«Представление о том, что жизнь не должна ограничиваться прожитием, было усвоено мной с детства именно благодаря матери» (В соблазнах кровавой эпохи. С.180). Врач по профессии, она, несмотря на привычку к экзальтации, способствовала формированию в Коржавине важного мировоззренческого и эстетического принципа: «Духовное наполнение жизни надо находить не в ошалелом стремлении к некой конечной (и уже потому ложной) общественной цели (к земному раю), а в чем-то другом — в одухотворении повседневного» (В соблазнах кровавой эпохи. С. 180). Поэт неоднократно подчеркивал, что путь, по которому он пошел в жизни, проложен родителями.
В 13 лет шестиклассником Коржавин пришел на занятия литературного кружка, с невероятным упорством сочиняя стихи и в школе, и дома. Наиболее удачным было стих, о знакомой девочке «Жуча», его К. читал посещавшим Киев московским литераторам — Н.Асееву, И.Эренбургу и др. Страстно увлекался Маяковским, который был в поэзии его первой любовью, подражал ему, пытаясь «скандалить» и в стихах, и в поведении, хотя это противоречило самой природе Коржавина. Для молодых начинающих киевских поэтов Маяковский был отголоском романтической революционной эпохи, свидетельством того, что она продолжается и в 1930-е. Кроме того, Маяковский привлекал «тотальным антимещанским пафосом», защитой любви и поэзии, утверждением, что «в поэзии любые общественные чувства должны иметь личную (точней, личностную) подоплеку» (В соблазнах кровавой эпохи. С.145). Через Маяковского и в связи с его творчеством вышел Коржавин на других поэтов — Пушкина, Ахматову, Блока, Пастернака.
В 1941 Коржавин вместе с семьей эвакуировался из Киева и до весны 1944 жил в пос. Симский Завод (потом г.Сим) Челябинской обл.
О довоенном Киеве, своем детстве и юности Коржавин рассказал в автобиографической повести «В соблазнах кровавой эпохи» (1980–91), в ней отражен напряженный духовный опыт и основные этапы внутренней и внешней биографии. Стихи молодого Коржавина стали известны и популярны в молодежных аудиториях послевоенной Москвы, когда он — с 1945 студент Литературного института — часто читал их перед слушателями и сумел в своих полудетских стихах сказать о «повальном страхе тридцать седьмого года», в них звучала крамольная нота в попытке анализа трагедии времени. Ранние стихи Коржавин близки лирике «лобастых мальчиков революции». В поэме «Утверждение» (1948), посвященной Павлу Когану, которого поэт считал чуть ли не своим двойником, была предпринята «наивная попытка человечность и поэзию соединить со сталинизмом».
Ранний — первый — этап своего творчества Коржавин называет «Предпутье», строя сборник избранных стихотворений 1974 «Времена» по типу поэтической биографии. 3 части этого сборника совпадали с периодами внутреннего развития поэта и во многом с периодами развития российской истории. «Предпутье» — то есть блуждание в потемках, молодое желание жить и верить» (Гармония против безвременья. С.169), представлено стихами, написанными до 1947. В стихах о детстве и растоптанной романтике, запыленных знаменах, «неискренних людях», пугающих врагами, много наивности и юношеского максимализма. Но уже в 1944 появляются программные для поэта стихи «Гейне» и «Зависть». В первом в лаконичной афористической форме выражена позиция поэта, его творческое кредо: «Высшая верность поэта — / Верность себе самому» (Время дано. — С.12). Во втором поэт завидует мужеству и смелости декабристов, вышедших на Сенатскую площадь, бросивших вызов своему времени и увенчанных славой и любовью: «Мы не будем увенчаны... /Ив кибитках, / Снегами, / Настоящие женщины / Не поедут за нами» (Время дано. С.13). Поэт также заметит, что в смысле поэтики он почти не менялся, манера установилась сразу.
В 1947 студент 3-го курса Литературного института Коржавин был арестован за стихи о Сталине «16 октября» (см. об этом рассказ В. Тендрякова «Охота»). Сам Коржавин воспринимал эти стихи чуть ли не как сталинистские, т.к. пытался в них оправдать тиранию Сталина, а это уже было преступлением. В стихотворении «На смерть Сталина» (1953) он выступил против слепой веры и лжи. Самым страшным для поэта было то, что тиран «внушал людям высшую степень внутренней несвободы, некую духовную прострацию... Сталин навязал целому обществу тяжелейшую психическую болезнь» (Гармония против безвременья. С.171).
После 8 месяцев пребывания в Лубянской тюрьме Коржавин был отправлен в ссылку. С окт. 1948 по янв. 1951 жил в д.Чумаково Новосибирской обл. После ссылки учился в Карагандинском горном техникуме, а затем вернулся в Москву. Литературный институт ему удалось окончить только в 1959.
Второй период творческой биографии Коржавина (с 1948 по 1956) тоже был «блужданием в потемках... уже связанных со страданием, а значит, и с нарастанием трезвости» (Гармония против безвременья. С.169). Поэт назвал этот период творчества — «В наши трудные времена».
Тюрьма, неволя, Сибирь, одиночество и тоска по друзьям, аналогия собственной судьбы с судьбами декабристов обостряют и укрупняют в лирике Коржавина тему времени, проблему отношений поэта и государства. Мудрость и зрелость страдания в исповедальном «Вступлении в поэму» (1952) приводят поэта к серьезному выводу: «Время? / Время дано. / Это не подлежит обсуждению. / Подлежишь обсуждению ты, / Разместившийся в нем» (Время дано. С.42). Чувство родины и приобщение к российской истории звучат в стих. «Возвращение». Позже поэт заметит: «Я — государственник, выступающий за более полные права человека» (Гармония против безвременья. С.180). Пытаясь определить для себя сущность поэзии, Коржавин обращается к Пушкину. Главное в нем для поэта — «неотрывность от поэзии и от жизни во всей ее полноте, умение с этой бытийной полнотой всецело слиться» (Гармония против безвременья. С.174). У Пушкина Коржавин учился гармоничной естественной духовности, простоте, «яростным сторонником» которой он был всю жизнь. Поэзия и должна преодолевать хаос, сложность жизни.
Тема Бога и глубокой непоказной веры, ощущение высоты и строгой красоты и гармонии звучит в стих. «Церковь на Нерли» (1954): «И глядишь доступно и строго, / И слегка синеешь вдали... / Видно, предки верили в Бога, / Как в простую правду земли» (Время дано. С. 60).
От наивного и воинствующего безбожника в духе пионерской романтики — после поисков и страданий — поэт пришел к принятию Бога и христианской церкви, «где все люди вместе». «И то, что я недавно крестился, — пишет Коржавин в 1990-е, — естественный итог всей моей жизни» (В соблазнах кровавой эпохи. С.167). Третий период творчества — «Приобщение» (с 1956 до конца 1970-х) — «связан уже с полной трезвостью, история относится не только к ощущению политической или исторической реальности, а прежде всего — к трезвому ощущению шкалы человеческих ценностей и извечной трагедии жизни», а «высокая поэзия — это прежде всего ответ на извечную трагичность бытия» (Гармония против безвременья. С.169). Именно в это время происходит полный отказ Коржавина от иллюзий, «внутреннее освобождение от большевизма».
Коржавин пишет о великих и трагических событиях времени: о полете Ю.Гагарина, венгерских уроках 1956, Пражской весне 1968 («Апокалипсис»). Особенно остро ощущает Коржавин кровную связь со «своей Россией», ее простыми людьми, ее трагическими поэтами: «Я просто русским был поэтом / В года, доставшиеся мне» (Время дано. С.60).
Коржавин сознательно пренебрегает метафорой, считая ее «бичом XX века», т.к. она мешает естественному чувству жизни, ставит творца над нею. Несмотря на это, Коржавин учился у Пастернака, «многое почерпнул из пастер-наковского синтаксиса и ритмико-интонационного строя». Пастернак дорог поэту «духовной емкостью», «неподражаемой доверительностью и причастностью к бытию» (Гармония против безвременья. С.172).
Программным для этого периода творчества Коржавина является стихотворение «Инерция стиля» (1960). Стиль для Коржавина — «это мужество / В правде себе признаваться», поэтому инерция стиля — самое страшное для поэта, он преодолевал ее молчанием. Большая подборка стихов Коржавина была напечатана в 1961 в альманахе «Тарусские страницы», а в 1963 вышел единственный (до эмиграции) его поэтический сборник «Годы».
В 1960-е Коржавин обратился к драматургии. Его пьеса о Гражданской войне «Однажды в двадцатом» в 1965 шла на сцене Театра им. Станиславского. В эмиграции появились еще 2 пьесы — «Жить хочется (Однажды в двадцать втором)» и «Различные точки зрения», театрам для постановки поэт их не предлагал. Большое внимание привлекла страстная полемическая статья Коржавина «В защиту банальных истин (О поэтической форме)».
В 1973 поэт эмигрировал из России, с тех пор он живет в США, в Бостоне. «Стоит ли мой путь таких жертв? Ведь я все равно у разбитого корыта» (В соблазнах кровавой эпохи. С.181). Под «разбитым корытом» подразумевается сам факт эмиграции, «отъезда в никуда». «Я свободы достиг. / Но стою совершенно один / В мельтешенье пустых / Мыслей, чувств, посягательств, картин» (Время дано. С.152). Почти в каждом эмигрантском стих, подчеркивается неразрывная связь поэта с родиной, друзьями, звучит чувство вины и покаяние. За счет свободы путешествий и перемещений расширилось поэтическое пространство стихов Коржавина, но мысль и чувство сосредоточены на теме родины и чужбины, памяти и смерти. На новой основе возникает перекличка со всей русской литературой, утверждение единства творческих поколений русской интеллигенции: «Мы друг к другу прижаты / И кругом виноваты» (Время дано. С.281). Палитра чувств в стихах Коржавина необычайно богата и многообразна: от счастья приобщенности к судьбе далекой родины — до стыда и боли, от чувства вины и беды — до высокой ответственности перед жизнью и словом.
Коржавин — автор нескольких поэм («Танька», «Поэма существования», «Поэма греха», «Поэма причастности» и др.). В поэме «Танька» (1957) через судьбу бывшей комсомолки, пламенной революционерки, испытавшей все трагедии сталинщины, Коржавин показывает время с его жертвами и палачами. «Ненавидя, страдая, любя», всматривается в судьбу героини, как в собственную. А в поэме «Сплетения» (1980), обращаясь к своей родословной, размышляя над разными вариантами судьбы, поэт подчеркивает сплетения времен и судеб: «Я рад, что мне вышло родиться / В стране, из которой сбежал. / Но все — и причастие к небу / И к правде пристрастье мое / (За что и гоним был нелепо, / И изгнан) — во мне от нее» (Время дано. С.273). Интонация дружеской исповеди соответствует естественности обращения сына к своей суровой матери России, которой он «шепчет стихи, как письмо».
«Я прожил трудную, но наполненную и, в общем, счастливую жизнь. И тому, что я полюбил, что сделало меня человеком, я, по всей вероятности, буду верен до конца» (В соблазнах кровавой эпохи. С.163).