Мотор стал дышать легче, ровнее. Теперь можно откинуть голову на спинку сиденья, потянуться, чуть-чуть ослабить внимание... Учебные стрельбы идут круглые сутки.

Летчики, конечно, сменяются. Но ведь их в звене только трое. Рядов чувствует, как усталость все накапливается, накапливается... В зеркало видно заднюю кабину. Новый летнаб Костя Кулев нагнулся, проверяет крепление фалы. Уж не случилось ли чего?

Рядов еле заметным движением накреняет самолет и быстро оборачивается. Но фала — толстая белая веревка в километр длиной — преспокойно, даже как-то лениво тянется за самолетом. На конце ее, словно полосатый окунь на леске, полощется черно-белый матерчатый конус. Скоро по нему откроют огонь зенитки.

Рядов выравнивает машину. Замечает едва выглянувший краешек солнца. «А ведь на земле его еще не видно», — думает он. Пусть летчиков его звена истребители дразнят «тягачами». Все-таки они тоже летают и вот так, раньше всех, могут встретить восход. Нет, насмешки не задевают Рядова. Да и более серьезные обиды его по-настоящему не трогают. Он не поднимает шума, когда руководитель полетов намеренно задержит вылет тягача, пропустив на старт своих истребителей. И не возмущается, если, возвратившись с задания, сделает несколько лишних кругов над аэродромом, ожидая разрешения посадки. Пусть финишер сначала сажает истребители. У них запас горючего в три раза меньше, и они хозяева. А звено Рядова и так еле терпят на аэродроме. Ведь тихоходные «эр-пятые» мешают быстрокрылым «ястребкам».

Вот на днях один из тягачей, взлетая, не выдержал прямую. Уклонился в сторону посадочной полосы. И надо же! Как раз в этот момент звено «ястребков» шло на посадку. Молодому истребителю лейтенанту Якушеву тягач помешал сесть — пришлось Якушеву уходить на второй круг. Хорошо хоть, он не столкнулся с заблудившимся тягачом.

А руководитель полетов подозвал Рядова и последними словами отругал. И потом на разборе полетов даже сказал: «Командир отдельного звена капитан Рядов все еще не научил своих черепах по земле ползать». Летчики смеялись.

Неудивительно, что на следующий день дружок Якушева — лейтенант Спешнев — сделал вид, будто взмах стартерского флажка разрешает взлет ему, а не Рядову.

Хотя Рядов первым вырулил на старт, первым начал взлетать по первой взлетной дорожке. Все это Спешнев видел, а все-таки тоже взлетел. И конечно, обогнал тягача на взлете. Да еще и созорничал: пролетел у того под носом после отрыва от земли. А чем хвастал? Скоростью своей машины? Лихачеством? Или за дружка, за Якушева, мстил? Только какая это месть? Сам же на пять суток ареста угодил — его безобразный взлет грозил катастрофой.

Чудная пошла молодежь. Не похожа на тех летчиков, которые, как Рядов, еще в двадцатые годы вдосталь наработались мотористами, механиками. А теперешние только летную школу окончили, им — раз! — лейтенантов присвоили. В младших специалистах и часу не ходили, работу на матчасти не знают и не любят. Опять же пятилетки начались, самолетов больше стало. Вот желторотых прямо из летных школ посадили на такие машины, о каких во времена Рядова молодежь и мечтать не могла.

А полетали бы они на «фарманах» и «ньюпорах» да повозились бы с ними, так и не казался бы им «эр-пятый» каракатицей, коровой, черепахой...

Однако сейчас — в полете — все это представляется Рядову мелким, пустячным. Только незначительные люди нуждаются в постоянном одобрении окружающих. Рядов носит в себе свою радость. В воздухе он целых три часа ни от кого не зависит. Может испытывать собственную умелость, ощущать, как машина послушно отзывается на каждое движение летчика, будто угадывая его мысли.

Вот и сегодня Рядов всем своим существом чувствует ход «эр-пятого». Самолет уверенно плывет в легком, почти неподвижном утреннем тумане. В июле в такую рань на высоте четырех километров не встретишь еще кучевых облаков — нет и болтанки. Если б не шум мотора, неопытному человеку ни за что и не догадаться, что летишь: неуловимо медленно меняется внизу пестрый узор полей и лесов.

А наметанный глаз видит далеко впереди тонкую блестящую полоску — вода! Должно быть, контрольный рубеж. Вчера с зенитчиками договорились по телефону о взаимных сигналах при подходе к озеру Длинное. Правда, в последнее время на земле часто путают код и стрелять стали хуже — идут сборы командиров запаса. Вот кончатся сборы, и все снова войдет в норму. А еще легче будет, когда с землей наладят радиосвязь. Пусть радиостанции немного утяжелят самолеты, зато ошибок станет меньше.

Рядов вспоминает порядок упражнений и подносит ко рту резиновый бокал самолетного переговорного устройства — будто пить из него собирается. Говорит спокойно:

— Костя, давай курс и скорость! К озеру подходим.

Кулев недоверчиво улыбается, словно подозревает командира в каком-то подвохе. Однако берется за ветрочет, начинает рассчитывать...

И в самом деле, время еще терпит. Только вот озеро что-то слишком уж длинное да извилистое... Похоже на реку. Не Бужа ли?

Рядов лишь покосился на планшет и сразу высовывается за борт — сличает карту с местностью. Ну конечно: прикрытое утренним туманом, почти незаметное сверху, озеро под самолетом! Значит, там, впереди, действительно Бужа и они пролетели позиции зенитчиков, а сигнальной ракеты не дали! Поэтому молчат пушки, и командир батареи, наверно, ругает летчиков — холостой заход!

Никогда еще такого не случалось. Рядов про себя вовсю кроет Костю: его это, летнабовское, дело вести ориентировку. Да и сам хорош: замечтался! Быстро и плавно Рядов вводит машину в глубокий вираж. Ровный гул мотора переходит в рев, самолет круто накреняется, но тут же и выходит из разворота. Теперь они летят в обратную сторону.

— Одну зеленую ракету! — почти кричит Рядов в переговорный аппарат.

Он видит в зеркале виновато-испуганную улыбку Кости. Тот, должно быть, понял свою ошибку. Рядов сердито хмурится, хочет крикнуть свое любимое «какого черта!», но Костя уже хватает ракетницу — огромный пистолет. Вот мелькнул толстый ствол, похожий на граненый стакан, и зеленая ракета летит вниз.

Только тогда Рядова вдруг охватывает смутное беспокойство: ведь во время разворота самолет перестал тянуть фалу за собой. Она почти остановилась. И при этом всей своей тяжестью, конечно, провисла вместе с конусом далеко вниз — завилась спиралью. Наверно, самолет сейчас находится как раз над конусом. И они дали зеленую ракету-сигнал открытия огня! А учебные стрельбы ведут неопытные люди...

Рядов не успевает додумать. Кто-то снизу словно ударяет его доской по ступням. Самолет вздыбливается.

В ноздри летчика бьет острый бензиновый дух, перед глазами встает огненная завеса. Запах горящей краски проникает в кабину вместе с жадными щупальцами пламени.

Рядов выключает зажигание — мотор останавливается. Левой перчаткой летчик закрывает лицо и резко кидает машину в скольжение. Самолет валится боком вниз, беспомощно опустив оба левых крыла. Будто протягивает руки к земле. Со страшным свистом бросается ему навстречу казавшийся таким тихим воздух. В кабину словно сквозняк врывается. Он клочьями срывает пламя со стенок, с козырька и, как листья осеннего клена, охапками выбрасывает за борт. Сбитые яростным ветром, исчезают и последние островки огня на моторе. Только потемневшие, покрытые волдырями правые плоскости торчат в небе, словно обугленные головни на пожарище.

Рядов переводит самолет из скольжения в пологий спуск. До аэродрома далеко, а кругом леса, горестно прикидывает он. По инструкции, экипаж в таких случаях должен выпрыгивать на парашютах. С обгоревших крыльев может в любой момент сорваться обшивка. И тогда свалишься в штопор и не выведешь, и не выпрыгнешь.

А при вынужденной посадке на лес машина все равно будет разбита. Вот если бы полянка... Бужа! Ее заливные луга недавно скошены... Далековато, но можно дотянуть, только облегчить бы самолет...

Да, он спасет машину!

— Сбрасывай фалу! — кричит Рядов в переговорный рупор. И сам себя слышит!

Винт еще вращается в набегающем встречном потоке, но мотор молчит. Как она тревожна, эта тишина вынужденной посадки!

Свиваясь кольцами, вытягиваясь и снова свертываясь — прямо по-змеиному, — падает фала. Вдогонку за фалой летит вниз черно-белое чучело-связка запасных конусов. Самолет чуть подбросило.

— Приготовиться к прыжку! — командует Рядов. — После приземления выходите к огневым позициям батарей. Оттуда сообщите на аэродром, что посадку произведу вдоль реки Бужа. Все ясно?

Косте все ясно. Он быстро вылезает из кабины, прыгает...

Рядов смотрит ему вслед. Вот Костя резко откинул правую руку, словно махнул своему командиру на прощанье большим белым платком. Пружина сработала — выбросила вытяжной парашютик. И тотчас над Костей возникает легкое кремовое облачко. Оно быстро раздувается. И вот купол расправился окончательно — в синем небе, уже чуть выше Рядова, покачиваясь, точно одинокое семечко одуванчика, плывет парашютист.

Хочется помахать ему рукой. Но Рядов презирает сантименты.

Рядов, конечно, не мог знать, что два «ястребка» удрали из зон, отведенных им для пилотажа. А Вадим Спешнев и Алексей Якушев уже добрых пять минут «ходили по головам» зенитчиков, едва не задевая за стволы орудий, — упражнялись в бреющем полете.

Не в первый раз, отсидев под арестом положенные сутки, они тут же придумывали новые фокусы. Избыток сил, наивное восхищение своим уменьем и удалью вырывались из этих ребят беспорядочно, словно выхлопы черного дыма у вдруг начавшего чихать мотора.

В юности часто принимают силу за правоту. Не испытывая угрызений совести, они носились над звукоулавливателями. Но когда в ясном и мирном небе внезапно вспыхнул факел, оба «ястребка» свечками взмыли вверх.

Алексей подлетает к парашютисту, сбавляет газ и начинает спиралью снижаться вслед за Костей — хочет отметить у себя на карте точное место его приземления.

Спираль получается неровной — то уже, то шире — очень уж медленно опускается парашютист.

А Вадим вышел в хвост тягачу. Догадывается, что тот тянет на вынужденную к Буже. Проносясь мимо Рядова, Вадим высовывает из кабины левый кулак с поднятым вверх большим пальцем. И Рядов машет ему в ответ. Значит, бывают все-таки в жизни минуты, когда нуждаешься в одобрении окружающих!

Вадим быстро снижается. И вот уж несется над заливными лугами на высоте двадцати метров — старается выбрать ровную полосу, без кочек, канавок и ям. Пожалуй, здесь — между линией стогов и рекой. Лучше не найдешь. Вадим делает «горку», подлетает к тягачу, помахивает крылышками, чтобы обратить его внимание, и снова пикирует, проносится вдоль избранной полосы — показывает ее Рядову. Боковым зрением замечает: вся эта акробатика привлекла колхозников, собирающих сено, — они спешат к стогам. Впереди, конечно, бегут ребятишки.

Рядов прекрасно понимает маневры «ястребка». Он умело рассчитал заход на посадку и уже вышел на последнюю прямую к указанной Вадимом полосе. Сам он не смог бы выбрать такую ровную площадку — разве с высоты разглядишь все выбоинки, бугорки? Плюхнулся бы на лугу где попало. Но вот «ястребок» помог Рядову спасти машину...

Теперь Вадим свое дело сделал. Только, чтобы вернуться на аэродром спокойным и гордым, он должен проследить за посадкой. Вадим разворачивается, одновременно набирая высоту. Всматривается... И ему хочется скинуть очки, протереть глаза...

Тягач, уже несшийся над посадочной полосой — казалось, он вот-вот коснется земли, — вдруг как-то судорожно дергается влево. Значит, и Рядов увидел! Трое светлоголовых мальчишек вынырнули из-за стогов и мчатся ему навстречу. Машут руками — тоже хотят показать самое ровное место? Не знают, что летчику на посадке ни затормозить, ни свернуть в сторону. Сейчас «эр-пятый» раскромсает винтом, разбросает плоскостями бегущие к нему фигурки... Но самолет Рядова резко накреняется влево. Чертит нижним крылом по траве. Тотчас коричневая коробка правых плоскостей вырывается вперед, тягач клюет землю носом, перевертывается и, разваливаясь на части, кувыркается под обрыв в реку.

Сквозь рев мотора Вадим будто слышит треск ломающихся плоскостей, хруст рвущегося перкаля — глухой стон последнего приземления. И понимает: Рядов не мог поступить иначе.