У нас в гимназии делили Крым На эллинский и дикий. Все приморье От Евпатории и до Керчи Звалось Элладой. Если же случалось, Перевалив за горную преграду, Спуститься в степь, то называлось это — «Поехать в Скифию». Хотя и в шутку, Мы называли наши города По-гречески, как это было древле. Об этом я давно уж позабыл. И вдруг, когда десантные войска, Форсировав пролив, обосновались На Крымском берегу, и я увидел Невдалеке перед собою Керчь, — Мой голос прошептал: «Пантикапея...» В лиловом и оранжевом тумане Над морем воспарил амфитеатр Пленительного города. Гора С каким-то белым и высоким храмом Курилась облаками. Дальний мыс Чернел над хризолитовым заливом. А очертанья зданий на заре Подсказывали портики, колонны И статуи на форуме. Эллада Дышала сном. Один туман, как грезы, Описывал громады парусов, Орду козлов или толпу сатиров, — И я был старше на пять тысяч лет. Объятый полудремою веков, Я мысленно по площади бродил, Где эллины, как птицы, торговались, А в виде серебра ходила рыба; Здесь хлеб и сыр меняли на ставридки. Здесь медный щит, наполненный макрелью, Считался платой за стихотворенье; А если звонким осетром платили За девушку такого же объема, Того же водяного блеска, той же Пловучей обтекаемости линий, То это не обидно осетру. (Обидно ль девушке, об этом Не думали в ту грубую эпоху. Ужасный век!) И вдруг на этот город, Как фурии по мановенью Зевса, — Аэропланы! И когда из дыма Опять он появился над заливом И танки с красным флагом потянулись По набережной, а, увидя ров, Ушли сквозь стену банка в переулок, — У берега уже лежала Керчь. Так за один лишь день я увидал Два лика города. Но мне война Готовила еще и третий...