. Выиграл бы – говорили другое. «Грубо» – слово подходящее. Пусть будет грубо.

В какой-то момент он действительно решил: «А зачем мне нужны “тонкие игры”? С людьми, готовыми предать друг друга при первой возможности?» Он пригласил членов испанской королевской семьи на встречу в Байонну и, возможно, даже хотел договариваться, а потом подумал: «Нет, только не с ними».

2 мая 1808 в Мадриде начался антифранцузский мятеж – Мюрат потопил его в крови. Точка невозврата пройдена. Наполеон в Байонне заставил отказаться от претензий на трон всех, 6 июля возвел на престол своего брата Жозефа.

Когда Жозеф прибудет в Испанию, страна уже будет объята пламенем народной войны. Именно народной. С подобным Наполеон столкнется впервые, вот его роковая ошибка. Здесь никто не будет приглашать его к решающему сражению, по правилам здесь воевать вообще не будут.

Англичане понаблюдали за происходящим и поняли – пора. Пока их «пора» было ещё очень скромным. Правительство продолжало пребывать в плену иллюзий, которые историк К. Барнетт остроумно назвал «мифом голубой воды». Смысл их стратегии прост, Барнетт объяснил его в нескольких фразах: «Небольшие отряды британских войск, действуя на ограниченном театре военных действий… при поддержке мощного флота будут иметь успех».

План на битву хорош до тех пор, пока она не началась. Английское правительство очень скоро убедится в справедливости этой истины. Военный министр лорд Каслри дает подробные инструкции генерал-лейтенанту Артуру Уэлсли (новое звание он получил как раз в 1808-м).

Убедить «испанский и португальский народы в том, что, посылая войска на полуостров, Его Величество не имеет никаких иных намерений, кроме бескорыстной помощи».

Если испанцы окажутся несговорчивыми и неискренними, «сосредоточить усилия на том, чтобы изгнать врага из Португалии и сделать здешнее восстание похожим на испанское».

Дружеский совет: «Сообщать именно такую информацию, которая заставит министров… предпринять меры для наиболее эффективного обеспечения армии».

Каслри знал, о чем говорил. Мы в этом тоже скоро убедимся.

А рекомендации министра позволяют нам сделать очень простой вывод. Генерал Уэлсли отправлялся на Пиренеи с перспективами, которые обычно называют туманными. Война на полуострове сделает Артура Уэлсли знаменитым, но что он имел на старте?

Больших армий ему никто не обещал, толкового снабжения не гарантировал. Союзники ненадежные, задачи расплывчатые. Даже его кандидатуру одобряли далеко не все. Особое недовольство она вызвала в высших офицерских кругах. Да кто он такой? Отличился в Индии? Ну, мы-то знаем благодаря кому. В общем, старая песня…

Понимал ли он, что в случае провала на его карьере будет поставлен крест? Понимал. Но чтобы мы понимали, кто такой Веллингтон, я сошлюсь на эпизод, который имел место буквально накануне его отъезда на Пиренеи.

Небольшой прощальный обед у друга генерала Уэлсли, Дж. Крокера. Всё – со слов самого Крокера.

«Мы остались одни, и он (Уэлсли. – М.К.) погрузился в молчание. Он молчал так долго, что в конце концов я не выдержал и спросил, о чем он думает. “Что ж, по правде говоря, я думаю о французах, с которыми мне предстоит сразиться. Я не видел их со времен кампании во Фландрии. Они и тогда были прекрасными солдатами, а годы побед при Бонапарте наверняка сделали их ещё лучше. Видимо, наряду со всем прочим, у французов есть новая стратегия, которая позволяет им превосходить все европейские армии. Есть над чем задуматься…

И тем не менее мой жребий брошен. Они могут побить меня, но в искусстве маневра я им не уступлю. Во-первых, потому что я их не боюсь так, как боялись их другие. Во-вторых, если то, что я знаю об их манере боя, правда, то против стойких частей она не сработает. У меня есть сильное подозрение, что все континентальные армии были наполовину разбиты ещё до начала сражения. Меня, во всяком случае, им не удастся запугать заранее”».

Глава четвертая
«Британия больна Синтрой!»

Высаживавшихся 1 августа 1808 в бухте реки Мондегу английских солдат португальцы встречали как героев. «Прелести» местного климата британцы почувствовали на себе сразу. Стояла ужасная жара, потом внезапно начался проливной дождь, задул сильный ветер, переворачивавший лодки. В пиренейской войне появились первые жертвы – и не в бою.

Однако энтузиазм – неподдельный, крики «да здравствуют англичане!» – радостные. 2 августа генерал Уэлсли издает прокламацию.

«Настал час спасти вашу страну и восстановить вашего законного монарха. Английские солдаты… сделают это с чувством дружбы, доверия и чести».

Всё хорошо? Не совсем. Чудес не бывает, и старые болезни британской армии дают о себе знать. Вы не забыли про герцога Йоркского? Он пока ещё не вернулся на пост главнокомандующего, но возглавляет мощное лобби так называемых конногвардейцев. Старых генералов, главная задача которых – сохранить свое влияние в армии.

Понятно, что выскочки вроде Артура Уэлсли им не очень нравились. И стараниями герцога Йоркского к генералу «прикрепили» двух конногвардейцев, Хью Далримпля (59 лет) и Гарри Баррарда (53 года). Оба – генерал-лейтенанты, но получили звание раньше Уэлсли и, по существовавшим правилам, автоматически становились выше. Формально главнокомандующим теперь становился Далримпл.

Скрывать свое разочарование Артур Уэлсли не стал и в письме брату Генри отметил: «Не знаю, что в этой ситуации правительство собирается делать со мной». Однако субординация – вещь для генерала святая. Он подчинился приказу и быстро обнаружил, что руководить армией «старики» не собираются. Легендарный генерал Джон Мур впоследствии скажет о Далримпле, что тот «никогда ни на что не мог решиться». Фактически командовал армией всё же Артур Уэлсли.

У него был план. В тех условиях – абсолютно разумный. Двигаться вдоль побережья, получать всё необходимое прямо с кораблей, не оставляя солдат для охраны армейских магазинов. Ждать подкрепления. Постараться нанести удар на позиции, максимально близкой к Лиссабону.

Из плана ясно, что он собирался реагировать на действия самих французов, располагал незначительными силами и не мог рисковать без особой на то необходимости. Принципиально важной для англичан становилась скорость перемещения. Скорость давала им свободу. Относительную, но всё же. Отмечу, что примерно так Веллингтон будет действовать на протяжении всей войны. Мы ещё поговорим подробно о том, почему манера, избранная Веллингтоном, оказалась не просто эффективной, но и единственно правильной.

…Узнавший о высадке англичан Жюно не испугался. Во-первых, он был не из пугливых, а во-вторых, – чего ему, собственно, бояться? В его распоряжении – силы, многократно превосходившие британские. Он послал навстречу Уэлсли генерала Делаборда с 4 тысячами человек и приказом «задержать англичан» до подхода основных сил, генерала Луазона с 9 тысячами. Жюно решил, что эти двое «опрокинут в море британского льва» и без его участия и остался в столице в ожидании реляции о победе.

Сначала не повезло Делаборду. Он и представить себе не мог, как быстро передвигаются англичане. 17 августа 1808 года у местечка Ролиса он столкнулся с основными силами противника без какой-либо надежды на помощь Луазона.

Первая победа генерала Уэлсли на Пиренеях! Гордиться здесь особо нечем, у англичан и португальцев был значительный перевес, но моральное воздействие – сильное. Они могут побеждать французов! Воодушевленный Уэлсли писал Каслри: «Я готов был аплодировать своим солдатам прямо на поле боя». Победы придают уверенность, он это хорошо понимал.

…Горячий Жюно рвал и метал. Пора самому взяться за дело! И разбить Уэлсли до того, как он получит подкрепление!

Участник пиренейских войн генерал Тьебо так охарактеризовал Жюно: «Он был неглупым человеком… но очень вспыльчивым… Он не обладал ни упорством, ни способностью к самоконтролю, без которых горячность не приносит пользы. Отчаянная храбрость – но нет ни дара предвидения, ни способности к трезвому анализу. В тактике он совсем не разбирался, а в любом сражении использовал лишь один способ – решительный удар».

Удивительно, но об этом знал не только Тьебо, но и вся армия, и сам Наполеон. Почему император доверял ему сложные задачи? Потому, что Жюно – его друг, один из немногих настоящих друзей.

…Они встретились у деревни Вимейро, 21 августа 1808 года. Человек, который был рядом с Наполеоном с Тулона, и «сипайский генерал». Англичане подошли к полю боя ещё вечером 20-го, Уэлсли знал от разведчиков, что Жюно уже на подходе. Он оценил позицию, счел ее неплохой и подготовился к битве. Неожиданного удара, на который так рассчитывал Жюно, не получится. Солдаты Уэлсли, в отличие французских, сумели отдохнуть. Их подняли на рассвете и расставили по местам. Жюно пришлось атаковать «с марша». Силы абсолютно равны – по 14 тысяч человек с каждой стороны.

Около семи часов утра на дальних от деревни холмах появились облака пыли. Французы! Будут атаковать сходу, в центр позиции, где стоят лучшие пехотные части Уэлсли. Каким предсказуемым оказался Жюно! Его колонны раз за разом устремляются на английские линии, их отбрасывают.

Жюно бы предпринять какой-то неожиданный маневр, но – нет. А вот Уэлсли маневрирует! Делает перегруппировку, дожидается, когда силы французов иссякнут, и – контратакует. Жюно начинает отступать к Лиссабону…

Первая крупная победа Веллингтона на Пиренеях! Она могла бы стать и более полной. Генерал предлагал преследовать противника и войти в Лиссабон на его «плечах». Он добыл эту победу, но главнокомандующим считался только присутствовавший на поле боя Баррард. Уэлсли, увидевший, что французы отходят, подскакал к нему. «Сэр Гарри, теперь дело за вами. Французы разбиты, а мы даже не задействовали все наши части. Пойдем за ними! Вы можете идти сейчас, а я соберу всех остальных и двинусь за вами. Через три дня мы будем в Лиссабоне!»

Сэр Гарри был настоящим представителем старой школы. Он не любил рисковать и панически боялся брать на себя ответственность. Баррард ответил отказом, «войска должны отдохнуть». Разочарованный Уэлсли развернул лошадь и нарочито громко сказал адъютанту: «Позаботьтесь об обеде, солдатам здесь делать больше нечего».

В Англии победа при Вимейро, несмотря ни на что, вызвала бурный восторг. Ещё бы, после стольких лет неудач «Бони» получил такой хороший урок! Некая леди писала своей подруге: «Трудно поверить, что это рассеянное чучело, с которым я играла в детстве, и есть тот самый Артур Уэлсли, который совершил подобное».

Невозможно было представить, что вызывающий всеобщее восхищение генерал спустя короткий срок станет объектом оскорблений и насмешек. За опьянением Вимейро последует позор Синтры.

Маленький городок близ Лиссабона, известный лишь тем, что там находилась летняя резиденция короля, прославится на всю Европу. Для англичан это совсем не та слава, о которой стоит мечтать. Для Веллингтона – возможно, худшая страница в его биографии. Вот что произошло.

22 августа наконец прибыл генерал Далримпл, главнокомандующий. Трусливый и бездарный человек, который и на поле боя-то не бывал уже много лет. Он видит армию на следующий день после битвы. Раненые, грязные солдаты, легкий хаос… Понятная, в общем-то, картина. Но сэр Хью приходит в ужас! Какое преследование?! Спасибо генералу Баррарду, он спас армию от уничтожения! Уэлсли снова предлагает идти на Лиссабон? Да он с ума сошел!

Артур Уэлсли хотел даже покинуть армию. Однако быстро отбросил пораженческие настроения. Это его армия, его солдаты. Только он – не главнокомандующий. Странная, по-британски идиотская ситуация. Командующих – трое, решающее слово – у одного, отвечать придется всем вместе.

Жюно, как к нему ни относись, понимал, что оказался в крайне сложной ситуации. Начни англичане с португальцами наступление, и он вряд ли смог бы отбиться. Жюно послал генерала Келлермана с предложением провести переговоры.

Келлерман сообщил Далримплю и Баррарду приятную новость – французы готовы покинуть Португалию. Переговоры продолжились, результатом их и стало подписание печально знаменитой конвенции Синтры. Сохранять интригу не будем, сразу перейдем к этому уникальному документу. Уникальному, потому что ничего подобного история не знала.

Некоторые историки почему-то называют конвенцию «капитуляцией Жюно». Однако слово «капитуляция» в документе не употребляется ни разу. Более того, когда уже в Синтре к переговорам подключился сам Жюно, он сразу же сказал Баррарду и Далримплю: «Не думайте, что вы делаете мне одолжение: если так, то я не признаю ничего ни от вас, ни от кого бы то ни было в мире. Если вы заинтересованы в его подписании меньше меня, то скажите лишь слово, и моя игра сделана: я разрываю договор, я сжигаю флот, арсеналы, таможню и все склады, я взрываю форты и все сооружения, уничтожаю артиллерию, начинаю оборонять Лиссабон… я заставлю вас потоками крови заплатить за каждую улицу, я прорвусь сквозь вашу армию или же, уничтожив всё, что будет в моих силах, похороню себя и остатки моей армии под руинами последнего городского квартала, и тогда мы посмотрим, что вы и ваши союзники выиграете, доведя меня до этой крайности. Наша партия мне видится равной, когда в обмен на мою армию я оставляю вам одну из первых столиц Европы, важнейшие учреждения, флот, 5000 испанцев, много денег и все богатства Португалии».

Зная Жюно, мы можем сказать, что, скорее всего, он бы так и поступил – сжег бы всё. Английские генералы задумались, но дальше, дальше-то что было? Никогда победившая армия, имея на руках все козыри, не подписывала с проигравшими договоров, которые бы так много давали побежденному противнику.

В конвенции 22 статьи, суть их такая. Французы эвакуируются на беспрецедентно почетных условиях. Они не считаются военнопленными, по возвращении на родину могут сразу продолжить военную службу. Вывозят всю амуницию и оружие, и даже лошадей. Теперь самое главное. Эвакуация осуществляется на английских кораблях!

Жюно сделал нечто невероятное, но Наполеон не признавал почетных поражений. На мечтах друга императора стать маршалом был поставлен жирный крест.

А что же английские участники драмы? С Далримплем и Баррардом всё понятно. Само слово «эвакуация» произвело на «старых джентльменов», как их называл генерал Уэлсли, магическое воздействие. Они были готовы на многое, да что там, на всё. Но как же сам генерал Уэлсли?

Когда в Синтре португальские союзники начали предъявлять претензии генералу, он резко ответил: «Я не сидел за столом переговоров, мой вклад – присутствие на поле боя и победа».

Да нет, сидел. Правда, уже на завершающем этапе. Он даже пытался возражать, но быстро сдался. Скажем мягко, не проявил свойственной ему принципиальности. И совершил, что вообще ему несвойственно, крайне необдуманный поступок.

Его подписи нет под конвенцией, но именно его, только его подпись стоит под соглашением о заключении перемирия. Хитрый Келлерман посоветовал, Далримпл настаивал, Уэлсли согласился. Почему? Он ответит на этот вопрос: дескать, что плохого в перемирии? И субординацию никто не отменял. Думаю, он не настолько наивен.

Скорее всего, генерал испытывал страшное разочарование. Имел право. Это он одерживал победы, а решения принимали «старые джентльмены». Ему было чертовски обидно, и в какой-то момент он просто махнул рукой. Зря. Отвечать пришлось всем. В детали никто вникать не стал.

В Англии известия о конвенции вызвали настоящий шок. Даже Каслри, верный сторонник генерала Уэлсли, недоумевал. «Я никак не могу поверить в то, что она (конвенция. – М.К.) существует». Пресса атаковала. «Вся Англия обманулась в своем мнении относительно сэра Артура». Политические противники братьев Уэлсли ликовали. Виг Т. Криви говорит одному из своих друзей: «До чего же я рад тому, что теперь у Уэлсли поубавится спеси».

Конвенция Синтры вызвала в Англии митинги протеста! Поэт-романтик Уильям Вордсворт разразился памфлетом «Британия больна Синтрой!» Правительство возвращает в Лондон всех командующих. Накануне отъезда Артур Уэлсли говорит одному из своих соратников, полковнику Мюррею, что он обязательно вернется на Пиренеи. Да, он вернется.

Глава пятая
Уйти, чтобы вернуться

Это произошло за месяц до того, как Жюно покинул Португалию. Близ города Байлен в Испании французские войска под командованием генерала Дюпона потерпели тяжелое поражение от испанцев. Оказавшись перед угрозой полного окружения, Дюпон капитулировал. Условия капитуляции были совсем не такими почетными, какие выторговал себе впоследствии Жюно.

Наполеон пришел в неописуемую ярость! Он говорит брату Жозефу: «Дюпон обесчестил наши знамена! Какая бездеятельность! Какая низость!»

Несчастного Дюпона император «примерно накажет», но цепная реакция уже началась. Две катастрофы подряд, в Испании и в Португалии, необычайно воодушевили европейцев. Наполеон уже не казался таким непобедимым, как раньше.

Командовать английским корпусом на Пиренеях отправили генерала Джона Мура, а для расследования обстоятельств заключения конвенции Синтры была создана специальная комиссия во главе с генералом Дандасом. Дожидаться начала ее заседаний генерал Уэлсли не стал.

Для начала он объяснился с Каслри и потребовал встречи с королем. Каслри колебался, но тут уже генерал проявил решительность. «Или меня примут, или ноги моей там больше не будет». Встреча состоялась. Насчет короля никогда ни в чем не стоит быть уверенным, но Каслри заверил Артура Уэлсли в своей полной поддержке. Теперь он был готов предстать перед комиссией.

В стране продолжалась истерика. Генералу Уэлсли предлагали отрубить себе правую руку, ту, которой он подписал конвенцию. Мнение общественности мало волновало генерала, конвенцию он не подписывал и на этом и построил свою линию защиты.

Комиссия, как обычно и бывало в Англии тех лет, представляла собой нечто причудливое. Со «старыми джентльменами» и их молодым коллегой разбирались, в основном, генералы почтенного возраста, давно уже не нюхавшие пороха. Председателю, Дандасу, уже 73!

Ясно, что они готовы были проявить снисходительность к своим ровесникам и «старым товарищам», но Артур Уэлсли прибыл на заседание 14 ноября 1808 совсем в другом настроении.

Он не стал перекладывать вину на Далримпля и Баррарда, но очень последовательно изложил свое мнение и особый упор сделал на своем предложении преследовать отступавшего Жюно. Сильный ход.

Разговоры о деталях заключения конвенции становились не столь уж существенными. Артур Уэлсли рассказал, как он собирался разгромить французов и как ему помешали сделать это. Совсем другой акцент! Теперь и его роль в подписании перемирия смотрелась совершенно иначе.

Сейчас смешное. Некоторые «свидетели» пытались уговорить Уэлсли пожалеть «стариков».

Генерал Брент Спенсер, которого к Артуру Уэлсли на Пиренеях приставили сверху, тем не менее сразу проникся уважением к командующему и давал показания в его пользу. Однако в какой-то момент стал защищать Баррарда. Заявил, что он сам видел сильный французский резерв. Уэлсли промолчал, но после заседания подошел к генералу: «Какой резерв, Спенсер? Я о нем не слышал. Почему вы вспомнили об этом резерве только сейчас?» Смутившийся Спенсер сказал: «Вы же понимаете, у бедного сэра Гарри такая большая семья…»

Комиссия работала долго, закончилось всё в лучших традиция. Вина Баррарда и Далримпля признавалась, но косвенная. Нужно учитывать сложные обстоятельства! Генерала Уэлсли торжественно оправдали. Далримпля и Баррарда отправили в полуотставку.

…Спустя короткое время в Испании погибнет сын Баррарда. Вполне возможно, что пулю в него выпустит один из тех, кого генерал столь любезно отпустил во Францию. Не повод для злорадства, конечно. Тем более, что в 1813-м в Испании будет убит ещё один сын Баррарда, воевавший уже под началом Веллингтона…

Получил ли Артур Уэлсли моральное удовлетворение от итогов заседания комиссии? Да. Однако он прекрасно понимал, что полностью вернуть авторитет ему помогут лишь военные победы. Здесь перспективы пока туманные… Теперь на Пиренеях воевал Джон Мур.

Двух самых талантливых британских генералов первой четверти XIX века, Мура и Веллингтона, часто сравнивают. На мой взгляд, это не совсем корректно. Мур погиб в бою, что сделало его легендой, Веллингтон прожил долгую жизнь. Заслуг у него неизмеримо больше, но кто знает, чего бы добился Мур, останься он в живых ещё хотя бы лет десять?

Никто не знает. Мы, как всегда, имеем то, что имеем. Мур старше Веллингтона на восемь лет, а службу в армии он начал в 15! Продвигался по служебной лестнице сам, высоких покровителей у него не было. Повоевал немало, в том числе под Тулоном. Однако крупных побед за Муром не числилось, и известность он получил, скорее, как очень способный администратор.

Мур прекрасно проявил себя при организации обороны от возможного французского вторжения. Он – автор реформы военного обучения, благодаря которой уровень подготовки английской армии существенно вырос. Мура очень любили солдаты. В отличие от подавляющего большинства генералов (включая Веллингтона), Мур был довольно демократичен.

Недостатки у генерала тоже имелись. Он, например, как бы помягче выразиться, довольно ревниво относился к успехам Артура Уэлсли. Уже находясь в Испании, Мур пространно высказался о том, что произошло в Португалии. Снимал вину с Баррарда, о перспективах преследования французов отзывался весьма скептически, а о соглашении о перемирии – том самом, которое подписал генерал Уэлсли, – говорил, что оно более неблагоприятное, чем сама конвенция.

Простим Муру маленькую слабость. Он находился в тяжелом положении, ему предстояло сразиться с самим Наполеоном.

Говорят, что император хотел отправиться в Испанию и навести там порядок сразу после Байленской катастрофы. Желания не всегда совпадают с возможностями. Он не мог начинать большую кампанию без дипломатической подготовки. В сентябре 1808-го Наполеон встретился с Александром Первым в Эрфурте. Нельзя сказать, что он был сильно доволен итогами, но, по крайней мере, посчитал, что обезопасил себя от удара в спину. И отправился на Пиренеи. С мощнейшей армией. Находившийся в Португалии Мур поспешил на помощь к испанцам.

Наполеон быстро показал, кто является лучшим полководцем в истории. Практически без единого серьезного сражения он буквально расшвырял испанские армии. Да и маршалы в присутствии императора заметно взбодрились. Конечно, Наполеон держал в уме «фактор Мура». Задача была простой – не дать англичанам соединиться с испанцами. Но в первую очередь – взять Мадрид, не отвлекаясь на другие проблемы.

4 декабря французы вошли в столицу, из которой за несколько месяцев до того Жозефу пришлось бежать. Мур тем временем добрался до испанской Саламанки, где получил подкрепление под командованием знакомого нам по Индии генерала Бейрда. Серьезные силы, порядка 30 тысяч человек. Мур решил атаковать ближайшего противника, корпус маршала Сульта.

А на помощь Сульту шел уже сам Наполеон. Новый план – отрезать англичан от моря. Тогда бы им точно пришел конец. Мур трезво оценил ситуацию и начал отступать.

Император любил рассказывать о том, что, если бы оживление австрийцев не заставило его покинуть Испанию, то он бы покончил с англичанами навсегда. Но он уехал и поручил завершить начатое дело Сульту, безусловно, одному из лучших своих маршалов.

Мур уходил – Сульт его преследовал. В арьергардных боях англичане проявили себя прекрасно, Мур продолжал движение к кораблям. Погодные условия – ужасные. Холод, дождь, снег. Марши быстрые, времени на отдых нет. Знаменитое «отступление Мура к Ла-Корунье» запечатлено на множестве картин, воспето поэтами и писателями…

Спасти армию! Всё, чего хотел Мур. Понимая, что до порта Виго ему дойти не удастся, Мур отправил депешу: переправить корабли к Ла-Корунье. Армия пришла туда 11 января 1809. Кораблей не было… Точнее – только несколько боевых и совсем немного транспортных. На них погрузили раненых, а 12-го начали прибывать части Сульта. Мур дал сражение.

…Это была героическая история. Наверное, одна из самых драматичных битв в эпоху наполеоновских войн. Картина – просто невероятная. Корабли прибывают один за другим, Мур не может начать эвакуацию до тех пор, пока не убедится в том, что она пройдет хотя бы в относительно комфортных условиях. Сражение продолжалось несколько дней.

16 января генерал Джон Мур получил смертельное ранение. Он прожил ещё несколько часов, оставаясь в сознании и здравом уме. Муру постоянно сообщали о том, как идет погрузка. Арьергарды снялись с позиций и сели на корабли 18-го. Мур спас армию… Маршал Сульт распорядился поставить памятник над его могилой.

Джон Мур стал национальным героем. Он заслужил это звание. Вот только сам «опыт Мура» оказал странное воздействие на британских стратегов. Многие при любом удобном случае ссылались на авторитет невероятно популярного генерала: Мур говорил то, это.

А Мур говорил, что Англии не стоит держать на континенте армию постоянно. Что следует придерживаться тактики в стиле «ударил – отошел». Что защитить Португалию нельзя.

Теперь вернемся к Артуру Уэлсли. После смерти Мура пиренейский энтузиазм в Англии заметно поугас. Лишь два человека считали, что в Португалию стоит не только вернуться, но и остаться там. Каслри и генерал Уэлсли.

По поручению военного министра генерал 7 марта 1809-го представляет «Меморандум о защите Португалии». «Я всегда предполагал, что Португалию можно отстоять, какие бы события ни происходили в Испании. Более того, защищая Португалию, мы сможем помочь и испанцам в их борьбе с французами».

Вот конкретика. Британский корпус – примерно 20 тысяч человек, включая 4 тысячи кавалеристов. Португальская армия, которую обучат английские офицеры, – 40–60 тысяч. Вполне достаточно, чтобы противостоять французам.

С этим меморандумом Каслри отправляется к королю. Георгу III так надоел Каннинг, что он решил прислушаться к его сопернику. Король согласен, но, помня о былых неурядицах, специально оговаривает следующее: «Если воинские контингенты будут увеличиваться, то необходимо будет учесть мнение старших по рангу офицеров».

Не будет там больше никаких «старших офицеров». Будет армия, а у нее – один командующий. Генерал Артур Уэлсли.

Корабль, на котором он плывет в Португалию, попадает в жестокий шторм. Встревоженный капитан предлагает генералу быть готовым ко всему. «Ничего, – отвечает Уэлсли, – я всё равно предпочитаю спать без сапог».

Часть четвертая
«Анатомия славы»

Введение

…Поздний вечер 18 июня 1815 года. Британские офицеры устраивают ужин в честь только что одержанной победы в битве при Ватерлоо. Командующий пробыл на мероприятии совсем недолго. Все ждут тост. Веллингтон поднимает бокал: «За войну на полуострове!» Пригубив вино, герцог уходит.

Как?! Он только что одержал величайшую победу в своей жизни, а вспомнил про давние дела? Вспомнил. И терпеть не мог вспоминать про Ватерлоо, а когда говорил о пиренейских событиях, всегда оживлялся, глаза его начинали блестеть.

Именно Пиренейская война и сделала его Железным герцогом. За пять лет он ни разу не съездил домой. Он будто боялся, вот он уедет – и что-то пойдет не так. Это была его война. Война Веллингтона.

Думаете, дело только в победах? Нет. Он создал армию. Он вернул армии былое величие. Он сделал ее популярной.

Вот колоссальная заслуга герцога Веллингтона! Пожалуй, с нее и начнем.

Глава первая
«Это настоящее отребье!»

Наполеон воевал с лучшими солдатами в мире. Это не умаляет его достоинств как полководца, но и не отменяет тот факт, что его солдаты действительно были лучшими. Армию создали французские революционеры, а Наполеон ее усовершенствовал.

Всеобщая воинская повинность, высокий моральный дух, прекрасный офицерский состав, система поощрений, «маршальский жезл в каждом солдатском ранце» и прочее, и прочее. Они – лучшие.

Веллингтон называл своих солдат «отребьем» и «подонками нации». Если и преувеличивал, то не сильно. Он и правда имел дело с человеческим материалом не самого лучше качества. Посмотрите фильмы про стрелка Шарпа – убедитесь.

Великий Дж. М. Тревельян написал деликатно: «Респектабельные представители трудящихся классов продолжали считать уход в армию свидетельством жизненной неудачи, если не полного позора». То есть во Франции служба почетна, а в Англии – позорна. Примерно так и обстояли дела.

Вспомним историю самого Веллингтона. Его мать готова отдать сына в офицеры от безысходности, потому что ни на что толковое он не годится. Речь идет об офицерской должности, а престижа – никакого. Что же тогда говорить о солдатах? Чем могла их привлечь армия? Да, в общем-то, ничем.

Ни воинской, ни рекрутской повинности в Англии не было. Армия – дело добровольное. Почти. Приходам платили премии за каждого новобранца, в 1807 году ее размер вырос до 40 фунтов. Немалые деньги, потому как ты пойди найди этого новобранца. Доходило до того, что призывали 15-17-летних юнцов. Как ни странно, но именно из них часто получались неплохие солдаты. Исключительно по молодости они находили в военной службе что-то романтическое.

Однако большинство, причем подавляющее, ни разу не романтики. Не самый худший вариант – те, кто шел в армию в буквальном смысле от голода. Безработные, нищие ирландские арендаторы и т. д. Их, конечно, можно назвать деклассированными элементами, но были ребята и похуже. Те, у кого возникли проблемы с законом, например. В армии можно спрятаться. В том числе и тем, кто бежал от жены, детей, да мало ли от чего можно бежать.

Высчитывать пропорции – дело бесперспективное, да и ненужное. Повторю, что Веллингтон имел основания для того, чтобы называть своих солдат подонками нации.

Сомнительный социальный состав – это ещё полбеды. Большие проблемы были и с национальным составом.

Сразу разберемся с иностранцами, которых охотно брали в английскую армию. Вопреки распространенному заблуждению наемники – по крайней мере, в новое время – как правило хорошие солдаты, британский опыт тому подтверждение. Королевский Германский легион, например, укомплектованный исключительно немцами, едва ли не самая боеспособная из частей, бывших в распоряжении Веллингтона.

Сложности возникали с британцами, то есть англичанами, валлийцами, шотландцами и ирландцами. Они приходили в армию с грузом взаимных обид и недоверия, накапливавшегося веками.

До середины XVIII века полки пополнялись в основном англичанами, валлийцами и шотландцами, жившими на равнинах, из так называемого Лоуленда. Во время Семилетней войны (1756–1763) в армию стали брать и горцев, жителей Хайленда, ребят очень воинственных, так что многие из них шли в армию с удовольствием. Нрав они имели буйный, а англичан не любили.

Теплых чувств по отношению к англичанам, да и к шотландцам, не испытывали и ирландцы. Их в армию вплоть до начала XIX века не призывали, а когда ограничения были сняты, они хлынули на военную службу буквально толпами. Лишь в первые пятнадцать лет XIX столетия Ирландия отдала английской армии около 100 тысяч человек! Для ирландцев альтернатива простая. Или умирай с голоду на родине, или иди служить тем, кто ее когда-то поработил. Что приносили с собой в армию эти деклассированные и недовольные? Самый распространенный порок и причину многих зол – пьянство.

Веллингтон с горечью отмечал: «Ни один британский солдат не устоит против вина».

Португальцы говорили, что в девяти случаях из десяти, когда британский военнослужащий обращается к тебе с вопросом, речь идет о спиртном. Примеров повального пьянства можно привести массу, я ограничусь одним, из воспоминаний немца Шауманна, служившего интендантом в пиренейской армии.

Его полк расположился на ночлег в португальской деревне. Местные жители заверили командиров: спиртного нет, французы выпили всё. Наутро Шауманн завтракал в компании офицеров. Они уже перешли к сигарам, когда пришел сержант и обратился к командиру.

«Сэр, я пришел сообщить, что весь полк, включая охрану и пикеты, пьян в стельку… Многие и впрямь лежат, как покойники, надо бы принять меры…» – «Это невозможно, – вскричал полковник, – португальские власти заверили меня, что вина здесь нет!» – «Они вас обманули, сэр. Солдаты случайно обнаружили дом, где хранилось десять бочек крепчайшего бренди. Ночью они проникли туда через крышу, и вот…»

«Офицеры ещё успели обнаружить на крыше любителей веселого времяпрепровождения. Полковник торжественно поклялся, что всю дорогу до Саламанки будет пороть всех. И действительно, в течение долгого времени каждое утро начиналось с этой процедуры».

О наказаниях мы ещё поговорим отдельно, пока продолжим разговор о преступлениях. Грабеж, мародерство, разбой? Да, но всё же не в таких масштабах, как у французов. То же относится и к таким преступлениям, как насилия и убийства местных жителей.

Дезертирство имело место, но здесь есть нюансы. Во-первых, британские дезертиры крайне редко переходили на сторону врага. Покидали части, в основном, с целью улучшить материальное положение. Во-вторых, дезертирство держалось на более-менее среднем уровне, со спорадическими всплесками, которые порождали вполне конкретные причины. Например, в 1813 году дезертирство, по мнению Веллингтона, достигло ужасающих размеров. Это произошло потому, что французы фактически уже были разгромлены и уровень дисциплины резко упал.

Слова сказаны, пора переходить к делам. Дисциплина! Главная проблема для Веллингтона. Он имел дело с подонками нации, но у фразы про подонков есть и продолжение: «…И просто удивительно, что мы сделали из них тех молодцов, какими они сейчас являются». Сказано уже после окончания пиренейской войны. Он сделал это. Не в одиночку, конечно, но в первую очередь – именно он.

Можно сказать просто. Веллингтон – жесткий поборник дисциплины. А каким он мог ещё быть, с такими-то солдатами? Железный герцог практиковал те же меры воспитательного воздействия, что и другие британские военачальники, только действовал с характерной для него непреклонностью и практически полным отсутствием снисхождения.

За убийство, насилие, нападение на офицера практически всегда – расстрел. За менее существенные проступки – розги. Англия – колыбель демократии, а в ее армии наказание розгами – так, привычная часть пейзажа. Вот как описывает подобную «церемонию» участник пиренейских войн, сержант Э. Кастелло.

«Полк выстроили в каре, в центре которого к дереву был привязан осужденный, совершенно обнаженный. В гробовой тишине зачитали, к какому наказанию он приговорен и за что. Затем полковник громко сказал: «Горнисты!» Подан сигнал – ина спину несчастного посыпались удары. (Роль палачей обычно исполняли барабанщики. – М.К.). На тридцать шестом ударе – полковник Беквитт не зря считался милосердным человеком – он дал приках прекратить экзекуцию: “Теперь вы видите, как легко совершить мерзкое преступление и как трудно вынести наказание”».

Далеко не все офицеры были столь же милосердны, как Беквитт. Большинство предпочитало довести дело до конца. Поэтому при совершении экзекуции всегда присутствовал хирург, который приводил жертву в чувство. Иногда осужденным даже давали возможность подлечиться в госпитале, а потом получить новую порцию розг, и так до полного исполнения приговора.

Веллингтон не боролся с подобными порядками. Напротив, в его приказах часто содержатся требования вроде «применить самое суровое наказание» или «наказать самым впечатляющим способом». И он, действительно, до конца жизни был принципиальным противником отмены телесных наказаний в армии. На этих фактах строят свои обвинения те, кто называют герцога жестоким человеком. Знаете, что? Солдаты так не считали.

Дело не в том, что он снизил потолок наказания розгами до трехсот ударов, либералом он от этого не стал. Однако в жестокости, а уж тем более в произволе, Веллингтона упрекнуть нельзя.

Командующий преследовал вполне определенную цель – и успешно ее достиг. Все знали, что наказание, причем за малейший проступок, неотвратимо. Но оно будет справедливым.

Совсем не случайно Веллингтон уделял огромное внимание работе военно-полевых судов. Суды – сила закона, который герцог высоко чтил и хотел, чтобы все это понимали. Иногда, очень редко, он сам рекомендовал судам смягчить приговор.

Ещё традиция, которую ввел Веллингтон. Наказание должно быть примерным. Все должны видеть, как карают и услышать – за что. Всегда! Подробный приговор, с полным рассказом о проступке. Впечатляюще – и очень наглядно.

И он лично никогда и никого не прощал. Плохо, хорошо – позиция. Правда, история сохранила, возможно, единственный случай.

Как-то командующий в Испании встретил солдата, тащившего улей. Последовал строгий оклик: «Где ты его взял?» Солдат не мог видеть, кто задал ему вопрос, – с закрытыми глазами он отбивался от пчел – и ответил: «Там, за холмом. И клянусь Иисусом, если ты не поспешишь, унесут всё». Веллингтон так развеселился, что не стал арестовывать его.

Для солдат немаловажную роль играло то обстоятельство, что Веллингтон был одинаково строг и по отношению к нижним чинам, и к офицерам. Безжалостно карал их за дуэли, некорректное отношение к местным жителям и т. д.

Строг, но справедлив – это как раз про Веллингтона. Однако вряд ли одного «кнута» хватило бы для того, чтобы завоевать авторитет у солдат. Бояться и уважать – разные вещи. Солдаты видели, что их командующий делает всё для того, чтобы они ни в чем не нуждались.

«Холодный аристократ», он всегда считал, что обутый, одетый и накормленный солдат и более дисциплинирован, и лучше воюет. И, наверное, ни один из полководцев эпохи наполеоновских войн не уделял вопросам обеспечения столь пристального внимания. Мы ещё поговорим об этом отдельно.

…Солдат обмануть трудно, фальшь они замечают сразу. Веллингтона они не любили, но уважали – безмерно. Что лучше? По мне, так второе. От любви до… Ну, вы знаете. Авторитет Веллингтона был непоколебим. Такой человек никогда себе не изменял.

Наполеон говорил: «В моем словаре нет слова “невозможно”». Веллингтон всегда исходил из возможностей. Если проблему нельзя устранить, нужно максимально минимизировать ее отрицательный эффект.

Взять тот же пресловутый национальный вопрос. Однажды Веллингтон высказался о нем довольно пространно. «Национальный характер жителей трех королевств (Англии, Шотландии и Ирландии. -М.К.) отчетливо проявлялся и в моей армии. Я знал, что англичане всегда в отличном состоянии, если их вовремя и хорошо накормить мясом. Ирландцы – когда мы находились в районе, где было много вина, а шотландцы – когда получали жалованье… Выглядит, как эпиграмма, но, уверяю вас, все было именно так. Нам удалось соединить их привычки и темперамент…»

«Удалось соединить»… Как просто! Но ведь действительно – получилось. Столкновения на межнациональной основе случались, однако не перерастали в нечто серьезное. Более того, сплотив солдат единой целью, командиры успешно обыгрывали национальный момент, поддерживали здоровый соревновательный дух.

Эмоциональные ирландцы легко зажигались от призыва продемонстрировать свою храбрость. Шотландцы воспламенялись от одного лишь упоминания об их национальной принадлежности.

Как-то солдаты одного из шотландских полков ограбили военный склад. Генерал Пиктон (сам, кстати, валлиец) знал, как задеть своих подчиненных за живое. Он произнес гневную речь, которую закончил словами: «Вы – позор Шотландии!» Один из присутствующих вспоминал: «…Эти слова проникли в наши сердца глубже, чем сама речь. Сказать шотландцу, что он недостоин своей Родины, почти то же самое, что отнять у него жизнь…»

Свой подход был и к Томми Аткинсу, так с давних пор называют английских солдат. Генеральный инспектор армейских госпиталей в начале XIX века Роберт Джексон писал: «Необходимо помнить, что английские офицеры и солдаты на войне всегда проявляли черты национального характера. Они отличались холодной несуетной храбростью, решительностью в трудные моменты и способностью не поддаваться панике в трудных ситуациях.

В этом мало кто может с ними сравниться, и никто не превосходит их».

Общая цель объединила их. Меньше обид, больше терпимости и незлобивого подшучивания. Субалтерн – офицер 28-го пехотного полка Р. Блэкени – приводит любопытный и показательный случай. Проходя мимо дома, где расположились на ночь солдаты, он услышал громкий смех и решил узнать, что явилось его причиной.

«– О, о, о! Вы все там у себя в Ирландии начинаетесь с «О», – возбужденно втолковывал английский гвардеец сержанту О’ Брайену.

– «О» означает «из» или «потомок того-то». Что до меня, то я не слишком удивляюсь насмешкам со стороны уроженца страны, где крайне трудно проследить линию родства.

– Ага, мистер «О», так от кого же вы происходите?

– И, конечно, «Боро» не что иное, как искаженное испанское burro, что значит – «осел»?

Последовал новый взрыв смеха, но невозмутимый ирландец продолжал рассказывать о своих предках, живших тогда, когда англичан ещё не было.

Тогда не выдержал один из английских сержантов.

– Я люблю послушать таких парней, как ты, гордых ирландских попрошаек, рассуждающих об исторических фактах и летописях! А что, кроме бесчинств, есть в истории твоей страны? Что, кроме убийств, грабежа, жестокости и предательства? Не занимались ли вы всю жизнь тем, что дрались друг с другом, а потом – с вашими хозяевами, с тех самых пор, как мы оказали вам честь и завоевали Ирландию?

– Что ж, если мы начнем соревноваться по части убийств и предательств, то вам нечего опасаться отстать. А вот насчет чести быть завоеванным, то здесь, конечно, ирландцам до вас далеко. Я не могу отрицать, что англичанам эту честь оказали и римляне, и нормандцы, и саксонцы, а также шотландцы и пикты.

Последние слова ирландца утонули в новом взрыве хохота. Драки не последовало».

Ирландцы отмечали день Святого Патрика, шотландцы – Святого Эндрю, но теперь всех объединяли и общие традиции. Если французы гордились званием солдата Великой Армии, то для англичан огромное значение имела принадлежность к воинской части. Как отметил историк Дж. Лаффин, «полковая система всегда была стержнем британских вооруженных сил».

Именины командира, День полка обязательно отмечались, против пары лишних порций спиртного не возражал даже Веллингтон. Хорошее надо поддерживать. Религия в армии не в особом почете, ее место заняли вера в полковое знамя и традиции. Из такой идейной обработки командиры извлекали немалую пользу.

Вот о чем ещё ни в коем случае нельзя забывать. Британцы привезли на Пиренеи и собственные развлечения. И это не пьянство, а спорт. Спорт, который как раз в то время, по словам Тревельяна, «стал делом большой важности для всех классов».

Полагаете, ерунда? Как вам такой факт, что физически британцы были на голову сильнее французов? Они постоянно устраивали соревнования. Бег, прыжки, поднятие тяжестей… Веллингтон считал, что его солдаты самые выносливые в мире.

Жители Пиренеев поражались. «Они едят много мяса, пьют много вина и очень мало воды. Они постоянно на ногах, никогда не спят после обеда и при этом остаются свежими и здоровыми. Да они просто дьяволы!»

…Он так сказал. «…К концу войны в мире не было армии в лучшем состоянии духа и в большем порядке». Веллингтон. О своих солдатах, о своей армии.

Я о чем-то не упомянул? Главное – всегда в конце. Как же англичане любят соревноваться! Они приехали на Пиренеи – и начали побеждать. Раз за разом. Ничто не поддерживает моральный дух лучше, чем победы. Веллингтон об этом, как минимум, догадывался.

Глава вторая
Офицеры Его Величества

Как-то генерал Роберт Кроуфорд слишком увлекся в одной из стычек и нарушил приказ. Командующий с двумя штабными офицерами подъехал к одному из своих лучших генералов и обратился к нему:

Холодно улыбнувшись, Артур Уэлсли повернул лошадь и оставил покрасневшего Кроуфорда.

Это тоже – стиль Веллингтона. У него не было «любимцев», были люди, которых он ценил выше других и доверял им больше. Кроуфорд, кстати, входил в их число. Веллингтон прекрасно знал то, что в принципе ни для кого не являлось тайной.

Крупный военный историк К. Барнетт так и пишет. «Со времен Марльборо и до Ватерлоо уровень британских офицеров как низшего, так и высшего звена подвергался заслуженной критике… Настоящих профессионалов среди них – ничтожное количество».

Лучшие представители британской аристократии в армию, как мы знаем, не шли, а система покупки офицерских патентов заметно снижала стремление к постижению тайн военной профессии. Вот как один из офицеров, ещё в 1793 году, описывает сложившуюся систему.

«В армии нет ни одного молодого человека, который хотя бы немного задумывался о том, заслужат ли его действия одобрения со стороны начальников… Его друзья достанут для него тысячу фунтов, с которыми он отправится на аукцион на Чарльз-стрит, и к полуночи он уже капитан. Мне довелось наблюдать ситуацию в 15 кавалерийских и 26 пехотных полках. 21 из них находились под командованием либо мальчишек, либо идиотов».

Жестко, но, что самое обидное, – правдиво. Все чины вплоть до полковничьих покупались. В пехоте – дешевле, в гвардии – дороже. Если что, «отличаться» в военном деле совсем не нужно было. Вот просто-таки молниеносная карьера будущего заместителя Веллингтона в кампании Ватерлоо графа Аксбриджа, тогда ещё барона Пэджета.

1795 год. Генри Пэджету 27 лет. 11 марта – лейтенант. 25-го – капитан. 20 мая – майор. 15 июня – подполковник. Неплохо? Ладно – Пэджет. Он, в конце концов, станет хорошим кавалерийским командиром. Но остальные?! Те, кто продвинулся по службе примерно таким же способом? Даже не буду развивать эту мысль.

В высшие (генеральские) чины производили либо по протекции, либо по старшинству. Про порочную практику старших и младших в одном звании мы уже знаем.

Не самые лучшие отпрыски дворянских семей приносили в армию дух кастовости и пренебрежения к простонародью. На Святой Елене Наполеон скажет доктору Барри О’Мире. «Вы, англичане, аристократы; вы сохраняете огромную дистанцию между вами и popolo (народом, итал. – М.К.)». О’Мира, вообще-то, был ирландцем, но суть передана верно.

Притока «свежей крови» в офицерский корпус Британии не было. Во Франции и во времена Республики, и Империи, любой отличившийся нижний чин мог претендовать на офицерское звание, в Англии это вещь просто немыслимая. Все офицеры здесь – джентльмены. В армии они – с «джентльменским набором». Спесь, снобизм, стремление к комфортной жизни. Даже на войне! Генерал Стэплтон Коттон на постое со штабом, обслугой, кухней и прочим занимал столько же места, что и драгунский полк. Багаж генерала Грэма перевозили сорок мулов!

Однажды, во время пограничных боев 1814 года, Веллингтон заметил, что несколько офицеров укрылись от дождя… под зонтами. И немедленно послал к ним адъютанта! Позже он скажет: «Когда гвардейцы охраняют Сент-Джеймский дворец, ради Бога, пусть держат в руках зонты. Но на поле боя… Это не только смешно, но и просто не по-военному».

А вот другое его высказывание. «Британская армия именно такая потому, что ее офицеры – джентльмены… Люди, которые не совершат бесчестных поступков… у которых в жизни есть нечто большее, чем репутация хорошего военного».

Парадокс, казалось бы? Но Веллингтон абсолютно прав. Сила английских офицеров тоже происходила из джентльменства. Француз стремился покрыть себя славой, британец – не покрыть позором. Что лучше? Я вот сразу и не отвечу на этот вопрос.

Безумная храбрость – не про офицеров-джентльменов, но они ни разу не трусы. На поле боя они будут демонстрировать презрение к опасности и невероятную стойкость. Они практически не теряют самообладания, они больше джентльмены, чем офицеры. Долг, приказ – всегда до конца. Им не хватало военных знаний, зато выдержки имелось в избытке.

С такими офицерами воевал Веллингтон. Он трезво оценивал их возможности, знал их сильные стороны и использовал по максимуму. Мальчишки, относившиеся к войне, как к игре, которые терпеть не могли проигрывать… Азартные, но хладнокровные. Джентльмен не должен демонстрировать эмоции.

Он многому их научил. Не с помощью каких-то там «специальных занятий», просто личным примером. Они, как и солдаты, поверили в своего командующего. Им самим уже хотелось отличиться. Не подвигом, а тем, что они выполнили его приказ. Его армия, его офицеры.

Остались самые-самые, генералы. Конечно, сравнивать их, скажем, с наполеоновскими маршалами, занятие абсолютно бесперспективное. У любого из маршалов за плечами огромный боевой опыт, откуда ему взяться у британских военачальников?

Минус существенный, но это вовсе не означает, что генералы у Веллингтона были плохими. За фразой «они были разными» я не спрячусь, хотя мое мнение будет субъективным. В свое оправдание скажу, что и Веллингтон по отношению к своим генералам крайне субъективен.

По-моему, лучший из военачальников Веллингтона – генерал Роуленд Хилл. По прозвищу Фермер Хилл, или Папаша Хилл. Папаша, кстати, на три года моложе Веллингтона. Добродушный, любивший хорошо поесть человек. Противник варварского отношения к солдатам и единственный, у кого сложились теплые взаимоотношения с нижними чинам.

Послав солдата за вином, он мог по исполнении поручения сказать: «Выпей первым, стрелок». Но никому и в голову не приходило фамильярничать с Папашей Хиллом. Просто он действительно единственный, к кому солдаты относились с любовью. Между прочим, Веллингтону это не очень нравилось.

Тем не менее Хилл – один из тех, кому Железный герцог разрешал действовать самостоятельно. Поверьте, такое говорит о многом.

Хилл (как и Веллингтон) получил военное образование во Франции и тоже недоучился. Он немало повоевал, в том числе и с Бонапартом в Египте. Повоевали-то многие, только Хилл в мирное время делал то, чем практически никто из офицеров не занимался. Например, возглавив полк, он ввел специальное обучение для сержантов. Выглядел настоящей белой вороной, но его это не смущало. На Пиренеи Хилл попал командиром бригады, и именно его бригада прикрывала знаменитое отступление Джона Мура.

Дальше он был рядом с Веллингтоном. Вплоть до Ватерлоо, где Хилл командовал корпусом. Хилл не просто сверхнадежный генерал, он знал толк и в стратегии, и в тактике, что показывает опыт сражений с его участием. Однако есть любопытная деталь.

У Веллингтона не было любимчиков, но даже среди тех, кого с натяжкой можно считать таковыми, Хилл не числился. В причинах разбираться не будем, хотя одну из них я назвал. Здесь важно то, что симпатии или антипатии для Веллингтона мало что значили. Хиллу он доверял, остальное не имеет значения.

Ещё больше он доверял Уильяму Бересфорду, своему ровеснику (Бересфорл лишь на год старше). На мой взгляд, Бересфорд заметно уступал Хиллу по части военных талантов, но что было, то было.

В юности, уже в армии, Бересфорд по неосторожности лишился глаза. Конечно, когда он уже стал генералом, солдаты называли его Одноглазым, только шепотом, и когда командира рядом не было. Бересфорд – грубоватый и очень жесткий человек. Что такое снисхождение или сочувствие, он вообще не знал. А персонаж прелюбопытный.

Он – незаконнорожденный, но признанный своим отцом, маркизом Уотерфордом. Более того, маркиз в «бастарде» души не чаял. Дал ему прекрасное образование, в том числе – военное, и всячески способствовал его карьере.

Карьера у Бересфорда была чрезвычайно насыщенной. Где только ему не пришлось повоевать! В 1806-м он даже попал в плен у Буэнос-Айреса и провел в плену больше полугода. В 1807-м судьба связала его с Португалией, как оказалось впоследствии – на значительную часть жизни.

Не вдаваясь в детали, отмечу, что к моменту прибытия Артура Уэлсли на Пиренеи, Бересфорд прекрасно владел португальским языком, хорошо знал местную знать, а самое главное – уже имел представление о том, что собой представляет португальская армия.

Именно Бересфорду Веллингтон и поручил командование этой армией. И пусть одноглазый генерал как стратег на поле боя был и не очень силен, но он сделал, возможно, нечто даже более важное. Напрочь лишенный сентиментов, всегда шедший напролом Бересфорд превратил португальские части во вполне боеспособную силу. Воевали они, во всяком случае, гораздо лучше испанцев. Командующий был уверен – если отдать Бересфорду приказ, он его выполнит. Любой ценой. Потому Веллингтон и предпочитал его более талантливому Хиллу. Хотя и Хилл ведь его ни разу не подвел. Но что поделаешь, вопрос предпочтений.

К «любимчикам» Веллингтона относят уроженца Уэльса Томаса Пиктона. В этом, наверное, есть некий резон, поскольку многие военные считают, что привязанность герцога к валлийцу, который был старше его на одиннадцать лет, трудно объяснима.

Пиктон – человек с очень большим пятном на репутации. Он воевал в Вест-Индии, стал в 1801 году губернатором Тринидада. Там и случилась темная история. Пиктона обвинили в многочисленных злоупотреблениях, в том числе – в пытках и истязаниях рабов. Последовало громкое судебное разбирательство, одна инстанция признала Пиктона виновным, другая, более высокая, его оправдала.

Озлобленный Пиктон отправился в свое поместье, потом о нем вспомнили, в 1808-м он получил чин генерал-майора и новое назначение, в Голландию. Почему о нем вспомнил Веллингтон и пригласил на Пиренеи, так до сих пор и не понятно.

Бесспорно, валлиец – очень храбрый генерал. Мотивировать солдат он умел. Как правило, с помощью чудовищной брани. «Вперед я сказал, негодяи!» – это один из наиболее мягких призывов. Грубость Пиктона стала легендой, и кое-кто считает, что при Ватерлоо он погиб от пули, выпущенной не французом, а одним из его мстительных подчиненных. Досужие измышления, не более того.

Пиктон умел «зажигать» солдат как никто, они уважали его за храбрость, что бы ни говорили злопыхатели. Дивизия валлийца, которую называли Боевой Третьей, или Сражающейся Третьей (Fighting) – одна из самых боеспособных в Пиренейской армии.

Пиктон же – фигура весьма колоритная. Мундир он надевал лишь по торжественным случаям, на поле боя – почти всегда в штатском. Высокий черный цилиндр, непременный зонтик в руках, которым он лупил отступавших солдат… Легенда!

Однако признаем, хорош Пиктон только как исполнитель. Веллингтон это знал и использовал именно в этом качестве, как и двух других известных генералов.

Томас Грэм – самый старший по возрасту из военачальников Пиренейской армии, он на 21 год старше Веллингтона. О военной карьере шотландский аристократ вообще не помышлял! Грэм вел размеренную жизнь помещика, изучал античное искусство. Что может быть более далеким от военных дел?

И тут произошел Случай. Жена Грэма, которую он нежно любил, заболела. Врачи порекомендовали ей отправиться в теплый климат, к Средиземному морю. Шел 1792 год. Мэри Грэм скончалась по дороге, уже во Франции. Грэм вез тело жены домой, и повозку остановили «революционные солдаты». Солдаты потребовали открыть гроб. Повозку пропустили, но с того момента Томас Грэм воспылал лютой ненавистью к французам. В армию его отправило желание отомстить.

Начинать военную карьеру с нуля в 43 года в те времена – не лучший вариант. Грэму сильно помогло его… богатство. Патент майора он купил и почти сразу стал полковником, на собственные деньги сформировав батальон, который превратился в полк.

Воевал Грэм с переменным успехом, и его взлет связан с именем генерала Мура, который назначил Грэма своим адъютантом. Отступление к Ла-Корунье сделало всех его участников героями, Грэм получил звание генерал-майора. Через какое-то время попал в армию Веллингтона.

Проявит себя хорошо и даже станет заместителем командующего.

И всё же Грэм – генерал не выдающийся. Дело не в том, что у него не было военного образования, у него не было дара. Снова – хорош, как исполнитель. Так же, как и генерал Стэплтон Коттон (младше Веллингтона на четыре года).

Коттон – кавалерист. С самого начала военной карьеры служил исключительно в кавалерии. С Артуром Уэлсли познакомился в Индии, участвовал в осаде Серингапата-ма. На Пиренеи они приехали вместе.

Некоторые британские историки считают Коттона блестящим кавалерийским генералом и чуть ли не английским Мюратом. С прославленным маршалом Коттона роднит то, что оба они – щеголи и храбрецы, но здесь нужно оценивать некую общую картину.

Британская кавалерия в те времена уж очень сильно уступала французской. Прежде всего, в выучке и качестве. От того и отношение к ней было довольно скептическим, в том числе у Веллингтона. «Людей на конях», включая и самого Коттона, он не раз называл «чертовыми дураками». Дураком Коттон не был, но определенная безрассудность в его действиях присутствовала. Так и Мюрат не безгрешен.

В общем, для той армии Коттон очень даже неплох, что он неоднократно доказывал. Храбрый, решительный, одним словом – кавалерист.

Напоследок, пожалуй, самый колоритный из всех генералов Веллингтона – Роберт Кроуфорд, Черный Боб. Прозвище он получил не за цвет волос (Кроуфорд – блондин) или мундира (он часто надевал мундир темно-зеленого цвета, 95-го стрелкового полка), а за исключительно скверный характер.

Кроуфорд был эмоциональным, вспыльчивым и легко впадал в ярость. Поборник жесткой дисциплины, солдат наказывал нещадно. Его не любили, но уважали безмерно. Почему? Приведу один случай. Точно по воспоминаниям участника событий.

Однажды Черный Боб приговорил четверых солдат к наказанию за воровство. Один из них, капрал по имени Майлз, в тот момент, когда его, уже обнаженного, привязали к дереву, вдруг обратился к командиру дивизии.

«Не помните ли вы, сэр, как нас вместе взяли в плен в Буэнос-Айресе? Мы шли вместе, а потом нас загнали во двор какого-то дома. Помните, там ещё был колодец, из которого мы, связав все ремни, достали воды? Тогда вы сели на мой ранец, и я разделил с вами последний сухарь. Тогда вы сказали, что не забудете моей доброты. Теперь это в вашей власти, сэр. Вы знаете, как мы недоедали в последнее время.

Все молча слушали капрала, Кроуфорд не произнес ни слова. Торнист, пожав плечами, дал сигнал и Майлз получил первый удар. И тут Кроуфорд вскричал:

– Эй, вы там, что вы делаете? Кто сказал начинать? Пусть он помарширует при полной выкладке, а сечь его нельзя, нельзя!

Другие слова, которые произнес Кроуфорд, уже никто из нас не разобрал, а сам он поднес к лицу платок, чтобы скрыть слезы, которые успели увидеть все».

Черный Боб… Он имел неосторожность слегка поинтриговать против Артура Уэлсли, и тот, признаем это, с тех пор был не всегда объективен по отношению к Кроуфорду. Однако «Легкая дивизия» Кроуфорда – настоящая легенда британской армии. Перед ней ставили самые сложные задачи. Она их решала. Черный Боб, в силу горячности, порой увлекался. Факт. Веллингтон больше ценил надежных генералов.

Можно ли назвать его генералитет командой? Веллингтону бы вряд ли понравилось такое слово. Но знаете, они куда в большей степени были командой, чем маршалат Первой империи. Армия довольно компактная, театр военных действий не сильно разбросанный. Их единство, хотя бы в силу обстоятельств, более прочное. Отмечу, что практически никого из своих генералов Веллингтон не выбирал сам. А команда всё равно получилась!

Слово не очень подходящее? Давайте не будем придираться к словам.

Глава третья
Пиренеи. Пейзаж перед битвой

В 1810 году в штаб-квартиру Артура Уэлсли на Пиренеях приехал высокопоставленный эмиссар из Лондона. С делами быстро закончили, и гость изъявил желание увидеть армию. Командующий отправил эмиссара с одним из своих адъютантов на экскурсию.

Через несколько часов он вернулся крайне удивленный и обратился к генералу Уэлсли: «Послушайте, но я ничего не увидел! Ничего, кроме каких-то хаотично разбросанных групп людей! Кто-то стирал, кто-то готовил еду, а большинство – просто спали. – Что ж, – усмехнулся Артур Уэлсли, – значит, вы и видели армию».

Повседневная жизнь армии, как правило, остается за кадром. Понятно. Проще идти от битвы к битве, от интересного к ещё более интересному. Но повседневная жизнь – это и есть жизнь. Годы! За вычетом нескольких дней на бои.

А организация? Рацион питания? Вооружение? Марши? Медицина? Всё, что влияет на боеспособность? Давайте посмотрим на армию Веллингтона в мирное время. Поверьте, мы лучше поймем, почему она воевала именно так.

Британская армия ни Пиренеях никогда не была очень большой. Артур Уэлсли поначалу возглавлял корпус в 15 тысяч человек. Когда он вернулся в Португалию, с ним было около 26 тысяч солдат. Максимальное число, 1813 год, порядка 60 тысяч. В момент вторжения самого Наполеона в Испанию в 1808-м в его армии почти 250 тысяч человек!

У оставшихся на Пиренеях маршалов сил будет, конечно, поменьше, но французы всё равно почти всегда превосходили англичан в численности. Мне могут возразить: а как же испанцы и португальцы, ведь они воевали вместе с англичанами? Воевали. Иногда очень неплохо. Но вот отрывок из письма начальника штаба Наполеона, маршала Бертье, королю Испанию Жозефу, старшему брату Наполеона. «Император полагает, что только англичане представляют собой угрозу. Остальные – просто канальи, которые никогда не удержат позиций».

Наполеон чересчур пренебрежительно (и это одна из его ошибок) относился к португальским и испанским частям, но кое в чем он прав. Ни в коей мере не недооценивая вклад коренных жителей полуострова в победу, нужно всё же признать, что именно английская армия стала ядром антифранцузского сопротивления. Даже Фридрих Энгельс, крайне негативно относившийся к Веллингтону, придерживался такой точки зрения.

Однако, повторим, британская армия – небольшая. Говорят, что маршал Сульт однажды заметил: «Английская пехота великолепна. Нам повезло, что ее мало».

Мало! Это то, о чем Веллингтон всегда помнил. В 1831 году он скажет графу Стэнхоупу: «Наполеон мог делать всё что угодно, никто не потерял столько людей, сколько он. Я же себе подобное позволить не мог, так как знал – если я потеряю хотя бы пять сотен человек без очевидной необходимости, меня заставят на коленях отчитываться перед палатой общин».

Мысль – ключевая. Критики Железного герцога обвиняют его в чрезмерной осторожности, в том, что он не любил рисковать. Но риск для него – непозволительная роскошь. Он берег жизни своих солдат в том числе и потому, что знал – других ему могут и не дать. Очевидную слабость его армии, ее малочисленность, он мог компенсировать, только используя по максимуму ее сильные стороны.

Какие? Давайте для начала разберемся с «примерным равенством». Например – вооружением. В эпоху наполеоновских войн ни у одной из стран не было какого-то явного технического превосходства. Как раз англичане выделялись по части кое-каких новинок. У них имелся новый вид боеприпаса, шрапнель, названный так по имени его создателя, лейтенанта Генри Шрапнеля. У них были даже «ракеты» Уильяма Конгрива! Однако никакого значительного преимущества в те времена «ракеты» не давали.

В общем, артиллерия практически на равных, здесь многое уже зависело от выучки. Английские ружья, знаменитые «Браун Бесс» («Смуглянка Бесс»), лучше французских. Особенно – по части надежности. И, пожалуй, именно ружья позволяют начать разговор о том, в чем англичане были сильнее французов. В стрелковой подготовке. Если совсем упрощенно – французы, в основном, «палили», англичане вели прицельный огонь. Нет-нет, конечно, и во французской армии были хорошо стрелявшие солдаты, но в целом – здесь есть несомненное общее превосходство британцев. По части эффективности стрельбы в те времена, они – лучшие в мире.

Как и французские кавалеристы. На лошадях с французами всем тягаться было сложно. У англичан и лошади хорошие, и храбрости им не занимать, но подготовка, как уже говорилось, не ахти. Потому Веллингтон и не любил «играть с кавалерией». В общем, главное богатство Веллингтона – его пехотинцы. Они и есть предмет его особой заботы. С самого первого дня в Португалии.

«Сколь изысканна эта страна! Какая буйная растительность, какой воздух! И – безмятежность кругом!»

Интендант Шауманн, как и многие, пришел в восторг. После мрачноватых пейзажей Британских островов, действительно, впечатляющая картина. Потом быстро наступало отрезвление и понимание того, что Пиренеи – отнюдь не идеальный театр военных действий. Один из самых гористых районов Европы, в центре которого – открытое плато, где зимой некуда деться от пронизывающего ветра, а летом – от палящего зноя. Резкие и частые перепады температур, проливные дожди и полное отсутствие воды в засушливые месяцы. Жара такая, что прикосновение к металлическим предметам вызывает ожоги, а смерть от солнечного удара – почти обычное дело.

Флора прекрасна, фауна опасна. Змеи, скорпионы, жуткие насекомые, атаковавшие британцев по ночам. Ведь солдаты Веллингтона, если они не находились на постое в большом городе, практически всегда ночевали под открытым небом. Французы, даже останавливаясь «в поле» всего на несколько дней, старались обустроить более-менее комфортное жилье, для чего вырубали все близлежащие деревья и кустарники.

Англичане обитали либо в палатках (редко), либо устанавливали специальные тенты, под которыми могли укрыться 15–20 человек. Тенты привозили из Англии.

Из-за жары марши часто совершались в ночное время, но, как правило, выходили с рассветом и шли примерно до десяти часов утра. Дальше – прятались от зноя. При той тактике постоянного маневрирования, которой придерживался Веллингтон, быстрота перемещений очень важна. Постепенно в «скорости» британцы стали превосходить не только своих союзников, но и французов, ведь они были физически крепче и выносливее.

Физическое превосходство основывалось не только на занятиях спортом. Англия была страной более богатой и развитой, а значит, в среднем, ее жители лучше питались. Факт немаловажный. Посмотрите, как сильно человечество «подросло» за пару столетий, – и все это во многом благодаря изменению рациона питания.

Словом, хотя воевали они в одинаковых природных условиях, но тяготы военной жизни британцы переносили легче. Ведь что такое, скажем, марш. Ты не только идешь, но и несешь. А солдатская ноша тяжела, причем в прямом смысле слова.

Обычный пехотинец нес на себе 60 фунтов, гвардеец – ещё больше. То есть – около тридцати килограммов! Сапожник одного из пехотных полков Харрис подробно описал, с чем он «путешествовал»: полностью заполненный ранец, свернутая шинель, одеяло, котелок, мешок, набитый кожей для починки сапог, трехдневный рацион, манерка с водой, ружье, секира и 80 зарядов в картечнице.

Самый ценный груз, разумеется, еда и спиртное (разрешенное). Обычный дневной рацион. Фунт мяса (450 грамм), фунт сухарей или полтора фунта хлеба (риса), пинта вина (примерно пол-литра) или треть пинты джина (спирта) – около 150 грамм. Единственное, что практически всегда имелось в достатке, – знаменитый английский сухарь. Главная еда в армии и на флоте!

Попадали сухари на полуостров уже не в лучшем виде. Иногда настолько твердыми, что однажды спрятанный в жилет на груди сухарь спас жизнь офицеру. Французская пуля от него просто отскочила! Чаще с… Назовем это своего рода мясом. Генерал Нэпьер как-то сказал: «Да пусть меня повесят, если скажу, что получаю удовольствие от поедания наших напичканных червями сухарей!» Всё равно – в голодные времена – спасение. Да и в целом английская армия снабжалась гораздо лучше, чем французская, в чем немалая заслуга Веллингтона, и о ней мы поговорим отдельно.

Болезни такие же, как у французов. Дизентерия, лихорадка, малярия. Здесь многое зависело от местности, в которой находилась армия, и погоды. Осенью 1811 года Артур Уэлсли писал брату Генри: «У меня не менее 17 тысяч больных и раненых».

С медициной дело обстояло совсем плохо. Битвы начала XIX века были совсем не такими кровавыми, как нам кажется, но смертность от ран – чудовищная. Конечно, это связано с общим низким уровнем медицины. Однако и такой уровень во французской армии заметно выше, чем в английской. В английской – просто беда.

На полк – пехотный или кавалерийский – полагался один хирург и несколько врачей. Анестезия – стакан джина. При ранении конечности почти всегда следовала ампутация. После битвы при Талавере (1809 г.) Шауманн проезжал мимо госпиталя и вечером записал в своем дневнике. «Никогда не забуду душераздирающих криков, которые неслись из окон. Нз одного окна прямо на площадь перед домом выбрасывались отрезанные руки и ноги. Здесь же, у двери, вповалку лежали раненые, дожидавшиеся своей очереди. И в этой куче людей было уже немало мертвецов…»

Если бы не помощь женщин, находившихся при пиренейской армии, ситуация могла стать катастрофической. Хотя бы по этой причине стоит посвятить пару-тройку абзацев теме «Женщины в армии».

Понятно, что для большинства солдат, сержантов и унтер-офицеров служба фактически являлась пожизненной, но лишь очень немногие из них могли приехать на Пиренеи с женами. В английской армии того времени существовало правило, согласно которому за пределы страны разрешалось следовать за мужьями шестидесяти женщинам на тысячу мужчин.

Офицеры всеми силами старались отговорить солдат от женитьбы, получалось не всегда. На Пиренеях пропорции слегка нарушались, а при не слишком сладкой походной жизни у женщин всегда было одно важное преимущество. В случае гибели супруга они никогда не имели недостатка в предложениях руки и сердца. Многие женщины успевали повдовствовать и найти нового спутника несколько раз за кампанию. Рекорд, как установила специально занимавшаяся изучением вопроса В. Бамфилд, шесть раз!

Жены рядовых и унтер-офицеров демонстрировали чудеса самопожертвования – и в уходе за ранеными, и в заботе о собственных мужьях. Некая Бетти Скидди, когда ее муж пал обессиленным во время марша, несла его до ближайшего бивуака на себе почти две мили. Известная всей армии Веллингтона Мэри Дикон заслужила право стоять рядом с ветеранами на поле Ватерлоо. Да что там говорить, женщины добились почти полного равноправия! В случае плохого поведения их секли розгами так же, как мужей. Дисциплина обязательна для всех!

Дети, жены – все они, конечно, замедляли движение на марше. Как и генеральские обозы. Генералу Уэлсли это не нравилось, но запретительных мер он не предпринимал. Часть армейской жизни. С традициями он не боролся.

Особая тема – взаимоотношения с местным населением. Есть некая данность. Для испанцев и португальцев англичане – союзники, а французы – враги. Все, вроде, просто, но не так просто, как кажется. До вторжения Наполеона на Пиренеи португальцы уже были союзниками англичан, а вот испанцы – французов. Ничего личного, только дипломатия? Так-то оно так, однако есть ещё и история. И у испанцев с англичанами «груз прошлого» тяжелый. Острое соперничество на морях, поход «Непобедимой Армады»… Испанцы, по крайней мере, об этом не забыли. Они, испанцы, вообще очень чувствительные. Много раз уже упоминавшийся Шауманн, впервые попав в Испанию, напишет в дневнике: «Какая огромная разница между гостеприимными португальцами и абсолютно нелюбезными испанцами!»

…Всё получилось само собой. Португальцы относились к армии Веллингтона гораздо лучше, чем испанцы. Британские солдаты, разумеется, это чувствовали. Потому и разного рода нарушения в Испании случались чаще.

Генерал Уэлсли, как мы знаем, предельно жестко карал за преступления против местных жителей, что не означает, будто последним он прощал все. Как-то рядом с испанской деревней нашли трупы английских военнослужащих. Командующий послал туда офицера с ультиматумом. Или вы выдаете преступников, или деревня будет уничтожена. Выдали.

Со временем отношения британцев с жителями Пиренеев стали достаточно ровными. Не без эксцессов, но в целом – неплохими. Всё-таки и португальцы, и испанцы понимали, что без англичан французов им не прогнать.

…Какая-то всё равно неполная получается картина. Нужно обязательно сказать и о лучших полках армии Веллингтона. Хотя бы о тех, кто был с ним и на Пиренеях, и при Ватерлоо.

Колдстримский гвардейский полк (2-й полк пешей гвардии). Самый заслуженный и прославленный полк британской армии. Замечу, что гвардия Наполеона сражалась не так уж и часто, а колдстримские гвардейцы – постоянно.

95-й стрелковый полк (Rifles). Знаменитые «Похождения стрелка Шарпа» – про них. Шарп как раз из 95-го полка. Его солдат называли «Кузнечики» или «Трубочисты» за мундиры темно-зеленого цвета. Уникальная воинская часть! «Суперлегкая пехота». Действовали в россыпном строю, стреляли, как снайперы. Попасть сюда считалось честью, в полку даже отменили телесные наказания.

42-й шотландский пехотный полк, Black Watch («Черная Стража»). Прозвище – от цвета килтов шотландских солдат. Набирался исключительно из жителей горной Шотландии. Храбрецы из храбрецов! Французы называли шотландцев «амазонками» и «дамочками из ада».

Королевский Германский легион. Любимая воинская часть Веллингтона. Набран из немцев, в основном – из ганноверских. Самая надежная и дисциплинированная часть во всей армии.

88-й пехотный полк, Connaught Rangers (Коннахтские рейнджеры). Сформирован из ирландцев, прозвище – Дьяволы. Очень подходило, солдаты просто безбашенные. Часто решали исход сражений.

У Веллингтона была хорошая пехота. Некоторые полки – очень хорошие. Они умели воевать, и французы на Пиренеях быстро это поняли.

Глава четвертая
Как ковалось «железо»

«Пронизывающий взгляд холодных глаз, гордые черты лица с орлиным носом и плотно сомкнутым, неподвижным ртом. Резкий, повелительный голос». Таким увидел Веллингтона в 1815 году прусский офицер фон Леттов-Рорбек. Так говорят о нем практически все, кто его видел.

Неужели так же он выглядел и зимой 1808-го, когда давал показания комиссии, расследовавшей дело о конвенции Синтры? Вряд ли. Но мы-то ведь запомнили того герцога, которого написал Томас Лоуренс уже после Ватерлоо. Да, холодный, уверенный в себе человек.

А если вернуться чуть-чуть назад? В 1812 год? В Мадрид? Портрет генерала Артура Уэлсли кисти великого Гойи. Чувствуете нерв? Это из-за того, что война ещё не закончена? Нет. Просто Гойя, при всем моем уважении к Лоуренсу, куда более великий художник. Он что-то увидел и в «холодных глазах». Сомнение? Тревогу? Неважно. Гойя показал нам другого Веллингтона.

Как я уже говорил, именно Пиренеи сделали Веллингтона Железным герцогом. Однако как произошло превращение? И пропорции, пропорции! Где – обстоятельства, а где – он сам? Попробуем разобраться.

Есть немало людей, которые считают Веллингтона везунчиком. В Индии ему повезло с братом, при Ватерлоо – с Блюхером. Не поспоришь, доля везения здесь есть. А на Пиренеях-то с чем ему повезло? Сторонники теории везения предпочитают не заострять на этом внимания.

Но сам Веллингтон совсем не случайно так любил вспоминать о пиренейской войне. Он хорошо понимал, что война на полуострове – главная страница в его биографии. Там он и стал таким, каким его изобразил не Гойя, а Лоуренс.

Веллингтона часто и справедливо упрекают в авторитарности. Своим подчиненным почти никакой свободы он не давал, требовал беспрекословного подчинения и стремился всё контролировать. Так и есть. Но вернемся к самому началу.

Вот он, везунчик Артур Уэлсли, прибывает в Португалию. Он не пользуется, пока, по крайней мере, полной поддержкой правительства, находится в, мягко говоря, неважных отношениях с Верховным главнокомандующим, герцогом Йоркским. Он – часть армии, к которой в стране относятся чуть ли не с презрением. И есть за что.

Критиковать армию уже стало дурным тоном, да сколько можно! Полная неразбериха в планировании, организация – чудовищная. Формально во главе армии находится Верховный главнокомандующий, но ему подчиняются только кавалерия и регулярные войска. У артиллерии и инженерных частей свой начальник – Master-General of the Ordnance. Снабжением занимаются все подряд, интендантские службы не военные, а гражданские.

Военный министр в основном исполняет роль посредника между правительством и всеми организациями, имеющими отношение к армии. Он подчиняется парламенту, а Верховный главнокомандующий, скорее, королю.

Действительно, «повезло». Вы представляете, насколько трудно при такой бюрократической системе выбить оружие и снаряжение, не говоря уже о подкреплениях? Вот ещё деталь. Военные операции в Европе следовало согласовывать с министерством иностранных дел.

Бюрократия – на высшем уровне, а штабная работа на… Не знаю даже подходящих слов. Наполеон довел работу штабов до совершенства, в Англии к ней относились с пренебрежением и презрением. Разведка поставлена из рук вон плохо, карты вызывали у французов истерику от смеха. Отвратительного качества! Изготовлены в маленьком помещении лондонского Тауэра, не без элегантности называемого «рисовальной комнатой».

И какой штаб мог быть у Веллингтона? Большая удача, что малопочетную должность его начальника занимал человек толковый, полковник Джон Мюррей. Веллингтон сказал о нем: «Сэр Джон Мюррей был очаровательным молодым человеком и прекрасным начальником штаба, но для руководства войсками не подходил». Здесь он несправедлив. Легендарный начальник штаба Наполеона, маршал Бертье, тоже не подходил для руководства войсками. В принципе, это и не дело штабистов. Джон Мюррей прекрасно знал систему Веллингтона, тем и был ценен. Неслучайно герцог очень переживал, когда Мюррей не смог попасть к нему в армию в кампанию Ватерлоо.

Однако Мюррей – практически единственное, с чем ему действительно повезло. Генерал Мур пользовался огромной любовью своих солдат, в том числе потому, что он их практически не наказывал. Они, может, и воевали храбро, но дисциплина в его частях была ужасной. Нижние чины постоянно пребывали в полупьяном состоянии. И большая часть солдат Мура перешла к Артуру Уэлсли по наследству. Генерал начинал войну с самым настоящим отребьем. Про уровень офицеров мы уже говорили.

Так с чем же ему «повезло»? Совершенно непонятно.

Один из биографов герцога, С. Уорд, написал: «С самого начала войны, ее особенности, возможный ход ее развития, предвидел только Веллингтон… И поскольку именно он не просто разработал свой план, но и успешно его реализовал, пиренейскую войну с полным на то основанием можно называть “Войной Веллингтона”. Не присутствуй британская армия на полуострове, ни о каком стойком антифранцузском сопротивлении не могло быть и речи; не будь Веллингтона, не было бы и британской армии. Так просто обстоят дела».

Панегирик, конечно, но в том, что касается роли Веллингтона в создании армии – абсолютно точно. Он превратил ее в мощную силу. И если бы он сам по ходу дела не становился железным, у него вряд ли бы что-то получилось. Я уверен.

…Это случилось в первый его приезд в Португалию.

«Они с пренебрежением относились ко всем, кто служил в Индии. Затем я был членом парламента, связан с правительством, а политик, по их мнению, не солдат. Они никак не могли поверить в то, что я долгое время прослужил обычным полковым командиром. Когда конногвардейцев вынуждали подчиняться людям, которых они плохо знали, они всегда придумывали какую-нибудь хитрость. Вроде должности «второго в командовании», что-то вроде няньки. В тот раз, когда я отправился в Португалию, мне дали «вторым в командовании» генерала Спенсера. Я сразу же объяснился с ним и сказал, что не знаю, кто это – “второй в командовании’. Как, впрочем, третий или четвертый, я один командую армией».

Как мы знаем, конногвардейцы придумали хитрость и кончилось всё позором Синтры. Больше таких ошибок Артур Уэлсли не повторял. На Пиренеях он был главнокомандующим в самом точном и полном смысле слова. Принцип единоначалия соблюдался им строго и неукоснительно. В 1812 году, соглашаясь с одним из назначений военного министра, он тем не менее отмечает: «Глава любого подразделения отчитывается непосредственно передо мной, это было и остается правилом».

Он едва ли не первым из английских военачальников Нового времени сумел переломить ситуацию. И ему приходилось принимать назначения из Лондона, но любой назначенец обязан был подчиняться Веллингтону.

Ни один из полководцев эпохи наполеоновских войн, включая самого Наполеона, не давал своим подчиненным таких детальных, а главное – строгих инструкций. Какая ещё инициатива? Выполнять! Плохо, мелочно? Как выяснилось, по большому счету, правильно. В 1811 году он писал лорду Ливерпулю: «Я должен быть везде, а если меня нет, то обязательно что– то происходит».

Наполеон верил в случай, Веллингтон делал всё, чтобы его исключить. Он, возможно, самый рациональный из всех знаменитых полководцев. Жизнь заставила. Свободы в действиях – мало, ресурсы – ограниченные, офицеры – неподготовленные, союзники – не слишком надежные. В такой ситуации он делал только то, что мог сделать. Не рисковал и использовал по максимуму сильные стороны своей армии.

Помните, как накануне отъезда в Португалию Артур Уэлсли говорил, что знает, как победить французов? Он действительно знал, он противопоставил одну систему другой. Французы сражались в колоннах, англичане – в линиях. Однако знаменитая тонкая красная линия была не такой, как во времена Фридриха Великого. Веллингтон понимал, что его преимущество – в прицельном огне, и мастерски его использовал. Позволю себе привести довольно длинный отрывок из воспоминаний одного из французских маршалов, воевавших на Пиренеях. Он очень хорошо демонстрирует, как сражался Веллингтон.

«Обычно англичане занимали хорошо защищенные позиции, господствующие над местностью, и показывали только часть своих сил. Сначала в дело вступала артиллерия. Затем в большой спешке… мы шли маршем прямо в лоб на врага, чтобы взять быка за рога. Примерно за километр до строя англичан наших людей охватывало волнение, они начинали переговариваться друг с другом и ускоряли шаг; колонна начинала немного терять равнение. Англичане оставались недвижимы, держа оружие в положении “к ноге”. Из-за их неподвижности строй казался длинной красной стеной. И эта неподвижность неизменно производила сильное впечатление на молодых солдат. Очень скоро мы оказывались уже очень близко от них, крича: “Да здравствует император! Вперед! В штыки!” Мы брали на мушку их кивера; колонна начинала распадаться на две, строй ломался, смятение переходило в суматоху; наконец раздавались наши первые выстрелы. Строй англичан оставался недвижим, они стояли молча и неколебимо, с ружьем к ноге, и, даже когда мы приближались метров на 250, они, казалось, совершенно не обращали внимания на бурю, которая вот-вот должна разразиться. Контраст был поразителен; в глубине души каждый из нас чувствовал, что противник вот-вот откроет огонь и этот огонь, столь долго сдерживаемый, будет просто ужасен. Наш порыв глох. Они демонстрировали самообладание, которое ничто не нарушало (даже если это была только видимость), а мы уже двигались в беспорядке, отупляя себя криками… И в момент наивысшего напряжения англичане вскидывали ружья к плечу. Когда противник открывал огонь, наших людей охватывало неописуемое чувство. Сосредоточенный огонь косил наши ряды; при каждом залпе один из десяти падал, сраженный пулей, мы развернулись, стараясь сохранить равновесие; и тут три оглушительных крика нарушили столь долгое молчание наших противников; с третьим боевым кличем они уже бросились на нас, преследуя беспорядочную толпу бегущих».

Что там говорил генерал Уэлсли про стойкие части? Самая популярная команда в его армии – Hold the line! – «Держать линию (строй)!». Против французского elan – порыв – стойкая красная линия. Мы уже знаем, кто победил. Хладнокровие солдат, джентльменство офицеров… Веллингтон знал, что это сработает, но он ещё и должен был подать личный пример.

В отличие от Наполеона, герцог очень часто оказывался на поле боя в самой гуще событий. Он и при Ватерлоо постоянно выезжал на позиции, император-то ни разу к ним не приблизился. И что, делаем вывод, что Веллингтон храбрее Наполеона? Разумеется, нет. Просто у Наполеона с какого-то времени не было потребности в личном руководстве войсками, а у Веллингтона она возникала постоянно. Или же ему так было удобнее. Простой здравый смысл – одно из самых сильных его качеств.

Веллингтон авторитарен, но он брал на себя ответственность. Всю, полностью. От того он и становился всё более и более жестким. Если хотите – железным. В какой-то момент человек и образ станут неотделимы друг от друга. Если такое происходит, то только само собой. Никаких усилий не хватит.

Его равнодушие к роскоши и комфорту – совершенно не показное. Его друг, испанский генерал Алава, вспоминал, что на Пиренеях Веллингтон на вопрос: «Когда вас будить?» всегда отвечал: «С рассветом», а на «Что подать на завтрак?» – «Холодное мясо». Умеренность в еде и питье, режим, позволили сохранить отменное здоровье, но не только.

Это видели его офицеры, они могли сравнить. Феноменально работоспособный и неприхотливый в быту командующий не то чтобы пример для подражания, а человек, чье замечание мимо ушей не пропустишь. Он сделает его спокойно, едко, порой – саркастично, как настоящий аристократ, но подействует оно лучше любой «выволочки». Если командующий не разрешал кому-то отбыть в очередной отпуск для поправки здоровья, то жаловаться не имело смысла. Ведь сам Веллингтон, напомню, в отпуск не съездил ни разу.

Веллингтон никогда не заигрывал с солдатами. Он даже не разрешал им приветствовать себя, даже после самых славных побед. «Если позволить солдатам выражать свои чувства, то однажды ты услышишь оглушительный свист». Он строго наказывал за малейшую провинность, но солдаты знали и другое.

«Настоятельно прошу вас, чтобы каждый человек в бригаде… был одет и сыт». Распоряжение одному из подчиненных. Такого рода приказы – самые популярные. Он постоянно «выбивает» деньги, продовольствие, снаряжение. Он даже угрожает! В мае 1810-го пишет лорду Ливерпулю: «Если вы не можете обеспечить нас всем необходимым, лучше эвакуируйте армию». Изучение депеш Веллингтона показывает, какую колоссальную работу он проводил для того, чтобы в армии было всё необходимое.

Наполеоновский принцип «война должна кормить сама себя» – не для него. Со времен Индии он дорожил отношениями с местным населением, но главное – понимал, что бесперебойное снабжение поможет сохранять дисциплину и моральный дух в войсках.

«Если Англии вновь понадобится ее армия, то пусть нас в бой поведет старина Длинноносый. Я, по крайней мере, буду уверен в двух вещах. Во-первых, мы будем одеты и сыты. Во-вторых, зададим хорошую трепку противнику. А что ещё нужно солдату?»

Слова ветерана Пиренеев и Ватерлоо. Длинноносый – одно из прозвищ Веллингтона, самое популярное в солдатской среде. Офицеры обычно называли его Beau – Красавчик.

…История Веллингтона-полководца не про любовь, она про Веру. Безграничную веру солдат в своего командира. Да, они могли его не любить, зато твердо знали – Длинноносый сделает всё, как надо.

Часть пятая
Веллингтон против маршалов Империи

Введение

Незадолго до своей смерти Веллингтон сказал своему другу Дж. Крокеру: «Всю свою жизнь я пытался понять, что происходит по ту сторону холма». Присутствовавшая при разговоре миссис Крокер поинтересовалась – а что, собственно, герцог имеет в виду? Веллингтон ответил: «В военном деле, как и в жизни вообще, нужно уметь предугадывать».

Сложное искусство. Не сказать, что Веллингтон овладел им в полной мере. В политике он совершал ошибки, предугадать которые, вообще-то, большого труда не составляло. По правде говоря, он и на войне не всегда правильно просчитывал действия противника.

Но на Пиренеях произошла совершенно удивительная история. Герцог будет сражаться с разными маршалами Наполеона, и всех – бить.

Неужели предугадывал? Скорее – правильно оценивал. Маршалов губила самоуверенность. Они никак не могли поверить в то, что какой-то «сипайский генерал» может их победить. По сути, Веллингтон один раз «поднялся на холм» и увидел всё, что надо.

Пройдут годы, и герцога попросят охарактеризовать суть его противоборства с французами. Он выразит ее в одной фразе. «Они каждый раз сражались со мной одинаково, а я всегда бил их одинаково».

Глава первая
Сульт, Журдан, Виктор

В начале двадцатых годов XIX века герцог Веллингтон и маршал Массена встретились на каком-то приеме в Париже и обнялись, как старые друзья. «Ну и доставили же вы мне хлопот!», «О нет, это вы сделали меня совершенно седым!» – обмен любезностями, идиллическая картина. Они хорошо знали друг друга.

С Наполеоном Веллингтон столкнется лишь раз в жизни, а с маршалами он воевал несколько лет. С разными. Его карьеру на Пиренеях легко можно разделить на «маршальские периоды». Чаще они противостояли герцогу по одиночке, иногда – вместе. Маршалы Империи против Веллингтона. Очень наглядно. Посмотрим, как это было.

Первый из маршалов, с кем пришлось столкнуться Артуру Уэлсли, – Никола(я) Сульт, его ровесник. И именно с ним он воевал чаще всего. Очень странно, что в кампанию 1815 года Наполеон назначил его начальником штаба, а не отправил на поле боя руководить войсками в противоборстве с Веллингтоном. А ведь утром 18 июня 1815-го Сульт предупреждал Наполеона, что Веллингтон далеко не так прост, как хотелось бы думать императору. Он знал, о чем говорил. Но в тот день Наполеон не слушал никого…

…Император покинул «мятежный полуостров» ранней зимой 1809 года. До конца «мятежников» он так и не покорил, но полагал, что его маршалы справятся с этой задачей. Стратегически он уже ошибся, ему вообще не стоило ввязываться в пиренейскую авантюру. Большую ошибку Наполеон в конце концов признал. А серьезные тактические просчеты – нет. И в том, что генерал Уэлсли прекрасно воспользовался ситуацией, винить император может только себя.

Ему предстояла (и здесь он не ошибся в прогнозах) очень тяжелая кампания против австрийцев. Задачи, которые стояли перед маршалами на Пиренеях, напротив, он считал очень простыми. Беда в том, что упростил он их в своей голове. Иначе говоря, ему так казалось. Весь план пиренейской кампании на 1809 год основывался на допущениях, а подобные планы редко бывают удачными.

Итак, император исходил из того, что после поражения Мура англичане больше не вернутся на полуостров. Значит, маршалам предстоит воевать только с испанцами и португальцами, которых он по-прежнему ценил невысоко. И он даже представить себе не мог, что одно дело – испанцы с португальцами, и совсем другое – испанцы и португальцы вместе с англичанами.

Второй просчет. По важности – может, и первый. Он оставил Пиренеи на откуп маршалам, но не назначил верховного главнокомандующего. Некая логика в таком решении есть. Он не то чтобы не хотел обидеть кого-то, он не хотел, чтобы началось головокружение от успехов. Забегая вперед, скажем, головокружение всё равно случилось, а отсутствие единоначалия привело к закономерному результату. Маршалы погрязли в ссорах и дрязгах, отказывались подчиняться друг другу, что необыкновенно облегчало жизнь генералу Уэлсли.

И последнее. Император так до конца и не понял, что пиренейская война – особенная. Здесь с привычными мерками никак нельзя. Вот Веллингтон это понимал, а Наполеон – нет. Он посылал маршалам инструкции с жестким графиком действий, возмущался их невыполнением, отдавал ещё более необдуманные приказы… У него не было внятной, хорошо продуманной военной стратегии, и последствия оказались печальными.

Окончательное усмирение Португалии Наполеон доверил маршалу Сульту. Сам император считал Сульта одним из лучших своих военачальников, но мнению Наполеона доверять не слишком-то стоит. Скажем так – он был очень пристрастен, да и вообще – в один день мог сказать одно, в другой – другое. Веллингтон, напротив, высказался по поводу Сульта вполне определенно. Он точно не считал его наиболее опасным из своих противников. «…Сульт плохо представлял себе общую картину. Он отличный тактик и знал, как привести войска к месту сражения, но в использовании их на поле боя уже не столь хорош».

Полагаю, что и герцог не вполне справедлив. Сульт – полководец высокого уровня, герой Аустерлица, но на его действиях сильно сказывались человеческие качества. Он амбициозен (хорошо), склонен к интригам (почти нормально) и чудовищно корыстолюбив (очень плохо). Всё вместе делало его человеком весьма неприятным, а его слабости часто не просто мешали Сульту, но и делали его крайне уязвимым.

Задача, поставленная императором перед Сультом, – сделать Португалию французской. По графику. Порту взять такого-то, Лиссабон – такого-то… По графику, понимаете?! Сульту предстояло взаимодействовать с маршалом Неем, и это взаимодействие в основном состояло в том, что Ней радовался любым неудачам своего боевого товарища.

От графика Сульт отставал, он шел через охваченную мятежами страну, ему катастрофически не хватало продовольствия, однако Порту маршал всё-таки взял. Позже, чем планировалось. И тут бы ему двигаться дальше и развивать успех, но Сульт внезапно заболел. Болезнью, которая именуется «титульной лихорадкой».

Если маршал Мюрат стал королем Неаполя, то почему бы ему, Николя Сульту, не стать королем… Португалии. Идея казалась ему чрезвычайно привлекательной. Сульт был достаточно умен для того, чтобы понимать – император на сей счет может быть совсем другого мнения. Сульт решил действовать тонко.

Он заигрывал с местной аристократией, издавал дурацкие прокламации и даже нанял людей, которые маленькими группами ходили по городу и кричали: «Да здравствует король Николя Первый!» Пребывая в состоянии монархического угара, Сульт узнал о том, что англичане во главе с генералом Уэлсли высадились в Португалии.

Пока в распоряжении Уэлсли не обученная его системе армия и плохо подготовленные португальцы, у французов – численное преимущество. В теории. Командующий знает о том, как плохо у французов обстоят дела с координацией действий. Знает он и о том, что многие генералы Сульта крайне недовольны его желанием надеть на себя корону. Редкий шанс – англичане могут атаковать. Для укрепления боевого духа и доверия со стороны населения – то, что надо.

Уэлсли атакует! 12 мая 1809 года он подходит к реке Дуэро, Порту – на другой стороне. Сульт не ожидал нападения, более того, он считал разлившуюся недавно реку непреодолимым препятствием. Уэлсли демонстрирует свойственную ему со времен Асаи решительность. «Начинайте переправляться!» Англичане свалились на французов как снег на голову. Войска Сульта в панике отступали, бросив часть артиллерии и почти все обозы. Говорят, что бегство было настолько стремительным, что генералу Уэлсли достался завтрак, приготовленный для Сульта.

Кто бы и что ни говорил – маршал Сульт неплохой полководец. В конце концов, он привел армию в порядок и сумел грамотно организовать отступление. Англичане вынуждены были прекратить преследование, Сульт ушел в горы и там соединился с Неем. Уэлсли – отошел на юг.

Он понимал – к большим делам его армия ещё не готова. Как раз после победы над Сультом резко падает уровень дисциплины, о чем он сообщает в Англию. Работа по превращению подонков нации в хороших солдат только началась, как и обучение португальцев. Однако правительство хочет успехов здесь и сейчас, на него оказывают мощное давление испанцы. Генералу Уэлсли предлагают немедленно двигаться навстречу испанцам и начинать совместные действия. Он очень этого не хотел, но приказ есть приказ.

Веллингтон был совсем не высокого мнения о военных талантах испанцев. Однажды он скажет: «Думаю, никто не был удивлен исходом битвы при Байлене больше, чем сами испанцы». Едкий сарказм, конечно, связан с тем, что испанцы (особенно в начальный период войны) являлись крайне ненадежными союзниками.

…Ближайшую из испанских армий, с которой и предстояло соединиться англичанам, возглавлял генерал Куэста. Человек уже немолодой, под семьдесят, и воплощавший в себе все худшие черты испанской аристократии. Спесь, надменность, необразованность вкупе с непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Били французы Куэсту уже много раз, причем – нещадно. Однажды он чуть не погиб под копытами лошадей собственных кавалеристов, настолько стремительно они отступали. Но жизнь ничему не научила испанского генерала.

…Они встретились у моста Альмарон на реке Тахо. Уэлсли выразил возмущение тем, что испанская сторона не выполняет обязательств по снабжению его армии продовольствием. Куэста пообещал всё исправить (и ничего не сделал, конечно). Позже английский генерал скажет, что «никогда и ни в одной стране мира так плохо к союзникам не относились».

Потом перешли к военным планам. Уже известно было, что французы сами двинулись на встречу союзникам. Причем – мощными силами. Сам король Жозеф встал во главе армии, руководить войсками он, разумеется, не будет, но присутствие короля свидетельствовало об исключительной важности кампании.

Фактически командовали французской армией два маршала. Журдан (военный советник Жозефа) и Виктор.

Жан Батист Журдан – ветеран ещё революционных войн. Знаменитый «победитель при Флерюсе» (1794 год). Впрочем, неудач в карьере Журдана было не меньше побед. Его отстраняли от дел и Директория, и Наполеон. Однако Журдан выиграл сражение, которое спасло Францию и отодвинуть его окончательно никак не получалось.

Более того, Наполеон, несмотря на то что Журдан был ярым республиканцем и открыто выступал и против переворота 18-го брюмера, и против провозглашения Империи, сделал его маршалом. За былые заслуги.

Он «прикрепил» Журдана к Жозефу потому, что знал, маршал – фигура не самостоятельная. Жозеф был доволен, так как Журдан – едва ли не единственный, кто исполнял его приказы. Приказы самого маршала в лучшем случае принимали к сведению. Так что в действительности Журдан, скорее, наблюдал за происходящим.

Куда большую роль играл Виктор Клод Перрен, единственный из маршалов Наполеона, вошедший в историю под своим именем, а не фамилией. Виктор известен не только тем, что однажды его обменяли на Блюхера (оба попали в плен). Маршальский жезл он получил в 1807-м, после Фридлянда. Многие считают, что Наполеон просто был так впечатлен самой победой, что дал Виктору звание, которого он не заслуживал.

Пожалуй, соглашусь. Большим талантом Виктор не обладал. Как исполнитель – неплох, но ему всегда не хватало энергии и решительности. Виктора любили солдаты, поскольку он не был строгим командиром, и по этой причине в его частях постоянно возникали проблемы с дисциплиной.

Ни Журдан, ни Виктор и близко не стояли рядом с тем же Сультом, так что хотя бы здесь генералу Уэлсли повезло. Подробно рассказывать о том, как генерал Куэста постоянно подставлял англичан необдуманными действиями, мы не будем. Перейдем сразу к битве при Талавере, которая в военной биографии Веллингтона занимает особое место.

Талавера – местечко примерно в 120 км от Мадрида. Сюда в конце июля 1809 года подошли и французы, и объединенная англо-испано-португальская армия. Незначительное численное преимущество – на стороне союзников. Только нужно помнить о том, что генерал Куэста предпочитает действовать самостоятельно и координировать свои действия с генералом Уэлсли не собирался.

…Битва началась 27 июля 1809 года. Стояла страшная жара, и мутная, грязная вода из ручья, протекавшего посреди «ничейной земли», казалась измотанным английским солдатам манной небесной. Единственное, чего хотел их командующий от испанцев, – чтобы те хотя бы стояли и угрожали французам, не давая им совершить обход.

Журдан и Виктор вполне могли бы немного подождать. Сульт уже начал движение с целью отрезать англичанам путь к отступлению. Если бы это произошло, что уж греха таить, Уэлсли вряд ли бы удалось спастись, но отсутствие единоначалия в первый раз поможет ему по-крупному.

Виктор хотел отличиться сам. Он нуждался в личном успехе, да к тому же в его активе больше побед над испанцами, чем у других маршалов. Последнюю он одержал буквально только что, у Торрихоса. Виктор размышлял довольно здраво, только не учел одного. Воевать ему придется не с испанцами, а с англичанами.

Уэлсли знал, что его будут атаковать, и сделал то, что потом будет делать очень часто. Использовал рельеф местности, укрыл войска. И всё равно первые атаки французов сдержать удалось с огромным трудом. Начало сражения осталось вообще за французами, испанцев они потрепали очень серьезно. Журдан и Жозеф предлагали разбивать противника по частям, что было вполне разумно, но Виктор продолжал атаковать англичан «в лоб», раз за разом.

Талавера – битва кровавая, все несли огромные потери. Вечером 27-го Виктор доказывал Жозефу, что только ночь помешала ему разбить англичан, и утром 28-го его солдаты вновь ринулись вперед. Колонны против линий… Англичане отбивались, а в середине дня начали готовиться к контрудару.

Называя вещи своими именами – обе стороны к концу дня просто выдохлись. Жозеф отдал приказ отходить назад, к Мадриду. Виктор протестовал, но другие командиры на сей раз с готовностью подчинились королю. Уэлсли остался на позициях, а значит, по законам того времени, одержал победу. Однако преследовать врага он не мог…

Потери действительно тяжелейшие. Из четырех его дивизий только одна оставалась в боеспособном состоянии. В дивизии Шербрука из строя выбыла почти половина состава! К тому же командующему сообщают о том, что Сульт приближается. Уэлсли двинулся ему навстречу, оставив раненых на попечение испанцев. Сульт уже получил приказ от маршала Бертье: главная задача – защитить Мадрид…

Есть историки, большинство из них – испанцы, которые обвиняют Веллингтона в том, что он, дескать, не пошел на помощь своим союзникам, потому они якобы и потерпели ряд тяжелых поражений. Было бы очень странно, если бы он пошел.

Уэлсли видел, как испанцы бегут с поля боя, да ещё и грабят английские обозы. Самое страшное – они бросили на произвол судьбы британских раненых. С чего он должен им помогать? К тому же Наполеон успешно завершил австрийскую кампанию, теперь он мог присылать на Пиренеи подкрепления.

Он принимает единственно правильное в тот момент решение – возвращается в Португалию. 12 августа издается меморандум, едва ли не первые слова в нем такие: «Британская армия не скоро забудет тот прием, который она здесь (в Испании. – М.К.) встретила. Я знаю, что в моей армии нет ни одного солдата или офицера, который скажет, что я пренебрег интересами Испании…Оставаясь здесь, я лишь поставлю под угрозу само существование армии».

Веллингтон возвращается в Португалию. И – о, да! – теперь мы с полным на то основанием можем называть его только Веллингтоном. 28 августа в знак признания заслуг перед страной Артур Уэлсли становится пэром и виконтом Веллингтоном. Маленький городок в графстве Сомерсет, откуда прибыли в Ирландию его предки, дал новое имя национальному герою Британии.

Глава вторая
Массена

Этот спор будет длиться вечно. Кто из наполеоновских маршалов лучший? Кто Солдат № 2 Великой армии? Император при жизни подлил масла в огонь. Отвечал всегда уклончиво, называл какие-то не те имена. Зная Наполеона, трудно ожидать от него чего-то другого. Он настолько свыкся с ролью Солдата № 1, что появление второго казалось ему чем-то немыслимым.

Так что спорят, в основном, историки. Есть три фаворита – Даву, Ланн, Массена – и выбор между ними, и правда, очень сложный. У нас-то простой – с Веллингтоном из всех троих сражался лишь Массена. Причем именно его герцог называл самым серьезным из всех своих противников.

Массена, как и Журдан, прославился ещё во времена революционных войн. У Журдана слава побольше, а полководческий дар – значительно меньше. Андре Массена – военачальник огромного таланта, «любимое дитя победы», как называл его Наполеон.

Массена – точно самый яркий из всех маршалов. Судьба – на пять романов хватит. Кем он только не был! И юнгой на корабле, и контрабандистом. Попал в армию и быстро выделился ещё во времена короля. Природный ум и смекалка помогли. Но офицером он стать не мог, тут уже революция поспособствовала. Массена – самоучка, постигавший военную науку с какой-то невероятной скоростью, это действительно дар.

Храбрых и решительных генералов во французской армии хватало, но таких, кто мог справиться с практически любой задачей, было не так уж много. Массена – один из них. Даже Бонапарт ревниво относился к успехам Массена, и отношения между ними всегда будут непростыми.

Этих отношений тоже хватит, как минимум, на роман. Чего стоит лишь история о том, как император случайно лишил маршала глаза на охоте и заставил признаться в этом несчастного Бертье. Но не будем отвлекаться на интересные детали.

Массена великолепно проявил себя в кампании 1809 года, получил титул князя Эсслингского и почти сразу же назначение в Португалию. Только вот отправляться на Пиренеи маршал не хотел.

Массена уже слегка за пятьдесят, солидный возраст по тем временам. Он абсолютно здоров, просто ему уже немного надоело воевать. Есть Массена – полководец, а есть – человек. Человек, которого в жизни волновали три вещи – слава, деньги и женщины. Славы ему хватало. Женщины… О маршале говорили так: «Он любил всех женщин, включая даже свою жену».

Деньги… Главная слабость Массена. Тут он мог бы поспорить с Сультом. Сульт, правда, грабил в основном население тех территорий, где он воевал, Массена грабил всех. Своих и чужих. Пределов его корыстолюбию не было, это ещё и сочеталось с феноменальной жадностью. Периодически Наполеон одергивал маршала, чаще – закрывал глаза.

В общем, Массена накопил очень много денег и хотел уже наконец пожить в свое удовольствие. Во дворцах, а не в походных палатках. Какая ещё Португалия? Император проявил настойчивость, и маршалу пришлось-таки отправиться на Пиренеи. В качестве слабого утешения Массена оформил одну из своих возлюбленных… адъютантом. Так сказать, удовольствие на жаловании.

Нам остается лишь признать, что Веллингтону сильно повезло. Он имел дело с Массена не лучшего образца, но и с таким Массена пришлось нелегко. Впрочем, Массена будет долго добираться до Португалии, у нас есть время для небольшого отступления.

…Ричард Олдингтон, написавший роман о Веллингтоне, с симпатией относился к своему герою. Однако нравы британской аристократии, а в особенности – ее политику критиковал нещадно. В широком смысле – Олдингтон вообще не любил добрую старую Англию. По-моему, он так и не понял, что Веллингтон – воплощение этой Англии. Или не захотел понять, поскольку герцог ему нравился. К чему я веду?

После Талаверы Веллингтон получает мирную передышку, не такую уж и короткую, почти в год. Событий немного, и Олдингтон, как хороший писатель, всё равно ухитряется раскрасить затишье. Обличением действий правительства, едкими выпадами в адрес аристократов. Даже Веллингтона слегка уколет.

«…Удивительно, но он впервые подписал своим новым именем Веллингтон письмо, содержавшее вопрос: “Предоставит ли мне регентство отпуск для chasse в Вилла Видоза?”»

Chasse – по-французски «охота». Вроде ничего страшного, так, штрих, но по мне – показательный. Потому что дальше достанется и чванливым испанцам, и британским министрам, и брату Веллингтона Ричарду, который теперь был послом в Испании. Всё очень убедительно, да и по большому счету – правильно. Вот только Веллингтон, как бы он ни возмущался своим правительством и испанцами, всегда был частью системы. В этом была его слабость и сила.

Он играл по предложенным правилам. Строго. Что позволяло ему оставаться реалистом и принимать, как выяснилось впоследствии, правильные решения.

Воевать вместе с испанцами он не хотел. К счастью, правительство не настаивало. Подкреплений он не получил, но знал, что приход французов – лишь вопрос времени. Как назывался меморандум, написанный им перед тем, как он отправился на Пиренеи? «О защите Португалии». Этим он и занялся.

Английские офицеры уже вовсю обучали португальские части. Хорошо, но всё равно – мало. Веллингтон прекрасно понимал, что ему придется воевать с очень большой французской армией. Так и будет. Наполеон доведет численность своих войск на Пиренеях почти до 300 тысяч человек! У Веллингтона только то, что уже есть.

…Осенью 1809 года он по нескольку часов совещается с начальником своих саперных частей, полковником Флетчером. Вдвоем они ездят по окрестностям Лиссабона и внимательно их изучают. 20 сентября появляется новый меморандум. Вот его первый пункт.

«Сохранить власть над морем. Она позволяет снабжать Лиссабон практически беспрерывно. Даже если бы дело дошло до худшего, английскую и португальскую армии можно было бы погрузить на транспортные корабли и отправить сражаться в другое место».

Трезво, практично. Как защитить Лиссабон? Командующий не знал, откуда последует удар. Однако во время инспекционных поездок с Флетчером он обратил особое внимание на холмистую местность, называвшуюся Торреш-Ведраш.

Веллингтон отдает приказ о начале строительства оборонительных сооружений по всей линии границы, но на севере, у Торреш-Ведраш, идут самые интенсивные работы. В строжайшей секретности! Португальцы и английские саперы строят форты, роют траншеи, оборудуют насыпи. Как пишет английский историк А. Брайант: «Веллингтон всегда готовился не только к сегодняшней, но и к завтрашней битве. В этом он унаследовал гений своей нации – терпение».

Терпеть оставалось уже недолго. 15 апреля 1810 года маршал Массена был назначен главнокомандующим армии, которой предстояло «очистить Португалию».

…Когда Массена понял, что назначение неизбежно, он попросил императора хотя бы дать ему право самому выбрать корпусных командиров. Наполеон похлопал его по плечу. «Да что с вами, дорогой Массена? Вы всё видите в черном цвете!.. Отправляйтесь в поход с уверенностью!»

В качестве командиров корпусов Массена получил маршала Нея и генералов Жюно и Рейнье. И можно бы хуже, да нельзя.

О маршале Нее мы подробно поговорим, когда дойдем до Ватерлоо. Пока – ряд предварительных замечаний. Ней терпеть не мог, когда им кто-то командовал. Кроме императора, разумеется. «Храбрейший из храбрых», к тому же, был не очень умен. Вспыльчивость и глупость – плохое сочетание. Как это работает, Мишель Ней очень скоро покажет.

Жюно… Тот самый, кого Веллингтон лишил маршальского жезла. Признаться, я с симпатией отношусь к Жюно. Он честный человек, преданный Наполеону, да и судьба у Жюно трагическая. Однако военачальник он слабый, высокие посты император доверял ему по дружбе. Жюно безумно желал отличиться, причем – именно в Португалии, с которой у него были связаны не очень приятные воспоминания. Чрезмерно горячий Жюно считал, что не Массена, а он должен стоять во главе армии. Дальнейшее представить нетрудно.

Последний из корпусных командиров – Жан Рейнье. Очень способный генерал, многие считают, что он был вполне достоин маршальского жезла. Не получил он его, скорее всего, из-за непростых отношений с Наполеоном. Талантом Рейнье превосходил Жюно, однако отличался и редкой строптивостью. Рейнье любил спорить с начальством и не очень охотно ему подчинялся.

Умница Массена понимал, что с такими корпусными командирами ему придется нелегко. Но даже не представлял – насколько. Как справедливо заметил замечательный историк наполеоновских войн Р. Делдерфилд: «Их (командиров. – М.К.) позорное поведение стало одной из главных причин грядущих катастроф».

То, что для одних – катастрофа, для других – большое подспорье. Скажем ещё раз – распри между маршалами сильно помогли Веллингтону. Порой он даже не понимал – ну как такое может быть? Было. И он прекрасно этим воспользовался.

…Массена первым из потенциальных покорителей Португалии подошел к делу ответственно. И первым понял, что с англичанами надо воевать не так, как с испанцами. Он не недооценивал противника, как все его предшественники. Маршал считал, что войну следует вести методично и основательно. У него была мощная армия, порядка 70 тысяч человек. Массена полагал, что справится с задачей, если только ему не будут мешать. Мешать ему стали его собственные командиры.

Уже по вопросу о судьбе приграничных крепостей, Сьюдад-Родриго и Альмейды, возникли острые споры. Ней, которому Массена поручил взять Сьюдад-Родриго, полагал, что можно оставить для этого одну дивизию и продолжать наступление. Массена, который не хотел иметь никаких проблем в тылу, настаивал на том, что сначала нужно овладеть пограничными крепостями.

Осады требуют терпения, а эта добродетель за Неем никогда не числилась. Он всем своим видом демонстрировал несогласие, действовал вяло, осада затянулась. Когда Массена попытался его вразумить, взбешенный Ней ответил: «Я такой же маршал империи, как и вы, а что касается титула князя Эсслингского, то его важность пропадает сразу за стенами дворца Тюильри!» Разъяренный Массена в присутствии Жюно заявил: «Черт побери! Я заставлю господина Нея быть послушным моей воле, или я– не Массена!»

Распри между маршалами давали Веллингтону то, в чем он нуждался больше всего, – время. Командующий приказал всем частям отходить от границы и двигаться к Лиссабону. И не просто отходить. Он избирает тактику выжженой земли. Точно такую, какую применит спустя два с небольшим года Барклай де Толли.

Веллингтон обратился к народу Португалии со специальной прокламацией. Он предлагает максимально затруднить продвижение противника вглубь страны.

«…Не должно быть ничего, что облегчит его существование, хоть как-то поможет ему. На его пути не должно остаться ничего – так и только так мы сможем бороться с ним.

Мой долг заставляет меня использовать власть и силу, чтобы заставить слабых и колеблющихся понять, как можно спасти страну… Объявляю, что все магистраты и все должностные лица, остающиеся в городах и деревнях после получения приказа от военных властей… все, кто поддерживает какую-либо связь с врагом, будут считаться изменниками…»

Англичане отходили, и вместе с ними шли беженцы. Крестьяне, священники, женщины, дети… Португальцы забирали с собой домашнюю скотину, продовольствие уничтожалось, колодцы засыпались. Несчастные португальцы стали главными жертвами этой войны, но как раз с военной точки зрения Веллингтон поступал абсолютно правильно.

Массена писал маршалу Бертье. «Мы идем через пустыню… Здесь нет ничего и никого. Мы не можем найти даже проводников». В отсутствии ли проводников дело, либо в чем-то другом, но Массена сумел удивить Веллингтона. «В Португалии много плохих дорог, однако противник выбрал худшую во всем королевстве».

Действительно, Массена шел по самой плохой дороге, по мертвой земле, а в тылу его армии хозяйничали партизаны. Он терял людей, а португальцы потеряли терпение. План Веллингтона был, может, и хорош, но идти на чудовищные жертвы они не хотели.

В Лиссабоне начались бунты, в Англии его резко критиковали. Обстоятельства заставляли Веллингтона сделать то, чего он совсем не хотел. Дать сражение. В любом случае – это станет неожиданностью для французов, уверенных в том, что англичане остановятся только у Лиссабона. И он мог выбрать позицию. Англичане остановились у горного хребта Бусако.

Длинный, больше чем в десять километров хребет, расположенный у реки с одноименным названием. Можно хорошо укрепиться. Линии получались немного растянутыми, левый фланг вызывал некоторое беспокойство, но в целом Веллингтон остался доволен позицией.

Когда Массена сообщили о том, англичане готовятся к сражению, он удивился. Разведчики сильно его подвели, заявив, что позиции не выглядят сильными, а две дивизии (Хилла и Лейта) не успеют подойти к месту сражения. «Не могу поверить, – объявил маршал своему штабу, – что лорд Веллингтон рискнет потерять репутацию и ввяжется в бой. Но если он сделает это, я его побью. Завтра мы покорим Португалию и через несколько дней сбросим их в море!» Так говорили уже многие.

Вечером 26 сентября 1810 года Массена собрал военный совет. На нем присутствовали те, кто уже имел дело с Веллингтоном. Не кто иной, как маршал Ней посоветовал Массена воздержаться от фронтальной атаки. Жюно, тоже обладавший горьким опытом, поддержал Нея. Рейнье, не знакомый с англичанами, возразил. Массена, вполне возможно в пику Нею, согласился с Рейнье. Рейнье и поручили начать сражение. Ней должен был его поддержать, Жюно с кавалерией оставался в резерве.

…27 сентября 1810 года, Бусако. «Они всегда сражались со мной одинаково», акт номер… Да какая разница. Ранним утром, когда в долине лежал холодный туман, Рейнье атаковал центр и правый фланг союзников. Французов отбросил генерал Лейт, тот самый, которого, по данным разведки, не должно было быть на поле боя. Дальше – хуже. Для французов.

Ней атаковал – и не преуспел. Рейнье атаковал снова – и понес тяжелые потери. Генерал Кроуфорд с призывом – «Солдаты, отомстим за смерть сэра Джона Мура!» – контратакует. Массена не верит своим глазам – португальцы отлично воюют!

Это был ужасный для французов день. Они понесли страшные потери и не смогли потеснить противника ни в одном из пунктов. Корпус Жюно вводить в дело Массена уже не стал, он проиграл.

Противники простояли друг против друга ещё несколько часов, а потом Веллингтон, опасавшийся, что ему отрежут дорогу к Лиссабону, дал приказ отходить. И никто и никогда не называл Бусако поражением! Конечно, он победил. Достаточно сравнить лишь цифры потерь. Веллингтону нужно было дать показательное сражение – он его дал. Поднял моральный дух и своих солдат, и португальцев. К тому же он подготовил для Массена сюрприз, пускай теперь маршал вдоволь насладится этим сюрпризом.

14 октября измотанная, полуголодная армия Массена подошла к Лиссабону. Не совсем к Лиссабону – чуть ближе. Маршал поднес подзорную трубу к единственному глазу. Посмотрел и повернулся к своему начальнику штаба. «Так, так… Вот это всё построил Веллингтон. Но горы-то, по крайней мере, не его рук дело?»

Это были они. Знаменитые оборонительные линии Торреш-Ведраш. Идея – Веллингтона, исполнение – полковника Флетчера. Как могли французы не знать о сооружениях, которые сотни людей создавали в течение целого года?! Ответа нет. Они действительно не знали.

Через пару дней Массена понял, что штурмовать укрепления – дело абсолютно бессмысленное. Обойти – невозможно, идти на штурм – обречь себя на невероятные потери. Нет, линии Торреш-Ведраш не были неприступными, однако для их преодоления требовалось много осадных орудий и гораздо больше солдат.

Массена стал лагерем в 30 км от Торреш-Ведраш и попросил у императора подкреплений. Оставалась слабая надежда на то, что Веллингтон сам атакует его. Веллингтону это было совершенно не нужно. Парадокс: обычно осажденные начинают испытывать трудности с продовольствием и боеприпасами. Здесь – ровно наоборот.

Англичан бесперебойно снабжали с моря, французы – голодали.

Наполеон ограничился тем, что дал распоряжение находившемуся в Испании Сульту поддержать Массена. Сульт, разумеется, торопиться не стал. Французы с трудом пережили страшную зиму, они ели лошадей и вьючных животных, совсем как в России в 1812-м.

5 марта 1812 Массена отдал приказ отступать… Злые и голодные солдаты убивали практически всех португальцев-мужчин, которые попадались на их пути. Моральное состояние армии было просто ужасным. Уже на границе с Испанией прикрывавший отступление Ней перестал подчиняться приказам и покинул позиции. Массена едва не попал в плен! На слух о его пленении Ней ответил: «Что, его поймали? Тем лучше, армия теперь будет спасена!»

Ней, Ней… Изменой его поведение не назовешь, а слово подходящее и найти трудно. Пусть будет вредительство. Веллингтон пишет лорду Ливерпулю: «Их армия совершенно пала духом… Я слышал, что Ней находится под арестом…»

Нет, Нея не арестовали, но император наконец отстранил его от командования. Массена хотел идти на соединение с Сультом, как вдруг пришло письмо от Бертье с пожеланиями Наполеона. «Мы сознаем все трудности Вашего положения… Однако император надеется, что скоро Вы найдете возможность нанести ответный удар…»

Маршал задумался. Чтобы там ни было, но он сумел сохранить вполне боеспособную армию в 40 тысяч человек. И почему Веллингтон так вяло преследует его?

У Веллингтона близ Лиссабона – 50 тысяч беженцев! Куда им возвращаться? Как? Проблема серьезная, но надо признать, что и сам командующий в первые весенние месяцы 1811-го проявил нерешительность. Французы ушли, его план сработал, но вот что делать дальше, он ещё не очень хорошо представлял. В конце концов, он всё же двинулся по направлению к Испании. А Массена доказал, что он всё же реальный претендент на звание Солдата № 2.

Старый лис, как называл его Веллингтон, внезапно разворачивается! И это уже оказывается полной неожиданностью для англичан. Впервые с момента его прихода в Португалию, Веллингтон не может ни выбрать позицию, ни защитить уязвимые места. Массена не застал его врасплох, он просто поставил его в крайне невыгодное положение.

Местность перед деревней Фуэнтес-де-Оньоро – совсем не то, что выбрал бы Веллингтон. Левый фланг и центр ещё можно прикрыть, но справа – открытое плато. Здесь французы могут использовать свое преимущество в кавалерии, чего Веллингтон всегда старался избегать. Всё, что он может, – максимально укрепиться справа. Он ставит сюда свои лучшие части.

Массена об этом не знает, и утром 3 мая пять из восьми его пехотных дивизий бьют по правому флангу! Там – действительно лучшие. Кроуфорд, Пиктон, Спенсер… Рубка начинается отчаянная! В деревне бьются за каждый дом, шотландцы показали себя с самой лучшей стороны, вечером французы отходят…

Весь следующий день, по взаимной договоренности, стороны забирали раненых. В обменивающихся приветствиями людях трудно увидеть непримиримых врагов. А как они будут убивать друг друга завтра!

Ночью Массена подготовил что-то вроде ударного кулака. 17 тысяч пехоты и почти 4 тысячи кавалеристов! Утром 5 мая он вновь атакует правый фланг британцев! Поначалу это был очень плохой день для Веллингтона. Ему постоянно приходилось перегруппировывать силы, но с преимуществом французов в кавалерии сделать он ничего не мог.

Французские драгуны теснили каре Кроуфорда, Черный Боб стал отступать. Массена демонстрировал мастерство. Увидев, что противник пришел в смятение, он ударил в центр позиции. Веллингтон сумел выровнять положение, отправив в контратаку одну из пока ещё не задействованных в бою бригад. Больше резервов у него не осталось…

Массена владел инициативой. В его распоряжении была элитная часть – бригада гвардии генерала Лепика. Только Лепик заявил, что у него есть свой командир – маршал Бессьер. Бессьер, временно возглавлявший все вооруженные силы, находился совсем неподалеку. Массена обратился к Бессьеру, и тот… отказался помочь.

Вот оно, братство маршалов… Массена скажет: «Я бы побил их, если бы у меня было больше солдат и меньше – Бессьеров». Побил бы, факт. Сам Веллингтон выразился так: «Если бы Бони (Бонапарт. – М.К.) был там, нас бы разбили». Лукавит герцог. Массена бы тоже справился. Ему просто не хватило солдат. Он ждал их ещё два дня, а потом – ушел…

Наполеон снял маршала с поста и велел немедленно вернуться в Париж. По дороге во Францию он встретил обоз с казной для нового командующего и, наверняка усмехаясь, «изъял» 75 тысяч причитавшегося ему жалования. Император встретил его жестокими и несправедливыми словами: «Итак, князь Эсслингский, вы больше не Массена?»

…Оскорбленный Массена удалился в свое поместье в Рюэле. Поразительно, но едва ли не лучший маршал Наполеона не сражался ни в России, ни в кампанию 1813–1814 гг. Хитрый, жадный сластолюбец… Великий генерал. «Любимое дитя победы»… Так называл его сам Наполеон…

Глава третья
Мармон

Не устаю повторять, мемуары – источник ненадежный. Кто станет верить словам Талейрана, который почти никогда не говорил правды? Тем более – не вспоминал. Мемуары маршала Мармона, герцога Рагузского, очень интересные и хорошо написанные. Только ему не верят почти так же, как и Талейрану. Считается, что он намеренно старался очернить Наполеона и смыть с себя клеймо «предатель».

Так и не сумел. Он всем обязан императору, считался его другом – и предал его. Даже плохому человеку можно многое простить за талант, как в случае с Массена, но Мармон ещё и полководец не самого высокого уровня. Наполеон это понимал, и маршальский жезл его бывший адъютант получил в форме, которая сильно походила на оскорбление. Император знал, что Мармон завистлив, не пользуется любовью солдат и уважением офицеров, но… Он был сильно привязан к тем, кто был с ним с самого начала.

Почему Наполеон отправил улучшать ситуацию в Португалии именно Мармона – совершенно непонятно. Решение из разряда «теперь пусть он попробует». Мармон добирался до полуострова довольно долго, и за это время произошло немало важных событий.

…Массена ушел – проблемы остались. Для Веллингтона главная – пограничные крепости, Сьюдад-Родриго, Альмейда, Бадахос. Любая из них может стать опорным пунктом при новом вторжении в Португалию.

Альмейду взяли практически без боя. Вдохновленный успехом Бересфорд, не располагая осадными орудиями, двинулся к Бадахосу. И не дошел. Вы ещё не забыли про Сульта? Он здесь, в Испании. Близко к границе и очень хочет вернуть доверие императора.

Разведчики сообщают маршалу, что англичане разделились, и Сульт немедленно бросается навстречу Бересфорду. 16 мая у местечка под названием Альбуэра происходит сражение. Веллингтон позже сообщит в Лондон о победе, но попросит, чтобы «детали ни в коем случае не просочились в прессу».

По факту – Альбуэра в лучшем случае «ничья», и главное в битве как раз детали. Потери у англичан – колоссальные. Узнав о них, Веллингтон воскликнул: «Ещё одна такая “победа” нас уничтожит!» Он отправился в госпиталь, где лежали раненые при Альбуэре, и пришел в ужас. «Солдаты Двадцать восьмого, мне очень жаль видеть стольких из вас здесь». Один из сержантов ответил: «Если бы нами командовали вы, нас было бы здесь гораздо меньше». Веллингтон, в отличие от Бересфорда, солдатскими жизнями дорожил.

Хотя Веллингтон и хорошо относился к одноглазому генералу, он устроил Бересфорду жестокий разнос. О том, что у французской «Армии Португалии» появился новый командующий, он пока не знал. О том, что случится чудо и Сульт с Мармоном объединятся, – даже не подозревал. Но это случилось!

Правда, наученный горьким опытом Сульт наотрез отказывался идти вглубь Португалии и столкнуться с Веллингтоном где-нибудь в холмистой местности. В общем, они пошли к тем самым пограничным крепостям. Узнав о совместном марше французов, Веллингтон немедленно отошел от крепостей и занял отличную позицию чуть дальше от границы.

Сульт порекомендовал Мармону на время забыть о Лиссабоне и вернулся в Испанию. Мармон месяц стоял на границе. Тем временем император получил, наконец, радостное известие. Генерал Сюше штурмом взял испанский город Таррагону. Он единственный из всех французских военачальников, кто заработал маршальский жезл на Пиренеях.

Наполеон сильно переоценил этот успех. Он приказал всем своим маршалам на Пиренеях сосредоточиться на покорении Восточной Испании. Веллингтон неожиданно получил передышку. Мармону отвели вспомогательную роль, он насладился ситуацией.

В Вальядолиде, где находилось штаб-квартира маршала, появилось что-то вроде королевского двора. Непрерывные балы и обеды, на которых служат двести (!) лакеев. Никто из маршалов не позволял себе жить в подобной роскоши. Генерал Тьебо писал, что на красивую жизнь Мармон тратил деньги, которых хватило бы на содержание кавалерийского полка. Недолюбливавшие маршала солдаты сразу прозвали его Король Мармон. Королевских амбиций, как у Сульта, у Мармона не было, но его поведение укреплению авторитета у офицеров точно не способствовало.

…Веллингтон ждал. В самом конце 1811 года начали поступать странные известия. И из Лондона, и от разведки. Наполеон выводит с Пиренеев часть солдат. Португальская армия Мармона сильно сокращена. В чем дело? Никто ещё не знает, что император начал подготовку к походу в Россию. У Наполеона появились дела поважнее, чем Пиренеи. И он снова очень сильно заблуждался насчет англичан, убеждая Бертье в том, что Веллингтон не станет воевать зимой.

Зима выдалась скверной. «Погода очень плоха, – пишет Веллингтон брату Генри, – вся страна покрыта снегом». Португалия – не Россия. «Вся страна покрыта снегом» – небольшое преувеличение. Однако зимой в те времена практически не воевали, ведь в любом случае это дополнительные сложности: хотя бы плохие дороги и трудности в снабжении. Потому Наполеон и думал, что англичане не будут воевать зимой.

Веллингтона считают осторожным полководцем. Он не рисковал и предпочитал «играть от обороны». Всё так. Но почему-то многие забывают о его особом даре. Он редко нападал, но обладал исключительным чувством момента. Мало кто из полководцев той эпохи так хорошо понимал – когда. Это чувство появилось у Веллингтона ещё в Индии и дальше практически не пропадало.

Он начинает военные операции зимой. Начинает – с приграничных крепостей. 7 января 1812 года его войска подходят к Сьюдад-Родриго. Французский гарнизон нападения не ожидал, однако его командир генерал Барье сохранял спокойствие. Крепость была хорошо укреплена, и он рассчитывал на то, что осада затянется, и Мармон сможет помочь. Веллингтону приходилось торопиться. Во время мирной передышки он не терял времени даром и вместе с Флетчером разработал детальные планы осады приграничных крепостей.

Уже в ночь с 7 на 8 января англичане взяли передовой редут и сразу же начали сооружать позиции для осадных батарей. Почти неделю пушки Веллингтона били по крепостным стенам, вскоре образовались две бреши, достаточные для проведения штурма. Днем 19 января командующий отдает приказ: «Сьюдад-Родриго должен быть взят сегодня вечером».

…Первые триста добровольцев из дивизии Кроуфорда бросаются в пролом с криками «Встретимся в городе!» Французы отбивают первую атаку. Один из участников штурма, офицер Кинкэйд, вспоминал, что пролом был будто освещен ярким светом, настолько сильным был огонь с обеих сторон.

Черный Боб вел их в атаку и кричал: «Солдаты! Родина смотрит на вас! Возьмем город этой ночью!»

Сигнальная ракета! Начинается общий штурм. Всё было кончено за пару часов… На улицах ещё продолжались схватки, когда генерал Барье отдал свою шпагу лейтенанту Гурвуду из дивизии Кроуфорда. Сам Черный Боб получил смертельное ранение, и Веллингтон успел проститься с одним из своих лучших генералов. А потом началась настоящая вакханалия…

Англичане, а особенно португальцы, грабили город всю ночь. Офицеры с трудом спасали защитников крепости от расправы и спасли не всех. Кинкэйд вспоминал, как несколько солдат пытались спастись, заявив, что они итальянцы, а не французы. «Ах, вы итальянцы, – сказал английский сержант, – ну так у нас есть пули и штыки и для итальянцев!»

Относительный порядок удалось восстановить с большим трудом. Утром 20 января из крепостных ворот выходили не герои Талаверы, а настоящие подонки нации. Разгневанный Веллингтон ещё не знал, что штурм следующей крепости, Бадахоса, заставит его рыдать…

Веллингтон потерял двух генералов, Кроуфорда и Маккензи, но теперь ему уже приходилось торопиться. Снова Наполеон невольно помог ему. Возможно, императора и впрямь больше волновали русские дела, но факт в том, что он отдавал, мягко говоря, странные распоряжения. Казалось бы, разумнее объединить силы для решения одной большой задачи, однако Наполеон по-прежнему хочет всё и сразу. Мармон и Сульт получают противоречивые указания – и Веллингтон по пути к Бадахосу успевает даже поохотиться.

Бадахос… Крепость куда более мощная, чем Сьюдад-Родриго. Отлично укрепленная! Во главе гарнизона – генерал Арман Филиппон, опытный и очень способный военачальник. И на сей раз Веллингтону сильно не повезло с погодой. В начале марта зарядили дожди, прекращались лишь на короткое время, и земля даже не успевала высыхать. Осада началась 17 марта.

Англичане рыли траншеи и сооружали позиции для тяжелых орудий, а дерзкий Филиппон совершил удачную вылазку. Полковник Флетчер получил ранение и больше не мог руководить осадными работами. Однако план-то составлен уже давно!

Неуязвимых крепостей не бывает. Цитадель и главный форт Бадахоса – Сан-Кристобаль – практически невозможно разрушить даже с помощью осадных орудий. Англичане взяли один из внешних фортов, Ла Пикуринью, и уже отсюда начали бить по стенам с расстояния в 300 ярдов (270 метров). 5 апреля были пробиты три бреши. Веллингтон узнал, что Сульт спешит на помощь к гарнизону Бадахоса, и отдал приказ о начале штурма 6-го числа. Филиппон, как смог, защитил проломы железными прутьями и остро заточенными пиками.

Эдвард Костелло оказался в первой группе штурмующих.

«В полдень нам выдали по две порции грога, примерно в восемь часов мы построились. Я стоял рядом с нашим майором О’Харой, который вместе с капитаном Джонсом из 52-го возглавлял отряд и слышал разговор между офицерами.

– Ну, О’Хара, что вы думаете о вечерней работе?

– Не знаю, – ответил О’ Хара, – но мне кажется, что сегодняшний вечер – последний в моей жизни.

– Ну-ну, дружище! У меня такое же чувство, но я прячу его глубоко внутри».

Предчувствия не обманули майора О’Хару. Он погибнет, как и многие в тот вечер. Штурм Бадахоса – одна из самых кровавых осадных операций за всю историю наполеоновских войн.

…Они бегут с лестницами под не прекращающимся ни на минуту огнем. На спинах – мешки, набитые тряпьем и сеном, чтобы смягчить удар, если тебя сбросят со стены. Начался ад! Нет другого слова, чтобы описать происходящее. Солдаты просто соскальзывали с густо покрытых кровью лестниц – и падали на убитых и раненых. Веллингтону доносили, что у него уже нет офицеров, которые могли бы командовать горсткой солдат, прорвавшихся внутрь. Самая страшная ночь за всю войну…

В полночь Веллингтон приказал отходить. И тут прибыл раненый офицер. «Где командующий? Генерал Пиктон захватил замок!» Ирландцы из «Боевой Третьей» сделали это! Веллингтон не сразу поверил гонцу. «Вы уверены в этом, сэр?» – «Да, милорд. Я только что оттуда. Генерал Пиктон внутри». – «Сколько с ним человек?» – «Вся дивизия, милорд!»

За взятие Бадахоса Веллингтон заплатил страшную цену. Он потерял убитыми и ранеными 4800 человек, то есть практически – каждого пятого! В 1822 году герцог рассказал миссис Арбэтнот.

«На следующий день сэр Томас Пиктон, сделанный будто из железа, пришел поздравить меня. А я… Не мог удержаться от слез. Я стискивал губы, делал всё возможное, но не мог остановиться и плакал. Мне было стыдно, но я ничего не мог с собой поделать. Пиктон не понял моих чувств и спросил: “Господи, да что же случилось?” Я начал проклинать правительство, чтобы хоть как-то оправдать свое состояние…»

…Это нельзя оправдать, но можно попытаться понять. Яростное сопротивление французов и гибель многих товарищей привела к небывалой вспышке жестокости и насилия. Убивали и грабили всех подряд. Французов и испанцев, женщин и стариков… Португальцы дрались с англичанами за добычу. Опьяненные вином и кровью победители не боялись даже командующего. Костелло видел, как утром 7 апреля солдаты протягивали проезжавшему мимо них Веллингтону бутылки и кричали: «Эй, старина, хочешь выпить? Город – наш!»

…Капитану Гарри Смиту с трудом удалось спасти двух испанок, мать и дочь. Лицо и шея красивой девушки Хуаниты де Леон были залиты кровью – у нее вырвали серьги из ушей. Смит женится на молодой испанке, станет губернатором Капской колонии, и ее столицу назовут в честь его жены – Ледисмит. С этим городом будет связано одно из кровавых сражений уже англобурской войны…

Порядок удалось навести не сразу и с большим трудом. Веллингтону пришлось прибегнуть к крайним мерам, и в Англии не преминули обвинить его в жестокости по отношению к собственным солдатам.

Он и сам понимал, что одержал не очень хорошую победу, зато очень важную. Неслучайно Сульт, узнав о падении Бадахоса, в ярости расколотил всю посуду в доме, в котором он остановился. У французов, несмотря на то что Наполеон забрал с полуострова немало солдат, всё равно сохранялось численное преимущество, и значительное. И все силы – рассредоточены.

Формально главнокомандующим опять стал Жозеф, но его уже давно никто не слушает. Все ссылаются на полученные от императора инструкции, а инструкции столь расплывчаты, что можно ничего не делать и выжидать. Жозеф надеется, что Сульт и Мармон опять объединятся, и тогда он хотя бы сможет не бояться нападения англичан. Объединяться они не торопятся.

Веллингтон готов наступать! Он может даже выбрать тактическую задачу. Сульт или Мармон? Андалусия или Северная Испания? Взвесив все за и против, Веллингтон выбирает Мармона. Однако возможное объединение держит в уме и действует осторожно. Ему нужна информация, а тут как назло его лучший разведчик, капитан Грант, попадает в плен. История настолько любопытная, что стоит остановиться на ней подробнее.

Грант ещё с середины марта неотступно следовал за войсками Мармона и исправно отправлял Веллингтону свежие и достоверные данные. Однако 15 апреля Грант попал в засаду, и его захватили французы. Шпион Веллингтона был личностью известной, и маршал Мармон пригласил его к себе на обед. Грант пришел в изумление, обед готовили 12 поваров! Угощение Грант принял, вежливую беседу поддерживал, но как только Мармон начал расспрашивать его о военных планах герцога, тут же заявил, что не скажет ни слова. Скрепя сердце, Мармон произнес: «Ваше счастье, что на вас красный мундир, иначе вы

бы уже болтались на виселице». Узнав о пленении Гранта, Веллингтон сказал: «Потеря целой бригады едва ли значила для меня больше!»

Это он слегка преувеличил. Его разведка и без Гранта работала неплохо. Из перехваченной депеши Мармона к Журдану Веллингтон узнал, что Мармон собирается установить связь с Сультом через мост близ Альмейраса. Командующий немедленно отправил туда Хилла с большим отрядом. Хилл разрушил мост, а заодно наведался в Андалусию и изрядно потрепал отдельные части Сульта. В результате маршал отказался помогать Мармону и герцог Рагузский остался с Веллингтоном один на один.

Силы примерно равны, по пятьдесят тысяч у каждого. Обе армии вышли к реке Дуэро и маневрировали в виду друг друга. Веллингтону сообщили о том, что Жозеф с армией покинул Мадрид. Куда он направился? Веллингтон уже решил было уходить в Португалию, но тут Мармон наконец атаковал его.

22 июля 1812 года началось сражение, которое англичане называют битвой при Саламанке, а французы и испанцы – при Арапилах. Утром того дня Веллингтон не знал, что одержит одну из самых блистательных побед в своей жизни. На мой взгляд – самую красивую. Он не оборонялся, совершал искусные маневры и полностью контролировал ход битвы. Именно Саламанка наиболее ярко демонстрирует полководческие таланты Веллингтона.

Мармон атаковал решительно, по всему фронту. Союзникам пришлось нелегко, штаб находился близко к линии фронта, и Веллингтон, и его офицеры стояли со шпагами в руках. Командующий сохранял спокойствие. И тут Мармон совершил ошибку. Он всё-таки лелеял надежду обойти противника с фланга и «растягивал» войска. Передовая линия атакующих оторвалась от пытавшейся зайти во фланг дивизии генерала Фуа, образовалась солидная, более чем в километр, брешь.

Усмехнувшийся Веллингтон сказал стоявшему рядом испанскому генералу Алаве: «Моп cher Alava, Marmont est perdu! (Мой дорогой Алава, Мармону конец!)». Он немедленно двинул войска в образовавшийся просвет. И в считанные часы вывел из строя треть французской армии! В кои-то веки отличится и кавалерия Веллингтона, она просто уничтожит дивизию генерала Томьера.

…Мармон был тяжело ранен ядром из английской пушки, сменивший его генерал Боне тоже получит тяжелое ранение и не сможет руководить войсками, и только легко раненный генерал Клозель сумеет привести армию в относительный порядок…

Веллингтон наголову разбил Мармона, но остатки армии во главе с Клозелем сумели уйти. И в Лондоне командующего за это критикуют в парламенте! Они всегда недовольны… Если бы испанский генерал Карлос д’ Эспанья остался у моста Альба-де-Тормас, как ему было предписано, французы бы не ушли. А Веллингтон не только генерал, но и политик. Он знал, что дорога к Мадриду свободна. Знал, какое колоссальное значение имеют символы. 12 августа 1812 года его армия вошла в Мадрид.

Часть шестая
До новых встреч!

Введение

Роковой для Первой империи 1812 год… Наполеон потеряет в России армию и от этого удара больше не оправится. Через полтора года империя рухнет. Победители начнут меряться вкладами в разгром общего врага.

Так себе занятие, на мой взгляд. Где погибла армия Наполеона? В России. Кто воевал с французами чаще всего? Австрия. Превратился бы Пиренейский полуостров в незаживающую рану империи, если бы там не было англичан? Вряд ли. Много вкладов. Самых разных. Они одолели узурпатора все вместе. Это цепь событий, где без одного вполне могло не быть и другого.

Вот только за Веллингтона мне всё равно обидно. Он единственный из великих полководцев эпохи, которого и многие современники, и потомки первым делом оценивают как политика. Консерватор, реакционер… Он таким и был, но разве австрийский эрцгерцог Карл или русский фельдмаршал Кутузов – демократы? Да упаси Господь!

Однако во всех смертных грехах обвиняют исключительно Веллингтона. В книгах замечательных советских историков Тарле и Манфреда вы не найдете ни одного хорошего слова о Веллингтоне. Складывается впечатление, что, будь их воля, они бы и о присутствии герцога на поле боя при Ватерлоо не упомянули бы. Нелепо их обвинять, по-другому они просто не могли.

Я призываю лишь помнить о том, что война Веллингтона была. И именно так она и должна называться.

Глава первая
Его портрет

Сколько раз Веллингтон позировал Гойе в Мадриде? Считается, что не больше трех. Лицо прорисовано тщательно, а все остальное – быстро, резкими мазками. К тому же Гойя несколько раз дополнял портрет впоследствии.

У Веллингтона было немного времени для позирования. И дел хватало, и перемещаться по улицам сложно. «Невозможно, – писал он лорду Батерсту, – описать ту радость, которую испытывают жители Мадрида в связи с нашим приходом». Радость – сказано мягко, больше походило на сумасшествие.

Ещё за пять километров до города солдат встретили тысячи мадридцев. Viva los ingleses! Viva Wellington! «Да здравствуют англичане!», «Да здравствует Веллингтон!» Поветы, вино, фрукты. Молодые сеньоры вплетают лавровые листья в петлицы мундиров английских офицеров. Веллингтон въезжает в Мадрид в штатском, во главе 51-го пехотного полка. С ним лишь один штабной офицер.

Жизнь превращается в сплошной праздник! Балы, обеды… Специально для Веллингтона устраивают корриду, и каждый матадор салютует командующему. Веллингтону дают высшую испанскую награду – орден Золотого Руна. Приемы он посещать обязан, ведет себя очень скромно. «Как, – говорят испанцы, – это и есть тот самый лорд Веллингтон? Человек в сером плаще, позади которого лишь один офицер, который почти ничего не ест и не пьет, это и есть Веллингтон?» Да, это он.

Русский либеральный историк А.С. Трачевский пишет о Веллингтоне. «Здесь (в Мадриде. – М.К.) он должен был подписать себе приговор перед лицом потомства…. К прискорбию, мы должны сознаться, что этот замечательный военный талант оказался гораздо ниже той политической роли, которая тогда выпала на его долю. Быть может, никогда ещё вековые предрассудки и национальные недостатки не обнаруживались так ярко, как в этом случае».

Хорошо хоть военным талантом признал, а так… Что за суровый приговор? Зачем он? И справедлив ли?

Удивительная всё же вещь – история. Наполеона, устанавливавшего самые демократические порядки того времени на территориях, которые он завоевывал, называют тираном. Веллингтона, который просто предпочитал по возможности не вмешиваться в чужие дела, называют реакционером. Страшно оказаться перед судом истории, где вердикт выносит каждый присяжный.

Приговор Трачевского – «фанатик аристократизма и связанного с ним крайнего консерватизма». И ведь посмотришь – а действительно, похож. Однако всегда ли мы должны употреблять слова «аристократ» и «консерватор» исключительно в отрицательном смысле? Может, сначала всё же попытаться понять мотивы?

Беру на себя смелость утверждать, что, если консерватизм Веллингтона и не вызывает одобрения, то, по крайней мере, в Испании он получил достаточно поводов для того, чтобы склоняться к реакционности. И не будем забывать о том, что Веллингтону пришлось на Пиренеях быть в трех лицах: военного, политика и дипломата.

Два обстоятельства я бы хотел подчеркнуть особо. Веллингтона, в отличие от французских маршалов, причем многих, нельзя даже заподозрить в том, что он преследовал какую-то личную выгоду, действовал в корыстных целях. Иначе бы он просто не пользовался таким уважением со стороны жителей полуострова. Португальцы, а в ещё большей степени – испанцы, в этом смысле крайне чувствительны.

Есть нечто и более важное. Историкам очень нравится проверять любого крупного деятеля той эпохи по простому принципу – отношению к французской революции. Плохо к ней относился Железный герцог, что уж тут долго рассуждать. Почему? Из-за политических взглядов? Только отчасти. В первую очередь, Веллингтон – настоящий патриот своей страны. То, что делала Франция, он считал угрозой для Англии. В тонкости не вдавался? А зачем ему это, он воюет. Всё, что ему мешает, он воспринимает однозначно негативно. И он по-своему прав.

Свергнутые Бурбоны, чему мы имеем немало подтверждений, большого сочувствия у него не вызывали. Но с чем он столкнулся по прибытии на Пиренеи? С бездарностью и строптивостью Куэсты и ему подобных, с невыполнением обязательств, с ложью и бездеятельностью «демократических» кортесов и хунт. Он ещё в 1809 году откровенно признавался: «…Мне действительно весьма не нравятся новые народные ассамблеи… Если бы Наполеон оставил Испанию в покое и в руках кортесов, она бы очень скоро оказалась в объятиях Франции. Я бы предпочел мудрого Бурбона, если бы таковой, конечно, нашелся…»

Предпочел бы – начиная войну. Предпочел бы сильную централизованную власть. Реакционер? Нет, он прежде всего – солдат. Это обстоятельство сильно повлияло на его формирование как политика. То же самое – с Наполеоном. Военные всегда предпочитают простые решения.

Так что не стоит обвинять Веллингтона в консерватизме. Либерал Трачевский признает: «Творцы конституции 1812 года допустили ошибку, принеся в жертву началам централизации, единства и неразделенности испанской монархии, глубокую привязанность отдельных областей к своим вольностям и обычаям…» Сам признает!

И как Веллингтон должен был относиться к такой конституции?! Как воспринимать либералов, которые ее создали? Стоит ли удивляться тому, что он отдал свои симпатии монархистам? Беда заключалась лишь в том, что среди Бурбонов не было достойных, но это уже вина не Веллингтона.

К тому же его действительно больше волнует война, а не политика. Вот здесь мы можем упрекнуть Веллингтона. Он совершил ошибку и недооценил своего старого врага, Сульта.

Маршал – человек сложный и крайне эгоистичный. Как справедливо отметил историк Р. Хамбл, «весьма неприглядный фасад не скрывал одного важного обстоятельства. Сульт был профессионалом. Он мог, как ребенок, стремиться к королевским регалиям, но профессиональный инстинкт в конце концов брал верх». Сульт отлично понимал, что даже не для Франции, и не для императора, а для него лично главная задача теперь – противостоять Веллингтону. За успех в борьбе с англичанами ему простят всё. И решил обмануть всех, включая и Веллингтона, и маршалов, и короля Жозефа, и даже императора.

…Всю вторую половину августа и начало сентября Сульт делал вид, что уходит из Андалусии. Жозеф буквально умолял его сделать это. Судьба короля мало волновала маршала, он хотел заставить Веллингтона разделить свои силы. Чистой воды обман, за который Сульт мог поплатиться. Ведь происходящее смахивало не на неподчинение приказам, а на измену.

Недолюбливавший (а кто его любил?) Сульта маршал Сюше перехватил письмо, которое Сульт отправил военному министру. В нем Сульт обвинял Жозефа в намерении пойти на сговор с англичанами. Сюше с большим удовольствием переслал его королю. Жозеф, разумеется, тут же отправил курьера в Россию. С требованием сместить маршала и отдать его под суд.

Однако время и обстоятельства сработали в пользу Сульта. Письмо пришло в Россию как раз накануне начала отступления, и императора не сильно взволновали пиренейские дела. Он ограничился лишь тем, что рекомендовал Жозефу и Сульту помириться. Они помирятся. Когда Сульт всё-таки покинет Андалусию, Веллингтон и совершит ошибку.

Сделает именно то, чего и добивался Сульт. Разделит свои силы. Часть – отправит на бессмысленную осаду крепости Бургос, часть – оставит в Мадриде. Сульт тем временем встретится с Жозефом. Что уж там они говорили друг другу с глазу на глаз – мы не знаем. По итогам встречи король заявил Журдану и Сюше – что было, то прошло, сейчас мы объединяемся для борьбы с общим врагом. Они объединились, и теперь Веллингтону противостояла мощная стотысячная армия.

21 октября 1812 года Веллингтон отдал приказ – возвращаться в Португалию. Это было не очень славное отступление. Иногда его даже сравнивают с отступлением Наполеона из России, что является, конечно, очень сильным преувеличением.

Веллингтон действительно потерял, не вступая в бой, порядка шести тысяч человек. Из-за плохого снабжения и резко снизившегося уровня дисциплины. Несколько примеров. В Торквемаде отходящие части бросили не способных передвигаться солдат. В Вильдеморе несколько сотен солдат были настолько пьяны, что попали в плен без всякого сопротивления. Плохо, очень плохо…

Однако Веллингтон сумел соединиться с Хиллом, а Сульт не успел им помешать. Англичане потеряли многое, в том числе Саламанку. Но Сульт, имея значительный численный перевес, так и не решился дать сражение. Он прогнал англичан назад, в Португалию, и император по достоинству это оценил. Важен был любой успех.

…Спустя годы Веллингтона спросят, какое качество полководца он считает самым важным. Он ответит: «Знать, когда нужно отступить, и не бояться сделать это». В 1812-м он отступил и сделал главное – сохранил армию. После громких побед – всё равно не достижение. Даже его собственные ветераны роптали. А уж в Англии победителя при Саламанке подвергли нещадной критике. Виги в парламенте называли отступление настоящим позором. Какая слава? Кому нужны победы, когда французы остаются там, где и были?

Веллингтон поначалу оправдывался, а потом перестал. Зачем? Армия постепенно приходила в нормальное состояние, его самого перестало донимать люмбаго, боли в пояснице. Что ему оставалось? Только ждать. Это он умел.

Глава вторая
Перейти Пиренеи!

Со знаменитым 29-м бюллетенем Великой Армии Веллингтон ознакомился в небольшой португальской деревеньке Френейда, где зимой 1812–1813 гг. размещался его штаб. Погода, кстати, той зимой стояла отличная, лис в округе – великое множество. И офицеры, и сам командующий, отдали дань любимому развлечению британской аристократии.

В декабре Веллингтон съездил в Кадис, где обсудил с испанскими генералами и органами власти дальнейшие действия. Укрепился в недоверии ко всем. К 29-му бюллетеню отнесся с гораздо большей серьезностью.

Он в обход правительства отправил посланника к австрийскому императору с письмом, где сообщал, что в следующем году планирует дать работу 150–200 тысячам французских солдат. В личных беседах Веллингтон не говорит о грядущем крахе Наполеона, но охотно рассуждает о том, что пришла пора решительных действий. И это несмотря на то, что его отношения с правительством, возможно, плохи как никогда.

Во время отступления армии в Португалию случилась скандальная история. На смену Джону Мюррею, получившему что-то вроде повышения и отправившемуся в Ирландию, конногвардейцы прислали полковника Джеймса Гранта, большого друга герцога Йоркского. Веллингтон попробовал протестовать – тщетно.

И именно Грант фактически чуть не уморил армию голодом. Он отправил поступившие запасы продовольствия совсем не по той дороге, по которой следовало это сделать. Мало того, Грант ещё и передавал в Лондон конфиденциальную военную информацию, которая попадала и в парламент, и в газеты. Речь шла, в основном, о фактах нарушения дисциплины, причем перечислял их сам командующий.

Веллингтон сильно разозлился. Перечить герцогу Йоркскому он, разумеется, не мог, но некое отношение продемонстрировал. Стороны остались в состоянии крайнего недовольства друг другом. Из Англии не поступали ни подкрепления, ни новое снаряжение. Веллингтон держал всех в абсолютном неведении относительно своих планов. Хотя планы у него, конечно, имелись. Правда, с уверенностью можно говорить лишь об одном. Теперь он не стал бы начинать наступление без полной уверенности в конечном успехе. Он действительно ждал.

Вернувшийся в Париж Наполеон понимал, что сейчас речь идет уже о спасении империи, он просто не хотел сам себе в этом признаться. В любом случае, Пиренеи отныне не были в списке приоритетных задач. И он продолжал недооценивать Веллингтона! Даже потерпев поражение при Ватерлоо, он не изменит своего отношения к «сипайскому генералу». До конца жизни!

В результате он примет нелепое решение. Отзовет с Пиренеев двадцать тысяч солдат. Лучших, гвардию и ветеранов. Составит для Жозефа – впервые – оборонительную диспозицию. Отойти к Вальядолиду, укрепиться, и чтобы больше никаких разрывов в линиях и коммуникациях. Веллингтон, по его глубокому убеждению, атаковать не станет. Парадокс: если бы, скажем, в январе 1813-го он распорядился бы собрать все силы на полуострове и ударить по англичанам, то шансов на успех у Веллингтона бы практически не было. Не было бы и «лишнего» театра военных действий в критические для империи дни. А было – как было…

В феврале и английское правительство осознало, что борьба с Наполеоном вступила в решающую стадию. Как обычно, главная ставка делалась на создание очередной коалиции, но и Веллингтону вдруг начали бесперебойно поступать деньги, снаряжение и даже – подкрепления.

Весной 1813-го численность союзной армии перевалила за 100 тысяч. Из них – 52 тысячи британцев и почти 30 тысяч прекрасно обученных португальских солдат. Хорошо отдохнувших и рвущихся в бой. Веллингтон пишет лорду Батерсту: «Никогда ещё я не видел нашу армию в столь отличном состоянии». Он всё равно не тропился. Ждал прибытия осадных орудий, понтонов. Он очень тщательно готовился к новой кампании. Может, чувствовал, что в этой войне она будет последней? Веллингтон наконец объявил ее задачу. Полное изгнание французов с полуострова.

…Когда в мае армия подошла к границе, командующий остановился и спешился. Подняв шляпу, сказал: «Прощай, Португалия! Я никогда больше не увижу тебя…»

Время ожиданий прошло! Теперь союзники шли очень быстро, стремясь предотвратить объединение французских армий. Старых соперников Веллингтона, лучших маршалов империи, в Испании уже почти не осталось. Они отправились воевать вместе с императором. Кто там есть? Несчастный Жозеф и старый Журдан?

Жозеф стоит у Вальядолида, выполняет инструкции брата. Журдан тщетно призывает к здравому смыслу, нужно уходить! Гнева императора Жозеф боится больше. Он медлит – и жестоко поплатится за это.

Бургос Веллингтон даже не стал брать. Совершив обходной маневр, он сразу вышел в тыл к французам. Как только передовые части Хилла стали теснить солдат Жозефа, тот распорядился взорвать склады и мосты в Бургосе и отойти к Витории. Здесь 21 июня 1813 года произойдет одно из крупнейших сражений Пиренейской войны.

…Один из французских офицеров назвал подошедшую к Витории армию «путешествующим борделем». За войсками Жозефа следовал огромный обоз – с любовницами, слугами, и награбленным. Время такое – всё свое надо уже возить с собой. Забегая вперед, скажем, что король и Журдан не распорядились заранее отправить этот обоз в глубокий тыл, в результате повозки просто забьют часть дорог, в том числе ту, по которой можно было отступать уже во Францию.

У Веллингтона было численное преимущество: 80 тысяч против 60. На помощь к Жозефу пришла Армия Португалии, которую теперь возглавлял генерал Рейль, Армия Юга во главе с Газаном, в общем, все, кто успел. Журдан накануне битвы слег с высокой температурой и впоследствии оправдывал неудачу своим болезненным состоянием.

Веллингтон действовал в непривычной для себя манере. Не особо заморачивался насчет естественных преград, не стал сильно укреплять фланги. Чего ему было бояться? У него больше солдат, а главное – теперь он будет нападать, а французы – защищаться.

Утром 21-го союзники атаковали левый фланг противника. Французы успешно отбивались, Веллингтону приходилось менять направление атак. На одном из участков испанцы сражались с испанцами, в армии Жозефа было немало хосефинос, тех, кто поддерживал французов.

Битва затягивалась… Генерал Грэм, руководивший колонной центра, чересчур осторожничал, действовал медленно. В конце концов, горячий Пиктон, чья дивизия входила в состав колонны, не выдержал. Легендарная черная шляпа появилась в первых рядах наступающих. «Вперед, эй вы, мошенники! Вперед я говорю вам, негодяи!» «Боевая Третья» воодушевилась и проделала брешь в обороне французов.

…К вечеру всё было кончено. Полный разгром! Отступали в панике, Жозеф и Журдан чуть не попали в плен к английским кавалеристам. Зато удалось захватить маршальский жезл Журдана! Вся артиллерия, весь гигантский обоз, всё досталось союзникам. Один лишь Рейль сохранил свою армию в полном порядке и отступал, ведя в арьергардные бои.

Это может показаться смешным, но от полного уничтожения французов спас тот самый обоз. Несметные богатства! Золото, картины. Как устоять против такого искушения? Они и не устояли. Солдаты занялись грабежом, да что солдаты – и офицеры поддались соблазну. Шауманн вспоминал, как в ночь после битвы он попал в один из домов, где офицеры вовсю «дегустировали» захваченные у французов дорогие вина. Про солдат и говорить нечего, именно тогда Веллингтон и назвал их «подонками нации».

Командующий не смог развить успех, но и без того значение победы при Витории огромно. Фактически именно она предопределила исход Пиренейской войны. 3 июля 1813-го Веллингтон получил письмо от принца-регента. «Генерал! Вы послали мне среди прочих трофеев жезл французского маршала. Взамен я посылаю Вам английский».

Едва ли не в тот же, столь приятный для Веллингтона, день из Дрездена в Испанию выехал маршал Сульт. С приказом – «восстановить дело Империи в Испании». Узнав о поражении при Витории, Наполеон отреагировал немедленно и наконец здраво. Он отстранил от дел Жозефа и Журдана, более того, поместил обоих под домашний арест. Сульту, назначенному верховным главнокомандующим над всеми вооруженными силами, давались исключительные полномочия. Император выражал уверенность в том, что на смену обидам и неудачам придет успех.

А успех-то в сложившейся ситуации означал уже не восстановление власти французов на полуострове. Успех – значит не дать Веллингтону вторгнуться во Францию. И многое теперь зависело от того, как будут развиваться события в Германии.

Веллингтон внимательно следит за происходящим. Всё складывается в его пользу, он может выбирать. Вторжение во Францию? Пока – точно рано. Но он может полностью освободить Испанию. Решает начать с Северной. Для этого нужно овладеть ключевыми укрепленными пунктами, Памплоной и Сан-Себастьяном. Памплону он блокирует, Сан-Себастьян – осаждает.

…Прибывший в Байонну Сульт полон решимости. Он и впрямь очень хороший организатор. Собирает воедино всё, что может. Придумывает дерзкий план. Маршал намерен выйти в тыл к союзникам, застать их врасплох.

Веллингтон, напротив, считает, что на дерзости французы больше не способны. Реальная задача для них – лишь удержать Сан-Себастьян. Первый штурм города, предпринятый генералом Грэмом, оказался неудачным. И тут пришли сообщения о маневрах Сульта. Веллингтон ошибся в расчетах, его действительно могут обойти. Пришлось идти навстречу.

Остановились французы у местечка Сораурен. Там же и произошла битва, продолжавшаяся несколько дней. Веллингтон не мог рассчитывать на войска, осаждавшие Сан-Себастьян, а теперь уже и Памплону. У него было меньше солдат и ему опять пришлось обороняться. Командующий, что для него редчайшее исключение, прибег к военной хитрости. Построив войска вдоль хребта Орикан, сильно растянув их, он провел смотр, эффектно проехав перед линиями.

Сульт напрягся и отложил атаку на день, которого как раз хватило для подхода подкреплений. Есть широко распространенная версия, что исход сражения во многом предопределило желание маршала… поспать после обеда. Дескать, 27 июля 1813, около двух часов дня, когда требовалось срочно скорректировать планы, Сульт отдыхал.

Правда, что французские офицеры охотно переняли у жителей Пиренеев привычку спать после обеда. Вполне возможно – Сульт кое-что и проспал. Однако сражение шло несколько дней, как уже говорилось. Вряд ли сон маршала сильно повлиял на его исход.

Французы проиграли. Честолюбивые планы Сульта потерпели крах, но главным было не это. Инициатива отныне полностью перешла к Веллингтону. Всё хорошо? Его собственные солдаты решили напомнить командующему о том, что подонками нации не становятся, ими рождаются.

Уровень дисциплины резко упал, дезертирство, по признанию самого Веллингтона, достигло угрожающих размеров. Британские военнослужащие не уходили из армии навсегда, они просто покидали расположение частей для грабежа и удовлетворения личных нужд. После Витории, как отмечает Дж. Уэллер, армия потеряла больше людей, чем французы в боях. В чем причина? Упущения командиров? Скорее, дурную роль сыграло предчувствие близкого окончания войны.

Веллингтон столкнулся с большой проблемой. Военно-полевые суды, конечно, заработали на полную мощь, но нужна была и ещё одна победа. Немедленно, для поднятия боевого духа. Командующий приказал ускорить осаду Сан-Себастьяна.

Город на севере Страны Басков по определению не мог стать легкой добычей. Прекрасно защищен! И естественными преградами, и мощными крепостными стенами, и новыми оборонительными сооружениями. В распоряжении французского генерала Рея – сильный гарнизон. Сам Рей – опытный и храбрый солдат. Трудностей со снабжением нет, всё можно доставлять по морю. Рей рассчитывал продержаться до подхода помощи. Веллингтон знал, что помощи французам ждать неоткуда. Но из-за низкой дисциплины он не мог позволить себе длительную осаду.

К счастью, на сей раз у англичан было много осадных орудий, не зря Веллингтон их так ждал. 26 августа начались мощные бомбардировки города, они и решили исход сражения. Спустя несколько дней один из снарядов попал в арсенал. Всё.

Город горел, несчастные жители тщетно пытались укрыться от пожаров. За бомбардировки и грабежи (хоть и было их гораздо меньше, чем в Бадахосе) Веллингтона подвергли резкой критике, особенно – в Испании. Раздраженный командующий ответил: «Ни разу не видел сам и даже не слышал о том, чтобы взятый штурмом город не грабили солдаты».

Тем не менее с нарушителями дисциплины именно в те дни боролись особенно жестко. В чувство армию удалось привести только к середине осени. К сентябрю закончилось и временное перемирие, заключенное в Германии. К России и Пруссии присоединилась Австрия. Наполеон забирал с Пиренеев солдат, ни о какой «помощи» уже не могло быть и речи.

…В середине сентября Веллингтон благодарит некоего полковника Уинви за присланную ему «хорошую карту Франции».

Глава третья
«Джентльменская война»

Бывают такие совпадения. Веллингтон начал Пиренейскую войну с противоборства с Сультом, Сультом всё и закончится. Потерпев поражение при Сораурене, с потерей Сан-Себастьяна, маршал мог только обороняться. И защищал он уже Францию, хотя ещё и на испанской территории.

Линия обороны, созданная Сультом, – треугольник с центром в Байонне. Единственное серьезная естественная преграда – река Бидасоа, почти на границе с Францией. Маршал полагал, что форсирование отнимет у англичан немало времени – и в очередной раз ошибся.

Веллингтон хорошо подготовился. Его разведчики нашли броды, другие удобные для переправы места, и когда 7 октября войска начали переходить реку, то, по словам командира одной из рот, вода едва доходила им до колен.

Сульт попытался дать отпор и потерпел тяжелое поражение. На любом участке Веллингтон, благодаря маневрированию, имел значительный перевес в силах. Всё кончилось печально для французов. Сульт отступил за реку Нивель, которая протекала уже по французской стороне Страны Басков. Союзники перешли во Францию. Всё произошло как-то буднично.

Казалось бы, должен быть взрыв энтузиазма, уверенное движение вперед, а союзники практически ничего не делали целых три месяца. Случилось то, что рано или поздно должно было произойти, – Веллингтон вдрызг разругался с испанцами.

Из письма лорду Батерсту. «Отношения между нами и испанцами постоянно ухудшаются…» Я бы не стал перекладывать всю вину исключительно на «гордых кастильцев». Веллингтон не скрывал своего отношения к кортесам, нажил немало врагов, требовал беспрекословного подчинения. Вряд ли такое могло нравиться испанцам, которые, к тому же (и справедливо), считали, что это их страна больше всего пострадала от французов.

В общем, случился грандиозный конфликт. Дело дошло до того, что Веллингтон отказался от поста Верховного главнокомандующего всех армий. Только новые, только что избранные кортесы сумели убедить его вернуться к исполнению обязанностей. Он согласился, однако на своих условиях. И настоятельно рекомендовал правительству проводить жесткую линию по отношению к демократическим органам.

Политика оказывает всё большее воздействие на военные дела, сам Веллингтон всё чаще принимает политические решения. По его собственному признанию, это не очень ему нравится, но дальше будет только хуже. Веллингтона начинают воспринимать именно как политика, он примет роль и поймет, что здесь отдавать приказы не получается. А почему – так до конца жизни и не поймет.

…Только 10 декабря Веллингтон распорядился двигаться дальше и форсировать реку Нив. И Сульт сумел-таки создать ему проблемы! Отрезать передовые части Хилла от основных! Веллингтону пришлось броситься на помощь, конечно же, Сульта они отбросили, и как раз в те дни в Испании поменялась власть. Наполеон сам решил вернуть испанцам законного монарха при единственном условии – изгнать англичан. Выглядело это смешно, так как англичане уже вовсю воевали во Франции.

1814 год. Судьбу Наполеона решили армии трех стран. Австрии, Пруссии и России. Все знают, так оно и есть. Но это если мы говорим о самом Наполеоне. А если более широко, об Империи?

Он, как мы не раз говорили, признал две своих ошибки. Россия и Пиренеи. Есть, заметим, между странами некая схожесть, хотя и отличия имеются. На Пиренеях, в России всё же в меньшей степени, он совершенно не понял характер войны. Даже не попытался. Мы знаем, что император терпеть не мог так называемую народную войну. Однако ограничивался лишь тем, что громко высказывал свое возмущение.

Но если он, с презрением относясь к герильерос, всё же признавал в англичанах силу, почему он с таким упорством недооценивал ее? Почему, имея возможность не раз и не два объединить усилия маршалов и покончить с Веллингтоном, так и не сделал этого? И откуда это снисходительное отношение к «сипайскому генералу»? Почему, наблюдая за тем, как Веллингтон раз за разом бьет всех его маршалов, он так и не изменил своего мнения? Отправляя Сульта в последний поход, он выражает уверенность в успехе. Кого он убеждает: себя или Сульта?

Наполеон велик. Подчас он совершал труднообъяснимые поступки, иногда – необъяснимые вовсе. Недооценка Веллингтона – из их числа. Я уже успел повозмущаться и императором, и историками. Пора высказать собственное мнение. О личном вкладе Веллингтона в победу над Наполеоном.

Императору сильно не повезло с тем, что англичан возглавил именно Веллингтон. Англичанам, напротив, сильно повезло.

Я сразу отметаю рассуждения в стиле «Джон Мур смог бы не хуже». Не смог бы. Как военачальник Мур, возможно, не уступает Веллингтону, а дальше я легко могу обрушить на спорщиков камнепад из тяжелых «но».

Мур не обладал организационными талантами и вряд ли смог бы наладить дисциплину так, как это сделал Веллингтон. Мура любили, Веллингтона уважали. И боялись, что было совсем немаловажно.

Мур к высшей аристократии не принадлежал, такого влияния и связей, как у Веллингтона, у него и близко не было. Это фактор более чем существенный. Сумел бы Мур давить на правительство так, как Веллингтон? Ни за что в жизни!

А знаменитое «кредо Мура»? Его приверженность исключительно к наступательным операциям? Недолго бы он провоевал с Массена или Сультом с таким подходом.

Ладно, оставим в покое Мура. Военный опыт генерал Уэлсли приобрел в Индии. Хорошо усвоил две вещи. Солдатами нужно дорожить. С местным населением, по возможности, дружить. Как только он видел реальную угрозу, немедленно отступал. Что является его главной заслугой? Он всё время сохранял армию. Французы ничего не могли с этим поделать! Даже когда англичане не вели боевых действий, они представляли собой перманентную угрозу.

Генералы Веллингтона обучали португальцев, он наращивал численность очень боеспособных частей и всегда готов был нанести удар. И наносил его немедленно, как только представлялась возможность. Заметим, что почти каждое сражение он давал на позиции, которую выбирал сам. Вот что называется полководческим искусством.

Да, Наполеон невольно помог ему, так и не заставив маршалов объединиться. Хотя я уверен – Веллингтон бы благополучно ушел, а потом – вернулся. Он, в отличие от императора, постиг все тонкости этой войны. Он постоянно играл белыми и имел ход в запасе.

Простая, вроде, вещь. Веллингтон не доверял испанцам, но вынужден был воевать вместе с ними. Что он делает? Расставляет войска так, чтобы минимизировать потери от возможного провала испанцев. Не всегда, однако «держит испанцев в уме». Многие ли военачальники могут похвастаться подобной предусмотрительностью? Когда союзники входили во Францию, Веллингтон сократил до минимума численность испанских частей, памятуя о ненависти к французам. Строго предупредил, что будет беспощадно карать за нелояльное поведение. Генерал Морильо попробовал было возмутиться и получил гневную отповедь от командующего. «Я не для того потерял тысячи людей… чтобы видеть, как солдаты грабят и обижают французских крестьян!»

И, наконец, стиль Веллингтона. Линии, стойкие части… Что тут особо оригинального? Многие так говорят. Однажды Веллингтон прочитает какую-то французскую книжку про Ватерлоо. Автор повторял рассуждения Наполеона. И позицию, дескать, Веллингтон выбрал слабую, и отрезал себе путь к отступлению. В общем, императорский набор с острова Святой Елены.

Герцог разозлился. «Черт бы их всех побрал! Я побил их, и если я сам себя поставил в тупик и выбрал такую бездарную позицию, то, видимо, они ещё большие глупцы, чем я, раз не сумели воспользоваться моими ошибками».

Какие ошибки? Едва ли не самая сильная сторона Веллингтона как полководца – он совершал очень мало ошибок. Особенно на Пиренеях.

Большой ли вклад внес Веллингтон в общую победу над Наполеоном? Выберу такое слово – существенный. Хорошее слово. Бравады в нем нет, есть трезвость. Ни прибавить, ни убавить. Очень подходит для Веллингтона.

…Ему пришлось повоевать во Франции дольше, чем другим. И давайте отметим Сульта. Он отходил вглубь страны, но не отдавал ни пяди французской земли без боя. Англичане штурмовали Тулузу 10 апреля, уже после того, как Наполеон подписал отречение.

11-го Тулуза пала. Веллингтон сидел в саду с двумя штабными офицерами, когда из Бордо прибыл полковник Понсонби.

– А, я так и думал. Я знал, что будет заключен мир.

– Как отрекся? – Веллингтон не поверил своим ушам и поднялся на ноги.

Нонсонби подтвердил. Веллингтон замолчал на мгновение.

Подчиненные были потрясены невиданным доселе зрелищем. Веллингтон кинул в воздух шляпу и крикнул: «Ура!»

Закончилась Пиренейская война. Или война Веллингтона. 14 июня 1814 года в Бордо он издает последний приказ по армии, заканчивающийся словами: «Командующий ещё раз просит армию принять его благодарность».

Железный герцог говорил «спасибо» горячим и вспыльчивым ирландцам из «Боевой Третьей», храбрым шотландцам и стойким Томми Аткинсам – всем, с кем он не раз смотрел в лицо смерти, с кем одолел грозного и казавшегося непобедимым врага. Конечно, в них многое осталось от подонков нации, но они всё равно оказались молодцами. Они – используем высшую похвалу Веллингтона – стали людьми, на которых можно положиться. Они доставили Железному герцогу много хлопот, но они его не подвели.

«Когда увитые лаврами кареты проезжали галопом через деревни и города, неся известия о победах при Саламанке, Витории и Ватерлоо, армия приобрела популярность, какой она никогда не имела ни прежде, ни позже, вплоть до германских войн XX столетия, когда за оружие взялась вся нация». Лучше Тревельяна не скажешь.

…Веллингтон благодарил армию, а Англия благодарила Веллингтона, которого так долго недооценивала. Многие из тех, кто встречал его 1 июля в палате общин, мягко говоря, ненавидели весь клан Уэлсли. Им тоже пришлось аплодировать. Спикер завершил речь словами: «Нация хорошо понимает, что она в большом долгу перед вами».

Дождь наград посыпался на Веллингтона. Ордена, деньги на покупку поместья. Он наконец стал герцогом. А уж почетные титулы! Один «Освободитель Европы» чего стоит.

Но почему-то хочется предположить, что не от этого он получил наибольшее удовлетворение. А от того, что на всём пути от Дуврского порта до Лондона стояли у своих домов в лучшей одежде старые джентльмены с непокрытыми головами, встречавшие человека, вернувшего славу и величие их Родине…

Читатель, возможно, обнаружит некую пристрастность в описании Пиренейской войны. Да кому вообще нужна объективная история? События 1808–1814 гг. позади, можно ставить точку. Но – рано.

Есть одна особенность этой войны, о которой стоит упомянуть особо. Хотя правильнее будет сказать – не только этой войны, но и вообще войн того периода. Они были «джентльменскими».

Меня довольно часто упрекают в том, что я ищу что-то благородное в столь неблагородном деле, как война. Я ничего не ищу, я просто сравниваю. Ведь именно на войне проявления человечности особенно заметны.

Попробуйте, например, оценить войну с точки зрения отношения к противнику. Обнаружите немало не просто интересного, а показательного. Да, на войне убивают. Война – это кровь и грязь. Но не всегда – ненависть. Я говорю, конечно, о ненависти тотальной, о той, что характерна для участников религиозных, расовых и классовых войн. Откуда там взяться благородству?

Однако в истории человечества был период, когда рыцарское отношение к противнику являлось даже чем-то общепринятым. Можно спорить о том, когда он начался, но мы точно знаем, когда он закончился. Своеобразный рубеж – франко-прусская война 1870–1871 гг. Она почти покончила с благородством. В Первую мировую оно встречается уже крайне редко, а затем и вовсе исчезает.

Беру на себя смелость утверждать, что именно большой конфликт конца XVIII – начала XX века – это пик джентльменской войны. А символ ее – не аплодирующие противники-полководцы (хотя, согласитесь, красиво), а отношение друг к другу всех врагов, от генерала до солдата. Пиренейская война – яркий тому пример.

…На уровне командующих идет постоянный обмен письмами о пленных и раненых. 21 августа 1809-го Артур Уэлсли сообщает Каслри о достигнутой с французами договоренности относительно содержания раненых и пленных, включая гарантию выдачи денежных средств офицерам. Пленных всё время обменивают. Наиболее распространенная практика – один в один, то есть по равному офицерскому чину.

Куда более интересное явление – освобождение под «пароль», то есть честное слово. Слово! Вы понимаете?! Даешь обещание не поднимать оружие в течение определенного времени – и свободен. Правило, практически неукоснительно соблюдавшееся обеими сторонами.

Вспомним историю с лучшим разведчиком Веллингтона, капитаном Грантом. Со шпионами, вообще-то, не церемонились. Однако Грант даже в расположении противника всегда был в военном мундире. Маршал Мармон, к которому Грант попал в плен, по военным законам не мог повесить английского разведчика и понимал, что обменивать такого человека крайне невыгодно.

Что же он делает? Отпускает Гранта под «пароль», выключает его из дела на год. Что делает Веллингтон? Скрепя сердце, отправляет Гранта в Англию. Вы можете себе представить нечто подобное в XX веке?!

Зная, что с англичанами договариваться гораздо легче, генерал Келлерман обращается к генералу Уэлсли с просьбой. Его адъютант захвачен испанцами, и он опасается за его судьбу. Уэлсли не просто обещает помочь, он освобождает несчастного француза!

Вот что пишет Веллингтон своему брату Генри в 1812 году. «С тех пор как я командую войсками в этой стране, я всегда относился к пленным французским офицерам с пониманием и человечностью, во многих случаях спас им жизнь. Единственная мысль, которая мной руководила, что они (французы. – М.К.) так же отнесутся к англичанам, оказавшимся в подобном положении. И, справедливости ради, я должен сказать, что в целом французы хорошо обращались с нашими пленными. В подтверждение можно привести недавние примеры, когда раненые британские, попавшие в плен, получали медицинскую помощь раньше, чем французские солдаты».

Стоит ли мне говорить о том, что при таком командующем и французы в плену у британцев чувствовали себя вполне комфортно.

Никак не назовешь враждебными и чувства – английских и французов по отношению друг к другу. В 1811 году к реке Рио-Майор с обеих сторон подъезжали патрули. Командиры тут же вступали в беседу. «Французов восхищали наши лошади, они говорили о короле, хвалили Веллингтона… Сообщали, что в Сантандере они каждый день ставят пьесу “Вступление французов в Лиссабон”. Мы говорили в ответ, что репетируем пьесу “Изгнание французов”. Смеялись все вместе!»

Как-то раз англичане чересчур увлеклись погоней за лисой и один лейтенант попал в плен. Французы, узнав о том, что охоту устроили в честь дня рождения командира полка, вернули незадачливого охотника вместе с лисицей и сворой собак. Вечером императорские офицеры присутствовали в качестве почетных гостей за праздничным столом. Почти обычное дело!

И всё же самые яркие примеры джентльменской войны дают нам простые солдаты. В период наиболее длительных противостояний двух армий непременно начиналось братание. Эдвард Костелло вспоминал. «Мы часто заставали французов купающимися в реке и купались вместе с ними… Нередко устраивали соревнования в плавании и прыжках в воду. Мы обычно побеждали, но это, наверное, объяснялось их полуголодным существованием».

Когда упрямый Массена не уводил своих солдат от Торреш-Ведраш, англичане делились с французами сухарями, а те приносили им немного бренди.

Обычными были встречи в домах, находившихся между позициями, куда солдаты заглядывали в поисках еды и вина. «Однажды, – пишет тот же Костелло, – я обнаружил в одном из таких домов рядового Тома Кроули, который весело пьянствовал в обществе двух французов».

В 1828 году сам Веллингтон рассказывал Крокеру: «Я знал, что аванпосты всегда предупреждали друг друга об опасности. Однажды противник начал быстрое и неожиданное наступление. Французы, стоявшие в аванпостах, стали кричать нашим по-французски: “Бегите, бегите! Сейчас вас атакуют!”. Мои солдаты делали то же самое. И я всегда поощрял подобные поступки».

Случались, конечно, и курьезные эпизоды. Э. Уитли вспоминал такой: «Как-то бык, предназначавшийся какому-то французскому полку, сбежал и попал на нашу территорию. Вскоре от французов пришла делегация и попросила вернуть быка, так как солдаты не ели мяса уже больше недели. Мы и сами давно уже не видели говядины, но поступили честно, отдав им половину туши».

Ещё более забавный случай описывает в своей книге Э. Бретт-Джеймс. Капитан Джордж Ленд ели решил отдохнуть с книгой в тени деревьев. Вскоре подъехали два драгунских разъезда, английский и французский. Никто не знал языка противника, но, когда англичане предложили выпить, французы хорошо всё поняли и переправились через реку. Хорошо приложившись к фляжке с ромом, императорский драгун, в чисто гальской манере, расцеловал британца.

Не привыкший к подобным проявлениям чувств англичанин возмутился. «Эй, парень! Ты что – за девушку меня принял? А какие ещё штучки ты здесь собираешься отмочить?» За словом последовал удар, француз схватился за саблю, и тут владевший французским Лендсли решил вмешаться. Всё кончилось смехом и миром.

Зная, какая участь их ожидает, если они попадут в руки жителей полуострова, французы не только предпочитали сдаваться в плен англичанам, но и искали у них защиты. В 1810-м захваченный британцами офицер не хотел отвечать на вопросы на допросе. Вышедший из терпения английский майор вскричал: «А не слышно ли тебе, дружище, как ревет толпа, там, за окном? Говори, а не то я отдам тебя им!» Француз рассмеялся. «Англичане никогда себе подобного не позволят». Он был абсолютно прав.

Я мог бы привести ещё немало примеров джентльменской войны. Дам лучше слово сержанту Джозефу Дональдсону, ветерану армии Веллингтона. Он всё отлично объяснил.

«Как отличались наши чувства от чувств тех, кто остался дома. От тех людей, чье мнение о французах основано на карикатурах, лживых статьях и памфлетах! Хотя, признаюсь, я и сам был потрясен. Мы воевали с ними, но я понял, что они вовсе не злобные негодяи, питавшиеся кониной. Это симпатичные парни, у которых такие же представления о чести и порядочности, как и у любого англичанина… И они – выдающейся храбрости солдаты».

Восхищение противником – часть джентльменской войны. Скоро они опять будут восхищаться друг другом. На поле Ватерлоо. Почти что в последний раз…

Часть седьмая
Короткий тур по европейским столицам

Введение

Весной 1814-го юный Томас Бабингтон Маколей, в будущем – знаменитый английский историк, писал: «Мир! Мир с Бурбоном, наследником Генриха IV, мир с принцем, связанным с нами тесными узами благодарности». Можно понять радость подростка по поводу окончания войны.

Маколея «мир» восхищал, а прозорливый австрийский канцлер Меттерних заявил: «Я ставлю подпись под документом, который приведет нас к войне менее через два года».

Меттерних слегка ошибся. Война будет раньше, через год. «Виноваты» в том будут и Бурбоны, которые так нравились Маколею, и победители Наполеона. И сам Наполеон, конечно, который в последний раз удивит мир. Веллингтону придется снова повоевать. Тоже – в последний раз.

Почему Наполеон больше не услышит криков «Да здравствует император!» на поле боя – понятно. А вот почему Веллингтон никогда больше не будет командовать войсками? Причем – сознательно. Только ли потому, что именно на поле Ватерлоо он увидел настоящий ужас войны?

Отчасти – да. Однако уже вскоре после окончания Пиренейской войны он понял, что не так-то это просто – быть героем нации.

Глава первая
«Неудобный» герой

…Он ехал в Париж, а его непримиримый соперник маршал Сульт – к себе в поместье. На какой-то почтовой станции их пути пересеклись. Пока меняли лошадей, Сульт вышел размяться. «Я сумел-таки застать его спящим!»

Маршал заглянул в щелку между занавесками в окне кареты, и увидел Веллингтона спящим. Так он рассказывал, хотя вполне возможно – придумал.

Даже когда всё уже было кончено, Сульт упорно не хотел сдаваться. Не из патриотических побуждений. Боялся, что отнимут то, что он нажил ратным трудом. Сберег не всё, но многое. Забудем теперь о Сульте. До Ватерлоо. Они там снова встретятся.

…В Лондоне Веллингтона встречали как героя. Он и есть – герой. По популярности – сопоставимый с Нельсоном, только Нельсона уже нет, а Веллингтон – вот он.

У дома его матери, к которой герцог отправился с визитом, как и везде – огромная толпа. Интересно, испытывала ли постаревшая леди Анна некоторую неловкость. Когда-то она считала, что ее сын Артур годится лишь на пушечное мясо. А он взял, да и сделал пушечное мясо объектом поклонения.

Герой, настоящий герой… Только вот Англия отвыкла от таких героев. Покойный адмирал Нельсон воспринимался нацией только как военный. В политику он никогда не лез, никакого веса в этой области не имел. Веллингтон – совсем другое дело.

Он – фигура общенационального масштаба, один из самых влиятельных в стране людей. Возможно, даже самый. Он популярнее короля, принца-регента и всех политиков вместе взятых.

Олдингтон в своем романе намекает на то, что армию с Пиренеев в спешном порядке отправили воевать в Северную Америку совсем неспроста. Веллингтону придется сильно об этом пожалеть, когда в кампанию Ватерлоо ему будет катастрофически не хватать «ветеранов». Но подозревать герцога в претензиях на роль военного тирана смешно.

Лорд Гревилл, автор едва ли не самых знаменитых мемуаров викторианской эпохи, сказал о Веллингтоне, что в его лице корона никогда не имела «более верного, бескорыстного и преданного подданного». Мы ещё поговорим об этом подробно, пока я просто хочу отметить важный момент. Веллингтон – человек абсолютно лояльный по отношению и к короне, и к власти. Что делало ситуацию даже более запутанной.

Если коротко, никто не понимал, что делать с героем. Героем, который, если бы он сам этого захотел, мог сделать всё, что угодно. К счастью для всех, он так долго воевал и так долго не был в Лондоне, что и сам не знал, чего он хочет.

Точно – не красивой жизни. Не скажу, что герцог был абсолютно равнодушен к славе и почестям, но праздное времяпрепровождение – не для него. Говорят, что после торжественного ужина в честь победы в Тулузе, он – единственный, кто остался трезвым. В Лондоне, правда, его теперь замечают с красивыми молодыми дамами. Небольшая слабость. Тем более, как мы знаем, жену он не любил. Для интересующихся. На Пиренеях романы у него были. Но делу не мешали. Не такой уж он и аскет, одним словом.

Впрочем, его «ничегонеделание» – проблема, скорее, правительства, а не герцога. Понятно, что оставить Веллингтона без назначения или, скажем шире, миссии, просто нельзя. Общественность бы не поняла.

Но как его использовать? Дать место в кабинете министров? Гарантированная угроза для премьера и мина под любую «конструкцию». Отправить воевать? А нет войны для полководца его масштаба.

Веллингтон с давних пор считается человеком Каслри. Хотя казалось бы – кто тут теперь чей человек? Однако Веллингтон помнил, что такой поддержки, как от Каслри, он не получал даже от родного брата.

Веллингтон и Каслри – ровесники, единомышленники, но не друзья. Важная тонкость. Дружба границ не знает, а в отношениях между этими двумя какая-то грань была всегда. Как и взаимное уважение и доверие. Бесспорно.

И получилось так. Теперь уже Каслри имел в лице Веллингтона надежного союзника. Все знали, что за спиной министра иностранных дел САМ ГЕРЦОГ, что сильно укрепляло позиции Каслри.

МИД Каслри возглавил в 1812 году. Считается, что как дипломат он сильно уступал своему давнему сопернику Каннингу. Я не был бы столь категоричен. Единственное, в чем Каслри реально уступал Каннингу, это красноречие. Каслри – невиданная для политика вещь – довольно застенчивый человек. И плохой оратор. Даже его товарищи по партии вздрагивали, когда Каслри собирался произнести речь.

Генри Киссинджер, знаменитый дипломат и блестящий историк, сравнивает Каслри с другим известным политиком той эпохи, австрийским канцлером Меттернихом. «Меттерних был элегантен, легок и рационалистичен. Каслри – солиден, тяжеловесен и прагматичен… Каслри не очень хорошо говорил, но убедительно спорил; Меттерних предпочитал окольные пути, Каслри всегда шел прямо».

Видите? Они очень похожи, Веллингтон и Каслри. Именно по этой причине их союз оказался очень прочным. Роль старшего товарища в нем выполнял Каслри, Веллингтона это нисколько не смущало. И когда Каслри решил приобщить герцога к дипломатической службе,

Веллингтон особо не раздумывал и согласился. «Я должен служить обществу тем или иным способом. Если в силу определенных причин я не могу делать это на Родине, что ж, буду служить за границей».

Многие историки и писатель Олдингтон считают, что он поторопился. Особенно с первым назначением, послом во Францию. Кое-кто полагает, что Веллингтон попался в ловушку. Наполеон на Эльбе назвал назначение бестактным и предположил, что теперь Англия начнет завоевательные войны. Неправы все, император в особенности. Ему-то просто было обидно, что человек, разбивший всех его маршалов, теперь будет принят в Париже со всеми почестями.

Вообще-то, назначение выглядит вполне разумным. Для английского правительства – потому что оно получало в горячей точке посла, обладавшего огромным авторитетом. У всех без исключения! Кроме, разве что, ярых бонапартистов.

И парижане отнесутся к герцогу с почтением. Воевал он храбро и в их город с войсками не входил. Пока. Для дипломата, конечно, у него слишком прямой и твердый характер, но это никого не смущает. Пока.

В Париж Веллингтон прибыл 4 мая 1814-го. Он ходил в штатском, без толпы сопровождающих лиц, что очень понравилось французам. По случаю приезда нового посла младший брат Каслри, Чарльз Стюарт, устроил бал.

Вот, кстати, яркий пример непростых отношений в британской аристократической среде. Это тот самый генерал Стюарт, которого конногвардейцы во главе с герцогом Йоркским приставили приглядывать за генералом Уэлсли на Пиренеях. И если старший брат, Каслри, союзник Веллингтона, то младший – его ярый противник. А бал организовать ему пришлось.

На грандиозном светском мероприятии случился весьма показательный эпизод. Брат русского царя, Великий князь Константин, попросил дирижера сыграть вальс. Он уже начал танцевать, как вдруг Стюарт остановил оркестр и заказал кадриль. Для одной красивой британской леди.

Растерянный дирижер посмотрел на Константина – и продолжил играть вальс. Разгневанный Стюарт поинтересовался: «Кто здесь настаивает на этом?» – «Я», – ответил Великий князь. «Только я отдаю приказы в моем собственном доме, – надменно заметил сэр Чарльз, – играйте кадриль». Константин немедля ушел, забрав с собой всех русских.

Вышел большой скандал, хотя и обошлось без серьезных последствий. Веллингтон понял, что договариваться союзникам будет трудно. Вскоре он в этом убедится воочию.

Герцог пробыл в Париже всего ничего, как вдруг поступило новое распоряжение от Каслри. Отправляться со срочной миссией в Мадрид, где разразился острый политический кризис.

Конфликт между вернувшимся в Испанию Фердинандом VII и сторонниками конституции был неизбежен. Он и случился. Младший брат Веллингтона, Генри, который теперь был послом в Испании, попытался выступить в роли посредника в его урегулировании, но его авторитета явно не хватало. Генри обратился к Каслри, Каслри – к Веллингтону. Герцог приехал в Мадрид в качестве тяжелой артиллерии и снова оказался перед судом истории.

Веллингтона приняли с королевскими почестями. По всем улицам, где он проезжал, выстроили войска. Так действительно встречают только монархов. Он по-прежнему феноменально популярен в Испании, и каждая из противоборствующих сторон рассчитывает на его поддержку. По факту, Веллингтон поддержал «плохих». Его репутация «отпетого реакционера» продолжала укрепляться.

…Цену испанскому монарху Веллингтон знал очень хорошо. В своих письмах он не раз называет Фердинанда полным идиотом. Сторонники конституции, как мы знаем, ему тоже не нравятся. Кто сейчас помнит о том, что и герцог, и его брат изо всех сил пытались убедить короля не упразднять конституцию? Установить конституционную монархию, но с довольно широкими полномочиями монарха? Что Веллингтон фактически спас от смерти нескольких либералов? Да никто.

Зато все знают, что вскоре после отъезда Веллингтона в Испания воцарилась реакция. А что он предложил? «Пусть они сами разбираются!» Фердинанду этого хватило для победы.

Веллингтон вернулся во Францию. 30 мая был подписан Парижский мирный договор. Францию вернули к границам 1792 года, власть закрепили за Бурбонами. Договор оставил больше вопросов, чем ответов.

…Наполеон на Эльбе ведет себя хорошо. Занят делом, дороги начал строить. Пора и его победителям заняться чем-то полезным. В столице Франции как-то не получается. Каслри пишет премьеру Ливерпулю: «Париж – плохое место для дел».

Глава вторая
Безделье в Париже, дела в Вене

В Париже Веллингтон поселился в бывшем доме Полины Боргезе, любимой сестры Наполеона. Говорят, он даже его купил. Неважно. В великолепном дворце он прожил до января 1815 года.

С ним теперь его семья: жена и дети. Он впервые получил возможность заняться воспитанием сыновей, но это занятие точно его не поглощало. Когда-то его холодность была по большей части напускной, сейчас – почти естественным состоянием. Он так привык играть роль главнокомандующего, что просто не понимал – с детьми не стоит быть ни генералом, ни тем более сержантом.

В общем, с семьей он время проводил, но и находил возможности для свиданий с Джузеппиной Грассини, оперной певицей, некогда – возлюбленной Наполеона. Ещё не встретившись с императором на поле боя, Веллингтон, в каком-то смысле, сумел с ним «породниться». Грассини, однако, пришлось покинуть Париж. Королю Людовику XVIII не очень нравилось, что экс-любовница Наполеона пользуется большой популярностью в народе. Был ли Веллингтон недоволен? Об этом мы не знаем.

Зато мы знаем другое. Что время было очень странным. Победа над Наполеоном означала ведь и конец страшной революции. И сейчас речь идет не только о послевоенном устройстве, но и о послереволюционном. А это далеко не одно и то же.

По идее, Веллингтон и Каслри должны выглядеть едва ли не якобинцами. Как иначе? Сейчас они представляют точно самую демократическую страну в Европе. Оба – убежденные сторонники конституционной монархии. Но оба – ярые патриоты своей страны. Давайте я даже скажу точнее – английские националисты. Если ради интересов Британии нужно быть с реакционерами, они будут. В отношении либералов – то же самое. Разве их вина в том, что на континенте с либералами дела обстоят плохо? Их беда в том, что в Англии с либералами как раз все хорошо.

В результате позиция, в которой много здравого смысла (вот чего и у Каслри, и у Веллингтона хватало в избытке) будет подвергаться резкой критике на родине, а в Европе у немалого числа людей вызывать недоумение.

Это пространное объяснение необходимо для того, чтоб понять: два человека, определявшие характер британской дипломатии в критический для Европы момент, не могли предложить континенту ничего, кроме последовательности. Ее они и предложили.

Любимое выражение Каслри – to methodize: «привести в порядок», «систематизировать». Не зря император Александр Первый называл его скучным педантом. Перед тем как начать наконец конгресс по послевоенному устройству мира, все сильные мира сего отправились с дружеским визитом в Лондон. Своеобразная дань уважения стране, которая участвовала во всех антифранцузских коалициях.

Фельдмаршал Блюхер получил в подарок от принца-регента роскошного жеребца, он будет с ним в битве при Ватерлоо. Русский царь блистал. «Император России, – писала одна английская дама, – мой герой! Он герой для всех!» Нет, не для всех. Каслри, скажем, Александра всегда терпеть не мог. И к концу визита кое-что «систематизировал». Австрия и Пруссия нравились ему больше России. С таким настроением он и отправился в Вену, на конгресс, который назовут танцующим.

…Ах, как они танцевали! Кадрили, вальсы… Всё! И все. Монархи и министры, генералы и великосветские красавицы. Казалось, в столицу приехали все, кто хоть что-то из себя представлял и мог оплатить поездку. В 30 миллионов золотых флоринов обошлось австрийцам это грандиозное мероприятие!

Со стороны и правда могло показаться, что конгресс – лишь вереница торжественных и увеселительных мероприятий. Некоторым из танцоров всё же приходилось и работать.

«Война, – отмечал историк Дж. Локарт, – похожа на драматургию, но между ними есть и серьезное отличие. В театре кульминация действия – это и конец спектакля. Занавес опускается, актеры и зрители расходятся по домам. В войне же главное не столько боевые действия, сколько тот мир, который будет установлен после ее окончания».

Отречение Наполеона – не конец представления. Сейчас самый что ни на есть «первый состав» сыграет ещё один акт, публика в ожидании. Есть, правда, нюанс. Поклонник Мельпомены, посмотрев «Отелло», вовсе не обязан по возвращении домой душить собственную жену. Те же, кто наблюдал за развитием пьесы под названием «Венский конгресс», вынуждены будут жить так, как того захотели актеры.

Хотите узнать про Венский конгресс в полном объеме – прочтите книгу Генри Киссинждера «Восстановленный мир». Ничего лучшего нет до сих пор. Но нас интересуют лишь события, имеющее прямое отношение к Веллингтону. Английская дипломатия и те обстоятельства, которые «помогли» Наполеону бежать с Эльбы.

По современным меркам, люди, игравшие в Вене главные роли, были достаточно молоды, по тем временам – зрелые мужи. Александру Первому – 37, Меттерниху – 41, Фридриху-Вильгельму III – 44. Каслри и Веллингтону, который его сменит, – по 45. Через какое-то время в зале заседаний появится просто «старик». Шестидесятилетний Шарль Морис Талейран. Хромой бес покажет присутствующим, кто тут настоящий король дипломатии.

Программа конгресса была хорошо известна всем, примерный расклад сил – тоже. И каждая из стран вполне отдавала себе отчет в том, что рано или поздно ее интересы войдут в конфликт с интересами других. Общую идею прекрасно сформулировал Киссинджер. «Только абсолютная безопасность – нейтрализация противника – считается достаточной гарантией. Таким образом, стремление одной державы к абсолютной безопасности является абсолютной опасностью для всех прочих».

Не будем забывать и про личные амбиции участников. Русский император полагал, что именно он, по праву сильного, должен диктовать другим свою волю. И очень рассердился, когда увидел, что подчиняться его воле здесь мало кто собирается. Поднаторевший в искусстве сложных интриг Меттерних собирался заниматься любимым делом и дальше. Прусский король был человеком слабохарактерным, на него рассчитывали…

Каслри представлял страну, которая не проигрывала Наполеону сокрушительно и не подписывала с ним унизительных договоров. По идее, только он и мог свысока посматривать на окружающих. Но это совсем не в его стиле, зато Каслри, как уже говорилось, мог позволить себе последовательность.

К тому же круг интересов Англии делал ее позиции наименее уязвимыми. Территориальных притязаний она практически не имела и, по большому счету, хотела лишь упрочить свое господство на морях. В детали вдаваться не будем. Очень серьезных разногласий с другими державами у Англии, по сути, не было. Было одно «но».

Ее абсолютная безопасность предусматривала усиление стран Центральной Европы в противовес Франции и России. То есть потенциальные союзника Англии – Австрия и Пруссия. А главный противник – император Александр Первый.

Величайший дипломат в истории, Талейран, быстро разобрался, что к чему. В Вену он приехал как смиренный проситель. Он-то прекрасно понимал – единственное, что здесь объединяет всех, стремление примерно наказать Францию. Только есть и много других вопросов. Талейран увидел то, что хотел. Победители начали ссориться.

…Веллингтон в Париже тоже кое-что увидел. Он был человеком менее впечатлительным, чем Каслри. Глава МИДа пришел в ужас, когда узнал, что Бурбоны въезжали в столицу под белыми знаменами с королевскими лилиями. Рациональный герцог не понимал, что со времен Революции символы во Франции имеют большое значение. Это вообще не его конек, тонкости.

Однако ещё в ноябре 1813-го в письме Батерсту Веллингтон отмечал: «Я не слышал ни одного мнения в пользу Бурбонов… Если Бонапарт станет умеренным – возможно, он лучший суверен, которого можно пожелать Франции…» Его собственное мнение о короле Людовике XVIII не очень лестное. «Эгоистичен и фальшив» – лишь одно из высказываний герцога. Примечательно, что с того самого момента, как армия Веллингтона вошла во Францию, представители Бурбонов ищут его поддержки. Командующий в конце марта 1814-го даже вынужден ответить посланцам герцога Ангулемского: «Прошу не забывать о том, что я нахожусь здесь как частное лицо и глава армии…»

Веллингтон долгое время сохранял что-то вроде нейтралитета. Но вот его армия входит в Бордо. Он слышит приветственные крики: «Да здравствует Веллингтон!», «Да здравствует король Людовик!» Это кричат толпы людей! Ему кажется, что крики идут от души.

Когда на торжественном ужине по случаю окончания войны герцог провозглашает тост за здоровье короля, думаю, он вполне искренне считает, что Бурбоны могут вернуть стране мир и спокойствие. Он уже занял позицию и будет следовать ей и дальше.

Неужели он не замечает, что король и его окружение нарушают свои же обещания? Замечает. Он пишет об этом Каслри и называет обстановку сложной. Однако предпочитает не вмешиваться. Чем он занят? Решением вопроса о работорговле. Или вот, принимает участие в судьбе некоего британского ученого, который по слабости здоровья не может работать в библиотеке и просит присылать ему книги на дом. Ерунда какая-то!

А что, он должен возмущаться несправедливым распределением пенсий для демобилизованных военнослужащих? Присоединиться к манифестации, случившейся после того, как любимицу Парижа, актрису мадемуазель Рокур, отказались хоронить на церковном кладбище? Вы видите среди протестующих герцога Веллингтона?

Он хочет быть беспристрастным наблюдателем. В то время? В Париже?! Роль, конечно, неблагодарная. В ноябре 1814-го жена русского посла в Лондоне, княгиня Доротея Ливен, пишет брату: «Герцог Веллингтон в Париже крайне непопулярен, полагаю, что ему придется вернуться домой».

Как раз в те дни происходит первое покушение на жизнь герцога. Лорд Ливерпуль получает новые донесения от тайных агентов. «Новый заговор уже составлен… Герцога следует отзывать из Франции…»

Сам Веллингтон пишет лорду Батерсту в декабре 1814-го. «Полагаю, правда состоит в том, что народ этой страны настолько развращен революцией и последующими событиями, что теперь он просто страдает от потребности воевать и грабить мир, ведь они так привыкли к такому занятию. Эти люди не способны принять миролюбивое правительство».

…Что делает в декабре 1814-го на Эльбе Наполеон? Принял ли он уже то самое решение? На сей счет есть разные мнения. Я, вообще, считаю, что, если бы к нему отпустили жену и сына, он, скорее всего, никуда бы не убежал. К декабрю надежд на приезд самых близких для императора людей не осталось. Раньше рассказы о «жирном старике», короле Людовике XVIII, его просто развлекали. Новости из Вены о том, что Меттерних и Александр Первый ссорятся из-за женщин, тоже. Можно спастись от скуки, нельзя – от тоски.

Конечно, он начал по-другому относиться к сообщениям, которые поступали из Парижа и Вены. Когда в его голове начал созревать некий план? Вполне возможно, в самом конце 1814-го. Новый год – семейный праздник. А семьи он был лишен…

…Кстати, насчет острого противоборства Меттерниха и Александра Первого на амурном фронте – чистая правда. Оба были большими поклонниками женского пола. Русский царь предпочитал разовые победы, австрийский канцлер – длительные романы. Часто их интересы пересекались. Иногда Александр проводил осаду дам исключительно с целью позлить Меттерниха. Каждый из них не раз высказывал намерение вызвать соперника на дуэль. Совсем не пустяки, как видите.

Во внешней политике никогда нельзя не учитывать фактор личных отношений. В те времена – особенно. Соперничая в малом, не договоришься и в большом.

Талейран не упускал из виду ничего. Ох, как же он умел случайно оброненным словом, сделанным к месту невинным замечанием, «разжечь угольки». Гений! Сидел себе в углу, слушал. Потом начал говорить. С позиции слабого.

Франция для себя ничего не требует, но малые страны… Как можно забывать об их интересах? Кто о них позаботится? О бедной Саксонии? Несчастной Польше? Талейран знал, куда бить. Знал, как. Сначала он становится нужным. Потом из просителя превращается в полноправного участника. Затем – Франция не только выходит из дипломатической изоляции, но и заключает союзы.

3 января 1815-го Австрия, Англия и Франция подписывают тайный договор, направленный против России и Пруссии. И это – своеобразный рубеж в работе конгресса. Взаимное недоверие усиливается, склонность к компромиссам, парадоксальным образом, усиливается. Они будто что-то предчувствуют. Развязку, но какую?

…Наполеон, разумеется, о тайном договоре не знал. Но он очень хорошо знал Талейрана, великого мастера сыграть на противоречиях. Там, где Хромой бес, они точно есть. Даже если их нет – он создаст. Мог ли император надеяться на то, что противоречия – непреодолимые? Мог. В феврале 1815-го, камердинер Маршан, зайдя в кабинет Наполеона, увидел такую картину. На полу разложены карты Юга Франции. Рядом с императором – хмурый генерал Друо. Они составляют план.

В феврале Каслри покинул Вену. Вынужденно. В Англии началось что-то вроде парламентского кризиса. До отставки кабинета дело пока не дошло, но и премьер, и министры, а в особенности Каслри подвергались столь резкой критике, что нужно было оправдываться. Лично. Место представителя Англии на Венском конгрессе отдали герцогу Веллингтону.

Глава третья
«Вам предстоит вновь спасти мир…»

Говорят, что больше всего отъезд Каслри расстроил художника Жана Батиста Изабе. Он почти завершил грандиозную картину – «Заседание Венского конгресса». Сюжет вымышленный – персонажи, изображенные на ней, вместе никогда, кроме как на картине, не собирались. Однако к делу Изабе подошел ответственно, тщательно продумал расстановку, позы. Все – на подобающих местах. Меттерних, Каслри, Талейран… И тут вдруг приезжает Веллингтон!

Переписывать картину Изабе не мог, среди каких-то второстепенных персонажей герцога не спрячешь. Изабе проявил изобретательность. За стол Веллингтона уже не посадишь, и художник поставил его к окну, на видное место. Есть такая байка. Герцог, дескать, категорически отказывался позировать в профиль, из-за своего выдающегося носа. Изабе убедил его, что в профиль герцог похож на самого короля Генриха IV. Веллингтон согласился и сказал художнику: «Да вы, месье, большой дипломат. Это вам надо на конгресс».

А надо ли было Веллингтону? С весны 1814-го и практически до конца жизни Железный герцог – одна из ключевых фигур в европейской политике. После Ватерлоо его и без того высокий авторитет стал просто непререкаемым. Веллингтону нередко приходилось играть роль арбитра в ситуациях, которые принято называть деликатными. Уже после трагической смерти Каслри хитрый Каннинг, который, вообще-то, не сильно любил герцога, тем не менее охотно использовал его в качестве тяжелого орудия.

Однако, повторим, искусным дипломатом Веллингтон не был. Ему далеко до Меттерниха, того же Каннинга, а уж тем более – Талейрана. Интриги, тонкие хитросплетения – в этом герцог откровенно слаб. Но он и не просто исполнитель.

Веллингтон-военачальник умел просчитывать партию на несколько ходов вперед. В дипломатии действовал прямолинейно, прямо как сражавшиеся с ним на Пиренеях французские маршалы. Сильные качества герцога – здравый смысл, работоспособность и преданность делу – на дипломатическом поприще оборачивались и плюсами, и минусами.

Герцог – человек с убеждениями. Сформировались они в Индии и на Пиренеях. Сформировались у генерала, а не у политика. В этом они схожи с Наполеоном. Величие Талейрана заключалось в том, что он мог проводить любую внешнеполитическую линию. Веллингтон всегда отстаивал раз и навсегда избранную. Меттерних, вроде бы, делал то же самое. Только герцог, в отличие от него, никогда не маскировал свои убеждения.

Он мог смотреть на вещи шире, чем многие тори. Зато и его консерватизм был всеобъемлющим. И дело заключалось как раз в том, что Веллингтон не «один из британских политиков того времени». Вся Европа видела в нем нечто большее, и герцог, хотелось ему того или нет, привык ощущать себя в этой роли. Эдакого арбитра. Ему, например, категорически не нравились революции. И он обладал возможностью сделать так, чтобы это почувствовала вся Европа. А с точки зрения превращения Веллингтона в фигуру европейского масштаба, его приезд в Вену на смену Каслри – момент ключевой.

…Решение правительства – грамотное и, как позже выяснилось, ещё и провидческое. Герцога убирали из Парижа, где существовала реальная угроза его жизни. И страшно даже представить, как сильно пострадал бы авторитет Веллингтона, если бы ему пришлось бежать из Франции вместе с Бурбонами, когда Наполеон начал поход на Париж.

В результате же получилось как нельзя лучше. Новое назначение герцога выглядело вполне оправданным, соответствовало масштабу личности и, самое главное, прямо среди участников конгресса окажется полководец, готовый немедленно сразиться с Наполеоном.

…Веллингтон прибыл в Вену 3 февраля 1815-го. В Лондоне в течение десяти дней Каслри вводил его в курс дела. По сути, все наиболее важные вопросы уже были решены, оставалось лишь согласовать детали. Веллингтон получил подробные инструкции и небольшой подарок в виде прекрасно отлаженной системы защиты от шпионов.

Каждая делегация привезла с собой в Вену тайных агентов. Кто-то охранял секреты, кто-то – выведывал. Подкупали слуг, перекупали осведомителей. Работы хватало. Преимущество, разумеется, было у главы австрийской полиции, барона Хагера. Хагер, в отличие от других, располагал сотнями шпионов.

Все почтовые отделения работали на благо родины. Официальную корреспонденцию перехватывали и отправляли в специальный шифровальный кабинет в императорском дворце. Каждый кучер обязан был сообщать куда следует о подслушанных разговорах, все девушки легкого поведения состояли на жаловании.

О том, как проводит свободное время император Александр Первый, Хагер узнавал немедленно, в деталях. А вот с англичанами – большие проблемы.

Мало того, что Каслри все свое свободное время проводил с женой, довольно вздорной, кстати сказать, особой. Но речь не о ней. Всю почту англичане отправляли с курьерами в дипломатических портфелях. Перехватить нет никакой возможности. Все ненужные бумаги немедленно сжигались. Горничные и слуги привезены из Лондона. Попытки подпоить секретарей успехом не увенчались. Англичане пили больше и лучше, чем австрийские шпионы. Веллингтон систему сохранил.

…Наполеон на Эльбе с удовольствием слушает сплетни из Вены. Он вообще большой любитель сплетен. Что, русский император посещает вдову Багратиона? Король Вюртемберга стал ещё толще? Интересно, очень интересно. Никто не знает, что Наполеон уже определился с датой. 27 февраля, не позже. Единственная реальная угроза для его планов на Эльбе – английский боевой фрегат «Куропатка». Британский комиссар полковник Кэмпбелл периодически использует его для поездок в Италию, к своей возлюбленной, дней на 10–12. 16-го «Куропатка» покинула Эльбу. Отсчет дней пошел…

К Веллингтону в Вене все относятся с большим пиететом. Даже русский царь подчеркнуто любезен с ним. Меттерних ведет с ним долгие беседы и однажды признается: «Знаете, я, скорее, европеец, чем немец». Веллингтон удивится. Он-то всегда оставался англичанином. И делал то, что должен был, – последовательно отстаивал интересы Британии.

Единственный вопрос, в котором заметны следы личной заинтересованности – судьба Неаполитанского королевства. Точнее даже – его короля Мюрата. Шурин Наполеона волновал всех, но Веллингтона – особенно, что многое говорит о самом герцоге.

Мюрат сильно не нравился Веллингтону, потому что Мюрат – предатель. И хоть и предал он, вроде, главного врага Англии, всё равно такие поступки, по мнению Веллингтона, людей не красят. Именно по этой причине менее чем через год он категорически откажется «спасать» Нея. А судьба Мюрата решится сама собой, уже совсем скоро.

…Утром 6 марта 1815 один из адъютантов Веллингтона, юный лорд Уильям Леннокс, ждал герцога возле запряженной тройкой лошадей коляски, стоявшей совсем рядом от дворца Хофбург. Колясок здесь было много, предстояла большая охота, грандиозное развлечение.

Собравшиеся – сплошь представители высшей аристократии, но у Веллингтона – особый статус, все вынуждены его ждать. Вот и Леннокс терпеливо ждал, когда к нему подошел его приятель, лорд Фримэнтл, и сказал заговорщицким шепотом: «Я слышал, что Beau (Красавчик – франц.) может сегодня не поехать на охоту. Случилось что– то важное».

В этот момент к англичанам подошел принц Евгений Богарне, пасынок императора Франции.

– Я сильно сомневаюсь, – ответил Леннокс. – Похоже, пришли какие-то важные известия.

– А, так значит, это правда. Вы слышали о том, что Наполеон бежал с Эльбы?

Считается, что первым шокирующую новость услышал Меттерних, утром 5-го, из донесения консула в Генуе. Есть версия, что все главные действующие лица узнали о бегстве Наполеона одновременно, вечером 5-го, от посланца сардинского короля. Не столь уж и важно.

Доподлинно известно, что самой бурной была реакция Александра Первого. Именно он в свое время настоял на том, чтобы Наполеона отправили на Эльбу. Австрийцы и англичане возражали и как раз и указывали на то, что Эльба расположена слишком близко к Франции. Александр всё равно стоял на своем. Теперь он заявил, что это дело касается его лично, что именно он допустил неосторожность и совершил чудовищную ошибку, что он должен оправдаться и будет вести войну до последнего рубля и последнего солдата.

…Высадившийся в бухте Жуан Наполеон подтвердил данное Друо ещё на Эльбе слово. По пути в Париж он не прольет ни капли французской крови! Так он и сделал. Знаменитый Полет Орла – до Парижа за двадцать дней без пролитой крови. Да и никто и не сражался с ним! Из одной книги о Наполеоне в другую кочует знаменитая подборка из французской правительственной газеты Монитёр. От «Людоед покинул свое логово» до «Его Императорское Величество прибыл в Париж».

Говорят, что русскому императору тоже ее предоставили, и он хохотал от души. А так, конечно, всем им было не до смеха. И Александр Первый проявил себя мудрым и дальновидным политиком. Наполеон прислал ему экземпляр тайного договора, который Людовик XVIII в спешке забыл. Царь вызвал к себе Меттерниха, канцлер, возможно впервые в жизни, не знал что сказать. Александр бросил документ в камин со словами, что забывает о его существовании ввиду предстоящей общей задачи.

Завершался Венский конгресс как-то в спешке. Важнейшее событие, в результате которого появилась система международных отношений. По этой системе Европа будет жить несколько десятилетий, она будет определять судьбы стран и народов. И всё будто под шумок, хотя правильнее сказать – громкий шум. Не все расслышали, но потом – поймут. К Венской системе мы, разумеется, вернемся. Сейчас на повестке дня один вопрос – что делать с Наполеоном?

…В этот раз он совсем не хотел войны. Только мир ему предлагать никто не собирался. 13 марта Наполеона объявили вне закона. В срочном порядке оформлена седьмая, последняя по счету антифранцузская коалиция. Англичане, как обычно, дали деньги. С солдатами дела обстояли так. Наполеона они всё равно боялись, и рисковать никто не собирался. Хотя, по понятным причинам, сейчас они просто обязаны были нападать.

Они так и собирались сделать. Но не раньше 1 июля. Чтобы уж наверняка. К этому времени союзники смогли бы выставить против Наполеона до 700 тысяч солдат. Хватило бы с лихвой.

Однако ранней весной 1815-го всё не так уж и хорошо. Русские и австрийцы, с самыми мощными армиями, пока вне игры. Рядом с Францией только две армии – англо-голландско-бельгийская и прусская. Если нападает сам Наполеон, то противостоять ему будут только они. А у императора теперь нет выбора – не хотят мира, получат войну. Какое 1 июля? Всё произойдет раньше, все это понимают.

…Принято считать, что Александр Первый очень хотел лично встать во главе новой армии Седьмой коалиции. Выглядит немного странно, так как русских солдат в ее составе нет. Но вполне допускаю, что хотел. Голландцы вот тоже хотели, чтобы объединенную армию возглавил молодой принц Оранский, однако военные назначения происходили в Вене.

Там, кстати, продолжались балы. Почему – нет? Война же ещё не началась. Хотя Веллингтон стал приходить на них в мундире фельдмаршала. Все взоры – на единственного военачальника среди дипломатов. Конечно, главнокомандующим стал герцог Веллингтон. И нет, к сожалению, ни в каких мемуарах слов о его реакции на назначение. Наверное, он посчитал это чем-то само собой разумеющимся.

…27 марта герцогиня Вильгельмина Саган, возлюбленная Меттерниха, (а по слухам, «разово» – и императора Александра Первого) давала бал. Именно здесь русский царь, подойдя к Веллингтону, произнес знаменитую фразу: «Итак, вам предстоит вновь спасти мир…»

Часть восьмая
Накануне

Введение

Ватерлоо – главное событие в жизни Веллингтона. Он этого не хотел, но история ни у кого не спрашивает разрешения.

Самое знаменитое сражение в истории, грандиозная драма… Я посвятил Ватерлоо отдельную книгу, казалось бы – сказал всё. Поверьте, у меня ещё остались слова. Я могу не повторяться. И не буду. Разве что совсем немного.

Вот что я предлагаю. Исключительно английскую версию события. Давайте посмотрим на главную битву глазами сыновей Туманного Альбиона. И в первую очередь – самого Железного герцога.

Глава первая
«Английский» Брюссель

За это они ненавидели его отдельно. Британские аристократы – большие любители путешествовать, а Наполеон практически лишил их такой возможности. Причем на долгое время. И они не забыли, как после разрыва Амьенского мира в 1803-м англичан насильно высылали из Парижа.

Как только появилась возможность, в 1814-м англичане буквально хлынули в Европу. По экономическим соображениям тоже. В Брюсселе, например, по признанию одной леди, жизнь вдвое дешевле, чем в Англии. Для многих аристократических семей – выход из положения. В годы войны материальное положение ухудшилось почти у всех, а статус поддерживать надо.

Брюссель пользуется особой популярностью. Чем-то напоминает Лондон. Большой, с многочисленными парками… И всё и впрямь недорого! Неудивительно, что в считанные месяцы здесь образовалась настоящая английская колония. А привычный образ жизни британцы привезли с собой.

Небольшой парк рядом с центральной площадью прочно оккупирован англичанами. Неспешные прогулки и обмен сплетнями – здесь. В большом парке ближе к окраине по воскресеньям играет оркестр 52-го полка, тут устраивают пикники.

Клубы? Как же без них! Клубов теперь много, и самый популярный почему-то называется Литературным, хотя кроме газет в нем ничего не читают. В Литературном собираются сливки общества, и здесь можно великолепно пообедать всего за три франка.

Хватает и мест, где можно предаться пагубной страсти аристократов, карточной игре. Сыграть на скачках? Пожалуйста! Многие привезли в Брюссель скаковых лошадей, иногда отчеты о соревнованиях печатают даже в лондонских газетах. Места для охоты в окрестностях просто великолепные!

В общем, они быстро наладили жизнь, к которой привыкли. Многие бельгийцы, конечно, недовольны. Брюссель был местом тихим и сонным, а сейчас в нем жизнь кипит и ночами. Однако деньги англичан существенно оживили экономику города, так что – возмущаются негромко. Лишь постоянно удивляются тому, что англичане так много пьют и так поздно встают.

Вполне возможно, что созданию подобного имиджа способствовал и один из самых знатных экспатов, герцог Ричмондский. Он никогда не вставал раньше одиннадцати, а уж пил так, что обучавший его детей учитель французского из местных никак не мог понять, как герцог умудрялся оставаться на ногах до ночи.

Герцог – друг Веллингтона, а его семья имеет самое прямое отношение к битве при Ватерлоо, так что мы вполне можем взять ее в качестве примера, этих типичных представителей британской аристократии.

Молодость герцог Ричмондский провел бурную и даже дрался на дуэли с самим герцогом Йоркским, сыном короля. После свадьбы остепенился, и немудрено. Как сказал один из его приятелей, «если бы вы хорошо знали леди Шарлотту, то не удивлялись бы, почему он так много пьет».

Герцогиня Ричмондская была дамой красивой, высокомерной, злой, не очень умной и обладала скверным характером. Настоящая аристократка! Она родила своему мужу четырнадцать (!) детей, и всех их нужно было достойно содержать. Денег, учитывая и пристрастие герцога к дорогому кларету, катастрофически не хватало. Так что в Брюссель семейство отправилось при первой же возможности. Не то чтобы они хотели быть подальше от кредиторов, но всё же…

До Бельгии они добрались только в августе 1814-го, и лучшие дома к тому времени разобрали. А ведь они привезли в Брюссель десятерых из своих детей, почти дюжину слуг и пару скаковых лошадей. Пойди найди подходящее жилье.

Леди Шарлотта писала в Лондон своей подруге: «Нам всё же удалось снять дом одного здешнего аристократа. И место весьма приятное!» Место, признаем, не такое уж и «приятное». Не с видом на парк и не в центре. А дом построил мастер каретных дел, разорившийся впоследствии. Но это – ДОМ! Так, большими буквами. Ведь именно в нем пройдет знаменитый бал, который станет частью легенды Ватерлоо.

Веллингтон помогал своему другу. Один из сыновей герцога Ричмондского, как мы знаем, его адъютант. Самый старший, лорд Марч, служил какое-то время на Пиренеях и до сих пор «хранил» в груди французскую пулю. Сейчас он адъютант Принца Оранского, наследника престола в только что созданном Объединенном Королевстве Нидерландов.

Это государство появилось на свет благодаря Венскому конгрессу. Не самое сложное из решений, хотя и не совсем простое. В выигрыше от него, скажем сразу, оказались англичане. Раньше их зоной влияния считалась Голландия, теперь к ней присоединилась Бельгия. За Голландию англичане воевали и на завершающем этапе наполеоновских войн, и именно по этой причине там остались и довольно мощные английские гарнизоны, и сооруженные британцами фортификационные сооружения, и солидные порты. Перебросить сюда подкрепления было достаточно просто.

Понять, как поведет себя население в случае войны, – гораздо сложнее. Голландцы в массе своей лояльны по отношению к англичанам. Бельгийцы традиционно тяготели к французам. Общий язык, вера. Были опасения, что они могут стать пятой колонной. Этого не произошло, однако Наполеон не имел недостатка в шпионах на бельгийской территории, что очень ему помогло, особенно перед началом вторжения.

Голландско-бельгийскую армию возглавлял Принц Оранский, который поровну делил свое время между Брюсселем и Гаагой. Ему предстоит сыграть важную роль в предстоящей войне.

Принцу всего 23 года. Он получил военное образование в Берлине, затем поехал доучиваться в Оксфорд. Его отец, будущий король Виллем I, добился, чтобы юного Виллема Фредерика отправили воевать в Испанию в армии Веллингтона.

Воевал принц неплохо, Веллингтон сделал его своим адъютантом, ему дали чин генерал-майора британской армии. Солдаты прозвали его Тощим Билли. Принц по молодости был худым и нескладным. Веллингтон сказал о своем адъютанте: «Он храбрый и очаровательный молодой человек. Вот, пожалуй, и всё».

Герцог редко о ком говорил хорошие слова, тем более – много хороших слов. То, что принц был храбрым, – факт. Однако никто почему-то не называл его умным. Об опыте умолчим, откуда ему взяться в 23 года?

Тем не менее до того, как пришло официальное сообщение о назначении Веллингтона, Принц Оранский полагал, что у него хорошие шансы занять место командующего. Более того, люди в его окружении советовали принцу быть более настойчивым.

Английские аристократы в Брюсселе пришли в ужас от самой идеи. Герцог всё никак не приезжал и ужас усиливался. На каком-то обеде Принц Оранский вышел из себя и поинтересовался: «Почему вы все думаете, что я не справлюсь?» Один из гостей ответил: «Потому, что герцог уже попробовал, а вы – ещё нет».

Больше всего переживали солдаты. «Где Длинноносый?» – самый популярный вопрос. Шла уже третья неделя с того момента, как стало известно о бегстве Наполеона с Эльбы, а Длинноносого всё не было…

Главная причина отсутствия – союзники никак не могли согласовать военный план. Сначала они вообще не знали, куда направится Наполеон. Один Талейран предлагал не тратить время попусту и исходить из того, что он пойдет на Париж. Потом они надеялись на то, что императора схватят по пути в Париж. Только когда Наполеон с триумфом вошел в столицу, решили – пора что-то делать.

Пока проигрыш во времени ничего не значит, да и нет никакого проигрыша. Веллингтон, правда, впоследствии говорил о том, что, если бы приказ об отправке солдат из Северной Америки в Европу был отдан раньше, то он получил бы больше ветеранов. Поскольку и так всё хорошо получилось, подобные разговоры – просто легкое брюзжание.

Вот что действительно имело место – паника. Возьмем в качестве примера Брюссель. Наполеон идет к Парижу, а в Бельгии слухи – может и повернуть. Куда?! Зачем?! А неважно, может. И кое-кто из живших в Брюсселе французов-роялистов уезжает куда подальше, на восток Европы.

В апреле в Брюсселе – новая волна «беженцев». Король Людовик XVIII обосновался в Генте, за ним в Бельгию устремились тысячи людей! И не только французов. Второе нашествие англичан – тех, кто жил во Франции. Отели переполнены, свободных номеров не найти.

Очередной слух. Британские войска выводят из Нидерландов. Куда?! Зачем?! Снова неважно. Теперь кто-то из англичан уехал. Проблему беженцев это не решает. Приезжающих, даже без багажа, всё равно больше. Леди Элизабет Уитбрид из Лондона пишет в Брюссель миссис Криви: «Как вы там? Вы боитесь Бонапарта?»

Они боятся. Ещё как боятся. Веллингтона уже ждут как мессию. Леди Кейпел делает запись в дневнике. «Мы считаем уже не дни, а часы. Лорд Веллингтон может появиться в любой момент, и ничего мы не желаем более страстно».

Всё, можно расслабиться. Он приехал. Рано утром 3 апреля 1815 года.

Глава вторая
Длинноносый здесь!

Приехал! Приехал!! Солдаты кричали: «Длинноносый с нами!», аристократы выдохнули с облегчением, Принц Оранский занял пост заместителя Главнокомандующего.

Герцог Веллингтон. Фельдмаршал Британии и ещё нескольких стран, обладатель всех высших европейских наград. Ему 46 лет, он обладает отменным здоровьем, в отличие от Наполеона, у которого как раз начались проблемы со здоровьем.

Император «образца 1815-го» совсем не так хорош, как 1813–1814 гг. Об этом обязательно нужно помнить, и к теме я ещё вернусь.

А Веллингтон? Какой он в 1815-м? Понятно, что совсем не такой, каким был в момент получения первого генеральского чина. Но беру на себя смелость утверждать, что и не такой, как всего год назад.

Мы уже знаем, что Веллингтон превратился в политическую фигуру европейского масштаба. Он теперь не просто полководец, но и политик, это важно хорошо понимать. Казалось бы, что такого? Наполеон почти всё время в двух ролях. Наполеон-то всё время, а вот Веллингтон – впервые.

На Пиренеях ему, конечно, уже доводилось выступать в роли политика, но здесь другое дело. Он – главнокомандующий, назначенный с согласия всех союзников, он представляет не только Англию. Отправляясь на полуостров, он имел план и, в принципе, строго ему следовал. Сейчас он просто лишен возможности планировать что бы то ни было.

Какое планирование в истории со многими неизвестными? Когда нападет Наполеон? Какая армия будет в его распоряжении к тому времени? Как поведут себя пруссаки? Неизвестно. Ничего неизвестно.

Такого организованного человека, как Веллингтон, это должно выводить из себя, а он обязан демонстрировать спокойствие и уверенность. Он-то всегда так и делал, но сейчас Веллингтону приходится держать в тонусе не только солдат, о них разговор отдельный, но и население Брюсселя, особенно – английскую его часть.

Она, эта часть, говорлива и влиятельна. Да к тому же здесь все – или родственники, или близкие друзья. Вот офицеры его армии, и тут же – их отцы, матери, дяди и тети, жены и невесты. Война – дело почти семейное.

Кто-то замечает, что Веллингтон будто специально окружает себя блестящими молодыми людьми. Лорд Фицрой Сомерсет, герцог Бофор, маркиз Ворчестер. Леннокс, Марч, Каннинг, Гордон… Сплошь представители родовитой аристократии. Зачем ему они? А они как раз сыновья, племянники, женихи. Они и должны создавать настроение.

Жизнь не меняется. Балы, охота, скачки. Всё, как раньше. Веллингтон, на мой взгляд, делает очень интересную вещь. Ставку на аристократизм. Про офицеров-джентльменов он говорил и раньше, но сейчас речь немного о другом.

Когда слишком много неизвестных, используй то, в чем уверен. Веллингтон отлично понимает, что в предстоящей схватке с Наполеоном важнейшую роль сыграет фактор психологии. У него много совсем необстрелянных офицеров, что поможет сохранить им присутствие духа?

Вот это. Аристократизм. Снобизм. Взгляд свысока. И никогда в жизни, наверное, Веллингтон не был таким настоящим, законченным английским аристократом, как в период, предшествовавший кампании Ватерлоо. Знаменитый бал, за который его будут жестко критиковать, он ведь тоже часть системы. Или идеологии. Он ее предложил, и она – сработает.

Перейдем к солдатам. Правительство, конечно, поспешило с отправкой подразделений с Пиренеев в Северную Америку. В декабре 1814-го война с США закончилась вничью, а вернуться в Европу в полном составе возможности не было. И хотя транспорты в Остенде и другие порты приходили практически вплоть до начала кампании, столько ветеранов, сколько он хотел, Веллингтон не получил. Хотя и говорил постоянно о том, что исход противостоянии зависит именно от числа ветеранов. Воевать пришлось с той армией, которая сформировалась к лету 1815-го.

Отметим ещё, что сама доставка британских солдат в Бельгию была организована отвратительно, особенно в начальный период. Война ещё не началась, а потери уже имелись. Гибель военнослужащих при высадке не такое уж и редкое явление.

И всё же они прибывали и, безусловно, украшали общественную жизнь. Одна бельгийская дама, увидев на рынке в Генте шотландцев, пришла в полный восторг: «Смотрите, на них юбки! Да какие короткие!»

Каким было соотношение опытных и неопытных? В британских войсках ветеранов – значительно меньше половины. Дошло до того, что командующий обратился с просьбой к португальскому правительству, силу обученных англичанами португальцев он знал. Просил хотя бы 14 тысяч человек. Ему отказали. Что касается новобранцев… Один из сержантов, приехавших в Бельгию, писал брату: «…В моем полку либо люди, которым я бы поостерегся давать в руки оружие, либо, и их большинство, просто мальчишки, почти подростки».

…За месяц до Ватерлоо Веллингтон констатировал: «У меня самая неопытная армия и самый неопытный штаб из всех, что когда-либо были в моем распоряжении». Замечу, что под «штабом» он подразумевает не столько штабных работников (с ними у него всегда проблемы), а, скорее, весь высший офицерский состав.

Герцог слегка преувеличивает. Всё же в его распоряжении есть и двое из его лучших «пиренейских генералов», Хилл и Пиктон, и несколько хорошо знакомых ему бригадных генералов, скажем – Клинтон и Вивиан. Но и «старая болезнь» британской армии резко обострилась.

Никто особо не рвался на Пиренеи, а сейчас желающих хоть отбавляй. Веллингтон в какой-то момент даже напишет Батерсту: «Не нужно больше присылать мне генералов, пришлите лучше солдат». А они всё равно – присылают. В эту армию хотят буквально все!

Кампания будет непродолжительной, наверняка – успешной, слава – гарантированной. Мобилизуются все связи, конногвардейцы активизировались, к Веллингтону поехали назначенцы.

Начальником штаба (генерал-квартирмейстером) к герцогу присылают Хадсона Лоу, будущего тюремщика Наполеона. Веллингтону он сразу не понравился. И не из-за не слишком благородного происхождения (Лоу всего лишь сын полкового хирурга), а потому, что Лоу – полная противоположность его пиренейского генерал-квартирмейстера Мюррея.

Мюррей, хоть и не был сильно искушен в штабной работе, но быстро обучался, к тому же он, по словам Веллингтона, «очаровательный молодой человек». Лоу – вообще без манер, завистливый и панически боящийся ответственности.

С ним, к счастью, командующий разобрался довольно быстро. Как-то во время одной из инспекционных поездок Веллингтон задал Лоу вопрос: «Куда ведет эта дорога?» Лоу не знал, начал доставать из карманов какие-то бумажки, и герцог довольно громко заметил: «Да он чертов старый дурак!» Вообще-то, они ровесники. Вскоре после этого случая Веллингтон избавился от Лоу. Его место занял Де Лэнси. Молодой человек с безупречными манерами, хотя и без опыта.

Но самый неприятный для Веллингтона назначенец – его начальник кавалерии, лорд Аксбридж. Пример вопиющей бестактности герцога Йоркского по отношению к Веллингтону.

Сразу скажу – Аксбридж, вообще-то, прекрасный кавалерист, заслуживший некогда почетное звание «первого гусара Англии». Что ещё более важно, он очень толковый кавалерийский командир, для Англии – большая редкость.

Однако, как и любой гусар, Аксбридж очень увлекался женщинами. Что прискорбно для семьи Уэлсли – женщинам он тоже нравился. Короче, Аксбридж завел роман с невесткой Веллингтона, женой его младшего брата Генри. Роман вышел чудовищно скандальный, и обсуждали его все кому не лень.

В Пиренейскую армию Аксбридж не попал, хотя и очень хотел. Прошли годы, страсти подутихли, и накануне Ватерлоо Веллингтона поставили перед фактом. Граф Аксбридж будет не только командовать кавалерией, но и его заместителем.

Скандалить Веллингтон не стал, но их общение выглядело впечатляюще. Виделись Веллингтон и Аксбридж только на службе, говорили исключительно по делу, герцог при любой возможности старался поддеть своего заместителя.

Но Аксбридж – не первый заместитель. Выше – юный Принц Оранский. Это настоящая головная боль Веллингтона. Назначение принца – обязательное условие. Большая политика, ничего личного. Дядьку к нему не приставишь, да герцог и никогда не стал бы этого делать. Изначально предполагалось, что Оранский будет руководить всеми голландскими и бельгийскими частями. Веллингтон понимал, что такая затея ни к чему хорошему не приведет и накануне битвы он «смешает» войска.

О боеспособности голландских и бельгийских солдат он не знал ничего. Впрочем, ему было известно, что правительство удалило из армии почти всех немецких офицеров, заменив их «своими». Почти все они выросли при Наполеоне и восхищались его системой. Не то чтобы Веллингтон подозревал их в нелояльности, но, когда имеешь дело с незнакомой армией, любая мелочь вызывает озабоченность. Забегая вперед, скажу, что в целом союзники сражались неплохо, а одному из генералов герцог и вовсе обязан спасением собственной репутации.

Это генерал армии Нидерландов Жан Виктор де Констан-Ребек, швейцарец по происхождению. Ещё до начала Революции де Ребек вступил во французскую армию и в 1792 году, в составе роты швейцарских гвардейцев, защищал короля во время штурма дворца Тюильри 10 августа.

Чудом спасся и начал переходить из одной армии в другую, теперь уже противников Франции. В какой-то момент де Ребек стал наставником принца Оранского и вместе с ним поступил в английскую армию и отправился воевать на Пиренеи.

В 1815-м, в 42 года он получил первый генеральский чин и стал начальником штаба в армии принца Оранского. Счастливое для Веллингтона событие, скоро мы все увидим.

…Историков, которые пишут о Железном герцоге, можно разделить на две группы. Одни утверждают, что никогда в жизни он не работал столь напряженно, как в месяцы, предшествовавшие Ватерлоо. Другие, напротив, полагают, что он будто плыл по воле волн, не сильно вмешивался в ход событий. Я не принадлежу ни к одной из этих групп.

Всё, что мог, Веллингтон делал. Сверхъестественных усилий не предпринимал. В основном – вселял уверенность. Как-то, прогуливаясь в брюссельском парке, Веллингтон столкнулся со своим ярым политическим противником, вигом Криви. К удивлению вига, герцог был настроен миролюбиво и ответил на все его вопросы.

«– Как вы полагаете, герцог, удастся ли вам справиться с этим делом?

– О, мой Бог! Полагаю, мы с Блюхером вполне способны разобраться.

– Возможно, вы рассчитываете на дезертиров из армии Бонапарта?

– Тогда нужна ли вам поддержка войск французского короля?

Тут Веллингтон указал мне на английского рядового, разглядывавшего какую-то статую в парке.

– Вот! Вот, на кого я рассчитываю. Чем больше их будет, тем лучше. А с делом мы с Блюхером справимся».

Глава третья
Веллингтон и Блюхер

В городе Намюр, в центральной части Бельгии, находилась ставка ещё одной армии, которой предстояло сразиться с Наполеоном, – прусско-саксонской. Немцы тоже получали подкрепления и снаряжение через порт Остенде и, наблюдая за выгрузкой, можно было сразу увидеть разницу между солдатами двух армий.

Англичане сходили на берег молча, изредка, если из рук вырывался трос, или когда шлюпка опрокидывалась, разражаясь ругательствами. Пруссаки, все поголовно, громко пели духоподъемные песни. Если кто-то падал в воду – первым делом от души хохотали.

…Бельгийцы говорили, что пруссаки ведут себя ничем не лучше оккупационной армии. Если и преувеличение, то – не очень сильное. Для пруссаков бельгийцы – те же французы, говорят же на одном языке. Даже офицеры, покупая на рынке продукты, брали товаров на сумму куда большую, чем отдавали продавцам. В ответ на претензии самодовольно улыбались. Не понимаем, что вы там лопочите. Солдаты просто брали, не улыбаясь. Контраст по сравнению с англичанами – разительный.

Говорят, что армии часто бывают похожими на своих командующих. Не догма, но применительно к прусской армии, пожалуй, можно сказать – действительно похожи.

Фельдмаршал Гебхардт Лебрехт Блюхер фон Вальштадт, 73 года. Едва ли не самый оригинальный человек из всех знаменитых полководцев эпохи наполеоновских войн. Простой, грубый, плохо образованный. Отчаянно храбрый и совершенно безыскусный. Много выпивавший

и не выпускавший изо рта курительную трубку. В определенном смысле – феномен.

Его выгонял из армии ещё Фридрих Великий, серьезную военную карьеру Блюхер начал тогда, когда ему уже перевалило за сорок. Путь от майора до генерала прошел быстро, а дальше… Наверное, не было в те времена генерала, которого бы Наполеон бил так часто и столь жестоко. Блюхера это не волновало.

Наполеона он страстно ненавидел и совершенно не боялся. Более того, он относился к императору с презрением. Если куда более способные полководцы терялись при столкновении с Наполеоном на поле боя, то для Блюхера, напротив, это мощный стимул. Он заводился от самой возможности наподдать императору. Слово «наподдать» показалось вам не слишком изысканным? Поверьте, я сильно смягчил.

Ругался Блюхер хуже сапожника, а на немецком, как и на русском, бранные выражения звучат особенно убедительно. Одна из причин, по которой его любили солдаты. Хоть и князь, а близок народу. Вульгарный, громкоголосый, почти всегда в подпитии. Вопреки довольно популярному мнению, пьянство Блюхера на его способности руководить войсками никак не сказывалось.

Во-первых, человеческого облика Блюхер никогда не терял. Пил он, за исключением, понятное дело, торжественных мероприятий, равномерно. Для поддержания тонуса. Не больше, но и не меньше.

Во-вторых, красное лицо и горящие глаза – часть его имиджа. Солдатам он нравился именно таким, привычным. Тем более что Блюхер вел в бой не солдат, а людей. Что это значит?

Фельдмаршал, прежде всего, превосходный мотиватор. Его самое сильное качество – зажечь он умел как никто. Даже Наполеону до него далеко. И он действительно обращался не столько к солдатам, сколько к людям. Он ведь военных советов не давал и называл всех «дети мои». Две-три очень личные фразы и неизменное – «Вперед!»

«Вперед» – казалось, единственное слово, с помощью которого он управлял войсками. За что и получил прозвище Старик-Вперед. Как же они любили этого старика! Фанатично!

Блюхер ведь ещё и многое прощал, по крайней мере, часто смотрел сквозь пальцы. Корректным поведением пруссаки не отличались. В Бельгии вели себя совсем не как джентльмены. Однако наказывал их Блюхер очень редко. Плохо, но уровень дисциплины в его армии был повыше, чем в английской. Потому что человеческий материал другой.

В 1806-м Наполеон в двух сражениях, при Иене и Ауэрштадте, просто уничтожил прусскую армию. В 1807-м, по Тильзитскому миру, Пруссия ещё потеряла и значительную часть территории. Это было страшное унижение… Но именно оно и стало толчком к проведению реформ, одна из которых – военная.

Совсем коротко. От наследия Фридриха Великого решительно отказались. Старую систему вербовки и рекрутских наборов заменили всеобщей воинской повинностью, причем обязательной для всех сословий. Вводилось также особое земское ополчение, ландвер, куда призывали на короткий срок для прохождения военной подготовки. Отменялись все наказания, оскорбляющие личное достоинство солдата. Право на повышение по службе обеспечивалось не происхождением или сроком службы, а заслугами командира.

Прогрессивно? Не то слово! Реформу ещё не довели до конца, однако в 1815-м в распоряжении Блюхера уже совсем не такая армия, как та, что была разбита французами в 1806-м. Заметно лучше подготовленная, без «сырых» новобранцев. Во главе со Стариком-Вперед. Похожая на него.

Ни в коем случае не стоит принижать достоинства Блюхера как полководца. Да, он простоват и не очень умен. Но обладает здравым смыслом, неукротимой энергией и невероятной храбростью. Он не боится ничего и никого, включая Наполеона.

А для стратегии и тактики у него есть великолепный начальник штаба, генерал Гнейзенау, один из главных разработчиков военной реформы. Союз Блюхера и Гнейзенау историки часто называют идеальным примером правильно выстроенных отношений между командующим и начштаба. В 1818 году на одном из обедов в Берлине размякший Блюхер вдруг сказал: «Сейчас я сделаю то, что никто из вас сделать не сможет. Я поцелую свою голову». С этими словами Блюхер подошел к Гнейзенау и расцеловал его.

Удивительный тандем! Грубый Блюхер и прекрасно образованный, обладавший изысканными манерами Гнейзенау. Если Блюхер душа армии, то Гнейзенау, конечно, ее голова. Всю подготовительную работу проводил Гнейзенау, а дальше за дело принимался Старик-Вперед. Никакой ревности, исключительно доверительные отношения.

Возможно потому, что как командир Гнейзенау не очень хорош. Ему не хватало решительности, да и авторитета. Он – теоретик. У него свои задачи, с которыми он отлично справляется, и обладает большим влиянием на Блюхера. Они вместе с 1812 года. Всё хорошо, да вот беда – Гнейзенау был откровенным англофобом.

Копаться в причинах неприязни генерала к сыновьям Туманного Альбиона мы не будем, здесь важен сам факт. Гнейзенау не любит ни англичан, ни, что более существенно, Веллингтона. Это то самое ружье на стене, которое не может не выстрелить. Оно и выстрелит, но… ещё увидим, как.

Важно ещё отметить, что и корпусные командиры Блюхера относились к англичанам, как минимум, с подозрением. И, как ни крути, всё упирается в одного человека.

А какие же отношения были у Блюхера с Веллингтоном?

Блюхер – патриот Пруссии и немецкий националист. Причем – ярый. Сказать, что ему вообще нравился кто-то, кроме немцев, нельзя. К англичанам он относился так же, как ко всем остальным. Однако Блюхер – прост и доверчив.

Вскоре после окончания войны, в 1814-м, Блюхера, как и других победителей, пригласили в Лондон. И старый фельдмаршал был буквально потрясен тем приемом, который ему оказали. Его приветствовали громче, чем русского императора! Искренне, от души! Думаю, дело в том, что Блюхер не только много воевал, но и воспринимался англичанами как экстравагантный персонаж. Старик, который побил Бони! Британцы такое ценят и любят. Блюхер пришел в восторг и отношение к англичанам изменил.

В кампанию 1815 года он, вообще-то, воевать не должен был, так как ушел в отставку и уехал в свое поместье. А когда он узнал о том, что Наполеон бежал с Эльбы, то, по свидетельствам очевидцев, чуть не сошел с ума от счастья. «Да это же самая редкая удача, которая когда-либо выпадала на долю Пруссии! Теперь снова начнется война, и то, что не удалось сделать на конгрессе (Фельдмаршал имел в виду неудачи прусских дипломатов в Вене. – М.КД, можно сделать совсем по-другому!»

Авторитет Блюхера был столь высок, что никто не стал возражать против его назначения командующим стоявшей в Нидерландах армии. Фельдмаршал отправился на встречу с Веллингтоном. Произошло, на мой взгляд, нечто невероятное.

Они друг другу понравились! Сразу! Как?! Сноб-аристократ и вульгарный, в вечном подпитии, простак? А вот так. Они не просто относились друг к другу с симпатией, они практически подружились. Проводили много времени вместе, что вызвало недовольство у Гнейзенау.

Почему так произошло? Ведь Веллингтон и Блюхер, казалось бы, совсем не похожи. Нет, кое в чем – очень даже похожи. Характером, например. Оба – прямые и искренние люди, без дипломатических выкрутасов. Оба – много воевали с общим врагом, французами. Казалось бы, хотя бы Веллингтона можно заподозрить в том, что он не вполне искренен. Нет, вполне. Он всегда отзывался о Блюхере с большим уважениям, даже когда между ними возникло, назовем его – недопонимание, во время оккупации Парижа.

Мы приходим к главному и очень важному выводу. Именно личные отношения между Веллингтоном и Блюхером сыграют огромную, возможно – решающую роль в исходе битвы при Ватерлоо.

Как сказал Железный герцог? «Полагаю, мы с Блюхером справимся!»

Глава четвертая
«Армия Севера»

Как я и говорил, в этой книге я представлю английскую версию событий. Поскольку в любой версии Ватерлоо без французов и Наполеона нам всё равно не обойтись, то о том, что принципиально важно для понимания и действий, и поведения Веллингтона, упомянуть нужно обязательно.

Начнем, пожалуй, с самого императора. Есть универсальное объяснение от генерала Вандамма. От 17 июня 1815 года, за день до Ватерлоо. «Он уже не тот, что прежде». Коротко, ясно, а главное – по большому счету правильно.

Неправильно – сказать, и на этом успокоиться. Если бы всё было так просто, никто бы не писал новых книг. А мы всё ещё можем предполагать и задаваться вопросами, сомневаться…

Вот я могу сказать, в 1812-м он «не тот», а год спустя – снова «тот». Люди, которые хорошо знают военную историю, меня прекрасно поймут. И вообще, какой Наполеон – тот?

Раскрою большой секрет. Есть много разных Наполеонов. Тот, который был смертельно напуган во время переворота 18-го брюмера, и тот, который в несколько минут решил исход Аустерлица, это всё – ОН. Просто мы настолько привыкли воспринимать Наполеона как памятник, что сильно удивляемся, когда сквозь камень или бронзу пробивается что-то человеческое.

Я написал о Наполеоне книгу и всё время пытался понять, что же общего между злым на весь мир мальчишкой из Бриенна и упорно отказывающимся признать предательство Талейрана императором Франции. Что им движет? Когда он – тот?

Он сильно затруднил нам ответы на эти вопросы. На острове Святой Елены он написал (точнее – надиктовал) новую историю своей жизни. Такую, какая ему нравилась, где он – всегда тот.

Он много чего наговорил про Ватерлоо. Кажется, перевернешь страницу – а там и результат другой. Нет, результат тот же. Однако о Ватерлоо Наполеон рассказывает как о битве, которую он будто бы и не проиграл вовсе. Это просто потрясающе!

Да, он – человек. Великий, но – человек. Простите за банальность и попробуйте сказать лучше. Вы можете со мной не согласиться, но я убежден в том, что именно в кампанию Ватерлоо мы видим самого человечного Наполеона. Не в смысле его отношения к другим людям, а человека со слабостями. Жалеть его не надо, понять – необходимо.

Болезнь? Как прекрасно сыграл ее Род Стайгер в фильме Бондарчука «Ватерлоо»! Как изобразил адовы муки! С холодным потом на лице и перманентными отключками… Почему кинокритики дружно сказали Стайгеру – «Не верю!»? Потому что актер-то Стайгер великолепный, а сценарий фильма, в котором он сыграл Наполеона, плохой.

Была ли болезнь? Никто не знает. Доктора и камердинер Наполеона не подтверждают. Однако было что-то, очень похожее на болезнь. Бессонница и сонливость, периодические боли непонятного происхождения, потеря интереса к происходящему. Я, конечно, не доктор, но диагноз поставить рискну. Император чудовищно устал. Можно только представить себе, в каком психологическом напряжении он находился с момента бегства с Эльбы. Представляете? Вот и я – нет.

Он, конечно, не из слабонервных, и груз он выдержал, только сколько потратил физических и душевных сил? Наполеон не сломался, но сил становилось всё меньше и меньше.

Может ли сойти за болезнь и не лучшее моральное состояние? Трудно сказать. Мы видим, что во время бегства с Эльбы и, особенно, похода на Париж, он необыкновенно воодушевлен. У него получается буквально всё. Удача с ним! А потом – как отрезало. Все его надежды рухнули в одночасье… Он хотел мира – ему дали понять, что даже разговаривать не станут. Он надеялся увидеть жену и ребенка, а Мария Луиза уже вовсю утешалась в объятиях Нейпперга. А его соратники? Всё не так, как прежде. И он должен быть «тот»?

Конечно же, он не «тот». Замечательно написал Шаррас.

«Быстрота, сила и глубина соображения в нем сохранились, но мысль уже не так последовательно и настойчиво вырабатывалась в голове, а самое худшее было то, что Наполеон утратил прежнюю энергию и решительность.

…Он долго не решался приступить к чему-нибудь, приступив, опять колебался и, наконец, в самом исполнении не оставлял своей мнительности. От его прежней настойчивости осталось только упрямство, качество для него роковое, ему непременно хотелось видеть вещи в выгодном, а не в настоящем их свете».

Давно замечено – особенно упрямым человеком, которого просто невозможно переубедить, Наполеон становился тогда, когда он и сам не был до конца уверен в правильности принятого им решения. Так было с походом на Россию. Он ведь сомневался. Но его так настойчиво уговаривали не делать этого, что он поступил, отчасти, назло. Скверная черта характера, да что тут сделаешь…

Наполеон ненавидел оказываться в ситуациях, когда от него мало что зависело. Он мог мобилизоваться, как в 1813–1814 гг., а мог и растеряться, как в 1799-м и, хотя он сам в том никогда бы не признался, в 1815-м. Когда он сам ясно видел конечную цель и себя на пути к ней – он был способен горы свернуть и поймать удачу за хвост. В 1815-м – не видел.

Конечно, об обреченности речи быть не может. Слово «обреченность», как и «невозможно», не из словаря императора. Он был авантюристом, но человеком-то умным. Мог он рассчитывать на то, что разобьет Веллингтона и Блюхера? Шансы были 60 на 40, в его пользу. Это абсолютно объективная оценка, при всей симпатии к Блюхеру и Веллингтону.

Хорошо, разбил. Дальше – что? Европа всколыхнется? Поверьте, он так мог говорить, но в наивность Наполеона я бы не сильно верил. Давайте сойдемся вот на чем. Он побеждает союзников в Нидерландах и совершенно не знает, что делать дальше. Добавляет это ему настроения? Вопрос риторический.

…Бесконечно усталый, разочарованный и, что самое страшное, сомневающийся человек. Наполеон «образца 1815 года»… Он будет совершать ошибки? Да в таком состоянии он просто не мог их не делать! Нам остается лишь критиковать его…

Но сначала – давайте его похвалим. За феноменальную организационную работу. «Армия Севера», созданная для похода в Нидерланды, очень хороша.

Порядка 125 тысяч человек. Лучшее из того, что было в его распоряжении. Новобранцев почти нет, это опытные солдаты. Про офицерский состав и говорить нечего. Прекрасные корпусные командиры – Рейль, Вандамм, Жерар…

Споры вызывают маршалы. Хорошо знакомого Веллингтону Сульта император назначил начальником штаба. Логичнее было бы если он, а не Ней, руководил войсками непосредственно на поле боя? Можно ли считать решение Наполеона ошибкой?

Ватерлоо часто называют «битвой ошибок», я и сам сделал эти слова подзаголовком в книге о Ватерлоо. Ошибок с обеих сторон там хватает с избытком. Однако, во-первых, ошибка ошибке – рознь. Во-вторых, нам, знающим результат, легко навешивать ярлыки.

Взять того же Сульта. Он что, не был искушен в штабной работе? Разумеется, был. А как он проявил бы себя в прямом противоборстве с Веллингтоном, мы не знаем, а только можем предполагать.

Или злополучный маршал Груши. Тот, которого сам Наполеон объявит одним из главных виновников поражения. Его назначение – ошибка? Скорее всего, да. Но мог ли император предполагать, что желание отличиться у новоиспеченного маршала компенсирует его недостатки? Конечно же! Он ведь уже не один раз делал нечто подобное, стимулируя подчиненных перспективой.

Остается Мишель Ней, руководивший войсками на поле боя. Это, безусловно, ошибка. Маршал Ней – человек феноменальной храбрости и довольно скромных военных талантов. Однажды Наполеон сказал, что «последний сопляк-барабанщик в моей армии разбирается в военном деле лучше, чем маршал Ней». Жестко и не совсем справедливо, но…

Дело ведь не столько в Нее, сколько в самом Наполеоне. Он знал, что Ней феноменально популярен в войсках, уж куда больше, чем Сульт, так что логика в назначении есть. И не стоит забывать о том, что вся кампания изначально планировалась как некое разовое усилие.

Речь не шла ни об искусных маневрах, ни о скрытых маршах. Пара-тройка сражений, с минимальными временными интервалами. Вот и вся кампания. Годился для таких дел Ней? Да он для них идеально подходил!

В общем, сделай Наполеон подобные назначения лет пять назад, горячих обсуждений они бы не вызвали. Но речь идет про 1815 год. Меньше года прошло с момента первого отречения императора, а плохое прошлое уже есть.

И маршал Ней теперь не только Храбрейший из храбрых, но и человек, обещавший королю привезти бежавшего с Эльбы Наполеона в железной клетке. Император – «не тот», а Ней – «совсем не тот».

Ошибка? Ошибка… Не в оправдание Наполеону скажу, что он, о чем нужно обязательно помнить, находился в крайне сложной ситуации. И мы чистым разумом понимаем, что оставленный в Париже Даву справился бы с задачей лучше Нея. Только вот теперь император и в Париже-то не слишком уверен. Пусть там будет сверхнадежный Даву. Снова логично?

Всё можно подвергнуть сомнению, всё можно оправдать. Когда такое происходит, впору задуматься: может, с логикой что-то не так? Логика для того и существует, чтобы стрелять из нее в любую сторону.

Есть – логика, а есть – данность. Примерно такая. Выбор у Наполеона был, только было его очень мало. Какие-то ошибки он сделал сам, какие-то жизнь заставила.

…В свою последнюю кампанию он повел армию, которая, пожалуй, превосходила все предыдущие в опыте, боеспособности и энтузиазме. В надежности – значительно им уступала. Всего несколько месяцев «жизни при Бурбонах» даром не прошли. Врага солдаты не боялись, но их очень будоражило слово измена…

Глава пятая
«Волки! Волки!!»

«К несчастью, здесь очень дешевое спиртное и солдаты уже успели оценить это в полной мере», – писал из Брюсселя в конце мая 1815-го один из английских офицеров. Ещё один офицер, капитан Кинкейд, пишет примерно в то же время: «…У нас отличные солдаты и офицеры. И генералы, понюхавшие пороха! Те, кто прибыл сюда вместе со мной, в превосходном состоянии духа. Мы развлекаемся всеми возможными способами…»

Они развлекались. Не война, а просто праздник! Сразу скажу, что каким-то удивительным образом, при таком дешевом спиртном, уровень дисциплины солдат был не то что высоким, но вполне нормальным. Их очень хорошо кормили, положенное официально спиртное выдавали вовремя, так что в целом солдаты вели себя прилично. Не без эксцессов, вроде разрушений статуй в парках, но в Бельгии дисциплина не была для Веллингтона головной болью.

Да и вообще, к армии здесь относились очень даже неплохо, возможно потому, что почти половину населения Брюсселя в те дни составляли англичане. Юные леди и их матери просто сходили с ума от счастья. Не подумайте плохого – радовались за дочерей. Ведь здесь – цвет британской молодежи. Когда ещё подвернется такая возможность удачно выйти замуж? Несколько месяцев – а сколько помолвок!

…1 мая – ужин в честь дня рождения Веллингтона. 17-го – обед для Принца Оранского и послов. Между ними – балы и походы в оперу, после – то же самое. Веллингтон ведет себя чересчур беспечно? Да как сказать…

Уверен, сам он предпочел бы подождать до 1 июля. Подошли бы австрийцы, при значительном превосходстве в численности союзники бы сами напали на Францию. 5-го мая Веллингтон напишет генералу Стюарту: «Наша цель – Париж». И у всех имелись серьезные основания для того, чтобы думать – Наполеон не станет атаковать.

Ошибка? Если и да, то – простительная. Наполеон оказался в ситуации без выбора, Веллингтон, по большому счету, тоже. Нападать до 1 июля, даже вместе с Блюхером, он не мог. Во Франции их встретила бы куда большая армия, чем та, что вторгнется в Бельгию. Война наверняка затянулась бы. К тому же его армия, в отличие от армии императора, совсем неопытная. Недаром же он с таким нетерпением ждал ветеранов.

А он ещё и ждал проверенных генералов. Идиотское распоряжение герцога Йоркского, лишившее его возможности делать назначения, связало ему руки. Показательна история с появлением в Брюсселе сэра Томаса Пиктона, командира «Боевой Третьей», одного из лучших генералов Веллингтона.

У Пиктона, как мы помним, были «пятна на репутации». Веллингтона в свое время это не смутило, Пиктон прекрасно воевал на Пиренеях, но пятна, как выяснилось, не смыл. После окончания войны храброго валлийца унизили наградами. Он получил не то, на что рассчитывал и заслуживал.

Пиктон оскорбился и отправился в свое поместье. Наполеон бежал с Эльбы, а отличный командир лечился от депрессии с помощью крепких напитков в глухой валлийской деревне. Пиктона пригласили было вернуться на военную службу, но генерал послал всех к чертям и заявил, что вернется только в том случае, если его попросит герцог. Но Веллингтон-то не мог просить!

Как уж там решался вопрос – неважно, только Пиктон прибыл в Брюссель буквально за несколько дней до Ватерлоо и сразу же заявил, что воевать под началом Принца Оранского он не собирается. Веллингтон как раз полагал, что столь опытный генерал, как Пиктон, поможет молодому принцу, но Пиктон был непреклонен. Только таких забот герцогу и не хватало!

…Ему оставалось только одно – ждать. Как проводить время в ожидании – его выбор. Он тоже развлекался. Балы, танцы, опера, скачки. Иногда он появляется в обществе юной леди Джейн Леннокс, одной из дочерей герцога Ричмондского. Здесь нет ничего «личного», он просто старый друг семьи. Леди Фрэнсис Веддерберн-Вебстер – другое дело.

Дама красивая, но замужняя, а кто без греха? Джузеппина Грассини, кстати, тоже приезжала навестить герцога.

Несколько раз англичане и пруссаки устраивают совместные смотры. Веллингтон и Блюхер довольны, войска выглядят отлично. Присутствующие отмечают, что главнокомандующие общаются друг с другом с большой теплотой. Однажды подвыпивший Старик-Вперед подошел к группе британских кавалеристов и начал восхищаться их лошадьми. Один из офицеров напишет: «Мы мало что понимали. По-английски он не говорил, а по-французски – очень плохо».

…Брюссель полон развлечений и – слухов. Развлечения разные, а слухи – все про французов. Сначала самый популярный – про шпионов. Потом – «они уже здесь». Про «здесь» – начиная с конца мая. Каждый день. И в великосветских салонах, и на рынках. «Их видели на дороге в Намюр!», «Крестьянин столкнулся с французским патрулем в лесу!» Всё в таком роде.

Получалась классическая история про мальчика и волков. И когда французы действительно напали, многие просто не поверили.

Есть немало историков, полагающих, что Веллингтон вел себя чересчур легкомысленно. Что ж, полагаю, что основания для подобных выводов имеются. Я тоже считаю, что герцог слегка перебрал с развлечениями.

С другой стороны, и понять его можно. Как иначе он мог вселять уверенность в своих подчиненных? Обучить их чему-либо за несколько недель невозможно. С новобранцами занимались начальной военной подготовкой и всё. Отметим, справедливости ради, молодого Принца Оранского. Его офицеры муштруют голландских и бельгийских солдат два раза в день, по несколько часов.

Герцог развлекается. Есть мнение, что подобным образом он не только говорил «не волнуйтесь, всё под контролем» своим, но и воздействовал психологически на французского императора. Тому, конечно же, доносили о том, как Веллингтон проводит время. Не уверен, что это могло сильно повлиять на решения Наполеона. Хотя…

Император, в любом случае, решал свои задачи. И с первой – справился просто блестяще. Он всё-таки сумел напасть неожиданно! Здесь есть его большая заслуга и небольшая вина Веллингтона.

Вы спросите, как такое вообще возможно? Расстояния маленькие, привести многотысячную армию к границе – и чтобы об этом не узнали?!

Во-первых, чем меньше расстояния, тем проще обеспечить секретность. Главный союзник Наполеона в этом вопросе – скорость передвижения. Во-вторых, нельзя не признать, что со сбором разведданых дела у союзников обстояли куда хуже, чем у французов. Бельгия для них – почти своя, шпионов у них здесь – полно.

Наполеон 7 июня ввел режим строгой секретности и практически закрыл границы. Даже рыбачьим судам запретили выходить из портов! Приостановили доставку и отправку почтовых сообщений, тщательно проверялись все дилижансы на почтовых станциях. Войска двигались к месту сосредоточения из разных мест, активно забрасывалась дезинформация.

Веллингтон не располагал точными данными и терпеть не мог опираться на слухи. Тем более что, как уже говорилось, слухов было чересчур много. Какому из мальчиков, кричавших «волки!», он должен был поверить? Тому, который утверждал, что нападение последует 25 июня?

Дата действительно называлась многими и обсуждалась. Что с того? Наполеон-то всё равно напал на десять дней раньше!

Теперь я уже не оправдываю Веллингтона. Он в каком-то смысле доразвлекался. Герцог – человек очень упрямый. Он выбрал линию и последовательно ее придерживался. На 21 июня назначен бал в честь победы при Витории. Он, понятное дело, не состоится.

Но 15-го… О, этот бал войдет в историю! Ведь он пройдет уже после того, как началось французское вторжение. Кто-то назовет участие Веллингтона в светском мероприятии верхом легкомысленности, я скажу – очень по-веллингтонски.

…Он прибыл в Брюссель и дал установку: «Танцуют все!» И только он решает, какой танец будет последним…

Глава шестая
Бал!

Ещё не рассвело, когда кавалерийские эскадроны генерала Пажоля поскакали к бельгийской границе. 15 июня 1815. Последняя кампания в жизни Наполеона началась…

Эффектная сцена из фильма Сергея Бондарчука «Ватерлоо». Средь шумного бала, но не случайно, появляется заляпанный грязью прусский офицер. И сообщает Веллингтону о том, что «дети Блюхера» ведут приграничные бои с французами. Всё было совсем не так. Или не совсем так, поскольку речь идет о легенде, а в легендах правды чуть больше, чем в сказках.

Вопрос о том, когда именно Веллингтон узнал о нападении французов, является предметом ожесточенных дискуссий, и в них есть практическая польза. Сам герцог якобы скажет: «Блюхер, видимо, нашел самого толстого офицера во всей армии. Он преодолел тридцать миль за тридцать часов».

О каком из гонцов он говорил? Откуда взялись «тридцать часов»? Когда речь идет о чем-то спорном, всегда лучше начинать с конца.

Герцог знал о нападении французов до того, как отправился на бал к герцогине Ричмондской. А теперь – давайте с начала.

…С 13 июня о том, что французы нападут со дня на день говорят как о деле решенном. Секретность – секретностью, а народ всё равно узнает. На сей раз к крикам «волки!» отнеслись чуть более серьезно, чем обычно. Ну как – серьезнее? Стали интересоваться у начальства, стоит ли проводить очередное приятное мероприятие?

Группа молодых людей собиралась провести пикник за городом. Спросили у самого Веллингтона. Герцог ответил – пожалуй, нет. Но пикник так, мелочь. Город живет в ожидании большого бала.

Он назначен на вечер 15 июня, его дает герцогиня Ричмондская. Тот самый бал. Самое знаменитое светское мероприятие в истории, составная часть легенды Ватерлоо.

Вам это может показаться несерьезным, но пару слов о социальной значимости бала сказать стоит.

В Бельгию герцог Ричмондский уехал отчасти из-за долгов. Но герцогиня и в Брюсселе вернула его в долги. Такая жизнь британских аристократов не сильно напрягала, однако сумма, которую леди Шарлотта собиралась потратить на проведение мероприятия, заставила тяжело вздохнуть даже флегматичного герцога.

228 приглашенных! Список гостей, как и рассадка, утверждался в том числе и в английском посольстве. Посольство же предоставило часть посуды, мебели и несколько поваров. Понятно, что, как и на любом другом балу в Брюсселе того времени, основная масса гостей – офицеры британской армии. Однако в доме герцогини должен был собраться весь цвет армии, ведь командующий – близкий друг семьи. Настолько близкий, что герцогиня, зная о слегка пренебрежительном отношении Веллингтона к артиллеристам, пригласила только двух офицеров, представляющих этот вид войск.

Насколько важен личный момент? Очень важен. Скажем, один исследователь темы «Бал» утверждает, что если бы, дескать, Наполеон напал на день раньше, то в историю вошел бы бал леди Каннингэм, состоявшийся как раз днем ранее. Его тоже почтил своим присутствием Веллингтон. Не уверен. Дело здесь не в масштабах (бал леди Каннингэм гораздо скромнее), а именно в отношении командующего к семейству герцога Ричмондского.

Веллингтон знал, с каким трепетом леди Шарлотта и ее дочери ждут бал, какие надежды на него возлагают. Странный аргумент? Это вам так кажется. Он не решающий, бесспорно, но в расчет герцогом принимался.

А сейчас – начинаем смотреть на часы. Стычки пруссаков с французами происходят уже ранним утром. К полудню – мощные бои. Расстояние от Шарлеруа, первой цели Наполеона, до Брюсселя, всего-то 50 км. Средняя скорость лошади – в пределах 15–20 км в час. По идее хватит 3,5–4 часов. Но многое зависит и от состояния лошади, и от всадника. И мы не знаем, когда Блюхер отправил гонца к Веллингтону.

Конечно, он не мог сделать это немедленно, как только узнал о нападении, а он узнал, предположительно, около восьми утра. Командующий просто обязан проверить данные, выслушать доклады, составить план действий для своей армии, отдать необходимые распоряжения, и только потом вспомнить о союзниках. Это абсолютно нормально. Сколько времени могло пройти от и до? Несколько часов.

…Всю первую половину дня 15-го в Брюсселе говорят исключительно про бал, а уже где-то в начале четвертого на рынках (где же ещё) начинают обсуждать нападение французов. Бал должен начаться в семь. Город – знает, а командующий – не знает?

Веллингтон сильно насолил историкам тем, что так и не дал точного ответа на вопрос – когда именно он узнал о нападении. Понять его можно. Все свои главные ошибки в битве ошибок он совершил как раз в первый день кампании. Время мы, с высокой степенью вероятности, можем определить и сами.

Поверим повару Веллингтона, Джеймсу Торнтону. Он – лицо незаинтересованное, и фальсифицировать историю ему совсем не к чему. К тому же, и Торнтон не говорит о точном времени, тем больше оснований ему доверять. Он говорит о времени обеда. Такое бы повар не забыл.

«Обед» у англичан в то время – понятие растяжимое. От часа дня до позднего вечера. Однако Веллингтон – человек привычки, при этом вечером, не поздно, он собирался ужинать в доме герцога Ричмондского. Значит, речь идет о временном промежутке от двух до пяти часов. Торнтон подтверждает – примерно так.

Только подано первое блюдо. Появляется Принц Оранский, настаивает на немедленной встрече с герцогом. Они уединяются в кабинете, спустя какое-то время на кухне появляется адъютант и говорит, что второе блюдо можно не подавать.

Оранский, что подтверждается многими источниками, узнал о нападении раньше Веллингтона. Они уже обсуждали планы, когда появился и посланный Блюхером к Веллингтону прусский офицер по связи Карл фон Мюффлинг. Это его изобразил Бондарчук в виде толстого и заляпанного грязью гонца в своем фильме.

Мюффлинг, как вы поняли, приехал задолго до бала, к тому же толстым он вовсе не был. Так что я сильно сомневаюсь в том, что герцог саркастически отзывался о прусском офицере по связи. Да и отношения у них – прекрасные. Мюффлингу предстоит сыграть весьма важную роль в битве при Ватерлоо, но до этого мы ещё дойдем.

Допустим, Веллингтон узнает о нападении где-то в районе четырех. Он начинает совещаться со своими офицерами. В начале шестого командующий получает записку от герцогини Ричмондской.

«Герцог, я совсем не хочу касаться военных секретов и спрашивать Вас о Ваших намерениях. Но я хочу дать бал и спрашиваю Вас лишь об одном: могу я это сделать или нет? Если Вы просто отвечаете “нет”, других объяснений мне не нужно».

Получается, что она тоже знает? Весь город знает? И откуда? Знают далеко не все. В парках полно прогуливающихся солдат. Что вообще происходит? Гораздо важнее то, чего не происходит.

Нет четких указаний, строгих распоряжений. Веллингтон, и это точно его большая ошибка, теряет время. Зато леди Шарлотте отвечает немедленно.

«Герцогиня, конечно же, Вы можете давать бал, не боясь, что кто-то сможет Вам помешать».

Если бы результат был другим, то эта записка могла бы стать приговором для Веллингтона. Его и так нещадно критикуют до сих пор за историю с балом. Критиковать есть за что, только к балу это почти никакого отношения не имеет.

С того момента, как он узнал, и до того, как приехал на бал, он изучал обстановку и отдавал первые распоряжения. Плохие, надо признать. У него было крайне мало информации, но оправдание – слабое. Чувство предвидения подвело его.

Об ошибках речь впереди, сейчас начнется бал. И был ли бал ошибкой? Учитывая ту линию поведения, которую с самого начала избрал Веллингтон, конечно же, нет. Как раз бал – своего рода квинтэссенция. Британский аристократизм в чистом виде! Война – войной, а бал – по расписанию. Отважное высокомерие. Что-то в этом, конечно, есть… Вот с какими словами он обращается к Мюффлингу и Принцу Оранскому, уже около девяти часов вечера: «Давайте всё же съездим на бал. Нужно успокоить людей».

…А там уже было кого успокаивать. Судя по воспоминаниям Джорджины Леннокс, младшей дочери герцога Ричмондского и любимицы Веллингтона, страшное известие «накрывало» гостей какими-то волнами. То в одном углу поднимался шум, то в другом. Танец шотландских горцев, специально приглашенных солдат 92-го полка, гости ещё наблюдали с радостью и воодушевлением, но танцевали они почти в начале вечера.

Когда в половине десятого наконец появился Веллингтон, бал уже напоминал растревоженный улей. Кто-то из офицеров отъезжал в распоряжение частей, кого-то, как вспоминала одна дама, во время танца била дрожь.

Леди Джорджина сразу подбежала к командующему: «Правда ли, что французы напали на нас?» Веллингтон улыбнулся: «Да, дитя мое, это так. Завтра мы выступаем».

Они всё ещё находили в себе силы шутить. Когда Принцу Оранскому принесли очередной пакет, он понюхал его и, обыгрывая тот факт, что «пудра» и «порох» по-английски звучат одинаково (powder), заметил: «Пахнет пудрой. Должно быть любовное послание».

Танцы продолжались, только танцоров становилось всё меньше и меньше. К офицерам приходили посыльные с пакетами, и они тут же покидали бал. Хотя – вот ведь английская безмятежность – во многих распоряжениях фигурировали слова «по окончании».

Веллингтон и Принц Оранский теперь постоянно получали депеши, и их настроение заметно портилось. Однако новых приказов герцог не отдает, просто следит за ситуацией.

Вот это – более чем странно. Презрительное отношение к опасности, конечно, хорошо, но всему есть предел. Я выскажу лишь предположение. Крайне редкий для Веллингтона случай – он растерялся. Растерялся прежде всего потому, что понимал – его застали врасплох. Он долго храбрился и правильно делал, но вот на суровую реальность среагировал далеко не сразу. И это тоже одна из причин, по которой Веллингтон не любил вспоминать про Ватерлоо.

Вся история с балом, она ведь не про легкомысленность, она, скорее, про то, что Веллингтон мог совершить ошибку, которая бы очень дорого ему обошлась. То, что так не случилось, – просто чудо какое-то.

…В полночь, получив очередное донесение, Веллингтон поинтересовался у герцога Ричмондского, есть ли в его доме хорошая карта Бельгии. Он в самом начале кампании собирался назначить герцога начальником своего штаба, ведь тот обладал и генеральским званием, и немалым боевым опытом.

Однако герцог Йоркский, с которым, как мы помним, герцог Ричмондский когда-то дрался на дуэли, разрешения не дал. Сэру Чарльзу позволили лишь возглавить резервные силы в Брюсселе.

В общем, хорошая карта в его доме была. Они отправились в кабинет, и Веллингтон долго молча смотрел на карту, а потом сказал. «Черт бы его побрал! Он всё-таки перехитрил меня! Наполеон выиграл двадцать четыре часа!»

Присутствовавшие при этой сцене не посмели уточнить, что имел в виду командующий. Наконец герцог Ричмондский на правах старого друга поинтересовался – а что намерен делать Веллингтон?

«Я приказал армии сосредоточиться у Катр-Бра. Н если мы не удержим позиции там, я дам ему сражение здесь».

Указательный палец герцога опустился на маленький кружочек с надписью ВАТЕРЛОО. Потом это назовут The Finger of Providence, «Перст Провидения». Было – не было, всё одно – красиво. И хороший повод для того, чтобы закончить одну из легенд Ватерлоо.

Есть легенды, есть – страшная реальность. Почти половина из тех шотландцев, что исполняли знаменитый танец с мечами вечером 15 июня, погибнет уже на следующий день, 16-го. Танцы закончились, началась война…

Часть девятая
На волоске от поражения…

Введение

Кампания Ватерлоо – очень короткая, всего-то четыре дня. Кульминация – Ватерлоо, 18-е. Но сколько всего произошло за дни предыдущие! Именно тогда случились важнейшие события, принимались ключевые решения. Веллингтон исправлял ошибки, Наполеон – совершал их.

Ватерлоо – самое знаменитое сражение в мировой истории не только потому, что это последняя битва Наполеона (для Веллингтона и Блюхера, кстати, тоже). Нет, не поэтому. Великая человеческая драма в четырех актах. Даже в мирный день, 17-го, происходит такое, что дух захватывает. И понять, почему 18-го Наполеон проиграл, а Веллингтон с Блюхером – выиграли, просто невозможно без ночи с 16-го на 17-е, без дождя, шедшего без остановки почти сутки, без людей, поступавших так, а не иначе…

Пройдут годы и Веллингтон скажет: «Я постоянно отвечал отказом на предложение написать историю битвы при Ватерлоо. Но если кто-то напишет правдивую историю сражения, что станет с репутаций половины из тех, кто в нем участвовал?

Кто заслужил ее свой храбростью, но совершал промахи и ошибки?

Если всё это станет достоянием гласности, будут ли их и тогда считать героями?»

Глава первая
Планы и люди

Зная о горячности Блюхера, Наполеон был уверен, что сначала он столкнется со старым фельдмаршалом. Так и случилось. И какая здесь стратегия? Обычная психология.

Сильная сторона Наполеона-полководца – его умение просчитать действия противника. Чаще удавалось, иногда – нет. Блюхера он изучил, что называется, вдоль и поперек. О «манере Веллингтона» ничего не знал, что само по себе на так уж и страшно, но и не хотел знать, что удивительно. Он мог получить информацию из первых рук – от Сульта, Нея, Рейля – и никого не хотел слушать.

Недооценка «сипайского генерала» – одна из главных его ошибок, причем императору не стоило дожидаться прямого противостояния уже на поле Ватерлоо, какие-то выводы он мог бы сделать и после Катр-Бра, но не сделал.

…При всём богатстве своего таланта Наполеон предпочитал использовать две основные стратегические схемы.

Первая. Когда его армия превосходила противника в численности или не уступала ему, он совершал обходной маневр.

Вторая. Ее обычно называют стратегией центральной позиции. Император применял ее, когда имел дело с несколькими армиями противника. Смысл прост – не дать противникам объединиться, занимая позицию между его армиями, бить врага по частям. Он не раз уже успешно применял эту стратегию, собирался так же действовать и в 1815-м.

«Армия Севера» разделена на пять корпусов, каждый может действовать автономно. 126 тысяч человек, 350 орудий. Кавалерийский резерв, гвардия – всё как обычно.

В армии Блюхера – 100 тысяч пехоты. 12 – кавалерии, 296 пушек. Она тоже разделена на корпуса и расположены они не так чтобы близко друг от друга. Корпус фон Цитена стоит у Флерюса, Пирха Первого – у Намюра (там же ставка Блюхера). Корпус Тильмана – у Сине. И последний, четвертый, фон Бюлова – рядом с Льежем. Для соединения им требуются часы, а в некоторых случаях – даже день.

Веллингтон начинает кампанию с армией, разделенной на два корпуса. Первый – Принца Оранского. Штаб-квартира – в Брен-Ле-Конте. 32,5 тысячи человек при 80 орудиях. Пехотные дивизии – английские (включая гвардию), голландские и бельгийские. Вся кавалерия – голландская.

Второй – генерала Хилла. Штаб-квартира в Граммоне. Пехотные дивизии, английские и голландские. 26 тысяч при 40 орудиях.

В непосредственном подчинении Веллингтона – главный резерв, размещенный в Брюсселе и его окрестностях. Две британские пехотные дивизии, контингенты немецких княжеств Нассау, Ганновера и Брауншвейга. 24,5 тысячи человек при 66 орудиях. К главному резерву относится и кавалерийский резерв во главе с Аксбриджем. 11 тысяч человек при 36 орудиях.

Расстояния между «своими» и союзниками? Они, вроде бы, небольшие. Но когда речь идет о перемещениях больших масс людей, да ещё и с артиллерийским обозами, всё происходит не так быстро, как хотелось бы.

Однако кампания Ватерлоо проходила на компактном театре военных действий, счет шел не на дни, а на часы. Время здесь гораздо важнее пространства. Фактор времени Наполеон всегда ценил, как никто другой из полководцев того времени.

Стратегия центральной позиции реализуется. «Армия Севера» разделена на три колонны, все двигаются к главной цели, городу Шарлеруа. Но сразу всё идет не по плану!

Задержки, задержки… Шарлеруа захвачен только ближе к вечеру. Армия продвинулась ещё чуть дальше – и стала. В целом Наполеон мог быть доволен. Центральную позицию он занял. На пересечении дорог, с возможностью атаковать любую из армий противника. Кроме того, император точно знал, что основные силы пруссаков идут к Сомбрёфу, он может напасть на Блюхера в самый опасный для него момент, когда будет проходить сосредоточение корпусов…Он ложится спать в девять вечера. Веллингтон ещё даже не приехал на бал к герцогине Ричмондской…

Глава вторая
Они идут на войну

Теперь они будут рассказывать нам, что и как было. Кто-то вообще не появлялся на поле боя, кто-то поучаствовал лишь в одном сражении, но в основном это те, кто провел три дня в июне 1815-го в самой гуще событий. Практически все оставили воспоминания.

Ватерлоо – особенная битва ещё и потому, что, пожалуй, впервые в истории Нового времени, событие «сохранено» в таком количестве мемуаров. И не главных участников, а вполне себе рядовых. Веллингтон воспоминаний не писал, но благодаря тем, кто находился рядом с ним, мы можем отследить едва ли не каждый шаг герцога.

Да, мы можем увидеть всю картину. С их помощью. 17-летнего лейтенанта Уильяма Лика. Жены начальника штаба Веллингтона леди Де Лэнси. Капитана артиллерии Кавалье Мерсера. Сержанта Уильяма Уилера. Полковника Фредерика Понсонби. Лорда Аксбриджа. И многих, многих других. Поверим им на слово.

…Леди Магдален де Лэнси в ночь с 15-го на 16-е почти не спала. Впоследствии она напишет, что ее все время одолевали дурные предчувствия. Учитывая, что ее муж будет смертельно ранен в битве при Ватерлоо, предчувствия ее одолевали не зря.

Самому полковнику Де Лэнси тоже, конечно, не до сна. На балу у герцогини Ричмондской он пробыл всего ничего и отправился выполнять распоряжения Веллингтона. Плохие распоряжения, основанные на предположениях.

В детали вдаваться не будем, скажу лишь, что случится нарушение приказа, которое спасет репутацию герцога. Голландские генералы Констан-Ребек и Перпончер, уже находившиеся на переднем крае, понимали, что распоряжения командующего никуда не годятся. Они их не выполнят. В любое другое время Веллингтон наказал бы за это жесточайшим образом. Но прибыв на позиции и увидев всё своими глазами, герцог поблагодарит их. Он, в отличие от Наполеона, признавать ошибки умел.

…В ночь с 15-го на 16-е рассвет в Брюсселе наступил раньше, чем обычно. Хорошо – не рассвет. Город просто вынужден был проснуться раньше. Примерно в три часа ночи порученцы начали будить офицеров. В гостиницах, постоялых домах. Почти сразу начались скачки адъютантов и посыльных. Шум нарастал и к шести утра стал невыносимым, добавилось ржанье лошадей, которых впрягали в обозы.

Ровно в шесть утра Веллингтон позавтракал. Привычка, которой он обзавелся на Пиренеях. Де Лэнси сделал короткий доклад и умчался отправлять жену в более безопасное, как ему казалось, место – Антверпен. Начштаба, похоже, был не очень уверен в победе. Герцогиня Ричмондская, кстати, тоже рассматривала возможность эвакуации: «У нас наготове были почтовые лошади, но Герцог обещал предупредить нас о необходимости покинуть Брюссель».

Веллингтон выходит из дома. Синий сюртук, короткий синий же плащ. Белые брюки, заправленные в короткие сапоги. Шляпа «углом в поле». Так он будет одет во время всей кампании. Адъютант подводит ему коня. Вороной Копенгаген – любимец герцога. Он его не подведет. Когда Копенгаген умрет от старости в поместье Веллингтона, герцог распорядится установить на его могиле табличку с надписью. «Возможно, были лошади более красивые, чем он, или более быстрые. Но равного ему я не видел».

Армия выходит из города. Она наполняла Брюссель жизнью в течение года. Пустеют площади и улицы. На въезде в город – маленькое столпотворение. На рынки приехали фламандские крестьяне, у них в повозках зеленый горошек, ранние помидоры… Фермеров сгоняют с дороги. Идет армия!

Коренные жители Брюсселя провожают армию… равнодушием. Кажется, им все равно, кто победит. Большинство убеждены – Наполеон. Контраст с англичанами – разительный. Чопорные леди, провожая мужей, братьев, возлюбленных, не стесняются слез. О, им ещё будет кого оплакивать! Причем – прямо сегодня.

Армия идет к Катр-Бра, а там пока ничего не происходит. К счастью для англичан. Да и английских солдат пока очень мало. Голландский майор из дивизии Перпончера наблюдает удивительную картину. Совсем молодой офицер, почти юноша, в бархатном камзоле и ослепительно белых кюлотах расставляет своих подчиненных. Он приехал на войну прямо с бала, покинув Брюссель ещё ночью…

…Когда из Брюсселя выезжал Веллингтон, он уже надел «маску». Холодного, уверенного в себе человека. Улыбающегося уголком рта. Железного герцога. Эта маска – как синий плащ, до конца кампании.

В фильме Бондарчука «Ватерлоо» Веллингтона сыграл Кристофер Пламмер. Люди, слабо разбирающиеся в истории, обычно восхищаются Родом Стайгером, Наполеоном. Я напишу книгу, в которой будет большой раздел о «кинонаполеониаде». Стайгер, безусловно, великий актер, но к его Наполеону у меня есть претензии. Точнее даже, не к Стайгеру, а к авторам сценария и режиссеру.

А вот Пламмер в роли Веллингтона… Я смотрел фильм подростком и о Железном герцоге мало что знал, о Наполеоне – гораздо больше. Однако меня буквально потряс именно Пламмер, а не Стайгер. Я верил ему, основываясь не на знаниях, а исключительно на инстинктах. Спустя много лет, когда я уже был «хорошо знаком» с Веллингтоном, я понял, почему меня восхитил Пламмер.

Он сыграл настоящего Веллингтона. Такого, каким он и был. Даже сценарий ему не помешал. И если споры о лучшем «КиноНаполеоне» продолжаются до сих, то первенство Пламмера даже не обсуждается.

…По дороге к Катр-Бра герцог проезжал хорошо знакомые ему места. Когда-то они с матерью частенько проводили выходные в окрестностях Брюсселя. В мае 1815-го он не раз бывал здесь с инспекционными поездками. Наполеон на Святой Елене много раз будет говорить о том, что при Ватерлоо, дескать, Веллингтон занял плохую позицию. По меньшей мере странно слышать такое от проигравшего.

Перст Провидения – он ведь возник неслучайно. Веллингтон выбрал Ватерлоо заранее. Да, позиция не без недостатков, но она вполне подходила для оборонительного сражения. Более того, на подступах к Брюсселю это едва ли не единственное место, где он мог бы дать такое сражение. Но до Ватерлоо ещё три дня.

…Веллингтона сопровождала большая группа офицеров и, по свидетельству очевидцев, большую часть пути он молчал. Ему нужно было подумать. Причем не только за себя, но и за Блюхера.

Наполеон в центральной позиции. Он может выбирать, с какой из армий ему сразиться. Только вот незадача – ему приходится разделить и свою армию, ведь противники прибывают из разных концов. Пруссаки сосредотачиваются в районе Сомбрёффа, Блюхер организовал ставку в районе деревушки Бри, близ ветряной мельницы. Англичане находятся у Катр-Бра, сколько их – император не знает. Сначала он решает атаковать англичан.

О боги, что могло бы произойти! Там всего лишь горстка солдат, армия Веллингтона на марше, ударь по ним Наполеон – гнал бы до Брюсселя и дальше!

Но император никак не может решиться… И, в конце концов, готовится сразиться с Блюхером, а англичан оставляет Нею. Нею, который только накануне вечером прибыл к армии! Его начальник штаба, генерал Эйме, не знает даже номера полков! Ней, в кои-то веки, не торопится. Где тот Храбрейший из храбрых, который сначала – делал, а потом – думал? Впервые в жизни именно так и следовало поступить! Там же почти никого нет! Вот как репутация сработала на Веллингтона. Уж Ней-то знал, что англичанин – мастер сюрпризов. Торопиться не надо…

Веллингтон прибыл к Катр-Бра в районе десяти часов утра. Картина, прямо скажем, не впечатляла. Хотя ему бы стоило поблагодарить Принца Оранского и его генералов, они сделали всё, что могли. Он поблагодарил, но положение от этого лучше не стало. В распоряжении союзников – всего 7 тысяч пехоты при дюжине пушек и горстке кавалерии. Если бы Ней двинул на них хотя бы один корпус – всё, катастрофа.

Голландские солдаты вспоминали, что они все готовились к смерти. И наверняка не обманулись бы в ожиданиях, но Ней хочет получить четкие указания. Веллингтон видит нечто совсем странное. Французы не только не атакуют, но нет даже и концентрации войск, предшествующей любому нападению.

Судьба его армии зависит исключительно от подхода подкреплений. Они прибывают и прямо с марша занимают позиции. Тонкая линия, в которую растянул Принц Оранский солдат (3 км), становится всё толще и толще. Всё равно – их пока очень мало. Веллингтону приходится вспомнить о своем друге Блюхере. Если пруссаки начнут сражение с Наполеоном, то император, по крайней мере, не сможет прийти на помощь к Нею. Небольшое, но подспорье. Герцог говорит Принцу Оранскому: «Вероятно, вас атакуют. Держитесь, войска на подходе». И отправляется на встречу со Стариком-Вперед.

Его сопровождают фон Мюффлинг (оставит мемуары), и адъютант Гордон (погибнет при Ватерлоо) и ещё несколько офицеров (трое напишут воспоминания). Пока они едут к деревне Бри, мы можем коснуться одной щекотливой темы.

Есть немало историков (особенно – немецких), которые считают, что Веллингтон чуть ли не заставил Блюхера начать сражение, а сам, дескать, на помощь к пруссакам, когда они в ней нуждались, не пришел. Понятно, откуда это всё идет. От высказываний Гнейзанау, который, напомню, не любил ни англичан, ни Веллингтона.

При желании какой-то эгоизм, причем не в действиях герцога, а в его помыслах, найти можно. Конечно, он думал прежде всего о своей армии. Странно, если бы было по-другому. И перспективы его армии от пруссаков зависели напрямую, особенно в начальный период битвы при Катр-Бра.

Наполеон тоже хотел, чтобы пруссаки ввязались в бой. И тут возникает вопрос, который сильно бьет по аргументам тех, кто обвиняет Веллингтона в эгоизме. А для чего шли к месту сосредоточения корпуса Блюхера? Чтобы остановиться, оглянуться и… уйти? Эй, там же Старик-Вперед! Когда это он убегал от драки? Тем более что у пруссаков даже численный перевес. Разумеется, Блюхер непременно бы вступил в бой. Никаких противопоказаний у него просто не было.

…Главнокомандующие встретились у мельницы в деревне Бри чуть раньше часа дня. Они сердечно поздоровались. Веллингтону не нравилось обниматься с мужчинами, но манеру приветствия Блюхера он принял. Они вместе осмотрели позиции пруссаков, потом поднялись на мельницу и в подзорные трубы взглянули и на французов.

«…Было ясно видно, как сильные колонны французов дебушируют из Флерюса…. На окраине села можно было разглядеть и самого Наполеона, окруженного свитой…»

Веллингтон мог быть спокоен, Блюхер собирался начинать бой. Они спустились вниз, и все слышали, как командующие обещали помочь друг другу в случае необходимости и имея возможность. Веллингтон говорит буквально следующее. «Я приду к вам, если меня самого не атакуют».

Затем они отходят в сторону. Блюхер, Гнейзенау и Веллингтон. Блюхер молчит, Гнейзенау и Веллингтон общаются на хорошем французском. В какой-то момент герцог пожимает плечами, а прусский начальник штаба багровеет и говорит что-то повышенным тоном. Блюхер примиряюще поднимает руки. Всё, встреча закончена.

Веллингтон садится на вызвавшего восхищение у прусских офицеров Копенгагена, и они отправляются назад, к Катр-Бра. Когда они отъехали на небольшое расстояние, фон Мюффлинг всё же поинтересовался, о чем шла беседа. Герцог опять пожал плечами. «Я сказал, что командующему, конечно, лучше знать свою армию, но если бы я принял здесь бой, то был бы, скорее всего, разбит». Что ответил Гнейзенау, мы можем легко догадаться.

…Спустя короткое время они услышали гром канонады. Ней всё-таки начал атаку!

Глава третья
Игра в «четыре руки»

…Первые раненые из Катр-Бра появились в Брюсселе около пяти часов вечера. В основном – тяжело раненные, их привезли на повозках. Зрелище страшное… Один из оставшихся в городе английских джентльменов видел, как бельгийский солдат умирал на пороге собственного дома, окруженный причитающими родственниками. Тех из раненых, кто мог говорить, окружили любопытствующие, всех интересовало, что происходит. Криви услышал ответ ветерана: «…Это хуже, гораздо хуже, чем в Испании…»

…Катр-Бра в переводе с французского – «четыре руки». Перекресток дорог, одна из которых ведет на Брюссель. Всё поселение – несколько домов, трактир и ферма. Деревушка стоит на небольшом плато, чуть поодаль – возвышенность, Фран, посередине ее – ручей. Вдоль дороги Нивель-Намюр – насыпь. Здесь же – лес де Боссю.

Веллингтон не зря изучал местность. Катр-Бра – хорошая позиция для обороны. Только вот солдат катастрофически мало. Это будет очень необычная битва. Ней, как уже говорилось, мог бы быстро закончить ее в самом начале, но потом к Веллингтону будут подходить подкрепления. Одно за другим. И ситуация изменится. Кроме того, ни в коем случае нельзя забывать о том, что практически одновременно происходило другое сражение. При Линьи Блюхер дрался с самим Наполеоном. Французы давали две битвы сразу. Это не очень помогло Старику-Вперед, а вот Веллингтон от подобной ситуации точно выиграл.

В своей книге про Ватерлоо я много говорил о битве ошибок. Куча «не»! Недооценка, недоразумение, непонимание… Потеря концентрации, без «не». Здесь нам тоже не обойтись без упоминания просчетов. Только, во-первых, злоупотреблять их перечислением я не буду. Во-вторых, Веллингтон все свои ошибки совершил в самом начале кампании, при Катр-Бра он уже их исправлял. А вот ошибки Наполеона и его маршалов, начиная как раз с 16 июня, будут сильно помогать герцогу.

История с корпусом Д’Эрлона – промах из промахов, квинтэссенция битвы ошибок. Коротко. Целый корпус весь день 16 июня ходил от одного поля битвы до другого и не принял участия ни в одном из сражений.

Дикость? Однако – факт. Кто виноват – Наполеон, Сульт, Д’Эрлон или адъютанты – для книги о Веллингтоне значения не имеет.

Вот что имеет. Тем, кому не нравится Железный герцог, очень нравится рассуждать на такую тему. Да что он такого сделал? Наполеон – «не тот», маршалы – «не те». Сплошные просчеты, а Веллингтон лишь пожинал плоды. Странно… А Наполеон что, не использовал ошибки противников по максимуму? Разве Веллингтон виноват в том, что Ней начал атаку у Катр-Бра лишь около двух часов дня? Кстати, Веллингтона на поле боя ещё не было, он только возвращался от Блюхера.

Был Принц Оранский. 23 года. Без опыта, почти без пушек и кавалерии. Веллингтон в нем сильно сомневался, а принц-то проявил себя молодцом! Французы сильно его потеснили, кое-кто из голландских солдат бежал в лес де Боссю, но принц держался. Он даже провел героическую атаку на артиллерию Нея, чуть не попал в плен, но дождался прихода Веллингтона.

Признаем, что появление лишь герцога со штабом мало что изменило бы, но почти одновременно к Катр-Бра подошел со своими войсками и герцог Брауншвейгский.

Колоритная личность! В армии с юных лет, но долго предпочитал развлечения серьезному отношению к профессии. Резко изменился после кампании 1806–1807 гг. На его глазах в битве при Ауэрштадте получил смертельное ранение его отец, затем Наполеон ликвидировал герцогство Брауншвейгское. Вскоре начнется персональная война герцога с французским императором.

Фридриха-Вильгельма Брауншвейгского назовут Черным герцогом. Он, вообще-то, был светлокожим блондином, но начал носить мундир черного цвета и своих солдат одевал в такие же. Эмблема – череп с костями, черные мундиры, девиз: «Победа или смерть!» – всё серьезно.

Легион герцога Брауншвейгского, состоявший из немецких наемников, воевал и за австрийцев, и за англичан, а формировался – по обстоятельствам. В 1815-м Черный герцог собрал новый, специально для кампании, около пяти с половиной тысяч человек, и отправился в Нидерланды.

Хорошее ли это подспорье для Веллингтона? Практически все солдаты – новобранцы. Один из английских офицеров говорил: «Ребята в черном, похоже, палят во всех, кто не в черном». Веллингтон не рискнул сразу бросать их в дело, он мог немного подождать, так как увидел, как к полю боя приближаются ещё две колонны, синего и красного цвета.

«Синие» – кавалерия Ван Мерлена из Нивеля, «красные» – дивизия Пиктона из Брюсселя. Веллингтон вздохнул с облегчением – солдаты Пиктона – лучшие в его армии, опытные и проверенные бойцы. Они могут всё – и обороняться, и атаковать. Теперь и кавалерия у него есть. Только с артиллерией дела обстоят плохо, обстреливать наступающих солдат Нея союзникам просто не из чего…

С трех часов дня Веллингтон рассчитывает шахматную партию. Это почти не идиома. Он постоянно передвигает войска. С фланга – в центр и обратно, уставших заменяет на свежих. Французы атакуют почти непрерывно, они теснят союзников.

…Под плотным огнем артиллерии дрогнули брауншвейгцы, их командир бросается в первые ряды. «Стоять! Победа или смерть!» Смерть не заставила себя ждать. Герцог Брауншвейгский получает тяжелое ранение и спустя несколько минут умирает.

Принц Оранский доказывает, что он всё же неопытен. Кавалерия уже есть, отчего ее не использовать? Он начинает совершенно непродуманную атаку, едва не попадает в плен, а французские кавалеристы, контратакуя, врезаются в союзнические каре. Часть из них приходит в расстройство…

Правильно сделал Веллингтон, что уговорил-таки Пиктона вернуться в армию. Сэр Томас, осыпая, как обычно, солдат отборной бранью, без шляпы (он ее потерял, но адъютант быстро найдет), выравнивает строй. Французы отходят…

Впору пожалеть маршала Нея. Жалеть мы его, конечно, не будем, но признаем, что главной жертвой истории со злополучным корпусом Д’ Эрлона оказался он. Потому что корпус изначально был придан именно Нею. Веллингтон находился буквально на волосок от поражения, даже с приходом Пиктона и кавалерии против абсолютного свежего корпуса он ничего бы не смог сделать. Ну как такое случилось?! А ведь проблемы Нея заключались не только в Д’Эрлоне. Он ещё и весь день получал от Сульта (то есть от Наполеона) крайне противоречивые указания, да ещё и с большим опозданием.

Лишь отчасти императора оправдывает то обстоятельство, что сам он вел тяжелое сражение с Блюхером, но тогда для чего нужен Сульт?!

Ближе к шести часам к Нею приезжает адъютант с депешей, в которой есть слова «Судьба Франции в Ваших руках!» и приказ покончить с Веллингтоном. Маршал обезумел от ярости. Он развернул адъютанта лицом к полю боя и произнес: «Расскажите императору обо всём, что вы видели. Я имею дело со всей армией Веллингтона, и я буду сражаться, но если не придет Д’ Эрлон – я ничего не могу обещать».

Д’Эрлон не придет. И Ней пока имеет дело не со всей армией Веллинтона, но его бригады продолжают прибывать к Катр-Бра. Маршал бы не получил прозвище Храбрейший из храбрых, если бы не решился на отчаянную атаку.

…Веллингтон видит, как готовится к нападению французская кавалерия. Герцог отдает приказ своим кавалеристам, но он не очень доверяет этому роду войск. Только что прибывшие бригады, британские и голландские, рассредоточиваются и встают в каре.

Генерал Келлерман бросает вперед своих кирасир. Некоторое время назад Веллингтон перестраивал каре на поле боя, и прямо на него выскочили французские конные егеря, так что герцогу пришлось перепрыгивать через первую шеренгу шотландцев. Хорошо, что Копенгаген не подвел. Сейчас командующий предпочел наблюдать за атакой французских кавалеристов со стороны.

Келлерман – генерал опытный. Он предупредил Нея, что людей у него мало, и успех он не гарантирует. Ней настаивал. Кирасирам с наскока удалось прорвать центр английских позиций! А потом они попали под жестокий обстрел с трех сторон. Под Келлерманом убита лошадь, и он покидает поле боя бегом, держась за стремена двух кирасир…

Ней бросает в атаку остатки своей пехоты. Но у союзников уже много пушек, они выкашивают противника целыми шеренгами. Французы отступают… Маршал пытается остановить их. Сам, под огнем. Они бегут… Ней в отчаянии кричит: «Хотя бы одно английское ядро попало мне в брюхо!»

…Батарея конной артиллерии капитана Мерсера не успеет принять участие в сражении, придет, когда оно уже фактически закончится. Однако в дороге Мерсер слышал войну и видел то, что является ее неотъемлемой частью.

«С каждой минутой мы все сильнее ощущали приближение чего-то страшного, опасного. Артиллерийские залпы, треск ружейного огня…поразили люди в Нивеле. Все высыпали на улицы, окна и двери в домах открыты настежь. Война рядом, они растеряны… Все что-то пытаются узнать, будто это знание чем-то им поможет.

…Яувидел группу бельгийских солдат, все целы и невредимы. Их расспрашивают, они громко отвечают на французском: «Всё пропало! Англичан бьют, они отступают! Всё, всё!!» Наконец, мне встретился тяжело раненый шотландец из 92-го полка. Он шел сам, весь в крови. Я спросил у него, правда ли то, что сказали бельгийцы. Он ответил с ужасным акцентом. “Нет, сэр, это всё чертово вранье! Они всё ещё дрались, когда я уходил. Хотя дельце, признаюсь, очень горячее”».

Горячее дельце закончилось уже к семи часам вечера. Ней больше атаковать не мог, Веллингтон – не хотел. А что пруссаки?

В половине восьмого вечера, когда начало смеркаться, грянула гроза и пошел дождь. Не дождь – ливень. Пруссаки при Линьи дрались отчаянно, но Наполеон брал верх. Это будет последняя победа в его жизни. Веллингтон оказался прав – позиции у пруссаков оказались слабыми, чем император прекрасно воспользовался, хотя ему и пришлось отправить в бой гвардию.

Сдаваться Старик-Вперед категорически не хотел. У него оставался лишь кавалерийский резерв и около восьми часов Блюхер лично повел его в атаку. Французский драгун метким выстрелом поразил его коня, того самого, подаренного английским принцем-регентом. Блюхер упал, сильно повредил ногу и лишь преданность адъютанта спасла ему жизнь. Он прикрыл его плащом и сам притворился мертвым. Пруссаки в беспорядке отступали, оставив на поле боя своего командующего…

Мерсер добрался до Катр-Бра уже поздним вечером, как раз когда поступил приказ располагаться на ночлег. Спать собирались на соседнем поле, туда же отправились легкораненые. Тяжелых, под жуткие крики, переносили к хирургам или укладывали на повозки.

Мерсер обратил внимание на то, что солдатам повезло больше, чем офицерам. Они почти всё ещё утром получили пайки. У офицеров еды не было, что «наскребли», тем и угостились. С сигарами – всё в порядке. Закурили и начали обсуждать планы Веллингтона.

Какие у него планы? Он даже не знал, чем закончилась битва при Линьи. Так, догадывался. Гнейзенау пошлет к герцогу гонца только ночью и его перехватит французский патруль. О том, что адъютант фон Ностиц и трое прусских драгун около полуночи выведут Блюхера с поля боя, не знал не только Веллингтон, но и сам Гнейзенау.

В той депеше, которую перехватили французы, прусский начштаба сообщал герцогу о намерении отступать в направлении Льежа. Идти помогать союзникам он явно не собирался. Ладно, хорошо, что никто ничего не знает.

В Брюсселе тоже мало что знают. Криви пишет, что узнал о деталях битвы от полковника Гамильтона, прибывшего из Катр-Бра с каким-то поручением ближе к ночи. А в городе, как обычно, – слухи. Леди Шарлотта Итон и слышит (и видит), как группа бельгийцев кричит на улице под ее окнами: «Французы у ворот!»

…Войска Веллингтона остались стоять у Катр-Бра. Сам он отправился спать в Женапп, что ему ещё оставалось? Он хорошо выспится, у него никогда не было проблем со сном.

Для французов большая проблема то, что и Наполеон, впервые за долгое время, тоже хорошо выспится. Маршал Груши в своих мемуарах утверждает, что он несколько раз приходил к Наполеону за точными инструкциями. Ему сказали – император отдыхает, всё отложено до утра.

Глава четвертая
«Мирный» день

…Они никак не могли найти Блюхера. Сначала фон Ностиц поместил командующего едва ли не в первый попавшийся деревенский дом, где ему перевязали ногу, и Блюхер наконец полностью пришел в себя. Потом, когда адъютанту показалось, что сейчас сюда придут французы, поехали дальше.

Но Гнейзенау не мог больше тянуть с решением. Поздно ночью, уже 17 июня, он собрал генералов прямо на дороге. Карты рассматривали при свете факелов. Гнейзенау действительно собирался отступать к основным коммуникациям, к Льежу. Тогда Веллингтон при Ватерлоо точно остался бы один на один с Наполеоном. Однако кратчайшую дорогу к Льежу, шоссе Нивель-Намюр, французы отрезали. Просто идти на север и найти подходящее место для сосредоточения корпусов? Теоретически это никак не помогает Веллингтону, однако…

Место! Место!! Оно указывает не только направление движения, но и возможность изменить его. Ключ – в этом. Изучать карты почти в темноте трудно. Все сумели разглядеть только один пункт. Вавр. Туда и решили идти. Так ли всё было на самом деле, или речь идет об очередной легенде?

Давайте я объясню. Не про легенду, про Вавр, и повторю ещё раз. Гнейзенау совершенно не собирался помогать Веллингтону. Более того, он был крайне зол и считал, что англичане их обманули, что истине, как мы понимаем, совершенно не соответствует. Вавр – не плохое и не хорошее решение для англичан, оно трансформируемое. Всё по-прежнему зависит от одного старика, которого пока так и не нашли…

Рано утром 17-го Веллингтон отправил адъютанта Гордона за новостями от пруссаков. Гонец к нему так и не приехал. Герцог позавтракал и пошел смотреть, как завтракают его солдаты. Сержант Уилер вспоминает, что командующий «так развеселился, когда увидел, что солдаты жарят мясо на французских кирасах, что даже не стал спрашивать откуда взялось мясо».

Гордон вернулся как раз в тот момент, когда Веллингтон и его генералы в подзорные трубы осматривали позиции французов. Там ничего не происходило. Адъютант узнал немного. Пруссаки разбиты и отступают куда-то на север. Веллингтон немного помолчал, осмысливая услышанное. «Да, видимо, старина Блюхер получил хорошую трепку… Что ж, раз они ушли, мы тоже уйдем. Полагаю, в Англии скажут – мы проиграли. Их дело…»

Он отдал распоряжение немедленно отходить к плато Мон-Сен-Жан, то есть к Ватерлоо. Вот он, Перст Провидения! До сих пор не получивший свой багаж генерал Пиктон начал ругаться: «Черт возьми! Так я никогда не переоденусь!» Багаж Пиктон так и не получит, а жить ему осталось один день…

Они по-прежнему не знают о том, что уже перед рассветом пруссаки всё же нашли своего командующего. В маленькой деревушке Меллери. Страдающий от боли пожилой человек – перевязанная нога на маленькой скамейке – поправлял здоровье с помощью проверенных средств: чеснока и джина. Гнейзенау сделал доклад и опять настойчиво рекомендовал не помогать англичанам.

Блюхер выслушал его молча, а потом распорядился найти коляску. Он ещё не мог ехать верхом. Гнейзенау кое-что не учел. Не только прекрасные личные отношения Блюхера с Веллингтоном, но и личную неприязнь Старика-Вперед к императору французов. Он очень хотел разбить Наполеона и понимал, что проще это сделать вместе.

Блюхер поднялся на ноги и произнес решающие слова Ватерлоо. «Я дал Веллингтону слово, и, дьявол меня раздери, я его сдержу!»

Вот это я и называю исторической справедливостью. Наполеон унижал Пруссию, бил Блюхера, но свою последнюю битву он проиграет из-за решительности одного очень упрямого старика. Настоящего патриота Пруссии. Гебхарда Леберехта фон Блюхера. Его войска шли к Вавру, чтобы повернуть к Ватерлоо.

…Почему Ней не стал преследовать отступающих англичан? Это был первый вопрос, который задал разгневанный император маршалу по прибытии к Катр-Бра! Ещё не совсем отошедший от вчерашних недопониманий Ней еле удержался от того, чтобы не ответить резко. Нет, нет, теперь – только с приказом. Да и сам Наполеон утро провел бездарно. Долгое изучение донесений из Парижа, никому не нужный смотр… Указания? А он их или не дает, или предлагает что-то с «если». Генералы не любят слово «если». Именно тогда корпусной командир Вандамм и скажет про «не того, что прежде». К Катр-Бра он приехал почти к обеду!

Англичане уже ушли достаточно далеко, а Наполеон в нетерпении говорит приехавшему с ним Д’Эрлону: «Мы теряем Францию! Возьмите кавалерию и ударьте посильнее по английскому арьергарду!»

В запальчивости император увлекается и подъезжает слишком близко к передовой линии. Батарея Мерсера как раз покидает Катр-Бра последней, ей вместе с кавалерией приказано прикрывать отход.

Мерсер прекрасно видит Наполеона, без подзорной трубы. К нему подскакивает командующий союзным арьергардом лорд Аксбридж.

«– Достаточно ли у вас снарядов? – Да, милорд. – Тогда дайте по ним залп и уходите скорее!

Тут же мы увидели, как Наполеон в сопровождении штабных офицеров поднимается на холм. – Огонь! Огонь! – закричал лорд Аксбридж».

«Огонь» не причинил императору никакого вреда, а вот небольшой отряд французских кавалеристов ухитрился догнать англичан. Дальше Аксбриджу придется отступать с периодическими стычками, и Веллингтон жестко отругает его за самодеятельность.

А потом пошел дождь… Дождь на войне – не «погода, одинаковая для всех». Дождь на войне в те времена гораздо хуже для тех, кто догоняет и нападает. Он будет идти без перерыва чуть меньше суток. Через пару часов Наполеон понял, что англичан ему до наступления темноты не догнать…

К герцогу наконец приехал посланник от Гнейзенау. Сообщил две новости. Одну – хорошую, другую – никакую. Блюхер жив и почти здоров. Пруссаки идут к Вавру. Веллингтон немедленно отправил к Блюхеру адъютанта с письмом. Он сообщил, что завтра, скорее всего, даст сражение Наполеону. И очень хотел бы, чтобы прусский главнокомандующий прислал бы ему на помощь хотя бы один корпус.

…В Брюсселе – и дождь, и слезы. Утром через город провезли в Антверпен тело герцога Брауншвейгского. Все знали, что потери под Катр– Бра – страшные, но информация поступала противоречивая, да по-другому и быть не могло. Вдруг высший свет всколыхнулся. Привезли тело лорда Хэя! Молодого офицера, всеобщего любимца.

Тут же вспомнили о том, как на балу у герцогини Ричмондской Хэй с улыбкой говорил: «Если меня убьют, то только при первой же атаке». Отпугивал смерть, а оказалось – накликал. Убили Хэя, правда, не в первую атаку…

Вечером, несмотря на дождь, из города потянулись беженцы. В основном – бельгийцы. Леди Шарлотта Итон не очень хорошо понимала: они-то зачем уходят? Однако хозяйка ее дома погрузила немудреный скарб на тележку, забрала дочерей и куда-то отправилась. Паники ещё нет, но что-то похожее – есть. Война совсем близко.

…От Брюсселя до Ватерлоо – чуть больше 16 километров. Веллингтон уже в темноте остановился именно там, где и собирался. Ночь он проведет в деревушке, называвшейся Ватерлоо.

Солдаты располагались на ночлег на мокрой земле. Им повезло: дождь, всего лишь на полчаса, прекратился, и они сумели набрать в Суанском лесу дрова для костров. Разожгли, прикрыли шинелями и плащами. Веллингтон и его штаб наблюдали за привычной картиной. В этот момент появился Аксбридж, разгоряченный дневными стычками. Выслушал выговор от командующего, успокоился.

Веллингтон уже собрался уезжать, когда Аксбридж решился задать интересовавший всех вопрос.

– У вас уже есть какие-то планы на завтра, милорд?

– Что ж, если он не поделился со мной своими планами, а мои планы зависят от него, что я могу сейчас поведать о них? Одно я могу сказать наверняка, Аксбридж. Что бы ни случилось, мы должны исполнить свой долг.

…В половине восьмого вечера Наполеон добрался до стоящего на брюссельской дороге постоялого двора Ля Бель Альянс («Прекрасный союз»). Говорили, что местные остряки назвали его так в честь хозяйки, которая выходила замуж четыре раза, и только последний брак оказался счастливым.

Ля Бель Альянс стоял на небольшой возвышенности. Наполеон рассматривал карту. Мон-Сен-Жан, Ватерлоо… Эти названия мало о чем ему говорят. Императора волнует только одно: как бы Веллингтон не ушел под покровом ночи. И вся его армия здесь, или только часть?

Он отдает приказ нескольким батареям дать устрашающий залп. Тут же получает мощный ответ. Да, похоже они все здесь. Дождь продолжает идти… Наполеон отправляется на ночлег на ферму Ле Кайю.

…Около часа ночи он просыпается в холодном поту, он видел страшный сон. Берет с собой Сульта и Бертрана, они выезжают к аванпостам. Прямо перед ними – россыпь бивуачных огней. Наполеон молча смотрит на них, а потом поворачивается к Сульту:

Часть десятая
«Оставьте Ватерлоо в покое…»

Введение

Я уже много раз говорил о том, что Веллингтон не любил вспоминать про Ватерлоо. А сейчас я попробую объяснить, почему. И к самой большой части этой книги напишу самое короткое введение. Даже не напишу, а просто процитирую Железного герцога.

«Оставьте Ватерлоо в покое. Таким, каким оно было».

Глава первая
Утренние письма

Когда он встал, дождь ещё шел. Три часа утра. 18 июня 1815 года. День Ватерлоо. Веллингтон отдохнул, и ему хватит сил на весь день. Без информации от пруссаков он не может составить диспозицию. Он должен знать о намерениях Блюхера, он ждет. В маленьком доме в деревне Ватерлоо. Это его личное время.

Командующий посвящает его письмам. Они тогда писали помногу писем в день, письма – считай главная форма общения. Ровно сутки спустя Веллингтон напишет The Waterloo Dispatch, отчет о сражении. Очень большое письмо лорду Батерсту.

Ранним утром 18-го он пишет короткие письма. Их потом почему-то назовут ночными, но, думаю, просто для драматизма. Ночные – звучит почти трагически. В письмах ни трагедии, ни надрыва нет. Хотя они, конечно, кое-что говорят о Железном герцоге.

Железной уверенности в победе нет ни в одном из них. Более того, Веллингтон прекрасно сознает, какое рискованное предприятие ему предстоит. И допускает, что неудача вполне возможна. Брату короля, герцогу Беррийскому, советует перебраться из Гента в Антверпен (как и всей королевской семье).

Губернатору Антверпена рекомендует укрепить оборонительные сооружения. Сэру Чарльзу Стюарту, послу в Брюсселе – укрепить дух англичан, но пусть при этом «будут готовы к эвакуации».

Совсем личное – одно письмо, леди Фрэнсис Вебстер. Той, с которой он часто проводил время в Брюсселе. Очаровательной леди 22 лет от роду, жене одного из его гусарских офицеров. Сразу скажу, что дама сердца Веллингтона собиралась разводиться с мужем, причем ещё до того, как познакомилась с герцогом.

Некоторые знатоки вообще утверждают, что там дело ограничивалось только флиртом, но в день Ватерлоо рассуждать об этом точно нелепо. Написал письмо. Милое, без всяких там ахов и вздохов, в конце – тоже рекомендация «быть готовой».

Откуда такой пессимизм? Я бы не стал использовать это слово. Трезвая оценка – правильнее. Шапкозакида-тельскими настроениями Веллингтон никогда не страдал. И он пока не знает о намерениях Блюхера.

…Гонец, которому предстояло отвезти письма в Брюссель, терпеливо ждал. Веллингтон как раз запечатывал последнее, когда прибыл прусский офицер и, поклонившись, передал герцогу пакет от Блюхера.

«Как бы болен я ни был, я приду к Вам. И не с одним корпусом, а со всей армией. Если они не ударят по нам 18-го, мы сами ударим по ним 19-го».

Самое важное письмо Ватерлоо… Веллингтон вздохнул с облегчением. Теперь он мог расставлять войска. Рассвет едва забрезжил, когда первый из прусских корпусов, фон Бюлова, двинулся к плато Мон-Сен-Жан. Блюхер подъехал к солдатам и крикнул: «Ребята! Вы же не допустите, чтобы ваш командующий нарушил данное им слово?»

…Наполеон, после того как в час ночи выехал к аванпостам, больше так и не смог уснуть. Он и без того был не в лучших физических кондициях, а здесь не успел восстановить силы даже коротким сном. Это плохо, и это не может не сказаться. Будет так. В течение дня император периодически «отключается». Теряет интерес к происходящему, не может принять быстрое решение. Или принимает неправильное. «Не тот»? Давайте всё же не будем спекулировать. Тот, не тот, он – величайший полководец всех времен и народов. Впереди – его последняя битва.

…В начале четвертого император вызывает к себе генерала Гурго, офицера по особым поручениям при Ставке. Первый вопрос – не ушли ли англичане? Нет, не ушли. Император доволен и говорит Гурго: «Если всё пойдет так, как надо, эту ночь мы проведем в Брюсселе».

…Начало четвертого – как раз то время, когда начала просыпаться армия союзников. Дождь уже почти закончился, осталась какая-то серая пелена, морось. Капитан Мерсер, чья батарея стояла у фермы Ля-Э-Сэнт, увидел, как с огорода солдаты тащат картошку, и сделал вид, что ничего не заметил. Юный, семнадцать лет, младший лейтенант Лик, которому отец купил патент всего два месяца назад, отправился с приятелем, набирать воду из колодца. Безусым юношам очень хотелось… побриться. Рядовой Третьего полка пешей гвардии Мэтью Клей в замке Угумон обшаривал все помещения в поисках пищи. Нашел кастрюлю с недоваренной свиной головой, побрезговал. Потом очень жалел, так как кто-то оказался не таким привередливым. Адъютант генерала Пиктона капитан Гронау позавтракает отлично. В компании с ещё несколькими офицерами он устроится комфортно, под сооруженным солдатами тентом. Холодная ветчина, пирог и даже шампанское. Кто как мог, тот так и поел.

Обычные заботы обычных людей. Самая главная – хоть немного подсушить одежду. Вымокли все, спали плохо. Некоторые кавалеристы предпочли провести ночь в седле. Сержант Коттон из 7-го гусарского скажет: «Это была самая плохая ночь в моей жизни».

Есть ли добро из-за худа? Как выяснилось, да. Солдатам 73-го полка утром раздавали положенные порции спиртного. Интенданты привезли запас по штатному расписанию, хотя многие уже погибли или были ранены у Катр-Бра. Рядовой Моррис и сержант Бартон, друзья, приготовили себе по двойной порции грога. Бартон даже предлагал своим товарищам спрятать немного джина на потом, чтобы выпить после окончания битвы. Моррис счел идею неправильной. «Поверь, Бартон, немногие из нас доживут до конца сегодняшнего дня».

…Ночь была плохой для всех: и для французов, и для союзников. Но почему-то считается, что для французов – хуже. Они прибыли к полю боя позже, значит – и отдыхали меньше. Как «отдыхали» – вы уже поняли. Однако фактор физического состояния я бы сбрасывать со счетов не стал. Дело даже не в отдыхе, а в том, что, как мы уже знаем, физически англичане покрепче французов. И точно – выносливее. Иногда выносливость становится важнее храбрости. Ватерлоо – как раз такой случай.

Однако не будем забывать и о том, что армия Веллингтона состояла не из одних лишь англичан. Британцев в ее составе – чуть больше трети. Остальные – голландцы, бельгийцы, немцы. Веллингтону придется иметь в виду и национальный фактор, как и при Катр-Бра. Только при Катр-Бра у него практически не было выбора, а сейчас – он может все продумать заранее. Он это сделает.

…Из Ватерлоо к плато Мон-Сен-Жан герцог приедет около пяти часов утра, в сопровождении большой свиты. Сюда приехал из Брюсселя друг Веллингтона, герцог Ричмондский, вместе с 15-летним сыном. Командующий попытался было отправить его домой, но сэр Чарльз заявил, что «никогда не пропустит такое». Значительную часть дня герцог Ричмондский будет либо рядом, либо совсем неподалеку от командующего.

Вот кто ещё сопровождает герцога. Принц Оранский (ранение средней тяжести). Фон Мюффлинг. Генерал Роуленд Хилл (контузия). Лорд Аксбридж (получит тяжелое ранение). Генерал Роберт Сомерсет. Генерал Уильям Понсонби (погибнет). Испанский генерал Алава, друг Веллингтона. Генерал Томас Пиктон (погибнет). Генерал Джеймс Кемпт. Генерал Эдвард Барнс (тяжелое ранение). Начальник штаба Веллингтона Де Лэнси (погибнет). Группа адъютантов Веллингтона во главе с Александром Гордоном (погибнет).

Просто немыслимо! В битве при Ватерлоо Веллингтон потеряет огромное количество офицеров самых разных рангов. Близких ему людей… Запомним это.

Генералы Веллингтона уже позавтракали и теперь, поднявшись на один из холмов плато, они осматривали позицию. Плохую, по словам Наполеона. Она не могла быть плохой хотя бы потому, что герцог ее выбрал. Конечно, не линии Торреш-Ведраш, но если Веллингтон в чем-то и превосходил полководцев своего времени, так это в умении выбрать позицию для обороны.

Наметил он ее давно, а рано утром 17-го Де Лэнси отправился не только подготовить места для размещения на ночлег, но и хорошо осмотреть грядущее поле битвы. Наполеон беспокоился зря. Герцог не мог оставить Брюссель без сражения. Его бы просто не поняли. Ни в Европе, ни, в особенности, в Англии. И если уж он вынужден принять бой, то он, несомненно, позаботился о том, чтобы принять его в наиболее подходящих для него условиях, пусть и не идеальных.

Де Лэнси сделал подробный доклад, и окончательное решение Веллингтон принял, перед тем как отправился спать. Утром, получив письмо от Блюхера, он скорректировал план. Де Лэнси сделал две копии документа. На каждой – диспозиция. Схема расположения войск к началу сражения. Одну копию получил принц Оранский, вторая находилась у адъютанта Гордона. Генералов с планом ознакомили, можно расставлять войска. Ровно в шесть часов утра Веллингтон отдал – на такую-то битву! – один из самых коротких приказов в своей жизни: «Построиться как обычно».

Наполеон только собирался завтракать, когда на ферму Ле Кайю прибыл взволнованный офицер с передовой и сообщил, что англичане собираются уходить. Император немедленно велел подать лошадь. У аванпостов он встретил Д’Эрлона и спросил, что происходит. «Ничего особенного, сир, они занимают позиции. Похоже, собираются держать оборону». Император сам немного понаблюдал за англичанами. «Да, так и есть. Пусть солдаты готовят суп, мы пока не можем начинать. Д‘9рлон, я жду вас к завтраку».

Глава вторая
Пока не заговорили пушки

Союзники ждали, когда подсохнет одежда, французы – земля. Гений артиллерии Друо сказал императору, что быстро перемещать пушки пока невозможно. Наполеон хотел начать битву в девять, об этом пока и речи быть не могло. Вполне можно позавтракать.

На завтраке у императора – Сульт, Друо, Д’Эрлон. Чуть позже приходят Ней, Рейль и брат Наполеона Жером. Император уверен в успехе: «У нас девяносто шансов против десяти». Большинство из присутствующих уже имели дело с Веллингтоном на Пиренеях. Они предостерегают Наполеона – не стоит недооценивать англичанина. Император оскорбляет всех сомневающихся и заявляет: «Они не стоят даже того, чтобы прервать ради них завтрак!» Он почему-то уверен в численном превосходстве противника, но оно совершенно не смущает Наполеона. Дальше едят молча.

Никакого превосходства не было и в помине. У Наполеона – около 70 тысяч солдат. 48 тысяч – пехоты, 14 – кавалерии и артиллеристы при 250 орудиях. У Веллингтона -67 тысяч человек. 50 тысяч пехотинцев, 11 тысяч – кавалеристов. Чуть больше 150 пушек.

Обращает на себя внимание лишь колоссальный перевес французов в артиллерии; конечно, им стоило подождать, пока подсохнет земля. С этого момента начинаются споры на века. Несколько часов, которые потерял Наполеон дожидаясь исправления капризов природы, они сильно повлияли на исход сражения? Дальше – почти без остановки. А промахи Нея? А не пришедший к полю боя Груши?

Как сказал Веллингтон – «оставьте Ватерлоо таким, каким оно было». Я и сам вдоволь нарассуждалея по поводу всяких «если» в книге о самом знаменитом сражении в мировой истории. Очень увлекательное занятие. Но сейчас мы обойдемся без «если». Всё, как было. Было так. Наполеон нападал, Веллингтон – защищался. Результат известен, зачем нам «если»?

Наполеон позавтракал, потом, для поднятия духа, устроил грандиозный смотр своим войскам. Веллингтон, по воспоминаниям участников событий, всё это время находился в движении. Диспозиция составлена, но он вносит какие-то изменения, лично контролирует размещение войск. Он не любит оставлять что-то на волю случая, он терпеть не может «случаи». И всё, что он считал необходимым, он сделал. Есть лишь одно большое допущение. План составлен с учетом прихода Блюхера на поле боя. Выбросим одно «если».

Веллингтон готовится встретить Наполеона. Мы сразу должны представить себе некую общую картину. Ватерлоо – очень «компактная» битва. Протяженность линии фронта – меньше четырех километров. При Лейпциге, например, двенадцать. Всё поле боя – не скажу, что клочок земли, но территория совсем небольшая. Около пяти километров с востока на запад и двух – с севера на юг. Войска – свои и чужие – стоят близко друг к другу. Это одна из причин чудовищных потерь при артиллерийских обстрелах.

Кто получает преимущество от компактности? Веллингтон. Потому что он выбрал позицию, знал, что будет обороняться и, как обычно, извлек пользу из рельефа местности.

Битву назовут Ватерлоо, с этим многие несогласны, но про название мы ещё поговорим. Пока лишь скажем, что деревушка Ватерлоо находится в полукилометре от поля боя, плато Мон-Сен-Жан.

Плато прорезает длинный гребень из низких холмов. Более пологий склон возвышенности спускается на юг, к Суанскому лесу, то есть к позициям союзников. Более крутой – на север, так что французам приходилось преодолевать хоть и незначительное, но препятствие, к тому же – по размытой дождями земле.

Ещё через плато идет дорога Шарлеруа-Брюссель, с высокими насыпями и изгородями. Есть и небольшая проселочная дорога, Оэнская. Всё плато Мон-Сен-Жан покрывают небольшие рощи, изгороди, перелески. Это действительно очень неплохая позиция для обороны. Главное – можно укрывать войска, прятать резерв, что всегда любил делать Веллингтон, в чем он настоящий мастер. Герцог максимально укрепил центр и правое крыло и ожидал пруссаков на левом фланге. В расчетах он не ошибся.

Слева стояли лишь две дивизии, Пиктона (англичане и ганноверцы) и Перпончера (голландцы и бельгийцы). Обе – сильно потрепанные при Катр-Бра. Уже в последний момент Веллингтон всё же добавил к ним две бригады из дивизии генерала Лоури Коула. Сам Коул, кстати, участия в битве не принимал, поскольку Веллингтон решил не прерывать его медовый месяц.

Относительно слабый левый фланг был ещё и не очень хорош с точки зрения создания укрепленных пунктов. Маленькие, в несколько домов, деревеньки, Папелотт, Фришермон и прочие для этой роли плохо подходили.

Однако здесь, слева, находился один из лучших генералов Веллингтона, сэр Томас Пиктон. Решительный и способный мгновенно отреагировать на любое изменение ситуации. На это и рассчитывал герцог.

В центре войска были сгруппированы вокруг большой каменной фермы с песчаным карьером, Ля-Э-Сэнт. Командовал ими Принц Оранский. И, учитывая неопытность принца, именно за центром Веллингтон больше всего «приглядывал».

Здесь стояли дивизии Альтена и Кука, в рядах которых было много ветеранов, и голландские части. Центр – сильный.

Справа у Веллингтона имелась оборонительная твердыня, замок Угумон. Герцог полагал, что французы основной удар нанесут как раз по его правому флангу. Так оно и будет, но только в начальный период сражения. Справа стояли мощные силы и командовал ими генерал Хилл.

Почти всю кавалерию Веллингтон, как обычно, оставил в резерве.

Плохая позиция? Наполеон в качестве главного аргумента приводил тот факт, что в тылу у союзников находился Суанский лес. Дескать, Веллингтон сам себе отрезал путь к отступлению. Здесь мы можем патетически воскликнуть: «Да он и не собирался отступать!»

Нет, Веллингтон считал умение вовремя отступить важнейшим для полководца качеством. Он просчитал все плюсы и минусы. Во-первых, он мог прятать в лесу солдат. Во-вторых, Суанский лес только с виду кажется густым и непроходимым. В нем были широкие просеки, через которые могла проходить не только пехота, но и кавалерия. А пушки можно было уводить по дороге Шарлеруа – Брюссель, не сильно пострадавшей из-за дождей.

Прекращаем разговоры о позиции, не только в ней дело. Веллингтон, в отличие от Наполеона, крайне высоко ценил таланты своего противника и говорил о том, что «одно лишь его (Наполеона. – М.К.) присутствие на поле боя стоило 40 тысяч солдат». Чего опасался герцог? Того, что император его переиграет, поставит в тупик нестандартным решением, неожиданным маневром.

Завтрак уже заканчивался, когда император сказал своим генералам: «У меня много пушек, и я все их использую. Затем я брошу в дело свою кавалерию, пусть враг вылезет из своих нор. Потом, когда я пойму, где они прячутся, я ударю по ним сам, с гвардией».

План как план, не раз приносил успех. Только до гвардии ещё очень далеко. Ней повторяет, что Веллингтон умеет обороняться. Император снова презрительно обзывает англичанина «сипайским генералом». Веллингтон знает, что Наполеон про него говорит. Его это совершенно не задевает, у него всё в порядке с юмором и самоиронией. Он – английский аристократ. Его интересует лишь то, что Наполеон предложит на поле боя.

Странно, но находятся историки, которые всерьез рассуждают вот о чем. Дескать, полностью готовые к бою войска Веллингтона простояли несколько часов, ожидая французской атаки. А могли бы сами атаковать. Они, наверное, плохо изучили и Веллингтона, и ситуацию, в которой он находился. Атаковать с неопытной армией армию великолепно подготовленную? Да он, и обороняясь-то, сильно рисковал! Но он делал то, что хорошо умел.

А Наполеон – нет. Он ничего не придумывал, раз за разом повторяя незамысловатые лобовые атаки. Уже «не тот»? Веллингтону-то какое до этого дело?

…Около одиннадцати часов дня герцог увидел, как французы строятся в колонны для нападения. Командующий находился в неглубоком тылу, близ огромного вяза, который впоследствии назовут деревом Веллингтона. Здесь он проведет значительную часть дня. Герцог опускает позорную трубу и поворачивается к Мюффлингу.

– Ну что ж, сейчас Бонапарт узнает, как «сипайский генерал» умеет держать позицию.

Глава третья
Угумон

Примерно в половине двенадцатого жители Брюсселя услышали отдаленный грохот артиллерийской канонады. Началось! Англичане обратили внимание на то, что с витрин кафе и лавок моментально исчезли карикатуры на Наполеона. Они, считай, были едва ли не главным украшением и испарились как по мановению волшебной палочки. Люди выскочили на улицы и пока собирались только слушать битву.

…Веллингтон однажды саркастически заметил: «Вы не найдете и двух людей с одинаковым мнением о том, когда началось Ватерлоо». Мы знаем. Действительно в половине двенадцатого, плюс-минус пять минут. Почему у очевидцев время всё равно «гуляет»? Потому что первый выстрел – всегда неожиданный, и не многие посмотрят на часы.

52-й полк младшего лейтенанта Лика расположился позади холма, неподалеку от замка Угумон. Лик не только услышал залп, он его почувствовал. Сержант, стоявший рядом с ним, усмехнулся: «Артиллерийский залп, мистер Айк. Если вам не доводилось слышать его раньше, сэр». Лик плохо помнил, когда именно началось сражение, зато отлично помнил то, что оказался в гуще событий в самом его начале. Французы атаковали правый фланг союзников.

Всю битву при Ватерлоо довольно легко разделить на несколько фаз. И в каждой есть центральное событие. Именно на них мы и сосредоточимся. Главное, что происходило в первой стадии сражения, – попытки французов овладеть замком Угумон.

Вообще-то, Угумон – замок лишь по названию. Это просто большая ферма из нескольких каменных зданий. Есть основное, в два этажа, и несколько поменьше. Все стены образуют замкнутый прямоугольник с двумя выходами – центральным с большими воротами, и чем-то вроде калитки. С востока к стене примыкает палисадник, рядом с замком – не очень густой лес. Стены – прочные, окна можно использовать как бойницы, в общем, – совсем неплохой укрепленный пункт. Иметь такой в тылу во время наступления никому не захочется, так что желание французов для начала овладеть Угумоном выглядело вполне логичным.

Первую атаку в битве при Ватерлоо возглавил Жером Бонапарт. Именно его дивизия из корпуса Рейля после короткой бомбардировки пошла на штурм замка. Младший брат императора очень хотел отличиться.

…Веллингтон уехал из Угумона всего за полчаса до начала бомбардировки, проверял. Сопровождавший его Мюффлинг не удержался и задал герцогу вопрос – не считает ли он, что сил для обороны Угумона недостаточно? Ведь замок – ближе к французским позициям, а не к союзническим. Веллингтон усмехнулся: «Это вы просто не знаете подполковника Макдонелла».

34-летний Макдонелл в армии – почти легенда. Шотландец из горного клана, война у него в крови. Храбрый, решительный. Он руководит обороной Угумона в самом замке. В его распоряжении две роты гвардейцев.

Ещё две, во главе с подполковником Салтуном, в палисаднике перед домом.

Английские гвардейцы – совсем не такие, как «старые ворчуны» Наполеона. Французы – опытные ветераны с солидным послужным списком. Большинство англичан – обычные новобранцы, которые впервые понюхали порох у Катр-Бра. Но что такое принадлежность к гвардии, они понимают.

Вокруг замка размещены немецкие части. Особая роль отводится егерям из Нассау. Егеря – значит, как минимум, хорошо стреляют. Кроме того, они носят форму зеленого цвета, что помогает прятаться в лесу и высоких кустарниках. Егеря должны отстреливать рвущихся к Угумону французов.

Первая бомбардировка Угумона была короткой и значительного ущерба зданию не причинила. Плохо подготовленная атака вообще закончилась катастрофой. Французы не имели никакого представления ни о местности, ни о прочности стен Угумона. Просто рванули вперед наобум…

На открытом пространстве их уничтожал огонь британской артиллерии, в лесу – егеря, а на подходе к замку прицельный огонь из гвардейских ружей. И всё равно – часть солдат из немецких контингентов дрогнула и бежала с поля боя.

Веллингтон это заметил и сказал находившемуся рядом с ним австрийскому представителю: «Видите тех парней, которые бегут? Вот с такими я должен выиграть битву». Герцог не совсем справедлив. Во время битвы дрогнут многие, англичане в том числе. А первого французского генерала, Бодюэна, застрелит как раз егерь из Нассау, там, у Угумона.

Чтобы поддержать его защитников, Веллингтон приказывает батарее из шести гаубиц обстреливать французов. Ею руководил майор Булл, один из немногих офицеров в армии, который носил бороду, и ещё более немногих, кто являлся настоящим знатоком своего дела. Булл хорошенько напугал солдат Жерома, но его залпы имели и обратный эффект. Они расчищали лес. Французам стало проще атаковать большими массами, а кроме того – они смогли подтянуть поближе свои пушки.

…Накануне сражения Веллингтон категорически запретил своим артиллеристам «вступать в дуэли», то есть отвечать огнем на огонь. Однако вторая бомбардировка Угумона – это уже не только обстрел замка, но и как раз позиций английских артиллеристов. Они сразу забыли про приказ командующего. Батарея Мерсера попала под огонь, и, как вспоминал капитан, «в ту же секунду я подумал – дорого бы я дал, чтобы посмотреть, как повел бы себя герцог, окажись он на нашем месте».

Они начали отвечать, практически все. Герцогу это сильно не понравилось. Он распорядился отдать под арест первого же из командиров батарей, к которым он подъехал. Прямо во время сражения! Спасло его лишь то, что он сумел как-то убедить Веллингтона, что стреляет по пехоте, а не по французским пушкам.

Штрих к портрету – командующий полагал, что лишь строгое выполнение его приказов поможет выполнению задачи. По большому счету, он был прав. Скажу в последний раз, его армия сильно отличалось от французской. И вообще, и в данном конкретном сражении.

Наполеон давал своим генералам возможность проявить инициативу, Веллингтон предоставлял ее крайне редко. Он куда более авторитарный военачальник, чем император французов. Мы уже знаем, почему. И мы постепенно начинаем понимать, почему Ватерлоо стало его последней битвой.

Веллингтон рисковал так, как никогда в своей жизни. Проиграй он Ватерлоо – и его репутации конец. Про победы на Пиренеях никто бы и не вспомнил. Одна битва, по большому счету ничего не решавшая, решила бы его судьбу. Нам остается лишь гадать, что творилось в его душе. Ещё раз – запоминаем.

…Около полудня Наполеон приказал Рейлю взять Угумон любой ценой. Рейль помог Жерому людьми, и брат императора отправился на очередной штурм.

В этот раз Жером действовал хитрее. Легкая пехота стала очищать лес, а линейная, в колоннах, двинулась к Угумону. Мерсер, чья батарея получила небольшую передышку, наблюдал за тем, как, выйдя из леса, люди в синем дерутся с людьми в зеленом в пшеничном поле. Тем временем, уже на подходе к замку, французы вынуждены были остановиться.

…Второй штурм Угумона – тема, которую очень любят и художники-баталисты, и скульпторы военно-исторической миниатюры. Впечатляет невероятно! Посмотрите хотя бы знаменитую картину Эрнеста Крофтса. Рукопашные бои, палящие из окон английские гвардейцы… Красота войны…

Парни Макдонелла сначала вели бой на подступах к замку, но французов так много… Они еле успевают вернуться в дом и закрыть ворота. Прямо у ворот командир полка легкой пехоты Кюбьер получает ранение. Полковник вспоминал, что был уверен в том, что его сейчас добьют. Гвардейцы дали ему уйти…

Этого офицера знала вся французская армия. Младший лейтенант Легро из 1-го полка легкой пехоты. Ростом под два метра, феноменальной физической силы. Легро командует полковыми саперами, они все ребята крепкие, умеют обращаться с топором.

Легро и прорвался к северным воротам. Топоры саперов крушат дерево, ворота поддаются, и французы врываются внутрь! Рядовой Мэтью Клей слышит крик Макдонелла: «Закрыть ворота! Как хотите – закрыть!»

Макдонелл сам бросается к одной из створок, подпирает ее плечом. Они закрывают ворота! Легро и ещё человек тридцать остаются во внутреннем дворе… Тяжело дышащий Макдонелл говорит: «У нас нет людей для охраны пленных». Их убьют… Всех, кроме насмерть перепуганного 15-летнего мальчишки-барабанщика. Клей возьмет его за руку и отведет в сарай, куда помещали раненых. Мальчишка будет плакать и что-то лопотать по-французски…

Веллингтон отдал приказ командовавшему 2-й гвардейской бригадой генералу Бингу провести контратаку в районе Угумона. Появление гвардейцев стало большой неожиданностью для французов, они отступили, а часть солдат Бинга зашла в замок.

С этими подкреплениями защитники Угумона продержатся весь день. Французы увязнут на правом фланге, а Веллингтон позже скажет, что битва была выиграна благодаря закрытым воротам Угумона. Пусть так.

…Поздно вечером они сами откроют ворота. Будут выходить осторожно, оглядываясь по сторонам, не веря в то, что всё уже закончилось. Последним из ворот выйдет подполковник Макдонелл…

Глава четвертая
Д’Эрлон и пушки

Первую часть битвы Веллингтон провел на правом фланге, где шли бои за Угумон. Примерно в час дня, решив, что ситуация больших опасений не вызывает, он отправился в центр. Под аккомпанемент чудовищной артиллерийской канонады. Палила «Большая батарея» французов. Огонь «Большой батареи» и атака корпуса Д’Эрлона – главные события второй фазы сражения.

Наполеон – артиллерийский офицер. В пушках он знал толк, как мало кто в его время. Разумеется, он собирался использовать свое преимущество в артиллерии в полной мере. Ещё в 11 часов генералу ДЭрлону сообщили, что в его распоряжение поступает несколько артиллерийских батарей из резерва. Позже к ним добавили ещё несколько и вот так появилась «Большая батарея».

В нюансы вдаваться не будем. Просто представьте себе. 80 пушек ведут непрерывный обстрел. В течение получаса. На один выстрел, в зависимости от типа орудия, одна-две минуты. Даже ветераны Веллингтона ни с чем подобным не сталкивались.

Сержант Лоуренс из 71-го полка воевал на Пиренеях, двое его друзей, стоявших неподалеку, тоже. Одному ядро оторвало голову, другого – сломало пополам. Прямо перед ним совсем юный новобранец лежал без ног. Собравшись с силами, он сказал своему товарищу: «Том, помни о своем слове. Мать выплакала все глаза, когда у нее на руках скончался мой брат. Не рассказывай ей о том, как я умер, – это ее убьет. Прощай! Господи, благослови моих несчастных родителей…»

Страшно! Однако потери оказались совсем не такими ужасными, какими могли бы быть. Веллингтон мастерски укрыл свои войска. За небольшими холмами, за насыпями, но – укрыл. И палила «Большая батарея» не очень-то прицельно. Приблизить ее к позициям противника Наполеон поостерегся, а издалека и цели видны нехорошо, и расчет сделать сложнее. Один офицер из дивизии Пиктона вспоминал, что «ядра, в основном, перелетали через наши головы. Огонь страшный, но рассчитывали они, скорее, на психологический эффект».

Отчасти – так оно и было. Мощный артиллерийский обстрел, паника в рядах противника, дым… И – удар пехоты. Наполеоновская классика. Роль главной ударной силы отвели как раз корпусу Д’Эрлона. Абсолютно свежему! Но ещё до того, как солдаты Д’Эрлона построились в колонны, произошло крайне важное «кое-что».

Штабные офицеры императора заметили темное облако в районе деревушки Шапель-Сен-Аамбер. Аюди опытные, они знали – именно так выглядят подходящие к полю боя войска. Только… чьи они? Вскоре разведчик из 7-го гусарского полка сообщил: темное облако – пруссаки. С этого момента начинается история под названием «Где Груши?», но нас она мало интересует. А вот пруссаки сильно волнуют и Веллингтона, и о приходе мы поговорим. Перед атакой Д’Эрлона Наполеон снижает свои шансы с 90 до 60, и наступление начинается.

Солдаты Д’Эрлона шли в массивных колоннах, как обычно. Это тоже производило определенный эффект. Один батальон от другого отделяет всего несколько шагов, ряды плотные. Крик «Vive L’Empereur!» исторгнут будто из одной глотки, только невероятных размеров. Барабаны бьют дробь, напряжение нарастает… Младшего лейтенанта Лика поразила именно дробь, он написал потом, что, наверное, никогда не сможет «выбросить из головы рам-дам, рам-дамдамдам…»

Кинкэд, чья часть стояла на холме, наблюдал за движением колонн чуть-чуть сбоку. Впечатляло. Идут, не сбавляя шаг, как непреодолимая сила. Беда французов в том, что они не совсем верно оценили и последствия залпов «Большой батареи», и рельеф местности.

Наибольший урон был нанесен бельгийским частям, которые стояли практически на открытой местности. Почему их вовремя не убрали – неизвестно. Только закрывали они, вообще-то, левый фланг, а не центр. Да, в отличие от правого фланга, здесь, в центре и слева, войска располагались очень близко, но всё же… Французы ведь атаковали именно центр.

Про одну из фатальных ошибок, атаку в «тяжелых» колоннах, историками написано очень много. Кто там прав, кто виноват, они почти разобрались. Никто не отрицает, что в построениях французов вины Веллингтона нет никакой.

В центре позиции союзников – ферма Ля-Э– Сэнт. Не такая «крепость» как Угумон, но как опорный пункт при оборонительных боях вполне подходит. Дома из кирпича, изгороди, заборы. Защищают саму ферму солдаты из Королевского Германского Легиона (KGL), одной из лучших частей Веллингтона. Солдаты из KGL, как и из 95^th Rifles, самые меткие стрелки во всей армии. Французы в этом убедятся. В Ля-Э-Сэнт их чуть меньше четырехсот человек, командует ими майор фон Бэринг. Храбрый и очень компетентный офицер.

Теперь о важности зданий на поле боя. Задача Угумона справа – сковывать действия французов. Ля-Э-Сэнт в центре – важнее. Это некий системообразующий элемент всей обороны союзников, что понимает и Веллингтон, и Наполеон. Потому-то французы будут так отчаянно атаковать центр, а для союзников самый сложный момент наступит тогда, когда Нею всё же удастся взять Ля-Э-Сэнт. Но до этого ещё далеко…

…Колонны Д’Эрлона хотя и пострадали от огня британской артиллерии, но до противника дошли, сохраняя боевой порядок. И первой на их пути оказалась бельгийская бригада, та, что наиболее сильно пострадала от огня «Большой батареи».

Генерал Пиктон с близкого расстояния наблюдал за происходящим вместе со своим адъютантом.

– Неважно, полагаю, на вкус они всё равно должны это попробовать.

Они не стали ничего пробовать – и просто побежали, осыпаемые проклятьями английских артиллеристов и пехотинцев, стоявших в резерве. Дыра в обороне! Французы немедленно туда ринулись и… попали под убийственный огонь британских стрелков. Но солдаты Наполеона – не даром лучшие в мире. Отрывистые команды офицеров, барабанная дробь, перестроение – и вот они уже теснят противника по всему фронту.

Императору нравится картина, которую он видит. «Пошлите кирасир, сейчас они их сомнут».

Веллингтон сохраняет спокойствие. Он знает, что совсем рядом, за грядой холмов, стоит дивизия генерала Пиктона. Один из французских офицеров вспоминал, что «шотландцы выросли будто из-под земли, я, во всяком случае, так и не понял, откуда они взялись».

Прицельный ружейный огонь вновь внес в ряды французов смятение, и майор фон Бэринг вывел солдат из Ля-Э-Сэнт, чтобы поддержать своих. И в этот момент, теперь уже совсем неожиданно для союзников, появились кирасиры. Они стремительно приближались к шотландцам, фон Бэринг понял, что сейчас произойдет, и скомандовал: «Назад! Все назад!» Стрелки поспешили уйти за каменные стены. Дрогнули все, включая шотландцев. Французы повсюду теснили противника…

…Под Катр-Бра сэр Томас Пиктон получил ранение. Ядро по касательной задело ему бок, сломав несколько ребер. Слуга сделал ему тугую повязку, однако Пиктон страдал от сильной боли. Чудом избежав смерти, генерал заявил, что теперь ему ничего не страшно.

Сэр Томас подскочил к одному из каре. «Стоять, канальи! Я сказал – стоять!» Спустя мгновение в него попала французская пуля. Рядовой из 79-го Шотландского вспоминал: «Генерал раскинул руки, сначала упала его знаменитая шляпа, а потом и он сам…» Пиктон так и не стал фельдмаршалом, хотя очень этого хотел. Но он – самый старший по званию из всех союзных офицеров, что погибли при Ватерлоо…

В три часа дня Наполеону показалось, что он почти выиграл битву. Только показалось, и как раз в три часа Мюффлинг отправил гонца с просьбой «…какможно скорее помочь герцогу, так как он находится в крайне тяжелом положении».

Что ж, для тяжелых положений есть тяжелая кавалерия. Сейчас последует ее атака. Здесь снова есть споры, и мы снова их проигнорируем. В самом деле, какая разница, кто отдал приказ о ее начале, Веллингтон или Аксбридж? Скажу лишь, что Аксбридж, как заместитель командующего, имел право на инициативу. Остальное – не так уж важно.

Мы просто знаем, что Веллингтону в принципе не очень нравилась кавалерия. Предрассудок, причуда – можно называть как угодно. Данность. В оправдание герцогу можно сказать, что его давнее высказывание о том, что «кавалеристы чересчур увлекаются» оказалось справедливым и в этом случае.

…Капрал Диксон из полка Шотландских Серых долго наблюдал за битвой со стороны. Вообще-то его полк назывался 2-й Королевский Северобританский драгунский (The Royal North British Dragoons), но все называли его Scots Greys, Шотландские Серые. Рядовых набирали, в основном, в Шотландии, но главное – все лошади были серого цвета. Изумительные лошади. Наполеон, увидев Серых перед началом битвы, восхитился. Хотите восхититься и вы – посмотрите на знаменитую картину леди Батлер Scotland Forever! на ней как раз изображена атака Серых.

Серые, как и другие полки тяжелой кавалерии, – самая настоящая элита. И вот то, что Аксбридж бросил в дело сразу всю элиту, может вызывать вопросы. И вызывает. Однако мы не будем судить победителей.

Командовал бригадой, в которую входили Серые, генерал Уильям Понсонби. Друг Веллингтона, участник Пиренейской войны и большой любитель хорошего нюхательного табака. Он лично возглавит атаку.

Капрал Диксон, сидевший на сером (а каком же ещё) коне по кличке Раттлер, ждал приказа во втором ряду. Понсонби подъехал к солдатам, достал саблю и отсалютовал ею. «Вперед, Шотландские Серые»! Они понеслись вперед…

«Шотландия во веки веков!» (Scotland Forever!) Как же красиво они атаковали солдат Д’Эрлона! И, признаем, безжалостно. Французы не успевали перестраиваться в каре, и их рубили и рубили… Гигантского роста сержант Юарт захватил «орла» 45-го полка, убив при этом трех французов. Понсонби кричит ему: «Отвези его в тыл, храбрец, ты уже сделал достаточно!» Юарт выполняет приказ командира, а Понсонби – нет.

Британская тяжелая кавалерия помогла уничтожить корпус Д’Эрлона, но у них было строгое указание (уже точно – от Веллингтона) не преследовать противника, не пытаться развить успех. Ох, не зря опасался герцог… В кавалеристах безрассудства – столько же, сколько и отваги. Они помчались дальше, к «Большой батарее».

…Наполеон обращается к Сульту. «Кирасиры там уже есть, пошлите шеволежеров».

Шеволежеры – то же, что и уланы. Легкая кавалерия, вооруженная пиками. Чересчур увлекшиеся Серые просто не заметили, как с флангов их атаковали люди с пиками. Случилось то, чего так боялся Веллингтон. Английские кавалеристы были храбрыми и хорошо дрались, но совершенно не умели маневрировать. А французы – умели. Лошади у них, конечно, похуже, но выучка… Просто тотальное превосходство!

Серые понесли тяжелые потери, и Понсонби приказал отходить. Сам генерал скакал в арьергарде, преследуемый шеволежерами. Понсонби и его адъютант сильно отставали. Лошадь генерала споткнулась в грязи и упала, Понсонби приказал адъютанту скакать дальше, а сам остался лежать на земле. Диксон вспоминал: «Мы были уже довольно далеко, но остановились, услышав крики адъютанта. Генерала окружили трое уланов, он показал им саблю, собираясь, видимо сдаться в плен. Двое ускакали, остался один. Я увидел, как человек шесть из наших, из тех, что были ближе, развернулись и попытались помочь генералу. Тогда улан заколол его и помчался назад».

История сохранила нам даже имя человека, убившего Понсонби. Капрал 4-го шеволежерского полка Урбан.

Тяжелая кавалерия сильно пострадала от легкой. Веллингтон высказал Аксбриджу всё, что он думает по этому поводу. Однако дело было сделано. Первая мощная атака французов на центр не просто отбита. Всего за час с небольшим Наполеон потерял почти целый корпус. Но и потери союзников – огромные.

…В Брюсселе в середине дня творилось уже непонятно что. Многие собирались уезжать в Антверпен, потом появились слухи, что французы перерезали все дороги. Кто-то предпочел вернуться, уже практически выехав из города. Один из английских аристократов отправил письмо домой, сделав в конце приписку: «следующее, видимо, буду писать уже из французской тюрьмы». Чувство юмора всегда с ними!

Криви писал, что «настроение в городе менялось буквально каждый час, и так продолжалось до утра понедельника». Везут раненых! Ведут пленных! Все, кто не ждет, когда освободятся дороги на Антверпен, мечутся по Брюсселю. Криви отмечает, что примерно с трех часов дня всё чаще слышится вопрос: «А где пруссаки?!»

Глава пятая
«Прусский вопрос»

Забегать вперед – в истории последнее дело, но иногда сделать это просто необходимо.

Все знают, кто проиграл битву при Ватерлоо, а насчет победителей есть разночтения. Обычная формулировка даже в энциклопедических изданиях, что-то вроде «исход сражения решило появление прусских войск во главе с Блюхером». Вроде и правильно, только люди, не сильно интересующиеся историей, полагают, что произошло какое-то одномоментное событие. Вот они дерутся, дерутся, вдруг – раз, появляется Блюхер, и всё кончено.

Становится обидно и за Веллингтона, и, самое главное, за его солдат. Они дрались весь день, погибали, чтобы… Что? Дождаться прихода Блюхера? Сомнительно.

Кстати, если бы так всё и было на самом деле: пришел Блюхер, и всё решилось, – прерывать повествование бы не стоило. Однако – не было. «Пришли пруссаки» и «пришел Блюхер» – это, вообще-то, вещи совершенно разные, сильно разнесенные по времени. Уже не так просто, не так ли?

Здесь нужно разбираться, даже справочникам и энциклопедиям не всегда стоит доверять. Их ведь, в конце концов, тоже пишут люди.

Итак, мы знаем наверняка, что уже рано утром Веллингтон получил депешу от Блюхера (намерения прусского командующего подтвердил и Мюффлинг), в которой он обещал прийти и поддержать герцога со всей армией. Он и придет. Со всей армией, кроме одного корпуса, фон Тильмана. Тильман сразится с маршалом Груши в самой последней битве кампании Ватерлоо, при Вавре. Для самой кампании эта битва уже ровным счетом ничего не значила.

Расстояние от Вавра до Ватерлоо – 21 км. Первый из корпусов вышел на рассвете, дальше они идут с интервалами. Час, полтора. Разумно. Толчея на дорогах никому не нужна. Дороги очень плохие, размыты дождем просто ужасно. Не раз и не два пруссакам приходилось искать что-то вроде обходного пути.

Или вот ещё. В самом Вавре улицы очень узкие и всего один мост, пригодный для прохода упряжки с тяжелой пушкой, и то двигаться нужно крайне осторожно.

Я это всё к тому, что мы не задачку из учебника решаем: «Из пункта Ав пункт Б…». Просто констатируем: идти действительно приходилось долго.

Но вот вам не постоянные, а переменные величины. Слово Веллингтону дал Блюхер, и он его выполнит. Но сам Блюхер придет к плато Мон-Сен-Жан с последним из корпусов. Незначительная деталь? О, нет. Очень, очень важная!

Англофоб Гнейзенау англофилом в одночасье не стал. Он, конечно, выполняет приказ командующего, однако всё время, назовем это так, сомневается. Не уйдет ли Веллингтон с позиций? Не подставит ли он их? А когда он начнет сражение?

Корпус фон Бюлова идет к плато Мон-Сен-Жан с распоряжением Гнейзенау – особо не торопиться, лучше – дождаться подхода основных сил.

Торопиться все начинают только тогда, когда грохот от канонады, устроенной «Большой батареей», не оставляет никаких сомнений в том, что идет большое сражение. И то – спешат не сильно.

Да, у пруссаков есть свой резон. За ними по пятам идет Груши, их корпуса сильно пострадали при Линьи. Потому никто их и не упрекает, это лишь некая картина.

Первые батальоны из корпуса фон Бюлова подошли почти вплотную к плато Мон-Сен-Жан уже около полудня. «Пришли пруссаки»!!! Если только – по факту.

Начальник штаба корпуса, генерал фон Валентини, вскоре объяснил гонцу от Мюффлинга. Во-первых, они подождут, пока не соберется весь корпус. Во-вторых, они, скорее всего, подождут, когда подойдет следующий. Шли не минуты – часы…

Глава шестая
Каре против конницы

«…Они гнали своих лошадей прямо на наши штыки. Один из всадников, перегнувшись через холку лошади, сделал выпад палашом, целя прямо в меня. Защититься я не мог и просто закрыл глаза, а когда снова открыл их, то увидел, что противник уже лежит прямо передо мной, я мог легко дотянуться до него. В тот момент, когда он пытался ударить меня, кто-то из моих товарищей ранил его…»

Рядовой Томкинсон из 72-го полка был там, в одном из британских каре, отражавших атаки французской кавалерии. Каре против конницы! Главное противостояние Ватерлоо. Недаром же именно одна из знаменитых кавалерийских атак Нея воплощена в панораме сражения, входящей в мемориальный комплекс на поле Ватерлоо.

Сергей Бондарчук, конечно, великий мастер батальных сцен. Как он 50 лет назад, без всяких компьютерных технологий, показал кружащих вокруг каре кирасир! Потрясающе! Тот редкий случай, когда в кино – как в жизни. Под музыку, правда. На поле боя-то музыка совсем другая. Пронзительное ржанье агонизирующих лошадей, ругань, скрежет холодного оружия, выстрелы, крики и стоны раненых… Страшная музыка главного противостояния Ватерлоо…

…Сначала была передышка. Короткая, около получаса. Примерно в районе трех часов пополудни. После атаки Д’Эрлона и контратаки британской тяжелой кавалерии им всем нужно было перегруппироваться.

Союзники взяли много пленных. Кто говорит – две тысячи, кто – четыре. Уводили их «порциями», через лес на дорогу в Брюссель, под крики: «Лучше бы ранеными занимались!» Ранеными тоже занимались. Спасти раненого товарища – дело почетное.

Носилок не хватало и «тяжелых» на шинелях тащили, обычно, человек шесть. Получившие легкие ранения шли к хирургам сами, «средних» кто-то сопровождал. Маленькая военная хитрость. Отвести раненого и «застрять» ненадолго где-то поблизости. Такие всё равно возвращались. Как правило.

Хотя и дезертиров было много, что греха таить. Мюффлинг называет цифру – порядка десяти тысяч человек. Его никто не торопится опровергать. Цифра потрясает воображение: получается, каждый седьмой – дезертир. Неужто так оно и есть?

Может, и так. На войне ведь не все – герои. Кинкэйд вспоминал: «Это выглядело просто чудовищно. В линиях построения – дыры. Дыры, появлявшиеся там, где стояли солдаты в темных мундирах».

Намек не прозрачный. Англичане и сегодня утверждают, что подавляющее большинство дезертиров – голландцы, бельгийцы и немцы. Разумеется, и это никого не должно удивлять. Даже объяснять не нужно, почему. Просто подтверждение прозорливости Веллингтона. Он сомневался в боеспособности союзников ещё до начала кампании и правильно делал. Хотя надо признать, что всё-таки многие из «не британцев» проявили себя прекрасно.

…Все полчаса передышки герцог не отдыхал. Очевидцы вспоминают, что он перемещался по всей линии фронта, отдавал какие-то указания и был абсолютно спокоен. Всё исключительно по делу и лишь иногда что-то для поднятия духа. Так редко, что едва ли не каждая из таких фраз станет афоризмом. Вроде – «Вы их крепко колотите, джентльмены. Посмотрим, кто будет колотить дольше».

Важна здесь, конечно, не манера поведения, а тот факт, что Веллингтон ни на минуту не переставал контролировать ситуацию – в отличие от Наполеона.

…Император сидел в старом кресле на ферме в Россоме. Популярный образ. Старое кресло, нестарый, но усталый человек… Он в полчаса передышки не делал, считай, ничего. Отключился. Наполеон пока ещё не знает, что про помощь Груши можно забыть. Знает, что к плато Мон-Сен-Жан подходит ещё один корпус пруссаков. Может, он просто размышляет. Наконец, император вызывает к себе Нея и отдает ему приказ – взять Ля-Э-Сэнт.

Итак, наступает время Нея. Почти до конца сражения маршал будет, со стороны французов, ключевой фигурой на поле Ватерлоо. За что его объявят едва ли не главным виновником поражения. Объявят многие, включая и самого Наполеона. Однако, как я уже говорил, наша задача – не судить. А только выслушивать показания…

…Странный эпизод произошел совсем незадолго до второй атаки французов на Ля-Э-Сэнт. Солдаты майора Бэринга, разместившиеся на крыше одной из хозяйственных построек (это благозвучно, а вообще, – свинарника), увидели, как со стороны противника приближается кирасир. Один. Подъехав довольно близко, он достал палаш и изобразил что-то вроде приветствия.

Лейтенант Грэем решил было, что он – дезертир и собирается перейти на сторону союзников. Джордж Грэем, кстати, шотландец, которого просто «прикрепили» к немецкой части накануне сражения. Кирасир повел себя странно. Он отъехал чуть в сторону, поднял лошадь на дыбы, а потом стремительно поскакал назад к своим. Лейтенант приказал солдатам открыть огонь, но кирасир благополучно ускользнул.

Что это было? Бравада? Сигнал? Грэем и его солдаты скоро забудут об одиноком кирасире, они увидят много, очень много кирасир…

У Нея – приказ взять Ля-Э-Сэнт, остатки корпуса Д’Эрлона, часть корпуса Рейля, и – кавалерия. Сколько? А это предмет ожесточенных споров. Как и пресловутое «разрешение императора». Так себе предмет для спора. Нею Наполеон доверил общее руководство на поле боя. Маршал в разрешениях не нуждался.

Ней с Д’Эрлоном проводят атаку на Ля-Э-Сэнт. Довольно вялую, надо признать. По сути ее удалось отбить лишь силами майора фон Бэринга. Атаке не предшествовала ни мощная артиллерийская подготовка, что странно, ее не поддержала толком кавалерия.

Веллингтон, который стоит с офицерами близ дерева своего имени, сильно удивлен. Дерево находится как раз позади Ля-Э-Сэнт, в отдалении, разумеется. Убедившись, что опасность миновала, все развернули подзорные трубы в ту сторону пруссаков. То есть туда, откуда уже два часа ждали их появления. Их нет! Снова к вопросу про приход пруссаков. Они-то, вроде, пришли. Только вот – где они?

…Обсуждение пруссаков быстро заканчивается. Герцог и его офицеры видят впечатляющую, но странную картину. Плато Мон-Сен-Жан стремительно заполняется массами кавалерии. И это … Просто кавалерия! С ней нет ни артиллерии, ни пехоты.

Сказать, что Веллингтон удивился, – не сказать ничего. Он ведь всё время ждал от Наполеона чего-то неожиданного. Да уж, давайте признаем, он сильно этого опасался, ведь император – гений. Сам герцог ничего гениального ведь не придумал. Он делал лишь то, что хорошо умел. Но делал – всегда. При всей моей любви к Веллингтону, я не могу не признать, что, если бы Наполеон его удивил, то… Не знаю, как бы все обернулось.

А здесь – лобовая атака кавалерии. Причем они будут повторяться раз за разом! Когда французы пойдут в атаку во второй раз, Веллингтон скажет генералу Алаве: «Черт возьми! Да этот парень, похоже, просто болтун!»

…«Приготовиться к отражению кавалерии!» Они хорошо знали, что нужно делать при получении команды. Батальон в составе 800 человек перестраивался из линии в каре примерно за минуту. Как правило, четыре шеренги в глубину, первая – опускается на колено. Сторона батальонного каре – 27 метров. Британское каре – очень плотное, расстояние между солдатами – сантиметра три, считай – вплотную.

При действиях в каре важна не только синхронность действий, но и последовательность выстрелов. Там вообще много нюансов, но мы не военное дело изучаем. Можно ещё начать спор – идут лошади на штыки, или нет? Какие-то идут, большинство – нет.

Каре может успешно противостоять кавалерии, а вот против артиллерии оно практически беззащитно. Только артиллерия должна быть максимально приближена к каре, чтобы прицельно стрелять картечью. Обстрел издалека каре выдержать может, что, собственно, и происходило на поле Ватерлоо. И да, если кавалерию поддерживает пехота, то у стоящих в каре тоже возникают большие трудности.

Ней бросил в атаку только кирасир. Гронау, наблюдавший за ними, пишет, что это вызывало не столько страх, сколько восхищение.

«Они поднимались на склон медленным галопом, будто перетекая через все неровности на их пути… это было похоже на огромную серебристую волну, сверкавшую от отражавшегося в кирасах солнца. С полтысячи человек в первом ряду, стремя к стремени… За ними – такие же ряды… Тот, кто видел это, не забудет до конца жизни…»

Не все мемуаристы – хорошие писатели, хотя Гронау – хорош, ты видишь картину.

В какой-то момент французская артиллерия прекратила огонь, но его тут же открыли британские артиллеристы. Они обстреливали склон, по которому поднимались кирасиры, а потом батареи по команде прекращали стрелять, и те, кто только что стоял у пушек, быстро заходили внутрь каре.

Склон… Он не такой уж и высокий, только союзники видят противника, а кирасиры не знают, что их ждет впереди. Один из французских офицеров напишет в мемуарах, что они ожидали увидеть бегущих в россыпную одиночек.

Увидели они ощетинившиеся штыками каре. Пушки умолкли. Новая музыка – грохот тысяч копыт, хрип лошадей, крики кирасир и отборная ругань из каре. Ружейные залпы – и команда, которую повторят потом, наверное, тысячу раз – Hold the Line! Держать строй!

Удивительно… Большинство из тех, кто выдержал несколько атак и остался в живых, сохранили лишь какие-то отрывочные воспоминания. Отдельные моменты, иногда наиболее сильное впечатление производили даже не события, а, например, звуки. Того же Гронау поразил особый звук от попадания ружейной пули в кирасу, необычайно звонкий.

Среди англичан ещё до начала битвы широко распространилось мнение, что пули не пробивают кирасы и многие сержанты требовали стрелять по лошадям. Они так и делали. И Гронау, который в поместье вырос среди лошадей, больше всего жалел несчастных животных…

Капитан Мерсер стоял со своей батареей в резерве и потом говорил, что «понять, кто берет верх, было решительно невозможно». А потом французская кавалерия, те, кто остался в живых, развернулась назад и стала спускаться по склону, к своим. Они вернутся…

Во вторую атаку кирасир поведет вперед сам маршал Ней. Говорят, что он и не знал, сколько всадников ринулось за ним. Ней возглавил кирасир Мийо, а Лефевр-Де-нуэтт поддержал их по собственной инициативе. Остальные – тоже? Это всё про битву ошибок, а солдаты Веллингтона просто увидят атаку Нея.

Пять тысяч всадников! Prepare to receive cavalry! Приготовиться к отражению кавалерии! 45 секунд, двадцать четырехугольников. Проскочите мимо одного, получите залп боковой шеренги от другого. Они готовы к отражению кавалерии.

…Батарею Мерсера выдвинули из резерва вперед. У них был приказ – отстреляться и уходить внутрь каре. За Мерсером – каре из неопытных, насмерть перепуганных брауншвейгцев. Стоит ли на таких рассчитывать? Мерсер говорит своим солдатам: «Ложитесь на землю за колесами пушек, прячьтесь там». Он и сам так делает. Грязь из-под копыт пролетавших мимо кирасир летит ему в лицо…

…Веллингтон стоит рядом с Аксбриджем. У них есть резервная кавалерия. Но пустить ее в дело сейчас всю – большой риск. Сражение не закончено, пруссаков нет. Герцог не преминул напомнить графу об экспериментах с их собственной тяжелой кавалерией, но делать что-то надо было. Часть резервной кавалерии они на поле боя отправят, и это облегчит жизнь пехотинцам, однако все решалось в главном противостоянии – каре против конницы.

Наполеон наблюдал за тем, что происходит на плато Мон-Сен-Жан с тревогой и негодованием. «Что он делает?!» – спросил он у Сульта. Завистливый и злой Сульт «подыграл». «Сир, маршал Ней компрометирует нас, как под Неной». Император развел руками. «Несчастный! За последние три дня он уже второй раз ставит под сомнение судьбу Франции! Но теперь у нас нет другого выбора, кроме как поддержать его». И император отдал Нею ещё и гвардейскую кавалерию.

Сколько всего было кавалерийских атак? Вроде, двенадцать. Гронау напишет: «Мне казалось, что это продолжалось целую вечность». Это продолжалось меньше двух часов. Не верите? Так и было.

…Они откатывались назад, перегруппировывались и снова шли на каре. Самыми страшными были последние атаки, когда французы всё же подтянули артиллерию.

Сержант 52-го полка вспоминал: «…Перед нами упало большое ядро, и пока горел его фитиль, мы стояли и думали о том, что будет, когда оно взорвется. Это очень странное чувство, когда ты стоишь, покорный судьбе, а судьба – вот она, прямо перед тобой. Раздался взрыв, осколками убило и ранило семнадцать человек; на мою долю пришелся осколок размером с конский боб (7 см. – М./C.), который попал мне в правую щеку…»

Они стояли под огнем так, что даже французы восхищались. Офицер одного из кирасирских полков написал: «…Яувидел, как картечь выкосила половину первой шеренги и часть второй, образовался просвет. Шесть человек были совсем близко, они немедля ринулись туда, но англичане за какие-то секунды оттащили убитых и раненых внутрь каре, перестроились и отбились».

…После боя места, где стояли каре, легко можно было определить по грудам тел. 27-й полк полег почти полностью, 478 убитых и раненых из 698 человек. В 73-м полку в строю не осталось ни одного офицера. Запоминаем.

А где был Веллингтон во время кавалерийских атак? На передовой. Гронау вспоминает, что герцог постоянно перемещался от одного каре к другому, когда кавалерия нападала, стоял внутри каре. Железный герцог!

Когда батарея Мерсера в очередной раз собиралась открыть огонь по кирасирам, а батарея располагалась перед каре, один из его солдат вдруг сказал: «Осторожно, а то попадем в герцога». Мерсер повернулся и заметил, что Веллингтон с адъютантом проезжают совсем рядом с батареей, которую обстреливали французы. «Он выглядел усталым и очень озабоченным…»

Солдаты Веллингтона не приветствовали его. Он сам отучил их от этого. Но они его видели. Он был рядом с ними. Стоя в каре, они тихо говорили друг другу: «Здесь герцог…» Они его видели. Веллингтон не произносил духоподъемных слов, ни на кого не кричал. Спокойный, уверенный.

…Паузы между атаками кавалерии совсем короткие. Рядовой Моррис стоял в каре как раз 73-го полка. В первой шеренге. Полк входил в состав 5-й бригады Третьей пехотной дивизии, командовал бригадой генерал Колин Хэлкетт. Хэлкетт при Ватерлоо получит четыре (!) ранения, все – нетяжелые. Хэлкетт находился внутри каре, к которому подъехал Веллингтон с Гордоном, адъютантом. Гордон показал солдатам рукой – расступитесь.

Они пропустили Веллингтона внутрь каре. Моррис услышал диалог.

– Да, милорд. Но нам сильно досталось, я бы хотел дать солдатам хотя бы небольшую передышку.

– Вы же знаете, Хэлкетт, что это невозможно.

– Хорошо, милорд. Значит, нам остается стоять до последнего.

Моррис вспоминает, что Веллингтон промолчал в ответ. Тут же послышались крики: «Они возвращаются!» Веллингтон с Гордоном остаются в каре. Их аристократический слух не оскорбляют возгласы вроде: «Идите сюда, ублюдки!» Минута… Всё!

Глава седьмая
Перед последней атакой

Такое на войне бывает. О них просто забыли… «Смешались в кучу кони, люди», и никто не вспомнил о том, что защитникам Ля-Э-Сэнт нужно подвезти боеприпасы. Потом будет уже поздно…

…Говорят, что в половине пятого вечера, убедившись в том, что атаки Нея на его каре успеха не имеют, Веллингтон сказал: «Битва моя, если придут пруссаки, войне конец». Сказаны ли были эти слова, или нет, герцог в любом случае ошибался. Битва ещё совсем «не его». Однако повод снова обратить взор на пруссаков – хороший.

Пришли? Пришли. И даже уже дерутся с французами. Тогда при чем тут «если»?

Давайте только не будем обвинять Блюхера. Он-то как раз делал всё возможное для того, чтобы сдержать данное Веллингтону слово. Он даже спешил. А фон Бюлов, корпус которого, как мы помним, первым пришел к плато Мон-Сен-Жан, нет.

Блюхер только приближался к полю битвы, когда ему доложили о том, что союзники подвергаются мощным атакам французской кавалерии. Старик-Вперед немедленно отправил распоряжение фон Бюлову – активизироваться. Бюлов уже начал потихоньку воевать где-то в начале пятого.

Вскоре начнутся ожесточенные бои за деревню Плансенуа. Помогало ли это Веллингтону? Очень слабо. Ему нужна была помощь на левом фланге, тогда он защитил бы свой центр (Ля-Э-Сент) и сберег бы резервные части для возможного контрнаступления.

Плансенуа в его «географию» совершенно не вписывалось. Герцог нуждался в прямой, а не опосредованной помощи. Он очень обрадовался, услышав новости о том, что к плато прибыл ещё один корпус пруссаков, фон Цитена. Уже почти в шесть часов.

Граф Ганс Эрнст Карл фон Цитен (отнесемся к нему с максимальным уважением) отличался от фон Бюлова в лучшую сторону. Он был моложе, не таким упрямым, и обладал практическим складом ума. Цитен увидел плато

Мон-Сен-Жан как раз в тот момент, когда англичане отправляли в тыл большую партию раненых.

Фон Бюлов – это он знал – дрался с французами у Плансенуа и фон Цитен и отправил адъютанта посмотреть, что там происходит у союзников. Прибывшему к нему посланцу Веллингтона, полковнику Фриментлу, генерал вежливо объяснил, что… Ну, конечно! Он ждет подхода основных сил.

Фриментл возвращался назад с плохими новостями, а вернувшийся к фон Бюлову адъютант, увидевший не только эвакуацию раненых, но и большую группу дезертиров, убедил своего командира в том, что союзники отступают. Фон Бюлов решил, что правильнее будет помочь своим.

Приход пруссаков решил исход битвы? А история уже не выглядит такой уж простой, не правда ли?

…Не зря Веллингтон будет называть Карла фон Мюффлинга своим другом. Это его офицер по связи заподозрил что-то неладное и сам поскакал к фон Цитену, увидев по дороге, как корпус начал разворачиваться. Охваченный ужасом Мюффлинг пришпорил лошадь…

Он застал командира корпуса беседующим с майором Шарнгорстом, сыном великого реформатора прусской армии. Молодой офицер, служивший в штабе фон Бюлова, как раз убеждал фон Цитена поспешить к Плансенуа. Мюффлинг решил обойтись без предисловий.

– Герцог очень рассчитывает на вас и всё время спрашивает, когда мы придем к нему на помощь. Граф, имейте в виду – это, возможно, последний шанс. Если вы не начнете бой, он вынужден будет отступить.

– Нет, граф, вы ошибаетесь. Они дерутся, но сил всё меньше и меньше.

Дальше начались препирательства между Мюффлингом и Шарнгорстом. Шарнгорст, конечно, сын самого, но у Мюффлинга авторитета было больше. Фон Бюлов остановил корпус и пообещал Мюффлингу выдвинуться к деревне Папелотт, на левый фланг Веллингтона.

Вот теперь они придут. Действительно. Только сил у союзников уже почти не осталось…

…Веллингтона сильно ругали за то, что защитники Ля-Э-Сэнт остались без боеприпасов. Уже после сражения провели целое расследование. Выяснилось, что оба офицера, отвечавших за доставку, были убиты. Но промах, конечно, вопиющий, а герцог, как главнокомандующий, отвечал за всё.

…Майор фон Бэринг и лейтенант Грэем собрали всех людей ещё в пять часов, когда французские кирасиры атаковали каре. Что-то пошло не так. Они уже отправляли гонца с просьбой доставить патроны, он не вернулся. Бэринг распорядился обшарить ранцы и карманы всех убитых и раненых рядом с фермой.

Они вернулись минут через сорок. Посчитали, вышло по четыре заряда на человека. Бэринг обратился к солдатам: «Если кто – то хочет уйти, он может это сделать. Ещё не поздно». Не ушел никто…

…Под Неем было убито уже несколько лошадей. Ту, на которой он сейчас сидел, адъютант поймал прямо на поле боя. Она принадлежала застреленному трубачу одного из кирасирских полков. Мундир маршала покрыт грязью, в руке – окровавленная сабля. Он – Храбрейший из храбрых! Но – не мудрейший. Несколько часов назад он получил от императора приказ – «Взять Ля-Э-Сэнт». А что он сделал?! Впереди, на поле, цвет загубленной Неем кавалерии…

Маршал наконец вспомнил о том, что есть и такой род войск, как пехота. Часть корпуса Рейля все это время бездействовала. Ней подозвал генерала и отдал приказ. Пехота выстроилась в колонны и пошла. Ля-Э-Сэнт защищали только те, кто в нем находился.

…Французы подошли уже вплотную и всё удивлялись, почему они не стреляют? Им нечем было стрелять. Французы спокойно разбили топорами ворота, и дальше началась жестокая рукопашная. Грэем попытался добежать до черного входа. Его перехватил французский офицер со словами: «Куда торопишься, негодяй?» Четыре француза направили в него штыки своих ружей. Грэем отбивался саблей, и вдруг позади послышался какой-то шум. Французы обернулись, и лейтенант бросился бежать.

Он спасся чудом. Как и ещё 39 человек, включая Бэринга. Утром их было 360. Без боеприпасов они могли уйти, но остались. И почти все – погибли…

Ней всё-таки взял Ля-Э-Сэнт. Для Веллингтона наступило самое тяжелое время. Угумон горел, но его защитники держались. А с потерей Ля-Э-Сэнт в оборонительных позициях союзников образовалась брешь, ликвидировать которую они не могли. Ней, к которому внезапно вернулся разум, подтянул сюда артиллерию, и она била по союзникам прямой наводкой…

Сейчас мы понимаем, что этот короткий отрезок времени, от падения Ля-Э-Сэнт и до начала последней атаки французов – самые тяжелые для Веллингтона мгновения. У него почти не осталось резервов, его солдат нещадно обстреливали. Что он мог сделать? То, что должен был.

Перекраивал расположение частей, что-то укреплял, по возможности пытался вселить уверенность в людей. Солдаты кричали ему: «Эй, герцог, что же нам, стоять здесь и ждать, пока всех перебьют?»

Обычно он не отвечал солдатам. Но Томкинсон видел и слышал это. Веллингтон остановил Копенгагена и сказал: «Потерпите ещё немного, ребята, прошу вас». Все понимали, что, если сейчас, в эту минуту, французы начнут атаку, они могут не выдержать…

Ней тоже понимал. В тот день он много ошибался, но как раз сейчас был абсолютно прав. Он послал к императору гонца с просьбой о подкреплениях. Если бы только он их получил! Наполеон ответил резко. «Войска? А где, он думает, я их возьму? Он полагает, что я сам их делаю?» Императора больше беспокоил приход пруссаков. Да, очередной корпус приближался к плато. С Блюхером! «Я сделал одну большую ошибку в своей жизни, Сульт. – Какую же, сир? – Я не сжег Берлин».

Французы упустили момент. Ней топтал собственную шляпу от досады. Веллингтон может перевести дух, но атаку всё равно ждет. И к нему тоже все подъезжают с просьбой о подкреплениях. Генерал Хэлкет, только что получивший четвертую рану, приехал сам. Веллингтон даже не дал ему открыть рта. «Сэр Колин, я знаю, о чем вы хотите меня спросить. И говорю сразу – нет. Вы, я и любой англичанин на этом поле, мы просто должны исполнить свой долг».

…Они стояли и ждали. Под огнем. Как раз в эти мгновения погибнут самые близкие герцогу люди. Его любимый адъютант Гордон получит смертельное ранение, находясъ рядом с Веллингтоном. Начальник штаба Де Лэнси будет возвращаться с позиций. Всё произошло буквально в нескольких метрах от герцога. Французское ядро, вроде бы, прошло по касательной. Де Лэнси упал с лошади и перевернулся. С виду – ни царапины.

Веллингтон сам бросился к нему и взял за руку. Он знал Де Лэнси с самого его детства. «Герцог, прошу вас. Я хочу умереть с миром. Пусть меня оставят в покое».

…Может быть, она это и придумала. Леди Магдален Де Лэнси вспоминала, что ей внезапно стало трудно дышать, она бросилась к окну и настежь открыла его. Ее служанка забеспокоилась и спросила, в чем дело. «Мне кажется, Анна, что произошло нечто ужасное».

Леди Магдален находилась в Антверпене. Отсюда до Ватерлоо – больше 60 км. От Ватерлоо до Брюсселя, напомню, всего 16. За весь день 18 июня 1815-го герцог Ричмондский, например, успел дважды съездить туда и обратно. И не он один.

Почти каждый, кто приезжал из Ватерлоо в Брюссель в районе шести-семи часов вечера, говорил: «Всё пропало!» Даже раненый гвардейский офицер, которого встретил Криви, был убежден, что к ночи французы будут здесь.

Многие боялись ложиться спать. В десять вечера в дом Криви пришел его старый приятель по фамилии Гамильтон. Он сопровождал в Брюссель раненого генерала Барнса, и поле битвы они покинули вскоре после первой кавалерийской атаки Нея. Гамильтон поведал следующее. Когда они уходили, пруссаки ещё не появились и «битва была почти проиграна».

…Веллингтон всё же позвал хирурга и велел им заняться раненым Де Лэнси. Врач осмотрел полковника, умолявшего лишь об одном, – не трогать его. Хирург полагал, что «мы имеем дело с повреждениями внутренних органов». Возможно, его правда стоит оставить в покое. Но тут появился кузен Де Лэнси, Баркли, офицер одного из пехотных полков. Он заявил герцогу, что берет ответственность на себя.

Солдаты погрузили раненого на шинель, долго тащили, принесли в какой-то деревенский дом. Баркли оставался в расположении полка. Солдаты вернулись, рассказали ему что, где. Баркли будет тяжело ранен во время последней атаки французов. Де Лэнси посчитают умершим. Он умрет, но через несколько дней.

…Было уже почти семь вечера. Стоявший рядом с Веллингтоном Алава услышал, как герцог тихо сказал: «Ночь или пруссаки придут».

Глава восьмая
No Cheers, Lads!

«Не нужно приветствий, ребята!» Он так и не разрешил им сделать это. Даже в момент величайшего триумфа в своей жизни. No Cheers, Lads!

…Было уже почти семь часов вечера. Солнце потихоньку заходило где-то в районе окружавшего Угумон леса. Младший лейтенант Лик стоял со своим полком за одним из гребней плато и еле сдерживал слезы. Утром с ним случилась истерика после того, как рядом с ним ядро убило двух солдат. За день он увидел сотни убитых. А сейчас до слез его довела… лошадь. Она лежала прямо перед ним, с оторванной ногой, и пыталась есть утоптанную копытами рожь. Так, наверное, и выглядят ужасы войны…

Тихо… Относительно, но тихо. Лик перестал плакать сразу после того, как увидел приближающегося к их позициям французского офицера верхом на лошади. Он размахивал грязной белой тряпкой и кричал Vive le Roi! – Да здравствует король! Офицера проводили к командиру полка, сэру Джону Колберну. Лик услышал, как француз возбужденно говорил: «Этот негодяй, Наполеон, сейчас атакует вас со своей гвардией! Там, там!» Француз показывал рукой в направлении Ля-Э-Сент. Колберн отправил гонца к Веллингтону.

Пруссаки наконец пришли. Корпус фон Бюлова дрался с Молодой гвардией в Плансенуа, фон Цитена подошел к окраине деревни Папелотт. Блюхер прислал Веллингтону сообщение: «Еще час – и мы ударим все».

Час… Этот час ещё нужно было продержаться. Герцог понимал, что его вконец обессилевшие войска смогут выдержать лишь одну атаку. Сил у Наполеона оставалось тоже – ровно на одну. Артиллерийский огонь понемногу затихал, у французов уже просто закончились боеприпасы…

…Император уже давно уехал из Россома, поближе к полю боя. Он перестал задавать вопрос дня: «Где Груши?» Груши нет и не будет, а пруссаки – здесь. Из Парижского леса выходит корпус фон Пирха Первого. Это с его помощью обманут солдат Армии Севера перед последней атакой, выдадут за подоспевшего Груши.

Последняя атака… Странно читать рассуждения о том, что Наполеону, дескать, следовало уходить. Куда? А главное – зачем?! Давайте, назовите ее атакой отчаяния. Я скажу так. Это была атака, которую он не мог не провести. Называть можно по-разному, но солдатам Веллингтона, которые в невероятном напряжении ждут ее, не до названий.

Веллингтон выехал в центр позиции. Теперь не нужно гадать, судьба сражения решится здесь и сейчас. Одна атака. Он к ней подготовился, как мог. И он – поехал к своим солдатам. «Герцог!», «Смотрите, герцог!» Гронау напишет в мемуарах, что он видел Веллингтона в этот день много раз. «…И он всё время оставался самым хладнокровным человеком… просто воплощением хладнокровия…»

Я не знаю, чего это ему стоило, я просто восхищаюсь. Железный герцог… Считанные часы остались до того, как мы поймем – он был сделан совсем не из железа. Хорошо, что солдаты не знают. Они-то видят только на удивление спокойного человека. Он здесь, он сделает всё, как надо! Он стоял вместе с нами под огнем! Они не приветствую его, они ему верят. Он всем говорит одно и то же. «Держитесь, осталось совсем немного!» Значит – так и есть.

…Ней стоял рядом с императором. Без шляпы. Шляпу он потерял. Одна атака. Все и всё понимают. Какие слова должен сейчас сказать Наполеон – всем хорошо известно. Он медлит, а потом произносит их: «Гвардию – в огонь». Гвардия весь день простояла у Россома. Если бы Наполеон отдал ее Нею раньше… Но у нас – без «если».

Остатки корпусов Рейля и Д’Эрлона занимали место на флангах. В центре – батальоны Старой гвардии, во главе с генералами. Наполеон сам собирался возглавить атаку, он даже прошел какое-то расстояние, потом его отговорили. Вперед «Бессмертных» повел Ней.

…Даже ветераны Пиренейской войны не сталкивались с гвардией раньше, она всегда находилась рядом с императором. Веллингтон выставил все резервы, теперь держать их не имело никакого смысла. У него, к счастью, оставались ещё две абсолютно свежие кавалерийские бригады. И он извлек пользу из сообщения перебежчика и подготовил «сюрприз». Вдоль Оэнской дороги, за насыпью, лежат на земле английские гвардейцы из бригады Мейтленда.

Вот он, строй «медвежьих шапок». Поднимается на холм, начинает спускаться… Рядом с Томкинсоном – сержант, повоевавший на Пиренеях.

«А, вот мы и встретились, ублюдки! Ну, подходите!» Встретиться им так и не удастся…

Полчаса. Всего полчаса длилась последняя атака. В эти полчаса боевых действий – минут на двадцать, включая сокрушительный залп гвардейцев Мейтленда по гвардейцам Наполеона, а потом – только крики. «Это не Груши, а пруссаки!», «Измена!», «Гвардия отступает!» и – «Спасайся, кто может!» Армия Севера, стойко и храбро сражавшаяся весь день, превратилась в обезумевшую толпу. Все было кончено…

Много чего ещё случится, но главное уже произошло. Французы бегут! Кинкэйд увидел Веллингтона и группу офицеров, поднявшихся на холм. Герцог складывает подзорную трубу и берет ее в левую руку. Правой – поднимает шляпу. «Мы все поняли, что означал этот жест. Спустя пару минут он появился перед нами, и мы встретили его криками «Ура!». Герцог ещё раз поднял шляпу. «Не нужно приветствий, ребята! Вперед – и закончите дело!»

Не нужно приветствий, ребята… Он сделал это. А вы – сами решайте, кто победил в битве при Ватерлоо. Ему – всё равно. Он никогда не будет гордиться этой победой. Что может сказать о человеке больше?

…Пара французских батарей ещё продолжала вести огонь. Видимо, у них были очень упрямые командиры. Веллингтон поднялся на холм. Аксбридж немедленно подскочил к нему: «Ради Бога, герцог, вам лучше отъехать в тыл, ваша жизнь слишком ценна для нас». «Ничего, – ответил Веллингтон, – битва выиграна, и моя жизнь теперь не имеет никакого значения. А я хочу посмотреть, как эти парни отступают», – он показал в сторону отходящих в каре французских гвардейцев».

Он смотрел, а Аксбридж вдруг вскрикнул: «Бог мой, сэр, кажется, я потерял ногу!» Шальное французское ядро! Веллингтон повернулся, увидел раздробленное колено, и, сохраняя спокойствие, констатировал: «Господи, и действительно».

Этот короткий диалог стал классикой. Его всегда приводят как пример того, что называется настоящей аристократической сдержанностью. История с ногой ещё не закончена, мы к ней вернемся.

…А капитана Мерсера чуть не убили… пруссаки. Его батарея уже уходила с позиций, как вдруг попала под огонь пушек фон Цитена. Англичанам пришлось отправлять штабного офицера, чтобы прекратить обстрел. Позже прусский офицер скажет Мерсеру: «Вы сами виноваты, мой друг. У вас форма – как у противника». Мундиры британских артиллеристов действительного синего цвета.

Ладно, обошлось без жертв. Они всё-таки пришли. Решили исход битвы? Да, возможно. Битва закончилась.

Капитана Гронау с гвардейцами отправили к Ля Бель Альянс. Почти стемнело. Он услышал звук труб, и вскоре с группой прусских кавалеристов здесь появился Блюхер. Почти сразу – Веллингтон с офицерами. В знак уважения прусские музыканты заиграли «Боже, храни Короля!». Гронау утверждает, что сначала Веллингтон и Блюхер пожали друг другу руки сидя на конях. Многие вспоминают, что они всё же спешились. Переполненный чувствами Старик-Вперед произнес на языке только что поверженного противника Quelle affaire! – Какое событие!

Веллингтон потом шутил, что это были единственные слова, которые Блюхер знал по-французски. Старый фельдмаршал расцеловал герцога. Они договорились, что преследовать отступающую Армию Севера будут пруссаки. Логично. Французы об этом решении горько пожалеют.

Блюхер предложил назвать битву Сражением у Ля Бель Альянс (Прекрасный союз). Веллингтон предложил не торопиться. И, сославшись на усталость, отбыл на ночлег в деревню Ватерлоо.

…Там, в одном из домов, уже находился Аксбридж. Используя «служебное положение», он созвал целый врачебный консилиум, очень не хотел терять ногу. Однако вердикт хирургов единодушный – резать.

Граф попросил врачей немного подождать. Написал письмо жене, «слегка» отпраздновал победу со своими офицерами. Потом подал знак.

Аксбридж сказал, что его не нужно держать за руки (обычная практика), и обратился к собравшимся с короткой речью. «Что ж, я сорок семь лет был красавчиком, пора уступать дорогу молодым». Операцию перенес молча и не дергаясь. Лишь сказал один раз хирургу: «Не кажется ли вам, сэр, что ваш нож слегка туповат?»

Через неделю он уже сидел, через три на протезе отправился в Лондон. Ногу похоронили в саду. Хозяин дома, в котором Аксбриджу отрезали ногу, хитрый бельгийский фермер месье Пари, решил сделать бизнес.

Он посадил над «могилой ноги» дерево и повесил табличку в честь знаменательного события. В 1817-м Аксбридж (теперь уже маркиз Энглеси) приехал в Бельгию. Разумеется, он посетил дом месье Пари. Постоял над могилкой, затем хозяин пригласил его на обед. Маркиз согласился.

– Да, милорд, но обедать мы будем за другим.

Молодежь Аксбридж обманул. Он и с деревянной ногой пользовался большим успехом у дам. Один из его успехов Веллингтон так и не забыл.

До конца жизни он использовал всё свое влияние для того, чтобы маркиз Энглеси не стал фельдмаршалом. Только после смерти герцога маркиз получил-таки заветный жезл.

Я же говорю: ничто человеческое не было чуждо Веллингтону.

Глава девятая
«Я больше не хочу это видеть никогда»

Я прочел много книг о Веллингтоне. Какие только суждения о нем я в них не встречал! «Недооценен как полководец», «переоценен как человек», и т. д. и т. п. Каждый из нас вправе оценивать великих, многим для этого и читать ничего не нужно.

Веллингтон – прост и сложен одновременно. Загадки в нем никакой нет, зато он из тех, в ком достоинства переходят в недостатки, и наоборот. Упорство – в упрямство, принципиальность – в твердолобость. Пойди разберись, где заканчивается одно и начинается другое.

И потом – он ведь и сам не возражал, когда его воспринимали как памятник. Ему казалось, что он это заслужил. Ему нравилось быть железным. Был ли он таким в действительности? Да в том-то и дело, что был. Скрывалась ли под железной оболочкой ранимая душа? Здесь я, пожалуй, однозначного ответа не дам.

Герцог – не особо сентиментален, порой не только жесткий, но и жестокий. Он часто наказывал людей, не вникая ни в какие обстоятельства. Однажды на Пиренеях произошел такой эпизод. Французы сумели уйти из осажденной крепости, так как мост через реку забыли взорвать. Веллингтон просто взбесился. Нашли виновного, некоего полковника Бивена, командующий немедля отдал его под трибунал.

Бивен, отец пятерых детей, пытался объясниться. Тщетно. Полковник покончил с собой в тюрьме, и Веллингтон никогда не высказывал сожаления по этому поводу. Нехорошо, конечно. Вот он такой, я бы сказал – гораздо жестче Наполеона.

Однако Наполеон никогда особо не жалел солдат, хотя и любил их хвалить. А Веллингтон называл их подонками, но дорожил их жизнями. Всегда, в любых обстоятельствах. Так какой он человек?

Знаете, в его жизни было несколько часов, которые на мой взгляд, дают ответ на вопрос. У нас есть возможность прожить эти несколько часов вместе с ним. Все станет понятно. Помните, я просил вас запоминать?

…От Ля Бель Альянс к Ватерлоо нужно было ехать по Оэнской дороге. Дорога забита французскими повозками. С амуницией, снаряжением. По правую сторону – поле битвы.

Кинкэйд писал: «Никогда я не слышал о битве, в которой погибли все. Но в тот день именно так мне и казалось…» Герцог ехал почти в темноте. Санитары вытаскивали раненых из груд мертвых тел. Стоны, крики… Свои, чужие… Веллингтона сопровождают лишь четыре человека из его штаба. Они подтверждают – в пути герцог не произнес ни слова.

Считается, что армия союзников потеряла около 17 тысяч человек. Убитыми, ранеными, пропавшими без вести. 12 генералов и почти 700 офицеров!

Многие пишут о том, что во время битвы Веллингтон довольно сдержанно реагировал и на то, что происходило прямо у него на глазах, и на донесения о смерти или ранениях его генералов или знакомых ему офицеров. Вот ему сообщают о гибели Пиктона. Он молча кивает головой. Лишь через некоторое время Алава слышит, как герцог, не обращаясь ни к кому, тихо говорит: «Жаль, что Пиктона больше нет».

Он переживает. Но как обычно старается не показывать то, что происходит внутри. Боль и разочарование накапливаются. Рано или поздно то, что он пережил в этот день, должно выйти наружу…

Он наконец подъезжает к дому в деревне Ватерлоо. Дому, который впоследствии превратят в музей. Спешился. Отдает Копенгагена конюху, Копенгаген вдруг метнулся в сторону. Герцог, успокаивая коня, гладит его по холке и заходит в дом.

На единственной кровати в спальне лежит раненый Александр Гордон, так распорядился сам Веллингтон. Рядом с Гордоном – хирург. Герцог вопросительно смотрит на него. Врач пожимает плечами. Веллингтон садится на стул рядом с кроватью. Глаза Гордона открыты, он тихо стонет. В сознании ли любимый адъютант герцога? Непонятно.

Герцог рассказывает ему о победе. Гордон никак не реагирует. Тянутся секунды… Веллингтон, тяжело вздохнув, говорит.

«Надеюсь, мне никогда больше не придется сражаться. Это чудовищно! Что я видел сегодня? Храбрых людей, достойных противников… Какими стройными рядами они шли вперед! Для чего? Чтобы уничтожить друг друга?! Я больше не хочу увидеть подобное…»

В соседней комнате, гостиной, накрывают стол для ужина. Перси, один из оставшихся в живых адъютантов, напоминает командующему о том, что тот должен хотя бы заглянуть на торжественное мероприятие, которое устраивают офицеры по случаю победы. Это здесь, совсем рядом. Веллингтон идет туда. Провозглашает один тост – «За войну на полуострове!» – и возвращается к себе.

Стол накрыт. За этим же столом вчера ужинали близкие герцогу люди. Приходит лишь генерал Алава. Они садятся за стол.

«Он оставил дверь открытой и, пока мы ели, всё время поглядывал на нее, будто ждал, что кто-то из них всё же придет…» Они не придут… Пустые стулья стояли как напоминание о том, что произошло на поле Ватерлоо, в воскресенье, 18 июня 1815 года…

Ему всё же удастся немного поспать. На узкой походной кровати в маленькой комнатушке, из которой сделали что-то вроде кабинета. Кровать, стол, два стула. В три часа ночи, как и было приказано, герцога разбудил главный армейский хирург, доктор Хьюм. Он сообщил – Гордон только что скончался.

Веллингтон попросил Хьюма сесть за стол, а сам стал позади него, он боялся снова уснуть. Хьюм начал зачитывать предварительный список погибших.

Каннинг, Городон, Пиктон, Понсонби, Актон, ДеЛэнси…

Вдруг Хьюм почувствовал, что ему на руки что-то капает. Он поднял голову… и замер, потрясенный… Железный герцог плакал! С трудом совладав со своими чувствами, Веллингтон сказал: «Слава Богу, я не знаю, что такое поражение. Но как тяжела победа, когда теряешь столько друзей!»

Много ли мы знаем полководцев, которых победа, но одержанная с большими потерями, ввергала в депрессию? Веллингтон рыдал после Бадахоса, плакал после Ватерлоо… Душевные страдания, слезы, они многое говорят о Веллингтоне. Нет, не многое – всё.

…Великий полководец, которого расстраивали победы… Он не любил и не хотел вспоминать о Ватерлоо. Потому что оно было для него не триумфом, а трагедией. Потому что именно там, на поле Ватерлоо, он понял цену промаха и случайности, ошибки. Он их делал. Сам, а люди заплатили за это своими жизнями. И он не мог считать себя настоящим победителем. Любой ценой – не про Веллингтона. Именно поэтому он не любил вспоминать про Ватерлоо, цена победы казалась ему абсолютно неоправданной.

И он пережил то, что случилось на поле Ватерлоо, за всех. И за своих солдат и офицеров, и за французов, и за Нея с Наполеоном. Они – его враги, но он их понимал. Знал, что легко мог бы оказаться на их месте. Он не сочувствовал, нет. Он чувствовал. Оказывается, что холодный и сдержанный человек оценивал войну на эмоциональном уровне.

И вот эти его знаменитые слова – «Оставьте Ватерлоо в покое. Таким, каким оно было» – просто крик души. Оставьте! Всё, как есть! Каким оно было… С храбростью и доблестью, трусостью и позором, ошибками и глупостью… Оставьте! Не пытайтесь ничего объяснять! «Люди Ватерлоо» это заслужили…

Надеюсь, теперь вы поняли, каким человеком был Веллингтон. Великим? Совсем не подходит, не то. Потрясающим – правильное слово. Я всё же соглашусь с теми, кто считает, что герцог недооценен именно как человек.

Вы только представьте себе ту эпоху. Великий на великом! Все достойны восхищения! А вот уважения – единицы. Уважения как раз с точки зрения человеческих качеств. Веллингтон такой. В этом – его величие.

…Он простится с Гордоном, а потом сядет писать письма. Сначала – короткую реляцию о победе. Ее повезет в Лондон Перси, который стал адъютантом Веллингтона всего за несколько дней до Ватерлоо. Конечно, эту миссию доверили бы Гордону, но… Реляция написана, Перси отправляется в путь.

Потом – тоже короткое, письмо леди Френсис Вебстер. Перечисление потерь, в конце – «благодаря Провидению я остался цел и невредим».

Следующее – брату Александра Гордона, виконту Гордону Абердинскому. Сожаления, в конце – «слава, полученная столь дорогой ценой, для меня ни в коем случае не является утешением».

Своему брату, Уильяму. «Это самое отчаянное из дел, в которых мне довелось поучаствовать. Никогда мое положение не было столь тревожным, и никогда я не был так близок к поражению. Наши потери огромны, особенно – в пехоте. Н никогда я не видел, чтобы британская пехота действовала так великолепно».

Письма, письма… И вот наконец очередь доходит до главного.

The Waterloo Dispatch. Так это назовут. На русский обычно переводят как «Отчет о битве при Ватерлоо». Составлен для военного министра лорда Батерста. Один из самых известных документов в английской истории. Его опубликуют в газете Лондон Таймс 22 июня, в четырех колонках.

Дальше – большой отчет о событиях, произошедших с 15 по 18 июня включительно. Сухо, сдержанно. Себя герцог нигде особо не выпячивает, заслуги своих командиров и союзников отмечает. Кое-кто обиделся. Дескать, почему меня не упомянули? Год спустя в ответ на очередную жалобу отшутится: «Если бы тогда я начал вспоминать всех, то до сих пор сидел бы за столом в Брюсселе». The Waterloo Dispatch он действительно написал в три приема. Начал в Ватерлоо, продолжил в Брюсселе, закончил – в Ватерлоо.

Есть ли в документе то, что, скажем так, вызывает некоторые сомнения? Безусловно. Но мы последуем совету Веллингтона и оставим всё, как есть. Больших прегрешений против истины там точно нет.

Буря ведь впоследствии поднялась не из-за каких-то там неточностей, а совсем по другой причине.

Веллингтона (и англичан) будут обвинять в том, что они «приватизировали» название самой знаменитой битвы в мировой истории. В первую очередь – из-за The Waterloo Dispatch. Всего лишь через несколько дней после сражения англичане используют свое название фактически официально. А ведь никто ни с кем ни о чем не договаривался!

Ладно – проигравшие, французы. Их мнение вообще-то мало кого волнует. Однако сам Сульт, начальник штаба Наполеона, в одной из первых депеш, отправленных в Париж 18 июня, употребляет словосочетание «Битва при Ватерлоо». И только потом, в официальных бюллетенях, употребляется название «Битва при Мон-Сен-Жан».

Блюхер, как мы помним, настаивал на названии Ля Бель Альянс. Прекрасный союз звучит, конечно, хорошо. Но, во-первых, по-французски. Во-вторых…Да «во-первых» вполне достаточно. Странно, а для французов просто-таки обидно. Впрочем, кому-кому, а уж Блюхеру на национальные чувства французов вообще было наплевать.

Однако ситуация получилась неоднозначная, а когда стала известна история с Перстом Провидения, то на Веллингтона накинулись все кому не лень. Если честно – основания для недовольства есть. Наверное, герцог мог хотя бы обсудить с Блюхером название, но он этого делать не стал.

Кроме того, обвинения в том, что англичане подогнали историю под легенду, вполне справедливы. Так, знаете ли, битву можно было назвать в честь любой деревни в радиусе километра от поля боя.

Мы можем лишь предположить, что для самого Веллингтона слово Ватерлоо было важным. В Персте Провидения было дело или в чем-то другом, но – важным. Вот он его и ввел в оборот, а дальше…

Утвердилось ведь название, по большому счету, уже в XX веке. Просто потому, что английский язык стал международным и короткое и легко произносимое «Ватерлоо» устроило всех. Но давайте не будем забывать о том, что название самой знаменитой битве в мировой истории дал всё-таки Железный герцог.

…В той самой реляции о победе, которую повез в Лондон майор Перси, сражение уже так и назвалось – Ватерлоо. До Лондона Перси добрался только к вечеру 21-го. Батерста дома не оказалось, весь высший свет собрался на банкете у известного предпринимателя, мистера Боема.

Перси направился было к военному министру, но увидел, что здесь находится и сам принц-регент. Резко сменил направление движения и, опустившись на одно колено перед принцем, протянул ему пакет со словами: «Победа! Победа, сэр!»

Балу пришел конец. Миссис Боем навсегда затаила обиду на Перси (тем более что муж ее вскоре разорился) и частенько повторяла: «Ну почему он не сделал это хотя бы на день позже?»

…И высший свет знал, и в газетах написали, а простые лондонцы всё ещё сомневались. И окончательно поверили в победу только тогда, когда по улицам города проехала увитая лаврами карета, из окон которой торчали «орлы», захваченные в битве при Ватерлоо…

Часть одиннадцатая
«Если бы сразу после Ватерлоо он отошел от дел…»

Введение

Кто-то из современников Веллингтона обронил фразу, ставшую афористичной. «Если бы сразу после Ватерлоо он отошел от дел, то был бы бессмертен, а так – просто знаменит».

Красиво сказано! После Ватерлоо герцог проживет ещё сорок лет. Он будет самым влиятельным политиком в Англии и одним из самых – в Европе. Несколько раз – премьер-министром страны. Для «знаменитости» – более чем достаточно. А что считать «бессмертием», решают не современники, а потомки. У современников слишком короткая память, они делают быстрые выводы.

Ушел бы Веллингтон на покой «победителем при Ватерлоо», и что? Давно известно, что герои, которые живут слишком долго после совершения своих славных подвигов, начинают раздражать своих соотечественников. Веллингтон сделает то, что удавалось очень немногим.

Его боготворили в 1815-м, ненавидели в 1832-м, а в 1850-м – обожали. Он не зря прожил после Ватерлоо ещё сорок лет. Он прожил их для того, чтобы занять особое – что, кстати, никто не оспаривает – место в истории не только Англии, но и всей Европы. А насчет бессмертия… Эй, современники! Веллингтон и сегодня – один из самых популярных национальных героев Британии. Многие считают – самый.

Глава первая
Брюссель. Первый день без войны

Веллингтон никак не мог дописать The Waterloo Dispatch. Рано утром в деревню начали привозить раненых, и их стоны и крики мешали ему сосредоточиться. Он решил поехать в Брюссель.

Поле битвы утром выглядело гораздо страшнее, чем ночью. Раненых несли на носилках, шинелях. Уже подъехали в большом количестве солдатские жены с детьми, криков стало больше. Герцог увидел офицера с практически оторванной ногой, который стоял, опершись на плечо сержанта, и требовал, чтобы его везли на операцию в Брюссель. Веллингтон поскакал подальше от этой страшной картины.

Дорога забита! И есть экипажи, которые движутся в сторону поля битвы. Туристы! Веллингтон поражен. До Брюсселя он добрался около восьми часов утра. Не поверите, но соотношение тех, кто знает и не знает об исходе сражения, – примерно 60 на 40. Многие узнают только благодаря появлению в городе командующего.

Герцог умылся, побрился и сменил одежду ещё в Ватерлоо, он не заезжает домой. Сначала – к герцогине Ричмондской. Ее племянник ранен легко, с ним всё в порядке. Отправляет записку леди Фрэнсис Вебстер – он готов пообедать у нее. Теперь – пора заканчивать отчет, Веллингтон едет в свой дом, стоящий прямо у парка.

Здесь уже собралась толпа, Криви стоит в первом ряду, он ждет уже час, ему сообщили о приезде герцога. Веллингтон приветствует собравшихся и проходит в дом. В толпе обсуждают не только убитых и раненых, что нормально, но и возможность нового нападения французов. Люди…

В начале одиннадцатого герцог решает сделать перерыв. Он подходит к окну, замечает Криви и делает ему знак, приглашает зайти. Криви расталкивает зевак и заходит в дом. Это очень любопытно.

Напомню, Томас Криви – политический противник Веллингтона и его братьев, их ярый критик. Когда Криви случайно столкнулся с герцогом в парке Брюсселя в мае и решил подойти к нему, он, как вспоминал впоследствии, был уверен, что Веллингтон не станет с ним разговаривать. Однако герцог оказался выше политических предрассудков и нормально пообщался с Криви.

Возможно, вспомнив именно об этом эпизоде, он и пригласил Криви зайти. Заметим, что Криви – не только виг, то есть враг по определению, но и «человек с сомнительным происхождением». Кто-то говорит, что он – незаконнорожденный сын графа Сефтона, однако официально Томас Криви – сын ливерпульского купца. Почему Веллингтон отдал ему предпочтение, до сих пор неясно.

Как бы то ни было, Криви вошел в историю как «первое гражданское лицо, которому Веллингтон дал интервью после битвы при Ватерлоо». Криви, конечно, отнюдь не обычное гражданское лицо, он, всё же, довольно известный политик, член парламента. Его разговор с Веллингтоном – совсем не то же, что интервью для газеты. Однако формулировка про «первое гражданское» и «интервью» со временем стала клише.

Криви встретил один из адъютантов герцога, лорд Артур Хилл, которого называли самым толстым молодым человеком во всей армии. Популярная шутка про не получившего при Ватерлоо ни одной царапины Хилла – «Как французы не смогли попасть в самую большую мишень».

Хилл, как большинство толстяков, человек добродушный, но он не знает о том, что Веллингтон сам пригласил Криви, и говорит, что «командующий не может его принять, так как занят написанием отчета». Настойчивый Криви со словами «герцог сам меня позвал» обходит «препятствие» и движется к лестнице. Вышедший на шум из кабинета Веллингтон замечает его и разрешает пропустить.

Первое интервью после Ватерлоо… Как ни назови – разговор познавательный и довольно подробный. Веллингтон явно ещё «не остыл», после битвы не прошло и суток. Он не подбирает слова, не осторожничает. Криви потом напишет, что если бы беседа состоялась хотя бы пару недель спустя, она получилась бы совсем другой.

По утверждению Криви, герцог начал говорить сам, не дожидаясь вопросов.

«Это были, скорее, наблюдения. Множество самых разных наблюдений. Коротко, естественно и, как мне показалось, вполне откровенно. Он понимал всю важность момента, но ни разу в его рассказе не появилось ничего похожего на триумф или радость. “Черт возьми, это было очень серьезное дело. Мы с Блюхером потеряли тридцать тысяч человек. Да, чертовски непростое, всё висело буквально на волоске”».

Первое интервью… В знаменитых «Записках» Криви есть не только интервью, но и его собственные размышления по поводу Ватерлоо, основанные уже на воспоминаниях участников событий, Криви много с кем пообщался. Про спокойствие Веллингтона во время сражения – отдельный большой кусок. Все подтверждают. Криви задается вопросом, как ему удавалось выглядеть будто на параде в Гайд-Парке. По его мнению, дело не в храбрости, а в крепкой нервной системе. И тут же отмечает – мы, видимо, никогда не узнаем, чего стоило ему это спокойствие.

«Он не садился, всё время ходил. Долго хвалил гвардейцев, защищавших Угу мои».

Он всегда будет их хвалить. Он – полководец. Если бы противник добился успеха в самом начале сражения, то моральный дух бы резко упал.

«…Потом он начал хвалить всех своих солдат, он восхищался их храбростью. Но он так часто повторял слова “всё висело на волоске”, что я не выдержал и спросил:

– Может, французы воевали лучше, чем раньше?

– О, нет. Они дрались как обычно. Я не увидел ничего нового с тех пор, как впервые столкнулся с ними при Вимейро.

Потом он на мгновение замолчал и вдруг сказал, очень эмоционально:

– Господи! Я не думаю, что всё бы закончилось именно так, если бы меня там не было!»

Вот он, момент и истины, и искренности! Веллингтон сам подтверждает то, о чем я готов спорить когда угодно и с кем угодно. Это Железный герцог выиграл битву при Ватерлоо. Великое несчастье для Наполеона, что в его последней битве ему достался именно такой противник, как Веллингтон. Спокойный, осторожный, способный великолепно обороняться. И словами «ничего нового» герцог признает, что, если бы Наполеон предложил ему нечто новое, то, как минимум, поставил бы Веллингтона в крайне затруднительное положение. А герцог делал только то, что хорошо умел. Ни больше, ни меньше.

Простой рецепт успеха, который ни в коей мере не умаляет заслуг Веллингтона. Ещё раз повторю: Веллингтон потому истинный победитель в битве при Ватерлоо, что он – именно такой полководец, который и был нужен для успеха. В таком сражении, при таком Наполеоне. Приход пруссаков мог и ничего не решить, если бы герцог не продержался весь день. Единственное «если» без всяких «если».

И Криви, относившийся к Веллингтону довольно предвзято, который впоследствии будет называть его карикатурным реакционером, тем не менее признает: «В его рассказе не было ни капли тщеславия, ни тени бахвальства. Он давал понять, что в битве равных соперников всё решила вера его солдат в самих себя и своего командующего».

Уже уходя от герцога, Криви поинтересовался – не смогут ли французы воспрять и снова напасть? Веллингтон спокойно ответил, что вряд ли они сделают что-то серьезное, разве что – на подступах к Парижу.

Криви побежал записывать то, что он только что услышал, герцог пошел дописывать The Waterloo Dispatch, но в районе трех часов снова прервал работу и отправился на обед к леди Френсис Вебстер.

Сведения о том, кто, помимо леди Френсис и Веллингтона, присутствовал на этом мероприятии, противоречивые. Оно и понятно: история взаимоотношений юной замужней леди и герцога довольно скандальная. Верить кому-то трудно. Ясно только, что они были не одни, гостей минимум ещё трое. Точно – миссис Шелли, подруга леди Френсис. Как раз по ее утверждениям герцог за обедом несколько раз всплакнул и произнес фразу, ставшую легендарной. «После проигранной битвы выигранная – самое большое несчастье на свете».

Говорил ли Веллингтон нечто подобное? Точно мы, опять-таки, не знаем, но почти в любой книге о герцоге вы ее увидите. И едва ли не в каждой второй – другую, якобы произнесенную на том же обеде. «Надеюсь, это была моя последняя битва».

Что ж, про «последнюю битву» в первые недели после Ватерлоо он скажет ещё не раз. Я бы доверился командиру конной артиллерии Веллингтона, полковнику Огастасу Фрейзеру. Он довольно близкий герцогу человек, к тому же известный правдоруб. Фрейзер слышал, как Веллингтон говорил про «надежду» и «последнюю битву». И даже отреагировал: «Если вы так считаете, сэр, тогда и мы надеемся, что так и будет».

…A The Waterloo Dispatch Веллингтон дописал всё-таки на месте событий. Так правильно…

Глава вторая
Оккупация – дело неблагодарное

Капитан Мерсер вошел во Францию теперь уже в составе оккупационной армии. Наполеон второй раз отречется от престола, он сдастся в плен англичанам, англичане, с полного одобрения союзников, отправят его на остров Святой Елены. Вот теперь уже действительно всё кончено.

Мир? Грохот пушек при Ватерлоо – это и салют, ознаменовавший начало новой эпохи?

Она началась, правда. Общая цель достигнута, и в наступившей тишине жители континента быстро осознали, что они больше не союзники, а англичане, русские, немцы… Их собственные заботы вышли на первый план, однако те, кто находился у власти, отнюдь не сразу поняли, что возврата к добрым старым временам уже всё равно не будет.

Понадобится ещё тридцать лет для того, чтобы революционный кризис 1848–1849 гг. окончательно развеял иллюзии людей, тщетно пытавшихся заставить Европу жить по безнадежно устаревшим законам.

Эти тридцать лет вместили в себя яркие примеры разрыва между формой и содержанием, как в случае с любимым детищем Александра Первого, «Священным союзом», крах реакционеров по убеждениям, подобных Меттерниху, отлично знавшему – то, что он делает, плохо; и фиаско Веллингтона, искренне считавшего, что уж он-то не желает ничего, кроме добра, ни британскому народу, ни Европе.

По-человечески жаль Железного герцога, он вызывает куда больше симпатий, чем тот же Меттерних, но факт остается фактом. После Ватерлоо они оказались в одной лодке, среди тех, кто не видел разницы между реформой и революцией. В оправдание Веллингтону можно лишь сказать, что точно так же он и не вдавался в тонкости различий между лозунгами «Свобода! Равенство! Братство!» и криками «Да здравствует император!».

…Судьбу Франции решали страны Седьмой коалиции. Мнение Талейрана, возглавившего вместе с Фуше Временное правительство, не интересовало никого. «Почти друг» Талейрана Меттерних пишет Талейрану письмо-приказ: «Немедленно верните короля во Францию… Постарайтесь, чтобы он выглядел как хозяин собственной страны, а не как человек, вернувшийся с помощью иностранных армий».

Смешно… Как ещё он мог выглядеть? По Парижскому договору союзников на Францию наложена контрибуция, на территорию страны вводится оккупационная армия. Австрийский князь Шварценберг сразу заявил, что Веллингтон не только идеально подходит на роль ее командующего, но и единственный, кто мог бы ее с успехом сыграть.

Герцогу предложили – он согласился. С этого момента он начинает зарабатывать себе новую репутацию – отъявленного реакционера и душителя свобод. Если бы сразу после Ватерлоо он отошел от дел…

Он даже не собирался. С его стороны это выглядело бы, по меньшей мере, странным. Он человек деятельный, энергичный, абсолютно здоровый и совсем не старый. С какой стати ему уходить на покой?

Веллингтон вполне искренне полагал, что он может принести много пользы. Я могу констатировать, что пользы от него было гораздо больше, чем вреда, вы даже сами в этом убедитесь. Но – время… Время такое, что никто не видит полутонов, всё либо белое, либо черное.

Это время называют реакцией. Слово точное во всех его смыслах. Есть люди, которые олицетворяют собой время. Веллингтон – в их числе. Точка? Нет, мы всё же поговорим о полутонах. Коротким разговор никак не получится, придется даже его на темы разбить.

Начнем с «французской», поскольку она могла закончиться для герцога совсем плохо, он чудом избежал смерти.

Никаких сомнений не должно быть, Веллингтон – за короля. Более того, он считал его и неплохим человеком, и неплохим вариантом. В момент прихода во Францию – совершенно точно.

В Париж, на конференцию союзников, приезжает Каслри. И по окончании первой аудиенции у короля Людовик XVIII не придумывает ничего лучше, как подойти к открытому окну с Веллингтоном и Каслри. «Смотрите, – говорит он, – какой энтузиазм!» Англичанам так не кажется. Французы – каждый по-своему – запомнили, что вторая реставрация Бурбонов – во многом дело рук Железного герцога.

«…Повсюду я слышал крики “Да здравствует король!”, и мне казалось, что идут они от души. Но потом я захотел проверить искренность этих людей и стал специально останавливаться рядом с теми, кто кричал громче всех. Строгим голосом я приказывал им кричать “Да здравствует император!” Результат всегда был одним и тем же – многие из них, посмотрев сначала на меня, а потом – на окружающих, будто в поисках поддержки, говорили: “Разумеется, месье. Да здравствует император!”»

Такой не очень красивый трюк проделывал Мерсер, да и не он один. С истинными чувствами французов дела обстояли совсем не так, как хотелось бы Веллингтону. Он, к счастью, это довольно быстро понял.

Герцог – за короля, но против ультрароялистов. Он встречается с их лидером графом д’Артуа. Веллингтон пытается объяснить брату Людовика XVIII, что не нужно провоцировать парижан. Будущий король Карл X отвечает в стиле, что он, дескать, сам знает, что делать.

«– Я думал, – замечает Веллингтон, – что говорю с наследником престола, а не с вождем партии.

– Я прежде всего человек и хочу действовать по чести и совести, – надменно отвечает граф д’Артуа.

– Честь и обязательства предписывают вам уважать интересы и устремления народа, которым вы управляете. Вы держите меня за глупца, полагая, что я не знаю состояния Франции».

Веллингтон знает. Прекрасно знает. В личной переписке он будет называть графа д’Артуа «Месье» и отзываться о нем с презрением. В 1818 году, накануне отъезда из Франции, он напишет английскому дипломату Вильерсу.

«Потомкам Людовика XV не суждено править Францией, и я должен сказать, и всегда буду говорить, что вина за это лежит на Месье и его сторонниках».

Редкий пример сочетания прозорливости с недальновидностью. Недостатки правителей герцог оценить мог, но понять, что монархия в том виде, в каком ее предлагали народу все Бурбоны в период Реставрации, народ никак не могла устроить, понимать отказывался. К вопросу о пользе, которую он так хотел принести.

«Стабильное правительство!» – благо для Франции, мечта Веллингтона. Как-то по-разному они здесь все понимают стабильность, а о столь почитаемых герцогом обязательствах вообще имеют смутное представление.

По заключенному договору французы должны были до 10 июля сдать все без исключения оборонительные сооружения. Комендант Венсенского замка белый флаг вывесил, а крепость не освободил.

Веллингтон не раз обращался к министру короля Фуше с требованием сдать замок, но тот занимался откровенным саботажем. Терпение герцога лопнуло, и 13 июля он заявил Фуше – или все форты очистят, или завтра он возьмет замок штурмом. Фуше решил, что Веллингтон шутит. Герцог в его присутствии обратился к одному из своих секретарей.

«Крокер, вы, кажется, говорили, что очень хотите увидеть настоящее сражение? Приходите завтра к десяти, выберите хорошую, не пугливую лошадь. Посмотрите интересное представление. Я не хотел его давать, но мне, похоже, не оставляют выбора».

Венсенский замок тут же сдался по-настоящему. Даже королю поведение Веллингтона не очень понравилось. Никто не любит оккупантов, какими бы «хорошими» они ни были.

Веллингтон вот считал себя «хорошим оккупантом», но вместе с ним в Париж прибыл и его старый друг фельдмаршал Блюхер.

Отношения с пруссаками – постоянная головная боль для герцога. Старик-Вперед был настроен решительно и ещё по пути в Париж отправил письмо королю. «Я покорнейше прошу Ваше Величество напомнить дипломатам, чтобы они во второй раз не утопили в чернилах то, что куплено солдатской кровью».

Дипломаты не очень-то преуспели, зато Блюхер мстил французам, как мог. Прусские солдаты вели себя как самые настоящие оккупанты. Командующий их не одергивал. Как-то делегация французских торговцев пришла к Блюхеру жаловаться на его подчиненных, которые расколотили стекла всех магазинов в районе Пале Рояля. «Что за беда, – рассмеялся фельдмаршал, – поверьте, они могли сделать гораздо больше».

Контраст с англичанами был разительный. Веллингтон, как обычно, предельно жестко наказывал за некорректное отношение к местному населению. Однако все его попытки хоть как-то повлиять на Блюхера успеха не имели.

Хотя Старик-Вперед и говорил: «Я и Веллингтон – мы здесь единственные хозяева», в известной степени он чувствовал себя большим хозяином, чем Железный герцог. Чего стоит одна лишь знаменитая история с Йенским мостом!

С момента прибытия в Париж Блюхер испытывал непреодолимое желание уничтожить символ национального позора. Дважды его удавалось отговорить, но в третий намерения оказались более чем серьезными. Веллингтон сам приехал разбираться, убеждал Блюхера в том, что подобная акция в высшей степени нежелательна для короля и может вызвать беспорядки в городе. Блюхер – пожалуй, впервые – ответил резко: «Англичане сожгли Вашингтон, и я не вижу причин, которые могут помешать нам разрушить этот мост».

Совсем не изысканная аналогия с событиями недавней англо-американской войны сильно задела Веллингтона. Между недавними друзьями случилась серьезная размолвка. Пруссаки отправились минировать Йенский мост, английские гвардейцы выдвинулись защищать его, дело чуть не дошло до стычек. Лишь при посредничестве Мюффлинга был достигнут компромисс. Блюхер удовлетворился свержением Вандомской колонны. Но к мысли о ненавистном мосте постоянно возвращался.

«Я, – вспоминал Веллингтон, – попал из огня да в полымя. К счастью, прибыл прусский король и распорядился прекратить какие бы то ни было разрушения».

Ни в коей мере не оправдываю пруссаков, но написавший королю письмо Гнейзенау, по большому счету, прав. «Герцог Веллингтон думает и поступает, как англичанин. У Британии нет столько убитых, больных и раненых. В то время, как этот злодей (Наполеон. -М.К.) осуществлял свои планы, Британия увеличила свое богатство и стала господствовать в мире. Другое дело – Пруссия. Наши дворяне обнищали…»

Веллингтону легко было выглядеть благородным, ему-то за что мстить? Поля Сассекса солдаты Наполеона ведь не топтали. Пожалуй, именно в период оккупации Франции герцог, человек практического склада ума, выглядит каким-то идеалистом.

Упрощу максимально. Он хочет, чтобы всё было по-честному, по-хорошему, правильно… Наивно? Веллингтон впоследствии объяснит, почему он взялся за заведомо неблагодарную миссию. Из лучших побуждений! Он так и сказал, и нет оснований ему не верить. Дело казалось герцогу важным, и он посчитал, что он, именно он, с ним хорошо справится.

Он с ним, по большому счету, и справится, только никаких дивидендов от этого не получит. Да и как их получить? Всё время оказываешься вовлеченным в какие-то некрасивые истории.

По Парижскому мирному договору Франция ещё должна была вернуть произведения искусства, похищенные армиями Республики и Империи. Тема крайне деликатная и, скажем, Александр I просто отказался участвовать в обсуждении деталей. Веллингтон себе такого позволить не мог.

Он понимал, что такие страны, как Австрия, Пруссия, итальянские государства, сильно пострадали от французов, безжалостно грабивших дворцы и музеи. А теперь реквизиции задевают уже их национальные чувства. Какой компромисс здесь вообще возможен? История запутанная, сложная. Лучше сразу перейдем к конечному результату.

Веллингтон считал, что нации, пытавшейся покорить Европу, какой-то моральный урок всё же нужно преподать. Потому защищать сокровища Лувра, в отличие от Йенского моста, он не стал. Для себя Англия, считай, ничего и не взяла. Не принимать же в расчет знамена колд-стримских гвардейцев, захваченные в 1745 году и хранившиеся в Военной Школе.

Умеренность герцога вызывала сильное недовольство и у принца-регента и, в особенности, у британского народа. Народ хотел большего. А большинство французов посчитало Веллингтона грабителем.

Но это – не самое большое пятно на репутации герцога. Самое-самое связано с судьбой маршала Нея.

Я не очень люблю Байрона. И не потому, что он человек с весьма сомнительными моральными принципами. За принципы я людей вообще никогда не критикую. Поэт Байрон великий, но к истории он относился с редкостной предвзятостью, а люди верят талантам. Верят слепо. И ладно бы – только верят. Благодаря дару поэта, они начинают чувствовать, что гораздо страшнее. Вера может пройти, чувства – остаются.

Ах, как Байрон жалел Нея! Ох, как все стали жалеть вместе с ним! «Восстанут все и завопят о Ней!» Они не только завопили, они ещё и нашли главного виновника. Веллингтона.

Давайте для начала просто оценим ситуацию. Людовик XVIII возвращается во Францию второй раз. Второй раз он может наступить на одни и те же грабли – забыть, простить. Король, вообще-то, человек совсем не кровожадный, в отличие от большинства людей в его окружении. Но даже он понимает, что без наказаний в той или иной форме не обойтись.

А как иначе? Есть люди, которые, называя вещи своими именами, изменили королю, предали его. Хотя, подчеркну это особо, давали присягу. Что должен сделать Людовик, объявить всеобщую амнистию? Да его не просто не поймут, он полностью утратит контроль над ситуацией. О масштабах можно, конечно, спорить, но с точки зрения политики король не мог обойтись без наказаний.

И вот – маршал Ней, фигура одиозная. В стране – необыкновенно популярен, но ведь это он обещал королю привезти Наполеона в железной клетке, а потом перешел на сторону императора и отважно сражался при Ватерлоо. Узнав об аресте Нея, Людовик воскликнул с досадой: «Ну почему он просто не бежал?!» Он-то понимал, что на деле Нея славой не разживешься.

Понимал ли это Веллингтон? А ему было всё равно, он – человек с принципами. У него имелись четкие инструкции английского правительства. Наказания – внутреннее дело французов. Точка.

Кроме того, герцог превыше всего на свете ценил Долг. Предательство – последнее, что он простил бы кому бы то ни было. С какой стати он должен спасать Нея?

Не спас! Вот в чем его до сих пор обвиняют! Спустя годы сын маршала Нея хотел вызвать на дуэль не кого-нибудь, а именно Железного герцога. Его мать ходила к Веллингтону и умоляла пощадить своего мужа, а бессердечный герцог вежливо ее выслушал и сказал, что король волен поступать так, как сочтет нужным.

Жаль бесстрашного Нея, оставшегося Храбрейшим из Храбрых даже в момент казни… Однако Веллингтон, на мой взгляд, поступил абсолютно правильно. И всё равно превратился в самого ненавидимого во Франции человека!

…На одном из банкетов у короля при появлении герцога маршалы демонстративно поворачиваются к нему спиной. Людовику XVIII становится неудобно, он извиняется перед Веллингтоном за поведение своих маршалов. «Ничего страшного, сир, – говорит герцог, – мне не привыкать видеть их спины».

Было? Не было? Будем считать – было. Ради Веллингтона. Он заслужил этот эпизод своей честностью. Честь и честность – разные вещи. Честью можно прикрываться, а честность или есть, или нет. Вот что больше всего восхищает в Железном герцоге. До конца жизни он безупречно, раздражающе честен. В плохом и хорошем.

«Если бы сразу после Ватерлоо он отошел от дел…» Он не отошел. И путь от любви до ненависти прошел если и не в один шаг, то очень быстро. Его последовательно возненавидят во Франции, в Европе, в Англии. Такое под силу или отъявленному негодяю, или человеку с принципами. Вторые, обычно, сильно разочаровываются. Веллингтон – необычный. Он ещё и не разочаровывался. В себе, по крайней мере.

10 февраля 1818 года на садившегося в экипаж герцога было совершено покушение. Некий Кантильон, ветеран императорской армии, стрелял в Веллингтона с расстояния в два метра – и промахнулся. Герцог чудом остался жив. Это произошло незадолго до того, как оккупационная армия покинула Францию…

Глава третья
Союзы и союзники

Дуэль между Каслри и Каннингом, состоявшаяся в апреле 1809-го, обязательно входит в список наиболее известных дуэлей в истории. Ещё бы, два министра, в самой цивилизованной стране в мире!

Вторым выстрелом Каннинг попал в пуговицу на камзоле Каслри, а Каслри ранил Каннинга в бедро. Легко. Скандал отправил в отставку правительство, Каслри вернется в большую политику довольно быстро, а Каннингу придется подождать.

Оба – влиятельные члены одной и той же партии, тори, но с очень разными взглядами. Они и люди-то разные. Нелюдим Каслри, который испытывает привязанность только к жене и сводному брату, Чарльзу Стюарту. Нервный молчун.

Каннинг – блистательный. Что в свете, что в парламенте. Прекрасный оратор, решительный, человек глубокого ума, любимец покойного Питта Младшего. Каннинг видит дальше всех, что он и докажет, как только ему предоставится такая возможность.

Роберт Каслри и Джордж Каннинг будут определять внешнюю политику Британии в послевоенный период. Время генералов прошло, настало время дипломатов. Веллингтон тоже переквалифицируется. Ему придется работать и с Каслри, и с Каннингом. Ему вообще придется много потрудиться на дипломатическом поприще. Начинается эпоха союзов…

«Союз» – слово и пугающее, и обнадеживающее. Главное в союзе – не участники, а цель. Двадцать лет в Европе заключались союзы с одной целью – противостоять Франции. Республике, Империи… В Вене в 1814–1815 гг. уже договаривались о создании новой системы международных отношений.

Однако система – это общие принципы, немедленно реагировать на изменение обстоятельств она не может. Нужны организации, то есть – союзы.

В марте 1815-го появляется Четверной союз. Австрия, Англия, Пруссия, Россия. Заключен для завершения войны с Наполеоном и решения вопроса о послевоенном обустройстве Франции. Некоторые историки считают, что он переродился в Священный союз, но это не совсем правильно.

14 сентября 1815 года властители России, Австрии и Пруссии подписали в Париже декларацию. Европейцев, развращенных вольнодумством последних лет, не напугала фраза: «Необходимо, придерживаясь высоких истин Спасителя, установить путь, по которому должны идти державы в их взаимных отношениях». Очень зря не напугала.

Подпись русского императора Александра Первого стояла последней на этом «мистическом документе», но он, именно он, придумал и создал организацию, ставшую символом воцарившейся в Европе реакции. За внешне пустыми фразами скрывался вполне конкретный и, как вскоре выяснилось, зловещий смысл.

Первый мировой конфликт закончился попыткой создать новый международный порядок. Идея, вроде, ценная и плодотворная, только цель, объединившую тех, кто присоединился к Священному союзу, благородной никак не назовешь. Главы европейских государств собирались на форумы для принятия общих решений – как привести в чувство людей, по-прежнему опьяненных словами «свобода», «независимость», «конституция».

Англия, не желавшая связывать себя обязательствами, оказалась в сложном положении. Она не присоединится к Священному союзу, но ей придется считаться с ним, участвовать в работе конгрессов. В том числе потому, что она оставалась членом Четверного союза. Сложная конструкция, разбираться в ней – и пяти страниц не хватит.

Ограничимся самым важным. Считается, что наиболее выгодна данная конструкция была для Александра Первого. Интересы Англии на союзных конгрессах, как правило, представлял Веллингтон.

Герцог уже давно – фигура европейского масштаба, притом – уникальная. Политик, который выиграл Ватерлоо! Таких больше нет, авторитет – колоссальный. Человек долга, прямой, бесхитростный. Набор-то совсем не для дипломата. Однако в течение нескольких лет герцогу придется играть одну из ключевых ролей в европейской дипломатии. Довольно странную…

Дело в том, что Веллингтон совершенно никуда «не вписывался». Он англичанин, патриот своей страны, и человек, который всегда сохраняет лояльность по отношению к правительству. Есть инструкции – он их выполняет, как приказ, по-военному.

С другой стороны, герцог, в отличие от практически всех членов правительства, много времени провел в Европе. Не туристом. Он активный участник судьбоносных событий. Для Испании, Португалии, Франции. В известной степени он ощущает себя не только англичанином, но и европейцем. У него есть чувство причастности. Свое видение, мнение. Он считает – и справедливо, – что может его высказывать. Но он – не Талейран. Его взгляды хорошо известны, и спрогнозировать поведение Веллингтона труда не составляет.

В результате – сам герцог не замечал, что очень часто его просто использовали. И свои, и чужие. Ему, например, отдавали работу, которую принято называть грязной, со словами «кто, если не вы». Он соглашался, ему казалось, что он должен. Герцог видел себя в роли мудрого советника, арбитра в спорах, человека, стоящего выше суеты. Не было такой роли в европейской дипломатии того периода.

При всем при том – он неудобен. Слишком велик. Не по статусу, по факту. Веллингтон! С ним волей-неволей приходится считаться. В общем, если есть слово, которое помогает оценить дипломатическую деятельность герцога, то «противоречивая» – в самый раз. Потому ее и можно оценить с помощью примеров, не вдаваясь в подробности.

…Четверной союз назначает герцога командующим оккупационной армией. Разумное решение. Он мог бы только следить за порядком, и все, наверное, были бы довольны. Только ведь все знают, что одним порядком Веллингтон точно не ограничится. Он способен на большее, а главное – может больше.

И вот – первый пример. Едва ли не самый сложный вопрос, связанный с умиротворением Франции, о контрибуциях. Договориться не могли никак. Искушение «выжать Францию как лимон» – огромное. Однако и злодеем никто, кроме Пруссии, прослыть не хочет. Александр Первый так и вообще понимает, что без одной из крупнейших христианских стран Священному союзу в будущем никак не обойтись.

Именно русскому императору после двух лет бесплодных обсуждений приходит в голову дельная мысль. А не доверить ли решение сложного вопроса герцогу Веллингтону?

Посол России в Париже, доверенное лицо Александра Первого, Поццо ди Борго, пишет герцогу: «Его Величество… внес предложение, продиктованное всеобщими интересами… Доверить Вам, милорд, контроль над решением этой важной проблемы (контрибуций – М.К.). Вы могли бы фактически возглавить конференцию… и выработать компромисс, который бы устроил всех…»

Мудрость и хитрость – они ведь очень похожи. Где-то рядом их благородная подруга дальновидность. Вся тонкость – в подаче. Александр рассчитал правильно. Самоустраниться иногда гораздо полезнее, чем активно участвовать. Замысел русского царя ни Веллингтон (что прогнозируемо), ни Каслри, который, вроде, всегда подозревал Александра только в плохом, не поняли. Министр иностранных дел не возражал, Железный герцог взялся за дело.

Предложение царя о всеобщей конференции всех заинтересованных сторон он решительно отмел. Думаю, что одна лишь мысль о том балагане, который начнется, повергла его в ужас. Он решил, что будет сам заниматься арифметикой. И занимался. Несколько месяцев!

Совсем коротко изложим условия задачи. «Пострадавшие» предъявили Франции счета почти на миллиард золотых франков. Хорошо, на 775 миллионов. Неподъемная сумма! Каждая страна, включая совсем малые государства, рассчитала свои претензии. Испания – дважды пересмотрела их в сторону увеличения.

Веллингтон произвел свои подсчеты и существенно снизил «долг» Франции. Говорят, что он проводил многочисленные консультации с французскими банкирами на предмет выяснения реальных возможностей.

В конце концов невероятно сложную задачу, достойную Нобелевских премий, как мира, так и по математике, Веллингтон решил. Наверное, ему было легче уговаривать, имея в распоряжении 150-тысячную армию и авторитет не только дипломата, но и полководца, однако личную заслугу принижать не стоит.

Премий он никаких не получил. Герцог фактически спас Францию, а его всё равно называли убийцей Нея. Благополучное решение вопроса и вовсе присвоил себе Александр Первый! Говорили только об инициативе царя, а не о человеке, который сделал работу и, разумеется, попал под огонь критики. Согласились-то все, но недовольными остались многие.

…Осенью 1818-го в немецком Аахене прошел первый конгресс Священного союза. Англию представляли Каслри и Веллингтон. Первый – на то и первый, чтобы проводить его с размахом, произвести впечатление. Внешняя сторона всегда волновала главного вдохновителя Союза, русского императора.

Быстро договорились только по одному вопросу. Оккупационная армия покидала Францию, сумма контрибуций всех устроила. Дальше у «союзников» начались проблемы. Будущее освобожденной Франции, например, они себе представляли по-разному. Второстепенный, казалось бы, вопрос – о периодичности созывов конгрессов – тоже вызвал споры.

В целом, впрочем, Аахенский конгресс получился довольно мирным. Роль дирижера и первой скрипки сыграл русский император, и он мог быть вполне доволен. Всё получилось примерно так, как он хотел. Главное – Франция присоединилась к Священному союзу. Веллингтон, Каслри и Меттерних посопротивлялись, но время больших интриг ещё не пришло.

И не будем забывать о том, что Каслри и Веллингтон ещё не до конца избавились от синдрома союзников. Ничего, скоро в большую политику вернется Каннинг. Ярый противник Священного союза, человек, предпочитавший вообще не обременять Англию союзами.

…Веллингтон в конце 1818 года возвращается в Англию. Теперь уже – навсегда. На родине он не был, считай, двадцать лет. Кратковременные визиты не в счет. Ему казалось, что он вернулся героем.

Глава четвертая
Питерлоо

Знаменитый британский режиссер Майк Ан снял об этом событии мощный, но, по мнению критиков, сильно затянутый фильм. Ровно к 200-летней годовщине.

16 августа 1819 на площади Святого Петра в Манчестере собрался 60-тысячный митинг. Мирный. Его участники требовали проведения избирательной реформы. Местные власти приказали разогнать собрание. В разгоне принимала участие не только полиция, но и солдаты, совсем недавно сражавшиеся в битве при Ватерлоо.

Случилась настоящая бойня. Около двадцати человек погибло, сотни – получили ранения. Собственно, в историю событие и вошло под названием Манчестерская бойня, или Питерлоо, понятно – почему.

Питерлоо стало своего рода символом эпохи. Той самой эпохи, в которую попал из континентальной Европы Веллингтон.

…Волны, порожденные революционными штормами в Европе, докатывались и до берегов Туманного Альбиона, но порыв их разбивался о внушительный мол, именуемый Британской конституцией и традиционной системой ценностей. Англия уже прошла «вакцинацию революцией», переболела и, как выяснилось впоследствии, приобрела стойкий иммунитет.

В те годы, правда об этом ещё никто не знал, слово ещё звучало угрожающе, и, опять-таки, далеко не все понимали, что, пока якобинцы строили на крови «храмы равенства», а солдаты Наполеона исходили Европу из конца в конец, в Англии происходила самая что ни на есть революция. Происходила вполне в английском духе, медленно и обстоятельно.

В течение шести десятилетий (последняя треть XVIII – первая треть XIX вв.) Британия строила «стальной мост к хрустальному дворцу», осуществляла промышленный переворот. Прогресс ее экономики был грандиозным. В результате того, что Англия первой завершит промышленную революцию, она превратится в «мастерскую мира». Ее превосходство над другими в течение определенного периода будет просто тотальным.

Однако индустриализация принесла с собой не только блага, но и проблемы. Большие проблемы, много проблем. Их как-то особо и не замечали, пока шла война.

«Когда люди слишком долго были объединены одной целью, подчиняли себя ей… они бывают обмануты в своих ожиданиях. Как только у них появляется время, они задумываются: а стоило ли оно того? Так будет и с Джоном Булем, которого заставляли поверить, что если он избавится от Наполеона, то и Англия избавится от всех бедствий, выпавших на ее долю».

Радикал-демократ У. Коббетт одним из первых уловил перемену в настроениях. Война закончилась, и сбросившим с глаз патриотическую пелену англичанам стало ясно: дым фабричных труб изменил их жизнь сильнее, чем залпы французских пушек.

Безработица, нищета, рост цен, народные волнения… Неизбежные спутники индустриализации. Между 1815-м и 1830-м Англия, возможно, была как никогда близка к революции. Но только близка. Страх перед повторением французского опыта так и остался лишь страхом, зато превратился в фактор внутренней политики.

Внутри дела обстояли так. Тори против вигов, бедные против богатых, всё как обычно. Из не совсем обычных – другое противостояние. Это – Англия, она на других не похожа.

Ещё до того, как Британия вступила в войну с революционной Францией, она была буржуазной страной, но победила в тяжелой борьбе во многом потому, что одновременно оставалась аристократической. Здесь нет противоречия.

Аристократия доминировала во всех областях жизни в буржуазной стране. Аристократы принимали решения, командовали армиями, дивизиями и полками. Они считали, что нация им многим обязана. Раскол внутри правящего класса произошел по очень простому принципу.

Одни, как Веллингтон, считали, что ничего менять не нужно. Быстро прогрессирующий средний класс ими в расчет не принимался. Другие, такие, как Каннинг, полагали, что без изменений не обойтись.

Артур Уэлсли покидал Англию, объятую тревогой в связи с внешней опасностью, герцог Веллингтон вернулся в страну, раздираемую собственными проблемами. Британия нуждалась в новых лидерах, суждено ли было Веллингтону стать одним из них?

…Многие историки объясняют причины неудач герцога на политическом поприще тем, что он, дескать, солдат, а не политик. Вполне в духе его собственных высказываний на сей счет. Словам Веллингтона доверять точно не стоит. Он усиленно поддерживал образ солдата, вынужденного заниматься политикой.

В истории немало примеров того, как генералы становились успешными государственными мужами. Уверен, что, займись Веллингтон политикой лет на 25 раньше, или, наоборот, позже, ряды его критиков заметно поредели бы. Герцог не был таким уж плохим политиком, но он был плохим актером. Он мог играть только одну роль – Железного герцога. В том, что кому-то она не нравилась, а кому-то – надоела, виноват и сам Веллингтон, и время.

Вряд ли отдавая себе в этом отчет, герцог попадет в ряды консервативной оппозиции. То есть, повторю, тех, кто не хотел ничего менять. И не просто не хотел, но и оценил ситуацию по-солдатски просто. Как метко заметил английский историк Н. Томсон, «он нашел подходящую замену военным противникам в лице тех, кто представлял угрозу общественному и политическому строю у него в стране».

С ними он и будет отныне сражаться, видя зло не в причинах, толкавших людей на беспорядки, а в самом их факте.

Как он отнесся к Питерлоо? Подписал приветственный адрес магистрату Манчестера за решительные действия! Чуть позже, в том же 1819 году, выступил ярым сторонником печально известных «Шести актов», известных также как «Законы для затыкания ртов».

Жесткая реакция власти на Питерлоо – ограничения свободы собраний и свободы слова. Мелочная, акты включали в себя запрет дешевых изданий для рабочих. Веллингтон – за. За всё, что поможет предотвратить революцию. За любые меры. Радикалы поняли, какого мощного врага они приобрели в его лице. А герцог определился. Раз и навсегда.

В 1819-м он занял своё место. В дальнейшем – ни вправо, ни влево. Он станет объектом яростных нападок и почти до конца жизни будет главным персонажем язвительных карикатур. Чувство самоиронии ему было не чуждо, но к так называемой свободной прессе он относился с неприязнью. Заметим – ещё со времен Пиренейской войны.

…29 января 1820 года умер Георг III. Безумный, ослепший, всеми забытый старик… На престол взойдет «веселый принц-регент», Георг IV.

Совсем недавно Веллингтон говорил о будущем короле и его братьях – «это проклятые жернова на шее нации». Пару лет назад он сказал о принце-регенте: «Когда он клянется, как старый Фальстаф, то, дьявол меня раздери, я сгораю от стыда, находясь с ним в одной комнате!»

И что? И… ничего. Георг IV продолжит дискредитировать монархию, но в лице Железного герцога получит преданного союзника. При том, что их отношения были далеки от идиллических, а Георг, по словам лорда Гревилла, обладал «сильным предубеждением против герцога». Веллингтон на его стороне потому, что он – Король. Достаточно. Короля презирают, а герцог превращается в одиозную фигуру. Дело сделано. Самим Веллингтоном.

…Спустя месяц после смерти Георга III был раскрыт заговор, известный как «заговор на Като-стрит». Его участники намеревались устранить разом всех членов правительства (предположительно – за обедом), захватить здание парламента, министерства и учредить Комитет общественной безопасности. Ничего не напоминает? Благодаря полицейскому информатору смутьянов разоблачили.

Идейный вдохновитель заговора, Артур Тистлвуд, во время следствия заявил об особой ненависти к Веллингтону. Один из участников, некий Ингс, сказал, что намеревался лично покончить с герцогом. Ненавидели Веллингтона не только заговорщики.

Герцог мог – и делал это постоянно, что следует отнести к числу его явных ошибок, – с предубеждением относиться к общественному мнению. Однако к 1820 году оно уже вполне сложилось. В сентябре толпа кричала вслед направлявшемуся в парламент Веллингтону:

Часть двенадцатая
Реформа? Никогда!

Введение

…С большим неодобрением герцог Веллингтон наблюдал за людьми, собравшимися на первое заседание реформированного парламента. Сидевший рядом с ним лорд Абердин поинтересовался: «Что скажете, герцог?»

«Никогда в жизни я не видел столько плохих шляп».

До чего же он хорош! Саркастичный аристократ с отменным чувством юмора. Снимем шляпу… Пора. Век Веллингтона кончится в тот самый день, когда парламентская реформа станет законом. Он проживет ещё много лет, застанет благословенные викторианские времена, только это будет уже не его время.

«Случилась революция, она выразилась в переходе власти от одного класса, английских джентльменов… к другому – лавочникам». Герцог, как обычно, категоричен. Если революция и произошла, то совсем не та, которой он так боялся. Веллингтон не понимал, что палочка-выручалочка британской истории, компромисс, в очередной раз доказал свою эффективность и будет надежным противоядием от настоящих революций.

Не понял… Или не захотел понять. Однако «Век Веллингтона» был! Век человека, который иногда поступал так, как того требовали обстоятельства, но чаще – делал так, как считал нужным.

Хотите – снимайте шляпу, хотите – нет. Отсчет пошел, «Век Веллингтона» будет коротким…

Глава первая
Слово

Как объяснить, что в 1801 году 11 миллионов британцев верили в то, что являются хозяевами своей судьбы, а 14,5 миллионов в 1821-м вдруг обнаружили, что истинными хозяевами страны являются всего-то 4 тысячи семей?

Почему в годы Французской революции аристократическое правление не вызывало враждебности, а спустя четверть века стало «первопричиной всех зол»?

Прозрение не было внезапным, но нация изменилась. Изменились и ее интересы, и всё громче звучало слово, с которым пришли люди на площадь Святого Петра.

Реформа! Избирательная реформа уничтожит всевластие аристократов и даст права Джону Булю! «Всего лишь реформа?» – с сарказмом заметит иной радикал на континенте, забыв о том, что перед ним, как сказал русский поэт Языков, «почтеннейший, единственный народ».

Именно реформа, потому как Свобода у англичан уже имелась, о Братстве речь почти не заходила, что же до Равенства… Его хотели, конечно, но в толковании самого радикального из революционных лозунгов англичане дальше всеобщего избирательного права в массе своей не шли.

…Кто-то скажет, что всё, что делал Веллингтон в период, предшествовавший реформе, сильно напоминает верный путь к политическому самоубийству. Кто-то опять вспомнит про «плохого политика».

Знаете, если понимать под политикой искусство возможного, то да, в этом герцог не силен. Однако порой он делал и то, что другим казалось невозможным. И в любом случае – герцог опирался на одни и те же ценности. Долг, честь, патриотизм. Кто посмеет сказать, что он не любил Англию? Любил и служил ей верно. Только Англия уже нуждалась в других слугах.

Какое политическое самоубийство?! Самоубийцы – слабые безвольные люди, разве Железный герцог такой? Веллингтон бросил нации вызов – не от имени доброй старой Англии, а от себя лично. Проиграл… Хотя – к счастью своему или к несчастью – так до конца жизни этого и не понял.

…Начало царствования Георга IV ознаменовалось грандиозным скандалом. Так называемым «делом королевы Каролины». В свое время короля, тогда ещё принца Уэльского, буквально заставили жениться на принцессе Каролине Брауншвейгской. Принц вел разгульный образ жизни и даже якобы сочетался тайным браком с мисс Фитцгерберт, вдовой, которая к тому же была значительно старше его.

Насчет брака точно неизвестно, но чудачества сына тогда ещё не обезумевшему окончательно Георгу III надоели. Он женил его на женщине, которую принц возненавидел с первого взгляда. По словам Веллингтона, принц вошел в спальню жены лишь один раз.

Когда плод этого «посещения», принцесса Шарлотта, в 1817 году умерла, принц настойчиво стал требовать развода. Министрам, хорошо понимавшим, какой удар по престижу монархии нанесет любое разбирательство, сумели отговорить его от решительных действий.

Но, став королем, Георг автоматически сделал давно уже живущую за границей Каролину королевой. Как точно заметил А.Брайант, «Каролина на роль Жозефины соглашаться не собиралась. Подобно своему брату, погибшему при Катр-Бра (герцогу Брауншвейгскому – М.К.), она была бойцом…» К тому же, вдали от Англии она наконец-то обрела настоящую любовь в лице молодого и статного итальянца по имени Бартоломео Пергами.

В общем, договориться «по-хорошему» с Каролиной не удалось, предложенную правительством сумму в 50 тысяч фунтов она отвергла и, не спрашивая ничьего разрешения, в июне 1820-го прибыла в Лондон.

Встретила восторженный прием. Энтузиазм – неподдельный! Пожалуй, со времен возвращения Веллингтона с Пиренейской войны здесь никого так горячо не приветствовали. Крики «Да здравствует королева!» сильно обеспокоили власть. Понятно, что вызваны они были не столько горячей любовью к Каролине (которую британцы знали плохо), сколько сильной нелюбовью к королю и правительству.

Начался политический кризис, дело шло к отставке кабинета министров. И тогда Веллингтон проявил свойственную ему решительность. «Дело королевы» стало, по сути, его дебютом в домашней политике. Однако не в первый раз в жизни он взял неблагодарную миссию – посредника.

«Неблагодарная» – слово, пожалуй, даже слишком мягкое. Развод собирались оформить по факту супружеской измены. Георг IV не поленился отправить в парламент несколько сумок, битком набитых доказательствами неподобающего поведения его жены на континенте. Назначили специальную комиссию, проводили слушания. Выглядело это всё как нечто в высшей степени непристойное. Вся страна с удовольствием обсуждала подробности интимной жизни королевской семьи.

Веллингтон, как мог, спасал репутацию монархии и безнадежно терял свою. Дошло до того, что карету герцога толпа остановила прямо на улице и потребовала приветствовать Каролину. Герцог с холодной усмешкой произнес: «Боже, храни Королеву! И пусть ваши жены будут похожими на нее!» Толпа сразу притихла…

Он делал работу, которая, что было ясно изначально, не принесет ему славы. В феврале 1821-го он скажет своему другу Крокеру: «Почему я непопулярен, хотя нахожусь в Англии всего два года? Я ведь ничего особенного ещё и не сделал. И почему герцога Йоркского везде встречают аплодисментами? Всё дело в том, что все думают, что я – человек короля, а герцогу Йоркскому рукоплещут, не понимая, что развод – просто в его интересах. Они считают, что он – человек королевы. Смешно… Нет, это не мы непопулярны, это король непопулярен, а мы разделяем эту непопулярность вместе с ним».

Прав Веллингтон. Только обижаться ему стоит на самого себя. Он всегда будет человеком короля. Любого, если он – английский. Многие позаботятся о популярности, он – не станет.

И всё же он не понимал. Ведь ничего особенного, пока, во всяком случае, он и правда не сделал. Убеждал оппозицию в том, что не следует использовать бракоразводный процесс в политических целях, проводил переговоры с Каролиной… «Дело королевы» затягивалось, этот фарс уже постепенно надоедал англичанам.

Король Георг IV от «переживаний» заболел. Когда в конце мая 1821-го в Лондон пришла весть о смерти Наполеона, один из придворных пришел сообщить ее монарху.

Каролина умрет в августе того же года. К тому времени «Дело королевы» закончится. Георг получит развод, билль примет только палата лордов. Веллингтон укрепит свой авторитет в партии тори, но сама партия вступит в полосу серьезных испытаний.

Консерваторы-тори долгое время не испытывали больших проблем. Идеи либерализма и партию вигов связывали с якобинскими ужасами и вплоть до окончания войны шансов на успех у вигов практически не было, а победы Веллингтона сильно помогали тори. Борьба между двумя партиями носила, скорее, символический характер.

Однако после Питерлоо виги резко активизировались. Они продвигали парламентскую реформу, и одного этого оказалось достаточно для того, чтобы потеснить консерваторов. Среди тори, тем не менее, немало тех, кто пока ещё не был готов к реформе, но понимал необходимость перемен. В партии началась модернизация, появился так называемый либеральный торизм.

К модернизации Веллингтон отношения не имел, но он сохранял лояльность. Как к королю, это вопрос выбора. В случае с герцогом – всегда окончательного. Вполне возможно, что Веллингтон так бы и остался чуть в стороне, однако летом 1822-го произошло событие, резко изменившее и жизнь страны, и самого Железного герцога.

…Уже к концу парламентской сессии у Каслри начали проявляться явные признаки психического расстройства. Каннинг говорил о своем давнем сопернике: «Он не может ни чувствовать, ни притворяться». Насчет «чувствовать» Каннинг неправ. Каслри, напротив, был очень чувствительным человеком, только прятал свои эмоции под маской холодности. Кому-то это помогает, кому-то нет. На Каслри роль «человека в футляре» явно подействовала не лучшим образом.

Веллингтон мог иронизировать над своей непопулярностью, Каслри она страшно угнетала. У него и раньше случались нервные срывы, о которых, правда, знали только домашние. В начале же 1822-го у Каслри появились признаки паранойи, он стал страдать манией преследования.

Всем своим близким Каслри рассказывал, что за ним следят и хотят обвинить в гомосексуальной связи. Насчет связи мы доподлинно не знаем, но это превратилось в навязчивую идею. Обвинение для политика в те годы очень плохое, так что переживать Каслри мог.

Деталями он делился не со всеми, но о преследованиях рассказывал охотно. И королю, и Веллингтону, который порекомендовал старому соратнику обратиться к врачу.

В конце концов Каслри изолировали в его загородной резиденции. От него спрятали пистолеты и ножи, но он каким-то образом ухитрился перерезать себе сонную артерию маленьким перочинным ножом…

Веллингтон тяжело переживал его смерть и даже заболел, а Байрон разразился эпиграммой:

О Каслри, ты истый патриот!

Герой Катон погиб за свой народ,

А ты отчизну спас не подвигом, не битвой,

Ты злейшего её врага зарезал бритвой.

Не люблю Байрона, злобный он человек и несправедливый.

Авторы «Кембриджской истории внешней политики» отмечают, что «лишь более позднее поколение смогло по достоинству оценить те качества, которыми он (Каслри – М.К.) обладал». Это абсолютно верно, однако были и причины того, что Каслри умер, отвергнутый большинством нации. Его нельзя считать только дипломатом. Каслри, как и Веллингтон, человек с принципами. С его смертью закончилась целая эпоха.

Лорд Ливерпуль, глава кабинета, скорее по инерции, предложил пост министра иностранных дел Веллингтону, хотя в партии преобладало мнение, что должность должен занять Джордж Каннинг. Его кандидатура не вызывала одобрения ни у «ультра», ни у короля.

Ещё не вполне оправившийся от болезни Веллингтон попросит аудиенции у Георга IV. Он два часа будет убеждать монарха назначить Каннинга. Георг согласится. Внешнюю политику Англии отныне будет определять человек, которого Меттерних назовет «зловещим метеором, посланным рассерженным Провидением на Европу».

Глава вторая
Время государственных похорон

Веллингтон уговорил короля сделать Каннинга министром, а спустя несколько лет он скажет: «…Ничто не заставит меня иметь дело с этим человеком». Однако даже после смерти Каннинга он будет иметь дело с этим человеком. Парадоксально, однако Каннинг одновременно и продлил «Век Веллингтона», и сделал неизбежным его конец…

Джордж Каннинг… О, этот ирландец всколыхнет Европу! Он лучше других сумел уловить дух времени. В 1790-м Эдмунд Бёрк увидел в Великой революции то, что не разглядели другие. Торжество французского национализма. В XIX веке национальная идея становится одной из главных, и Каннинг обратил во благо для Англии ее растущую популярность. Он был настоящим английским националистом. Общеевропейские задачи для него – пустой звук.

Его действия могли критиковать в парламенте, но вне его получали полную поддержку. Англичане чувствовали, что они отвечают интересам нации. «Сохранение стабильности», за которое так ратовали и Каслри, и Веллингтон, по мнению Каннинга, просто невыгодно Британии. В отличие от победителей, он не был связан ни общей памятью, ни обязательствами. Джордж Каннинг похоронит Священный союз.

Каннинг взял и повернулся спиной к так называемым легитимным режимам, заодно объявив себя защитником свободы и конституционализма. И момент выбрал исключительно подходящий – в Европе бушевал очередной революционный кризис.

В 1820 году вспыхнули революции в Испании, Португалии, Неаполе. Все – очень похожие. Их начинали военные, провозглашавшие конституции по типу испанской 1812 года. Для пиренейских монархий ситуация усугублялась ещё и тем, что их колонии в Америке были объяты пламенем национально-освободительной борьбы. Так что именно Испания стала предметом особой озабоченности Священного союза.

На конгрессы в Троппау (октябрь 1820-го) и в Лайбахе (январь-май 1821-го) Англия посылала уже не полномочных представителей, а наблюдателей. И не подписывала никаких протоколов, хотя и не препятствовала, скажем, отправке австрийских войск в Неаполь. В политике Каслри появились элементы нового, особого курса, но прежние обязательства всё ещё оставались тяжким грузом. Каслри умер, пришел Каннинг. Человек, которого будут проклинать и канцлер Меттерних, и император Александр Первый.

Верона… Город, о существовании которого европейцы, благодаря Шекспиру, знали. Не то что Лайбах, нынешняя Любляна. Осень 1822 года… Последний фактически большой конгресс Священного союза проводили почти с таким же размахом, как Венский. Русский император настоял. Здесь должно было решиться многое, неслучайно Александр заявил, что он «скорее доживет до седых волос, чем вернется в Россию, не дав Европе доказательств своей заботы о ней и верности своим принципам».

Он сильно опасался беспринципного Каннинга, и не напрасно. Умница Каннинг на конгресс вообще не поехал. Но! Он послал туда самого уважаемого человека в Европе, Веллингтона. Каннинг, по сути, использовал герцога. Редкий случай – герцог это, в общем-то, понимал.

Про Веллингтона в Вероне написано много. Логично, ведь речь идет о том, что обычно называют важной вехой в биографии. Что только не сказано! По традиции – про плохого дипломата. Про солдата, только выполнявшего инструкции. Про измену! Дескать, он намеренно наносил ущерб политике собственной страны.

Про измену даже говорить смешно. Про солдата – слишком упрощенно. Я бы сказал, что едва ли не впервые мы, имея дело с Веллингтоном, человеком довольно простым, сталкиваемся с чем-то действительно сложным.

Незадолго до Веронского конгресса случилась большая неприятность. Герцог боролся с начинающейся глухотой. В чем там причина, в болезни, либо в том, что он слишком много времени провел рядом с пушками, не столь уж и важно. В общем, он решил испробовать какой-то новый метод лечения. «Это была не боль, а нечто худшее. Слух мой обострился настолько, что звуки причиняли мне страдания, я жалел, что не глух, как пень».

Эффект оказался кратковременным, и Веллингтон практически оглох на одно ухо. Впоследствии, после Вероны, он шутил: «Глухота для дипломата – совсем не плохая вещь. Не слышишь много всякой ерунды».

Шутки шутками, но он болел и вполне мог отказаться от поездки в Верону. Однако он согласился. Приехал на конгресс с большим опозданием, от чего его появление стало эффектным. Главные эффекты были ещё впереди.

Зачем он вообще туда отправился? Ведь, повторю, он подозревал, что Каннинг ведет свою игру. Из чувства долга? В память о Каслри? Трудно сказать, что было главным побудительным мотивом. Для Каннинга, исповедовавшего принцип «Англия превыше всего», все просто. Для Веллингтона, тоже патриота, но куда большего европейца, совсем нет.

Намерения французских роялистов усмирить Испанию вызывали у него протест не только, как у представителя Британии, но и как у человека, немало повоевавшего в Испании с французами. Инструкции, полученные им, составлял, по большей части, ещё Каслри, они одобрены правительством и королем, да и его собственным взглядам не противоречат. Герцог, как обычно, не увидел тонкостей.

Каннинг, по сути дела, добивался только одного, чтобы все поняли, отныне у Британии – особый курс. Для подобной миссии Веллингтон подходил идеально. Но если министр мог быть в целом доволен тем, что сделал Веллингтон, вряд ли ему могло понравиться то, как он это сделал. Он всё же Железный герцог, и Каннинг его недооценил.

Из Вероны Веллингтон пишет министру: «Здесь в corps diplomatique распространено мнение, что Англия изолирует себя от союзников…» Именно этого Каннинг и добивался, только Веллингтон переживает. Он всё же человек 1815 года, как и большинство тех, кто приехал в Верону. Ему не очень нравится, что они видят в нем уже не единомышленника, а представителя страны, поведение которой вызывает беспокойство. И он, как обычно, говорит не только от имени Англии, но и от своего собственного.

Один из его диалогов с русским царем. Александр в очередной раз выразил желание наказать Испанию. Веллингтон отвечает. «Если бы у императора имелось достаточно поводов для обиды на Испанию, то никто не упрекнул бы его в том, что он начал войну, я сам посоветовал бы сделать это. Но зачем же тогда император ждал почти три года?.. Вряд ли справедливо высказывать свои претензии в тот момент, когда Испании угрожает другая страна и по другим причинам».

Логика не Каннинга – Веллингтона! Он отстаивает позицию правительства, но всякий раз в его аргументах есть личные мотивы, его собственные оценки. Он всё равно никого не убеждает. Союзники уверены, что он уже «на другой стороне». Каннингу категорически не нравится, что Веллингтон проявляет инициативу.

Никто ведь не уполномочивал его предлагать посредничество на переговорах между Францией и Испанией. Тем более – обращаться к испанским либералам с предложением сделать конституцию менее радикальной. Однако герцог поступает именно так. В Англии его обвиняют в нелояльности, в Европе – в том, что он больше не союзник.

Солдат? Плохой дипломат? Да давайте уже уясним раз и навсегда, он – Веллингтон. Он один такой, и в Англии, и в Европе. Он уезжает из Вероны и говорит Меттерниху: «Вы все неправы!» Герцог полагает, что прав только он. В следующие десять лет он будет демонстрировать непоколебимую уверенность в собственной правоте. Герои, особенно уверенные в собственной непогрешимости, начинают утомлять…

До 1825 года отношения между Веллингтоном и Каннингом, двумя наиболее влиятельными в стране людьми, были хотя и не дружескими, но, по крайней мере, лояльными. Однако все понимали – разрыв неминуем.

Герцог показывает своей приятельнице, миссис Арбэтнот, одно из писем Каннинга к французскому министру иностранных дел и говорит: «Он (Каннинг. – М.К.) полностью отождествляет себя с революционерами, говорит на их языке». Ну конечно! Веллингтон видит в революциях абсолютное зло, Каннинг – возможности для Британии.

Весной 1823-го французы всё же вторглись в Испанию. Каннинга волнует судьба не Испании, а ее колоний. Вскоре он скажет, торжествуя: «Испанская Америка – английская. Новый Свет – наш!» Король и Железный герцог считают Боливара и других мятежниками, а Каннинг думает по-другому. И побеждает!

Союз? Да хоть с чертом, если это нужно Британии. Вот в решении так называемого восточного вопроса совпадают интересы России и Англии. Раньше Британия придерживалась протурецкой линии, Каннинг легко совершает кульбит. Он хочет свободную Грецию, Россия – ослабить Османскую империю.

Каннинг снова решил использовать «тяжелую артиллерию», он отправляет в Петербург Веллингтона. И снова герцога используют! И Каннинг, и новый русский император Николай Первый. «Революционер» и ярый реакционер. Оба-нуждаются в юридическом прецеденте для дальнейших активных действий. С совершенно разными целями! Веллингтон думает, что поступает разумно, но он снова был «гаубицей»…

Только сейчас он наконец делает выводы. Отныне Каннинг становится его врагом. Просчитывать ходы герцог и не любил, и не умел. Более того, он с большим подозрением относился к тем, кто, в отличие от него, обладал такой способностью. Как Каннинг.

А ведь именно Джордж Каннинг, как уже было сказано, продлил «век Веллингтона». Всё дело в том, что, хотя в области внешней политики Каннинг – настоящий революционер, то по части внутренней он – убежденный сторонник аристократического парламентаризма. Он был готов пойти на уступки в болезненном вопросе об эмансипации католиков, но избирательная реформа? Ни за что! Каннинг скажет незадолго до смерти: «Для меня – дело чести, что я всегда боролся с подобными проектами, до конца, изо всех сил».

Каннинг – самый популярный человек в стране, только ему удавалось отодвинуть принятие реформы на неопределенный срок. Но наступил 1827 год. Год государственных похорон.

…В январе тяжело заболел герцог Йоркский. Когда стало ясно, что он уже не в состоянии руководить английской армией, естественно, возникла кандидатура Веллингтона. Георг IV и тут не отказался от искушения слегка поинтриговать. Премьер-министр лорд Ливерпуль ясно дал понять королю, что выбор может быть только один. Веллингтон, разумеется, согласился. Но едва он приступил к исполнению обязанностей Верховного Главнокомандующего, как последовало новое потрясение.

10 февраля 1827 года слуга обнаружил лорда Ливерпуля лежащим на полу в гостиной. Апоплексический удар! Ливерпуля не отнесешь к числу ярких политиков, однако он был, безусловно, способным и умным человеком, обладавшим, к тому же, прекрасным характером. Снисходительный, добродушный. Возможно, только он и мог сохранять пост в течение 15 лет (каких!) и поддерживать относительное согласие в правительстве.

Неудивительно, что король категорически отказывался обсуждать вопрос о преемнике премьер-министра, надеялся, что он всё же поправится. Через шесть недель Ливерпулю стало лучше, он заговорил. Жена выразила надежду на скорейшее возвращение мужа к работе, он ответил: «Нет… нет, нет и нет! Я слаб… слишком слаб…»

По общему мнению, в стране было только два таких человека. И оба – не пользовались расположением монарха. К Каннингу Георг относился не просто с неприязнью, он, по мнению современников, боялся его. Веллингтона король не любил. Завидовал его славе, считал слишком самостоятельным. Однако Георг не был таким глупцом, каким его иногда изображают. Он понимал, что Каннинг намного популярнее Веллингтона. Выбрать из двух зол оказалось легко. В апреле 1827-го Каннинг стал премьером.

В знак протеста Железный герцог ушел со всех постов. Как вскоре выяснилось – ненадолго. Год государственных похорон продолжался… Самый яркий из британских политиков первой трети XIX века, Джордж Каннинг, успел побыть премьером всего четыре месяца. 8 августа 1827 года он скончался…

«Аллах покарал злейшего врага правоверных!» Турецкий султан Махмуд II выбежал на балкон своего дворца, чтобы сообщить подданным радостную новость. У соотечественников «великого ирландца» смерть Каннинга вызвала противоречивые чувства. Последние десять лет страна жила в состоянии невероятного напряжения, Каннинг сохранял и стабильность, и неопределенность. Он мог ее продлить, но теперь…

Любой, кто будет следующим, положит ей конец. Так или иначе. Конец неопределенности. «Век Веллингтона» вступает в завершающую стадию.

Король всё-таки воспользовался кризисом! Он назначил премьером лорда Годрича, его креатуру. Хорошего финансиста, но абсолютно слабохарактерного человека. Самому Георгу хватило нескольких месяцев, чтобы убедиться – Годричем управлять можно, сам он управлять не в состоянии. Король объявил Годричу об отставке и… расплакался. Не зря Железный герцог называл его Фальстафом.

8 января 1828 года Георг IV вызвал в Виндзор Веллингтона. Поздно вечером. Король сидел на кровати, «увенчанный» ночным колпаком. При появлении герцога он тяжело вздохнул и сказал: «Артур, кабинет умер…»

Глава третья
Премьер № 25

Веллингтон был 25-м премьером Англии и совсем недолго (месяц) – 28-м. Про второе премьерство и сказать-то особо нечего, а про первое…

Известный британский ученый Чарльз Оман считает, что «…наиболее почитаемый в Британии из всех исторических персонажей первой половины XIX века оказался самым неудачливым из правителей». С точки зрения формальной логики с подобным утверждением трудно не согласиться.

Недолгое премьерство Веллингтона нанесло очередной удар по его репутации и изрядно омрачило славу победителя при Ватерлоо. Критика здесь и уместна, и заслуженна, но я бы вряд ли назвал это полным фиаско.

Однажды Веллингтон сказал: «Наполеон всегда стремился к генеральному сражению, я же, напротив, старался избегать их». В 1828 году герцог ввязался в генеральное сражение, практически не имея шансов на успех. Думаете, он этого не понимал? Понимал, и даже виги Криви говорил о том, что не знает, как можно управлять людьми, которых волнуют лишь их собственные чувства.

И всё же он не побоялся, за что уже заслуживает, как минимум, уважения. А премьером он был, конечно, плохим. Так себе оратор (в Англии того времени премьер обязан быть хорошим оратором). У него нет той глубины ума, которой обладал Каннинг, и таких, как сказали бы сегодня, коммуникационных навыков, как у Ливерпуля. Он ни разу ни популист и не стремился никому понравиться.

Один из современников Веллингтона отметил, что главная беда герцога заключалась в том, что он слишком много времени провел за границей и совершенно не знал Англии. Добавлю – и не хотел знать. Хотя нет, правильнее – знал лишь то, что хотел.

Герцог – вовсе не какой-то там старомодный ретроград. Он, например, даже в пожилом возрасте обожал всякие технические новинки. Одним из первых купил новомодную безопасную бритву, установил в своем доме центральное отопление. Ему нравилось всё, что принес с собой век науки и промышленности.

Однако, обожая изучать в газетах статьи и объявления, касавшиеся современной техники, Веллингтон совершенно не интересовался социальными проблемами. Положение рабочих, цены на хлеб, использование детского труда – всё это казалось ему чем-то совершенно незначительным. Конечно, он знал о существовании другой Англии. Некоторые историки любят подчеркнуть, что герцог был очень добр со своими слугами. Что с того, что он знал их по именам и помогал их детям? Это кое-что говорит о Веллингтоне-человеке и ровным счетом ничего – о политике.

…Считается, что мать Чарльза Гревилла, автора знаменитых мемуаров, была какое-то время любовницей Веллингтона. Оттого, дескать, Гревилл относился к герцогу с неприязнью. Что ж, Гревилл часто и язвительно критиковал Веллингтона. Иногда даже справедливо. Гревилл много лет исполнял обязанности секретаря Тайного совета. Звучит впечатляюще, но в действительности – ни реальной власти, ни особых привилегий. Кроме одной – постоянного общения со всеми влиятельными политиками в стране. Гревилл – человек очень неглупый, наблюдательный и крайне осведомленный. И именно то, что он пристрастен в отношении Железного Герцога, позволяет нам доверять его оценкам.

«Его (Веллингтона. – М.К.) величие – результат нескольких выдающихся качеств. Простого, без примеси тщеславия характера, трезвой уверенности в себе, жесточайшей правдивости, необыкновенно развитого чувства долга и лояльности, что делало его послушнейшим из граждан. Корона никогда не имела более верного, преданного и бескорыстного подданного».

Это, пожалуй, всё, что нужно знать о Веллингтоне-политике. «Набор», может, не совсем полный, но в целом – правильный. Нуждается лишь в незначительном дополнении.

Взгляды Веллингтона во многом сформированы войной. Он полагал (имея на то некоторые основания), что войну выиграла аристократия и хотя бы по этой причине нация в долгу перед ней.

Он не видел в аристократическом парламентаризме ничего плохого. Герцог – человек рациональный, из тех, что не ищут добра от добра. Если он считал что-то полезным и необходимым, то готов был пойти на перемены. Так получится с Актом об эмансипации католиков. Хотя реформы он не любил.

Фактор времени… В нем и кроется главная слабость Веллингтона. Он безнадежно отстал. Многое его извиняет, но в совокупности – ничто не прощает. Его просто жаль…

…Наверное, герцог не то чтобы добился большего, но, по крайней мере, не подвергался бы столь сокрушительной критике, если бы он был человеком партии. Однако, считаясь тори, он им, в известной степени, не являлся. Более того, он демонстрировал неприязнь к партийным делам, и его позиция – быть выше суеты – явный анахронизм.

Кроме того, нужно честно признать, Веллингтон изрядно надоел всем, включая товарищей по партии, постоянными разговорами о джентльменстве. Он ведь даже Каннинга подозревал в том, что тот – не джентльмен. Что, однако, не помешало герцогу убедить членов парламента в необходимости увеличить размер пенсии семье Каннинга.

И Веллингтону сильно мешало его генеральство. Строки из его письма леди Сэйлсбери: «Кто-то в кабинете желает одного, кто-то – другого. Они могут согласиться со мной утром, а вечером вдруг начинают чудить, приводя в расстройство весь план. Я не привык к подобным вещам, я обычно вел дела иным образом. Собирал офицеров, предлагал им свой план, они его беспрекословно выполняли».

Он не только пытался командовать, он ещё и всячески демонстрировал превосходство над окружающими. Что главное для политика? Удержаться на должности. Веллингтон – 25-й премьер. А Победитель Наполеона всего один. Был, есть и будет. Герцог никому не давал забывать об этом.

Веллингтон сформировал кабинет. Сразу отметим, он не включил в его состав не только никого из клана Уэлсли, но даже просто близких друзей.

Солидное правительство состояло по большей части из тех, кого хотела партия и в меньшей степени из креатур короля.

Элизабет Лонгфорд, автор самой популярной биографии Железного герцога, сразу отмечает, что в кабинете министров было соотношение семь к шести в пользу «католиков». «Католики» в данном случае – просто ярлык, для удобства. Первое большое дело Веллингтона-премьера… Которое очень наглядно демонстрирует – не такой уж он и реакционер.

Наряду с лозунгом реформы в Британии уже давно (и очень настойчиво) звучали призывы предоставить политические права католикам. Монархи из Ганноверской династии были ярыми адептами протестантской веры и официальной церкви. Моральные устои Георга IV совсем не вписывались в протестантскую этику, что не мешало ему демонстрировать решимость не идти ни на какие уступки католикам. Об этом перед смертью попросил его и брат, герцог Йоркский. Король полагал, что уж в лице-то Веллингтона он получит союзника в болезненном для общества вопросе – и просчитался.

Британцами никогда по-настоящему не овладевал «бес имущественного равенства», но в вопросах равенства гражданского и политического они проявляли всё большую настойчивость.

Хотя католическая проблема могла и не стать столь острой, если бы не Ирландия, вечная головная боль британских властей. Этот народ в те времена был почти всегда готов если не к революции, то уж к массовым беспорядкам – точно. Иметь дело с раздраженными до крайности ирландцами – занятие опасное. Накормить их предоставление политических прав не могло, а успокоить – вполне.

Каннинг (сам – ирландец) уже начал движение в сторону эмансипации католиков. Однако ему не хватило ни сил, чтобы уговорить короля, ни времени, чтобы решить проблему каким-то другим способом. Так что католиков Каннинг оставил в наследство Веллингтону, причем герцог сразу же попал в цейтнот.

Дэниэл О’Коннелл… Первый в плеяде великих деятелей ирландского национально-освободительного движения. Одаренный юрист, принципиальный противник насилия. Иллюзий по поводу полной свободы он не испытывал, предпочитал реальные цели. Добиться для ирландцев права избираться в британский парламент – задача посильная. И только мирная агитация! Как ни странно, его тактика имела большой успех у воинственных ирландцев. Они стали называть О’Коннелла Освободителем, а он всего-то хотел прекратить дискриминацию католиков.

В 1828 году Освободитель нанес удар. Выиграл дополнительные выборы в Палату общин, но, как католик, не мог занять свое место. Вот теперь О’Коннелл мог спокойно ждать. Правительство уже имело дело со свершимся фактом.

Веллингтон, в отличие от Каннинга, не был сторонником эмансипации католиков. К ярым сторонникам протестантской веры он тоже не относился. Герцог и министр внутренних дел Роберт Пиль просто поняли, что оказались в ловушке. Освободитель избрался в парламент совершенно законным путем, а закона, разрешающего ему исполнять свои обязанности, не существовало. Массовые беспорядки в Ирландии, учитывая необыкновенную популярность О’ Коннелла, – гарантированы.

В апреле 1828-го Веллингтон заявляет в парламенте, что если раньше он выступал против допуска католиков в Палату общин, то теперь пересмотрел свои взгляды. Как генерал, герцог, как мы помним, выше всего ценил умение вовремя отступить. Он прекрасно понимал, что вопрос о католиках – совсем не та твердыня, за которую стоит бороться до конца. Рациональный поход, ничего более.

Какой поднялся шум! Никто не ожидал подобного заявления именно от Веллингтона. Король и ультра в шоке! Пиль напишет в мемуарах: «Я был твердо уверен, что если герцог не сумеет убедить короля… то никто другой этого точно не сможет сделать».

Убедить короля и лордов оказалось делом непростым. Георг IV устраивал истерики и угрожал… отречением. Миссис Арбэтнот спросила Веллингтона о том, как прошла одна из встреч с королем. «Как обычно. Мучительно», – ответил герцог. И добавил, что «дает сражение, прямо как Ватерлоо».

Давайте хотя бы один раз восхитимся Веллингтоном-политиком. Он сделал почти невозможное – заставил короля одобрить закон, а лордов – принять его. Заодно – обогатил английскую историю прецедентом.

Среди самых решительных противников герцога числился лорд Уинчелси, пэр и защитник веры. Уинчелси опубликовал в газете статью с оскорбительными выпадами в адрес Веллингтона. И премьер-министр вызвал его на дуэль! Когда-то Каннинг и Каслри, как мы знаем, будучи министрами, дрались на дуэли. Но премьер-министр, в шестьдесят лет, впервые в жизни! Только снять шляпу…

Они встретились около 8 утра 28 марта 1829 года в местечке Биттерси. Плохо стрелявший Веллингтон то ли промахнулся, то ли намеренно выстрелил в сторону, Уинчелси точно специально пальнул в воздух. Он был человеком эксцентричным и в ещё большей степени – глупым, но хорошо представлял, к каким последствиям может привести смерть премьер-министра.

Относительно последующего примирения есть разные версии, здесь важен, скорее, эффект. Популярность Веллингтона резко пошла вверх, король так и вовсе пришел в неописуемый восторг. Ему показалось, что это очень по-джентльменски.

Многие (видимо, в шутку) говорят о том, что именно нелепая дуэль окончательно убедила Георга в необходимости одобрить Акт об эмансипации католиков. 13 апреля 1829 года король санкционировал его и заявил: «Артур – король Англии, О’Коннелл – Ирландии, а я – всего лишь Виндзорская пушка». Зря он завидовал Железному герцогу.

Акт об эмансипации католиков – первый, последний и единственный триумф Веллингтона на посту премьера.

Глава четвертая
Нет! Нет!! Нет!!!

Неужели железным его прозвали из-за металлических ставен на окнах его дома? Нет, я всё же буду считать, что это сделал маршал Ней на поле Ватерлоо…

Ноябрь 1830 года. «Учитывая высокую вероятность того, что окна на фасаде Эпсли Хаус могут быть разбиты собирающимися в парке людьми…» Железные ставни на окнах, вооруженная охрана. Здесь живет герцог Веллингтон, национальный герой Британии, премьер-министр страны. Вот он, в специальном панцире (нечто вроде бронежилета), многие мечтают убить победителя при Ватерлоо.

Проклятые ставни! Как такое могло произойти?! Наверное, должно было. Иначе мы бы так и не поняли, почему он – Железный герцог.

«Католическая эмансипация, добытая шумом и угрозами, стала мощным стимулом к требованию парламентской реформы». Прав английский историк Р. Эванс. Тут – как цепная реакция, только запусти. Странно только, что многие решили, будто Веллингтон – чуть ли не демократ. Великий социалист Роберт Оуэн даже прислал герцогу свой план переустройства общества. Мне очень интересно, посмотрел ли его Веллингтон. Вряд ли, конечно. Что ж, он очень скоро разочарует левых так же, как только что разочаровал короля и правых.

Впрочем, и достигнутый успех сыграл с герцогом злую шутку. Он рассчитывал на благодарность нации, похвалы, а слышал – сказал «А», говори и «Б». «Р», если быть совсем точным. Веллингтон же, как обычно, извлек уроки. Какая тактика привела к победе? Решительность, сила, давление. Значит, так нужно действовать и дальше. Герцог, как мы знаем, предпочитал сражаться, как обычно.

Его авторитарность усиливалась, росла стена недоверия между премьером и министрами. Кому понравится, когда с тобой обращаются как с младшим офицером?

«Правда, – считает Э. Лонгфорд, – состояла в том, что Веллингтон достиг состояния, известного всем удачливым правительствам, когда трудности и определенная усталость заметно снижают реформаторский пыл». Правда, отвечу я уважаемому мною историку, заключается в том, что герцог никогда и не обладал «реформаторским пылом».

Он не был великим премьером не потому, что не обладал необходимыми качествами, а из-за того, как он понимал роль. Премьер в его представлении – прежде всего посредник. Он – между короной и парламентом. Так себе позиция, всё равно перейдешь на чью-то сторону. Только Веллингтон не переходил. Он всегда человек короля. Он мог сколько угодно возмущаться неблаговидными поступками Георга IV, но он – его верный слуга.

Стоит ли удивляться тому, что интересы нации и интересы народа для него – вещи совсем разные. Лавочников и фабричных рабочих герцог нацией не считал. В его рассуждениях о стабильности и порядке их мнение не то что не учитывалось, даже не присутствовало.

Эмансипация католиков сохраняла стабильность (в его понимании), но совершенно не угрожала основам основ. Парламентская реформа – покушение на них. Всё очень просто.

26 июня 1830 года, на рассвете, скончался Георг IV. Его подданные не слишком скорбели о взбалмошном и эксцентричном монархе. Не совсем справедливо, на мой взгляд. Человек он, конечно, малосимпатичный, но из всех монархов Ганноверской династии – самый яркий. А уж по сравнению со своим преемником – просто звезда.

У Георга IV были сложные отношения с Веллингтоном, однако своим душеприказчиком он назначил именно герцога. Это Веллингтон, не испытывая никакого удовольствия, обнаруживал в тайных местах многочисленные любовные послания, портреты миссис Фитцгерберт и прочее. Разбирательства в делах покойного монарха настолько утомили герцога, что он даже хотел уйти в отставку. Потом решил помочь новому королю. Всегда – человек короля.

Уже после смерти Вильгельма IV, первого «не Георга» за 120 лет, газета Спектэйтер написала о нем. «…Он был общительным и, для короля, честным человеком, но при этом слабым, недалеким и совершенно заурядным». Писатель Олдингтон так и вовсе назвал короля «тупым ничтожеством». Погорячился. Слегка, по крайней мере. Хотя в определенных кругах бывшего герцога Кларенса ласково называли Silly Billy, то есть Дурачок Билли.

Как ни называй, но новый король – это новые надежды. Вильгельм, правда, заверил Веллингтона, что никаких перемен не будет. Герцог ответил, что будет служить королю с тем же рвением, с каким служил его брату.

Стабильность? И близко нет. В связи с воцарением нового монарха должны были состояться выборы. Шанс, который лидер вигов лорд Грей упускать не собирался. Главный лозунг вигов – парламентская реформа. Идея – чрезвычайно популярная в стране. А тут ещё грянула июльская революция 1830 года во Франции…

Вряд ли Веллингтон жалел свергнутого короля Карла X. Он хорошо его знал ещё в те времена, когда тот был графом д’Артуа и относился к нему, мягко говоря, негативно. Однако само слово – «революция» – герцог не любил ещё сильнее. Тем более что успешная революция очень возбудила английских радикалов. Веллингтона они атаковали по всем фронтам и сравнивали с последним фаворитом Карла X, князем Полиньяком, судьба которого оказалась весьма незавидной.

Стать новым Полиньяком герцог не боялся, пугала его возможность революции. Он, кстати, признал совершившиеся во Франции перемены, но совершенно не хотел перемен для Англии. Уверенность в том, что нечто подобное вполне может произойти, крепла в нем день ото дня.

Сейчас мы легко говорим о том, что Веллингтон не видел разницы между реформой и революцией. Не видел, правда. Однако кто в то бурное время видел ее отчетливо? И почему огромное количество историков считает, что в период с 1817 и до 1832 гг. Англия балансировала на грани революции? Разве это ощущение не могло передаться герцогу? По-настоящему плохо, на мой взгляд, только одно. Он вдруг решил спасать страну в одиночку.

…Тори всё же одержали победу на выборах, хотя и понесли потери. Веллингтон начал формировать правительство и дело оказалось более сложным, чем полтора года назад. В первую очередь – по его вине. Он испортил отношения со многими из коллег, например – с «каннингитом» Хаскиссоном. Очень способным политиком, настоящим знатоком в вопросах экономики и финансов. Герцога всё же убедили в том, что Хаскиссон просто необходим в кабинете министров. 15 сентября 1830 года на открытии железной дороги Манчестер-Ливерпуль должно было состояться примирение.

Как же нелепо можно войти в историю! Хаскиссон, Веллингтон и ещё несколько человек вели беседу около железнодорожных путей, когда появился поезд с паровозом «Ракета» (изобретатель Стефенсон, кстати, назвал его так в честь Блюхера). Почему Хаскиссон замешкался и растерялся, так никто и не понял. Талантливый финансист попал под поезд и ему отрезало ноги прямо на глазах у Веллингтона. С тех пор герцог никогда не ездил на поездах, а Уильяма Хаскиссона считают первой жертвой железных дорог.

…В октябре Веллингтон завершил формирование правительства. Это был уже совсем не солидный торийский кабинет, да и торизму в его старом, классическом понимании, жить осталось недолго. К его «смерти» герцог отношение имел, к «возрождению» – уже никакого.

Растерянность… Настроение министров можно охарактеризовать одним словом. Они не очень хорошо представляли себе, куда будет плыть корабль, только его капитан заявлял, что знает, что делать.

2 ноября в палате лордов обсуждали тронную речь короля. Грей высказался за изменения в избирательном праве, лорды обратили взоры на Веллингтона. Не будем в очередной раз повторять, что герцог был плохим оратором. Он мог хотя бы подготовиться. Все понимали, что речь, которую ему предстояло произнести, – судьбоносная. Речь получилась слабой и сумбурной. С логикой – просто беда. Только концовка прозвучало весомо.

«До тех пор, пока я занимаю какой-либо пост в правительстве, я буду противостоять любым попыткам предпринять меры в этом направлении».

Ропот встретил его последние слова, а бескомпромиссный тон смутил даже коллег по кабинету. Наблюдая реакцию, Веллингтон обратился к сидящему рядом с ним с вытянутым лицом Абердину. «Что с ними? Я не так уж много и сказал, не так ли? – Полагаю, вполне достаточно, – мрачно пошутил Абердин».

Спустя некоторое время, когда лорды выходили из зала заседаний, Абердина спросили, что там натворил Веллингтон, что поднялся такой шум.

«Герцог сказал, что мы скоро отправимся в отставку».

Вообще-то речь Грея была довольно умеренной, так что реакция Веллингтона выглядела абсолютно неадекватной. Почему? А страшное уже случилось! Как раз в самом начале ноября миссис Арбэтнот записывает в дневнике. «Герцог полагает, что реформа означает начало революции, что он обязан предотвратить ее».

Вот так. Больше, собственно, и рассказывать-то особо нечего. Процитирую я лучше самого Веллингтона. «Если им нравится реформа, они ее получат, но им не удастся иметь одновременно и герцога, и реформу. Так что – пусть делают выбор».

Англичане свой выбор сделают, и выбор этот будет правильным, только герцог сделает всё, что в его силах, чтобы они не сразу оценили преимущества такого выбора. Как политик Веллингтон безнадежно проигрывал, как солдат – не собирался сдаваться.

Вот что вызывает восхищение! Он неправ, неправ абсолютно, но он продолжает бороться. Фактически – в одиночку, его собственная партия, считай, от него отказалась. Правительство ушло в отставку, что с того? Он никогда не цеплялся за власть. Он, герцог Веллингтон, убеждает палату лордов отклонить законопроект – и становится самым ненавидимым в стране человеком.

…Камни бьют в железные ставни, свист, улюлюканье… Он ходит в парламент и говорит: «Нет! Джон Булль предпочел реформу Веллингтону? Хорошо, только пусть не забывает, что имеет дело с Железным герцогом». 26 марта 1832 года, когда палата общин уже приняла законопроект, но он ещё не одобрен лордами, Веллингтон заявляет: «Мною руководят не партийные и не политические интересы, я говорю от своего собственного имени». Нет! Нет!! Нет!!!

Он возвращается в Эпсли Хаус под охраной. Снова его встречает толпа. Брань, проклятья. «Вон!», «Уходи!» Вдруг он слышит крик. Один человек. «Ватерлоо!» Герцог останавливается, оборачивается. Улыбается и подносит два пальца к шляпе. Он стоял до последнего, как при Ватерлоо, только в этот раз проиграл…

Эпилог
The Duke

…1820 год, похороны Георга III. Долго пробиравшийся сквозь толпу людей Веллингтон опоздал – ворота дворца оказались закрытыми. Сопровождавшая его миссис Арбэтнот крикнула часовым: «Здесь герцог Веллингтон!» Сержант-ветеран, командовавший караулом, отреагировал немедленно: «Герцог? Храни его Господь! Открывайте скорее, ведь он столько ворот открыл для нас!»

Осень 1831-го. Толпа бьет окна в его резиденции.

1833 год. Всего год назад реформа стала законом, и англичане не забыли, кто был ее самым непримиримым противником. Лорда Гревилла, прогуливавшегося с Веллингтоном в Сент-Джеймском парке, поразила почтительность, с которой все приветствовали герцога. «…То была не популярность, а куда более глубокое чувство».

Всё правильно. До конца жизни Веллингтон просто The Duke, Герцог. Один, как будто других больше нет. Веллингтон проживет ещё двадцать лет. Он не уйдет из большой политики, будет и министром иностранных дел, и, совсем недолго, премьером, и до самой смерти – Верховным Главнокомандующим британской армии.

Двадцать лет – большой срок. Только «Век Веллингтона», повторю, кончился в тот день, в 1832-м, когда народ ликовал, узнав о приятии реформы. Герцог ещё успеет пожить в те времена, которые станут символом стабильности и процветания, в «викторианский век», но это уже не его время. Человек-памятник, или The Duke…

…Все очень боялись, что король Вильгельм IV умрет в годовщину Ватерлоо. 18 июня 1837 ему стало совсем плохо. Он «протянет» ещё два дня, не омрачит своей смертью праздник. Да, это был праздник, его отмечали, участников великого события осталось много, включая самого Веллингтона. Умирающий Вильгельм почему-то сказал, что «морякам будет приятно драться за свою Королеву». Может, с Трафальгаром перепутал? Он мог.

Королева нравилась всем. Молодая, воспитанная в простоте и строгости. Очень разумная. А вот Веллингтона Виктория почему-то невзлюбила, поначалу, во всяком случае. Герцог старше ее на пятьдесят лет, всё время вспоминает о древних временах, любит, чтобы к нему прислушивались. Язвительный лорд Мельбурн, зная, как королева относится к Веллингтону, сказал ей: «Герцог чрезвычайно болезненно относится к проявлению внимания: ничто так не нравится ему, как когда кто-то интересуется его мнением о чем-либо». Виктория пришла в восторг. Записала слова в свой дневник и даже подчеркнула их.

Если это тщеславие, то 70-летнему старику вполне можно его простить. Он, вообще-то, очень самодостаточный. Когда герцогу сообщили о смерти Наполеона, он воскликнул: «Полагаю, теперь я самый удачливый из ныне живущих генералов». Не лучший – удачливый. Это называется трезвой уверенностью в себе.

Он был человеком королей, стал – человеком королевы. Только Виктория совершенно не понимала, чем он поможет ей помочь. Когда же возник первый более-менее серьезный кризис, Виктория всё же послала за герцогом. Веллингтон ответил ей: «Никто не может упрекнуть меня в нежелании сражаться, но то, что мне предлагают, дело партии (курсив мой. – М.К.). Я в таких делах плохо разбираюсь, а правильнее будет сказать – я их ненавижу».

Королева обиделась. До последнего момента она не хотела посылать герцогу приглашение на свою свадьбу. Ее убедили в том, что подобный демарш будет крайне плохо воспринят.

…Последние годы жизни Веллингтон провел в своем поместье, в Стрэдфилд Сэй. Я бы не назвал его старость одинокой. К нему приезжали сыновья, привозили внуков. С сыновьями он никогда не был близок, внуков любил. Седой герцог, играющий с внуками, – одна из самых популярных английских гравюр середины XIX века. Он жил долго, по тем временам – слишком долго.

Уже почти все ушли… Умерли его братья Ричард и Уильям. Умер Роберт Пиль, и в палате лордов 81-летний Веллингтон произнес лучшую речь в своей жизни.

«Никогда я не получал ни малейшего основания даже подозревать, что какое-либо его утверждение отходит от того, что называется правдой». Это он мог оценить, он сам – правдив до безобразия.

Он, что неудивительно, не стал стариком, которого все жалеют. Когда слуги или рабочие, которые приходили что-то чинить, медлили или не справлялись, он ворчал: «Видимо, за дело опять придется взяться герцогу Веллингтону». А как иначе, Ваша Светлость? Кто, если не Вы?

14 сентября 1852 года Веллингтон скончался. Похороны его были обставлены с невиданным размахом и пышностью. В траурной процессии – члены королевской семьи, министры, высшие иерархи церкви, генералитет, директора Ост-Индской компании. Двенадцать лошадей везут экипаж с гробом, по бокам – конная гвардия. За гробом идут члены семьи и немногие из оставшихся в живых его соратников – Мэйтленд, Аксбридж, Понсонби Младший… Грум вел лошадь, в стремена которой были вдеты знаменитые сапоги… Сотни тысяч людей рыдали, наблюдая эту сцену. В соборе Святого Павла зажгут все светильники, лишь Уинстон Черчилль впоследствии удостоится такой же чести. Никогда не принадлежавший к числу поклонников Веллингтона Пальмерстон скажет стоящему рядом Гревиллю: «Ни один человек не пользовался такой единодушной любовью и уважением».

…Королева Виктория проплакала всю церемонию. Она наконец поняла, кого лишилась Англия. Вечером в день похорон Виктория напишет бельгийскому королю Леопольду. «Уверена, что Вы скорбите вместе с нами по поводу утраты, которую мы и вся нация понесли в лице дорогого, великого, старого герцога Веллингтона. Его смерть не стала неожиданностью, но потеря невосполнима… Он был честью и добрым гением этой страны».

…Военные пенсионеры в госпитале в Челси устроили прощальный ужин. Ветераны Ватерлоо и Саламанки, Витории и Талаверы слышали эту фразу не раз. No Cheers, Lads! Не нужно приветствий, ребята! Они просто подняли оловянные кружки с джином. Только один тост. За герцога!

Литература

Блюхер Г.А. фон. Военные подвиги и анекдоты прусского генерал-фельдмаршала и орденов разных государств кавалера Блюхера, взятые из его собственных записок, со времен французской революции. Части I–IV. – М., 1813–1814.

Де Сталь, Жермена. Десять лет в изгнании. – М., 2003.

Дебидур А. Дипломатическая история Европы от Венского до Берлинского конгресса. – М., 1947, т.1.

Драгомиров М. Наполеон и Веллингтон. (Полувоенный фельетон). – Киев, 1907.

История XIX века. ⁄ Под редакцией Э. Лависса и А. Рамбо. В 8 томах. – М., 1938–1939.

Кареев Н.И. История Западной Европы в новое время. Т. 4.-Спб., 1901.

Курнев М.М., Пономарев М.В. Век Наполеона. Люди и судьбы. М., 1997.

Лас – Каз, граф. Мемориал Святой Елены, в 2 кн. – М., 2010.

Левассер О. Воспоминания о наполеоновских войнах. – М.-СПБ., 2014.

Мемуары маршала Мармона о Наполеоне и его времени. – М., 2003.

О’ Мира Б. Голос с острова Святой Елены. – М., 2004.

Огородников Ф. Е. Военные средства Англии в революционные и наполеоновские войны. – Спб., 1902.

Сироткин В.Г. Наполеон и Александр I. – М., 2003.

Тревельян. Дж. М. Социальная история Англии. – М., 1959.

Тьер А. История Консульства и Империи. В 8 тт. – М., 2012–2013.

Фон Дамиц. История похода 1815 года. Сочинение прусской службы офицера майора фон Дамица с примечаниями дивизионного генерала старой армии французской. – Спб., 1842.

Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. – СПБ., 1998.

Чандлер Д. Военные кампании Наполеона. – М., 2002.

Шаррас Ж.-Ф. История кампании 1815 года. Ватерлоо. – М., 2015.

Шедивы Я. Меттерних против Наполеона. – М., 1991.

Baily C.A. Indian Society and the Making of the British Empire. – Cambridge, 1988.

Bonaparte, Joseph. Memoires et correspondence politques et militaires du Roi Joseph. 10 vol. – Paris, 1820.

Christie I.R. Wars and Revolutions. Britain, 1760–1815. -Cambridge (Mass.), 1982.

Cooper L. The Age of Wellington. The Life and Times of The Duke of Wellington. – LND, 1914.

Fortescue J. Wellington. – NY, 1925. Foulkes N. Dancing into the Battle. A Social History of the Battle of Waterloo. -LND, 2006.

Schaumann A.L. F. On the Road with Wellington. The Diary of War Commissioner in the Peninsular Campaign. – LND, 1823.

Supplementary Dispatches, Correspondence and Memoranda of Field marshal Arthur the Duke of Wellington. – Lnd., 1860.

The Battle of Waterloo, containing the accounts published by authority, Foreign and British, and Other Relative Documents, with Circumstantial Details, Previous and After Battle from Variety of Authentic and Original Sources. – LND, 1815.

The Days of Battle, or Quatre Bras and Waterloo by an English Woman Resident in Brussels in June 1815. – LND, 1856.

Мурат Куриев Железный герцог

Предисловие

Часть первая О пользе несчастной любви

Введение

Глава первая «Мой ужасный сын Артур…»

Глава вторая Презренная профессия

Глава третья Как важно быть полковником

Часть вторая «Это всё – Индия…»

Введение

Глава первая Старший брат

Глава вторая Братья Уэлсли против Тигра Майсура

Глава третья На пути к Святой Елене

Часть третья Прийти по-английски

Введение

Глава первая Какая война была «первой мировой»?

Глава вторая Уильям Питт Младший – от сомнений к уверенности

Глава вторая Зачем входить в одну реку дважды?

Глава третья Испанская партия. Начало

Глава четвертая «Британия больна Синтрой!»

Глава пятая Уйти, чтобы вернуться

Часть четвертая «Анатомия славы»

Введение

Глава первая «Это настоящее отребье!»

Глава вторая Офицеры Его Величества

Глава третья Пиренеи. Пейзаж перед битвой

Глава четвертая Как ковалось «железо»

Часть пятая Веллингтон против маршалов Империи

Введение

Глава первая Сульт, Журдан, Виктор

Глава вторая Массена

Глава третья Мармон

Часть шестая До новых встреч!

Введение

Глава первая Его портрет

Глава вторая Перейти Пиренеи!

Глава третья «Джентльменская война»

Часть седьмая Короткий тур по европейским столицам

Введение

Глава первая «Неудобный» герой

Глава вторая Безделье в Париже, дела в Вене

Глава третья «Вам предстоит вновь спасти мир…»

Часть восьмая Накануне

Введение

Глава первая «Английский» Брюссель

Глава вторая Длинноносый здесь!

Глава третья Веллингтон и Блюхер

Глава четвертая «Армия Севера»

Глава пятая «Волки! Волки!!»

Глава шестая Бал!

Часть девятая На волоске от поражения…

Введение

Глава первая Планы и люди

Глава вторая Они идут на войну

Глава третья Игра в «четыре руки»

Глава четвертая «Мирный» день

Часть десятая «Оставьте Ватерлоо в покое…»

Введение

Глава первая Утренние письма

Глава вторая Пока не заговорили пушки

Глава третья Угумон

Глава четвертая Д’Эрлон и пушки

Глава пятая «Прусский вопрос»

Глава шестая Каре против конницы

Глава седьмая Перед последней атакой

Глава восьмая No Cheers, Lads!

Глава девятая «Я больше не хочу это видеть никогда»

Часть одиннадцатая «Если бы сразу после Ватерлоо он отошел от дел…»

Введение

Глава первая Брюссель. Первый день без войны

Глава вторая Оккупация – дело неблагодарное

Глава третья Союзы и союзники

Глава четвертая Питерлоо

Часть двенадцатая Реформа? Никогда!

Введение

Глава первая Слово

Глава вторая Время государственных похорон

Глава третья Премьер № 25

Глава четвертая Нет! Нет!! Нет!!!

Эпилог The Duke

Литература

Мурат Куриев
Железный герцог

Часть первая
О пользе несчастной любви

Глава первая
«Мой ужасный сын Артур…»

Глава вторая
Презренная профессия

Глава третья
Как важно быть полковником

Часть вторая
«Это всё – Индия…»

Глава первая
Старший брат

Глава вторая
Братья Уэлсли против Тигра Майсура

Глава третья
На пути к Святой Елене

Часть третья
Прийти по-английски

Глава первая
Какая война была «первой мировой»?

Глава вторая
Уильям Питт Младший – от сомнений к уверенности

Глава вторая
Зачем входить в одну реку дважды?

Глава третья
Испанская партия. Начало

Глава четвертая
«Британия больна Синтрой!»

Глава пятая
Уйти, чтобы вернуться

Часть четвертая
«Анатомия славы»

Глава первая
«Это настоящее отребье!»

Глава вторая
Офицеры Его Величества

Глава третья
Пиренеи. Пейзаж перед битвой

Глава четвертая
Как ковалось «железо»

Часть пятая
Веллингтон против маршалов Империи

Глава первая
Сульт, Журдан, Виктор

Глава вторая
Массена

Глава третья
Мармон

Часть шестая
До новых встреч!

Глава первая
Его портрет

Глава вторая
Перейти Пиренеи!

Глава третья
«Джентльменская война»

Часть седьмая
Короткий тур по европейским столицам

Глава первая
«Неудобный» герой

Глава вторая
Безделье в Париже, дела в Вене

Глава третья
«Вам предстоит вновь спасти мир…»

Часть восьмая
Накануне

Глава первая
«Английский» Брюссель

Глава вторая
Длинноносый здесь!

Глава третья
Веллингтон и Блюхер

Глава четвертая
«Армия Севера»

Глава пятая
«Волки! Волки!!»

Глава шестая
Бал!

Часть девятая
На волоске от поражения…

Глава первая
Планы и люди

Глава вторая
Они идут на войну

Глава третья
Игра в «четыре руки»

Глава четвертая
«Мирный» день

Часть десятая
«Оставьте Ватерлоо в покое…»

Глава первая
Утренние письма

Глава вторая
Пока не заговорили пушки

Глава третья
Угумон

Глава четвертая
Д’Эрлон и пушки

Глава пятая
«Прусский вопрос»

Глава шестая
Каре против конницы

Глава седьмая
Перед последней атакой

Глава восьмая
No Cheers, Lads!

Глава девятая
«Я больше не хочу это видеть никогда»

Часть одиннадцатая
«Если бы сразу после Ватерлоо он отошел от дел…»

Глава первая
Брюссель. Первый день без войны

Глава вторая
Оккупация – дело неблагодарное

Глава третья
Союзы и союзники

Глава четвертая
Питерлоо

Часть двенадцатая
Реформа? Никогда!

Глава первая
Слово

Глава вторая
Время государственных похорон

Глава третья
Премьер № 25

Глава четвертая
Нет! Нет!! Нет!!!

Эпилог
The Duke