В серой треуголке, юркий и маленький, В синей шинели с продранными локтями,— Он надевал зимой теплые валенки И укутывал горло шарфами и платками. В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы, И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах; По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы, И в низких залах струился мятный запах. Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты, На грязных окнах подымались зеленые шторы, В темных залах смолкали нежные дуэты, И раздавался шепот: «Едет Суворов!» На узких лестницах шуршали тонкие юбки, Растворялись ворота услужливыми казачками, Краснолицые путники услужливо прятали трубки, Обжигая руки горячими угольками. По вечерам он сидел у погаснувшего камина, На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора, Читал французский роман, открыв его с середины, «О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора». Утром, когда пастушьи рожки поют напевней И толстая служанка стучит по коридору башмаками, Он собирался в свои холодные деревни, Натягивая сапоги со сбитыми каблуками. В сморщенных ушах желтели грязные ватки; Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила; Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку, И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило. Когда же перед ним выплывали из тумана Маленькие домики и церковь с облупленной крышей, Он дергал высокого кучера за полу кафтана И кричал ему старческим голосом: «Поезжай потише!» Но иногда по первому выпавшему снегу, Стоя в пролетке и держась за плечо возницы, К нему в деревню приезжал фельдъегерь И привозил письмо от матушки-императрицы. «Государь мой, — читал он, — Александр Васильич! Сколь прискорбно мне Ваш мирный покой тревожить, Вы, как древний Цинциннат, в деревню свою удалились, Чтоб мудрым трудом и науками свои владения множить...» Он долго смотрел на надушенную бумагу — Казалось, слова на тонкую нитку нижет; Затем подходил к шкафу, вынимал ордена и шпагу И становился Суворовым учебников и книжек.