Не раз, не два Ливония видала, Как, ратуя за веру христиан, Могучая рука твоя, Аран, Из вражьих рук победу вырывала; Не раз, не два тебя благословлял Приветный крик воинственного схода, Когда тобой хвалился воевода И спелого, как сына, обнимал. Винанд любил и уважал Арапа: Его всегда убийственный удар, Среди мечей неутомимый жар, Усердие к законам Ватикана, Железное презренье к суетам, Высокий нрав, решительность деяний. — Все красоты воспитанника брани Казалися магистровым очам Посланием небесной благодати Для слабого владения Христа, Где не смирял враждебных предприятий, Недавный гром крестового щита. Но мнилося — любовь и наслажденье, А не войну и славу на войне, Араповой пленительной весне Назначило уделом провиденье. Аран! твои ланиты и уста, Румяные, как пурпуры денницы, Твоих очей лазурь и быстрота, Их милый взор, их длинные ресницы, Твой гибкой стан и черные власы — Как сладостно, и пламенно, и живо Мечталися в полночные часы Красавице надменной и стыдливой! В стране, где ты, как радость, расцветал, Где Везер льет серебряные воды, — В стране, где сын отчизны и свободы, Возвышенный Арминий побеждал. Как яркий луч божественного света, Как мощного воителя стрела, Как творческий и смелый дух поэта И горний лет победного орла: Дни юноши легки и быстротечны, Когда, пленен высоким и благим, Мечтательный, живой, простосердечный, Он весь дался надеждам золотым — И новый мир яснеет перед ним, Для подвигов прекрасных бесконечный! Так молодость Арапова текла: Уж полон чувств и бодрых упований, Он был готов десницею для брани, Готов душой на славные дела. Его мечта туда переносила, Где божий свет крестом преображен: Где Иордан, Голгофа и Кедрон, Где высоты Ермона и Кармила; Там юноша, при ратных знаменах, Наместником Петра благословенных, Горел, алкал прославиться в боях Красою дел отважных и священных. Не то ему на подвиг бытия Назначило отцовское желанье: Он полетел в ливонские края Свершить одно и страшное деянье. Обманутый любимою мечтой, Лишен отрад надежды величавой; Кляня судьбу и перед нею правый, Он мог разить нещадною рукой, Он мог нести всю тяготу условий, Предписанных для рыцарей меча — И на него надета епанча, Где крест и меч, как вылиты из крови, Являлися на светлой белизне; Он в них узнал свое знаменованье, Сокрыл свой род, отчизну и названье И стал служить магистру и войне! Задумчивый, угрюмый, молчаливый, Как часто, длань простерши на кинжал, Аран души ужасные порывы Насильственным упорством побеждал. «Я совершу безжалостное мщенье! Передо мной родителев кинжал; Но седины, но доблесть, но смиренье!..» Так думал он — и плакал, и дрожал. На синеве безоблачного свода Светило дня прекрасное горит; Труба на сбор воителей манит; Надел броню их старец-воевода... Они стеклись — наточенный булат Звучит, блестит; геройские воззванья, Веселые текут из ряда в ряд; У всех одни надежды и желанья, Все бранными восторгами кипят. Закрыв лицо решеткою забральной, На рукоять поникнув головой, Один Аран, безмолвный и печальной, Не веселел, не ликовал душой... Когда магистр, готовяся на битву, Сложив шелом пернатый и стальной, Произносил сердечную молитву Спасителю и деве пресвятой; Когда, подняв трепещущие длани И слезный взор к бессмертным небесам, Он призывал внимающим полкам Великую защиту бога брани; Когда клялся не холодеть в боях, Блюсти мечом апостолов державу И возвещать в языческих странах Всевышнего трисолнечную славу — Что чувствовал ты, воин молодой, Вождя побед глазами озирая, То яркими, как пламень громовой, То мрачными, как туча громовая? Простертые на бархате полян, В безмолвии окрестность наблюдая, Ливонцы ждут прихода христиан; Они без лат: меч, стрелы и чекан, Копье и щит — их сбруя боевая... Блеснула рать знакомая вдали; Трескучий зык сзывающего рога Их взволновал: столпились, потекли — И началась кровавая тревога. Не облака ль сверкают и гремят? Не озеро ль Чудское расшумелось? Не облака сверкают и гремят, Не озеро Чудское расшумелось. Враги Христа с Винандовым полком Сшибаются; воинственные крики, То слабые, то яростны и дики, Разносятся на поле боевом. Ужасный вид! там рыцаря пронзает Смертельная ливонская стрела: Его рука на стали замирает, Холодный пот на бледности чела, Воитель стих и падает с седла; Свободный конь бежит между толпами, Ржет, прядает, могучими ногами Разит и рвет кровавые тела.- «Не убивай меня, великодушный воин! Мне подари остаток бытия, Счастлива мной прекрасная семья, Я крест приму и буду вас достоин! Старик бойцу, спасаяся, кричит: «Ах! удержи неправедное мщенье. Не убивай меня! Смотри: бросаю щит,- Жесток же ты! постой, еще мгновенье На небеса, на землю дай взглянуть!» Не слушает боец освирепелой, Летит, настиг и в старческую грудь Орудие злодейства заскрипело. Там общий бой; толпа толпу теснит, Пирует смерть, кровь брызжет, сталь звенит. Тот меч занес и, не свершив удара, Оцепенел, разрубленный мечем; Тот в ярости губительного жара Не слышит ран и рубится с врагом; Иной копье из тела вырывает, И в судоргах влачится по земле; Тот навзничь пал — и язва на челе: Тот, жалостно стоная, издыхает, Подавленный израненным конем; Кто смерть зовет, кто битву проклинает: Обширный ад на поле боевом! Уж месяц встал блестящий и багряный Над зеркалом балтийской глубины; Уж потекли росистые туманы По берегам лазоревой Двины... Бурливый лес, чернея, утихает, Певец зари умолкнул соловей И ночь свои покровы расстилает И тьма легла на поприще мечей. Бой перестал. Огни в долине стана; Воители на рыцарских щитах Несут в шатер полмертвого Арана: Он весь в крови; мерцание в очах, И широко запекшаяся рана.