Солдат, которому в войне отшибли ноги, Был отдан в монастырь, чтоб там кормить его. А служки были строги Для бедного сего. Не мог там пищею несчастливый ласкаться И жизни был не рад, Оставил монастырь безногий сей солдат. Ног нет; пополз, и стал он по миру таскаться. Я дело самое преважное имел, Желая, чтоб никто тогда не зашумел, Весь мозг, колико я его имею в теле, Был в этом деле, И голова была пуста. Солдат, ползя с пустым лукошком, Ворчал перед окошком: «Дай милостыньку кто мне, для ради Христа, Подайте ради бога; Я целый день не ел, и наступает ночь». Я злился и кричал: «Ползи, негодный, прочь, Куда лежит тебе дорога: Давно тебе пора, безногий, умирать, Ползи, и не мешай мне в шахматы играть». Ворчал солдат еще, но уж не предо мною, Перед купеческой ворчал солдат женою. Я выглянул в окно, Мне стало то смешно, За что я сперва злился, И на безногого я, смотря, веселился: Идти ко всенощной была тогда пора; Купецкая жена была уже стара И очень богомольна; Была вдова и деньгами довольна: Она с покойником в подрядах клад нашла; Молиться пеша шла; Но не от бедности; да что колико можно, Жила она набожно: Все дни ей пятница была и середа, И мяса в десять лет не ела никогда, Дни с три уже она не напивалась водки, А сверх того всегда Перебирала четки. Солдат и ей о пище докучал, И то ж ворчал. Защекотило ей его ворчанье в ухе, И жалок был солдат набожной сей старухе, Прося, чтоб бедному полушку подала. Заплакала вдова и в церковь побрела. Работник целый день копал из ряды На огороде гряды И, встретившись несчастному сему, Что выработал он, все отдал то ему. С ползущим воином работник сей свидетель, В каком презрении прямая добродетель.