Но лишь попробуй встретить их сурово, Лишь руку осторожно отстрани, Скажи: — Сейчас мне некогда, — и снова На целый день надуются они.

Любимые! Когда мы уезжали, Нас, юных, мешковатых и худых, Они одни средь ночи провожали По черным лужам, в туфельках худых.

Мы строго шли вперед, что нам, героям, Смятенье их — дорога далека! Они бежали за поющим строем, Стирая слезы кончиком платка.

Они в ночи стояли средь перрона, Рыдая, с непокрытой головой, Пока фонарь последнего вагона Не потухал за хмарью дождевой.

И в час, когда на тротуарах наледь, Торжественных достойные судеб, Они стояли, чтобы отоварить Мукой ржаною карточки на хлеб.

И снились нам в огне чужого края, Их комнатка — два метра в ширину, — Как, платье через голову снимая, Они стоят, готовятся ко сну.

Любимых, как известно, не балуют — Два-три письма за столько лет и зим! Они прижмут к груди и зацелуют Те десять строк, что мы напишем им.

Они в товарняках, по первопуткам, К нам добирались в тот далекий год. С убогим узелком они по суткам Толкались у казарменных ворот.

А часовой глядел на них сурово. Любимые, не зная про устав. Молили их пустить и часового В отчаянье хватали за рукав.

Они стоять могли бы так веками В платках тяжелых, в легких пальтецах, От частых стирок с красными руками, С любовью беспредельною в сердцах.