Писать стихи Туроверов начал в годы учебы в реальном училище, печататься (помимо стихов публиковал статьи, очерки) — в начале 1920-х в эмигрантских изданиях, преимущественно казачьих («Казачьи думы», «Казачий сполох», «Казачий журнал», «Родимый край», «Возрождение», «Современные записки», «Россия» и др.). Первый сборник стихов Туроверов «Путь» вышел в Париже в 1928 и был весьма доброжелательно встречен эмигрантской критикой. Г.Струве в рецензии на книгу отмечал: «Важно, что у молодого поэта есть что сказать своего и что он находит часто свои образы, свои рифмы и свои темы. В «казачьих» стихах Туроверова приятно чувствуется укорененность в родной почве... Эти строки написаны настоящим поэтом» (Россия. 1928. 14 апр.). Г.Адамович писал: «Это не плохие стихи. Мы даже решительно предпочтем их многим стихам гораздо более литературным...» Критик высказывал надежду, что у Туроверова «могут найтись читатели и поклонники, потому что в стихах он действительно что-то «выражает», а не придумывает слов для выражения мыслей и чувств» (Звено. 1928. №5. С.281). См. также рецензию А.Краснощекова, обратившего внимание в сборнике на поэму «Новочеркасск» (Казачий ж. 1929. №6. С.25–26).
В 1937 в Безансоне вышел второй сборник Туроверов и там же вскоре еще 2 (в 1939 и 1942) — все под названием «Стихи». Эти 3 книги, как и первая, были доброжелательно встречены эмигрантской критикой. Второй сборник Туроверова Ю.Терапиано охарактеризовал как книгу «талантливого и несомненно одаренного поэта» (Круг. 1937. Кн.3. С.175). Строгий и взыскательный В.Ходасевич ставил второй сборник Туроверова в один ряд с книгой поэтессы Н.Снесаревой-Казаковой «Рыцари белого движения» (1937): «Их поэзия движима патриотизмом, отчетливо окрашенным в цвета белой армии. К сожалению, в чисто поэтическом смысле и тот и другая идут проторенными путями.
Стихи их добротны (у Туроверова всегда <...>), но не обнаруживают самостоятельной работы» (Ходасевич В. Двадцать два // Возрождение. 1938. 20 июня). А.Осокин в рецензии на третий сборник Туроверов отмечал, что «Туроверов, одаренный очень редкой в наши дни способностью легко и свободно писать стихи, пишет, как на коньках катается». В то же время Осокин упрекал Туроверова в самоуверенности и выставлении «напоказ своей казачьей удали» (Русские записки. 1939. №17. С.299).
«Казачья» поэзия Туроверова, лирика по складу своего дарования, глубоко связана с тихим Доном, «краем курганов и ветров», его историей и природой. Он бережно хранил на чужбине верность прошлому отчего края, воспоминания о котором врачевали душу поэта: «...Как счастлив я, когда приснится / Мне ласка нежного отца, / Моя далекая станица / У быстроводного Донца, / На гумнах новая солома, / Внизу поемные луга, / Знакомый кров родного дома, / Реки родные берега» («Париж», 1928). Размышляя о своей поэтической судьбе, Туроверов заметил: «Фея положила в колыбель / Мне свирель прадедовского края / Да насущный хлеб чужих земель» («Больше ждать и верить и томиться...», 1936). Многие стихи Туроверова воспринимаются как лирические экскурсы в прошлое — в овеянную славой казачью историю («Вольница», «Новочеркасск», оба — 1922; «Сирко», 1943, и др.), в недавние события отшумевшей Гражданской войны («В эту ночь мы ушли от погони...», 1931; «Поход», 1939; «Уходили мы из Крыма...», 1940, и др.), оставившей в сердце поэта неизгладимый след: «Запомним, запомним до гроба, / Тревоги в морозных ночах, / Да блеск тускловатый погона / На детских на хрупких плечах» («Не выдаст меня кобылица...», 1936). В этом же ряду и до боли пронзительные стихи о прощании с родиной в дни эвакуации из Крыма: «Нет, не один из нас заплачет, / Грузясь на ждущий пароход, / Когда с прощальным поцелуем / Освободим ремни подпруг / И злым предчувствием волнуем, / Заржет печально верный друг» («Нет, не один из нас заплачет...», 1925). В «прощальных» стихах Туроверов возникает образ «последнего ночлега» на родной земле и поспешного бегства с боями за кордон. Критика отмечала, что стихи Туроверова о Гражданской войне «без всякой ненависти, без всякой примеси пропаганды» (Струве Г.П. — С.352).
Через многие стихи Туроверова проходит образ снега (он то «розовый», то «сине-мерцающий», то «как комья чистой ваты»). Снег в поэтическом мире Туроверова — это не только стихия единения, вошедшая в сознание поэта со времен Ледяного похода: «Меня с тобой метель сдружила, / Когда на подвиг и на смерть / Нас увлекал в снега Корнилов». Снег — это и неизменная примета родины, символ России: «Но всех родней на свете вьюг / Кто в дальних странствиях обижен, / Зимой острее взор и слух / И Русь роднее нам и ближе» («Снег», 1924).
Наряду с «казачьими» мотивами в лирике Туроверов, не ограниченной региональными рамками и достигающей значения лирики общерусской, звучат свойственные всей эмигрантской поэзии ностальгические мотивы («Слились в одну мои все зимы...», 1929; «Эти дни не могут повториться...», 1932, и др.), мотивы о любви (любовная лирика Туроверова лишена исповедальности) («О, как мне этой жизни мало...», 1938; «Ты одна со мною разделила...», «Октябрь», оба — 1945, и др.), красоте Божьего мира («Глядеть, глядеть! И глаз не отрывать...», 1950–52; «Еще твой мир и мудр и прост...», 1939, и др.), о «мачехе веселой» Франции, приютившей поэта («Гражданские стихи», 1941–42; «Прованс», 1940; «Париж», 1928, и др.). «Французские» стихи о Париже, Бретани соседствуют с «русскими» о Москве, Доне, российская история и история Франции, Европы перемежаются и перекликаются. Для Туроверов-поэта одинаково близки как имена выдающихся деятелей русской культуры (Гоголь, Сумароков, Суворов, Т.Шевченко), так и имена представителей западной культуры.
В начале Второй мировой войны Туроверов вступил добровольцем во Французский Иностранный легион, в рядах которого сражался в Африке (эта страница биографии поэта нашла отражение в цикле «Легион», 1940–45).
В 1945 Туроверов вернулся в Париж, длительное время служил в одном из банков.
С 1947 по 1958 возглавлял возрожденный казачий Союз, призванный оказывать помощь казакам-эмигрантам. Стихи, статьи, очерки Туроверова печатались в журнале «Грани», «Новом журнале». Будучи коллекционером старинных русских гравюр и хранителем личной библиотеки известного библиофила генерала Д.И.Ознобишина, Туроверов занимался активной культурно-просветительской деятельностью: устраивал в Париже выставки на военно-исторические темы («Суворов», «1812 год», «Казаки»). Туроверов был одним из основателей Общества ревнителей российской военной старины, сотрудничал в журнале «Военная быль», «Родимый край», собрал обширную коллекцию книг по истории казачества. Еще в 1939 в «Казачьем альм.» Туроверов выступил со статьей «Казаки в изображении иностранных художников», зарекомендовав себя знатоком русской военной иконографии.
В 1965 в Париже вышел пятый, последний сборник Туроверова «Стихи», куда были включены многих произведения из других поэтических книг. В рецензии на последний сборник Туроверова отмечалось: «Блок когда-то обмолвился, что стихи нельзя писать перед зеркалом. Бунин-поэт (да и Бунин-прозаик) в этом отношении был не без греха. А вот в ясных и прекрасных стихах Туроверова «зеркало» отсутствует начисто» (Сотник // Новый ж. 1966. №85. С.293).
В поздней лирике Туроверов заметно обостряются ностальгические мотивы, появляются мысли об уходящей жизни: «Пора, мой старый друг, пора, — / Мы зажились с тобою оба, / И пожилые юнкера / Стоят навытяжку у гроба». Стих Туроверова становится более строгим и сдержанным, обретая то редкое качество, на которое обращал внимание Г.Адамович: «Замечателен его дар «пластический», его способность округлять, доканчивать без манерности, одним словом, его чутье художника» (Последние новости. 1937. 28 окт.).
По свидетельству Г.Струве, отношение к Туроверову в «парижских литературных кругах <...> было высокомерным». «Со свойственным парижским поэтам снобизмом от него отмахивались, как от «казачьего поэта»» (Струве Г.П. — С.351). По своим эстетическим устремлениям Туроверов был весьма далек от поэтической богемы русского Монпарнаса — «парижской ноты» с ее абстрактной метафизикой и упадническими настроениями, постоянной мыслью о смерти. По словам Ю.Терапиано, Туроверов следовал «неоклассической линии» в развитии традиций пореволюционной поэзии (Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека. Париж, 1986. С.262). Он делал упор на композиционную стройность, простоту, ясность и изобразительную точность стиха. Характерными чертами творческого облика Туроверова были «скромность» и «мужественность» (в плане стоического приятия нелегкой изгнаннической судьбы), последней, по его собственному признанию, он учился у Гумилева: «Учился у Гумилева / На все смотреть свысока, / Не бояться честного слова / И не знать, что такое тоска» («Учился у Гумилева...», 1946). В то же время в его стихах угадывается явное влияние поэзии Пушкина, Лермонтова, Бунина, А.К.Толстого и отчасти Баратынского, пленившего Туроверова трагическими порывами дойти до сокровенной сущности мироздания.
Туроверов был горячим патриотом Дона, ревнителем казачьей старины. Свои взгляды на историю казачества он сформулировал так: «Было три Дона: Вольница Дикого Поля, Имперское Войско Донское и третий, короткий и маленький, как зигзаг молнии, казачий сполох. Четвертого Дона нет... Без России и вне России у казачества не было, нет и не может быть дорог! России без казаков было бы труднее идти своим историческим путем, будет тяжелее возвращаться на свое историческое лоно» (Цит. по: Казачество: Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. Ростов н/Д., 1992. С. 245).
Туроверов скончался в госпитале Лавуазьер под Парижем в возрасте 73 лет. О месте поэта в литературе Русского зарубежья проницательно заметил Н.Станюкович в статье «Боян казачества», назвав Туроверова «...может быть, последним выразителем духа мятежной и мужественной ветви русского народа — казачества» (Возрождение. 1956. №60. С.129).