Ни одна проблема из истории Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. не привлекла за последние годы к себе столь пристального внимания и не вызвала такой оживленной и долгой дискуссии, как проблема подготовки СССР к возможной войне с Германией в 1940–1941 гг. и особенно — в последние месяцы, предшествовавшие германской агрессии 22 июня 1941 г. Мощная волна этой дискуссии в значительной степени была вызвана выходом в свет в нашей стране книги В. Суворова «Ледокол»1, в которой автор квалифицировал нападение Германии на СССР как превентивное.

Нет нужды возвращаться к аргументам В. Суворова: в многочисленных публикациях отечественных историков убедительно показано, что названная книга научной ценности не представляет, а утверждение ее автора о превентивном нападении Германии на Советский Союз — реанимация разоблаченной версии гитлеровской пропаганды2. Факты и документы не оставили ни малейшей лазейки для В. Суворова и его сторонников, пытающихся снять вину с гитлеровцев, планировавших и совершивших явную агрессию против СССР «без тени законного оправдания»3. Даже германские руководители и непосредственные разработчики плана войны против СССР с самого начала отлично понимали, что готовят агрессию. В этой связи и с учетом рассматриваемого в данной статье вопроса сошлемся лишь на два документа.

В проекте плана операции «Ост» (от 5 августа 1940 г.), разработанном начальником штаба 18-й немецкой армии генерал-майором Э. Марксом и являвшимся первым в серии документов планирования нападения на СССР, раздел «Противник» начинался примечательной фразой: «Русские не окажут нам услуги своим нападением на нас (Выделено мною. — П.Б.). Мы должны рассчитывать на то, что русские сухопутные войска прибегнут к обороне, наступательно же будут действовать только авиация и военно-морские силы, а именно подводный флот»4. 15 сентября того же года в стратегической разработке оперативного отдела ОКБ по подготовке и проведению кампании против СССР говорилось о трудностях сбора информации в России, которые возрастут «к тому времени, когда по ту сторону границы обнаружат наши агрессивные намерения» (Выделено мною. — П.Б.). В этой же разработке излагались возможные варианты действий СССР в войне против Германии. Первым рассматривался следующий вариант:

«1. Русские захотят нас упредить и с этой целью нанесут превентивный удар по начинающим сосредотачиваться у границы немецким войскам». Однако авторы документа посчитали «невероятным, что русские решатся на наступление крупных масштабов, например, на вторжение в Восточную Пруссию и северную часть Генерал-Губернаторства (речь идет об оккупированной вермахтом части Польши. — П.Б.)... Видимо, на это не будут способны ни командование, ни войска». Наиболее вероятным в документе считался вариант, при котором русские армии «примут на себя удар немецких вооруженных сил, развернувшись вблизи границы...». Причем этот вариант рассматривался как более благоприятный для немецкой армии в связи с тем, что «после поражения в приграничных районах русское командование вряд ли сможет обеспечить организованный отход всей армии»5.

Сказанное еще раз убеждает нас в том, что с самого начала планирования гитлеровцами войны против СССР они последовательно и неуклонно готовились к агрессии против нашей страны, ставшей фактом 22 июня 1941 г. Что же касается возможных ответных действий СССР, то в упомянутых немецких документах, как и в составленных в более поздние сроки, высказывались лишь предположения, поскольку конкретными данными о планах советского командования германская сторона не располагала.

Надо признать, что об этих планах мало что знали и советские историки, хотя после той войны прошло уже более полувека. Поэтому не случайно в дискуссии, упомянутой в начале статьи, почти сразу и вполне естественно возник вопрос о содержании предвоенных оперативно-стратегических планов Генерального штаба РККА6, поскольку в них надеялись найти дополнительные аргументы для опровержения версии В. Суворова, а также ответ на самый острый вопрос: как наши военные руководители готовили армию к войне и почему ее начало сложилось для Красной армии столь трагично.

В ходе дискуссии в 1991–1993 гг. впервые были опубликованы ранее совершенно секретные особой важности документы Генерального штаба РККА, давшие возможность более конкретно представить динамику планирования войны с Германией. Однако все документы, составленные в Генштабе РККА до мая 1941 г., опубликованы «Военно-историческим журналом» в вариантах, больше ставящих вопросов, чем дающих ответов.

Так, в первом из опубликованных документов — «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы»7, разработанном не позднее августа 1940 г., в разделе «Основы стратегического развертывания на Западе» (представляющем для историков по понятным причинам особый интерес) указаны только группировка и задачи Северо-Западного фронта, причем о пропуске части документа в публикации не говорится. Поэтому складывалось впечатление, что на западном и юго-западном направлениях никакие группировки советских войск не намечались и никакие задачи для них не предусматривались, во что, конечно, трудно поверить.

Публикация следующего документа, датированного 18 сентября 1940 г., — «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского; Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 годы»8 — рельефно оттеняет отмеченный недостаток предыдущей. В новом документе раздел «Основы нашего стратегического развертывания на Западе» — пространная часть с рассмотрением вариантов развертывания советских войск. Однако в публикации подробно рассматривается только вариант развертывания их к югу от Брест-Литовска; все, что касается развертывания советских войск к северу от Брест-Литовска, было опущено без всяких объяснений и указаний на пропуски. Но о том, что в этом документе рассматривался и такой вариант, вскоре стало известно из статьи Ю.А. Горькова, который со ссылкой на него изложил содержание задач главных сил Красной армии при их развертывании к северу от Брест-Литовска9.

Еще больше «не повезло» при публикации «Уточненному плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке»10 от 11 марта 1941 г. Здесь опущено почти все, что относится к стратегическому развертыванию наших войск на Западе: раздел «Основы нашего стратегического развертывания на Западе» представлен одним предложением. Отточий или объяснений по поводу пропусков в тексте нет, однако при сравнении документа даже с предыдущими публикациями возникает стойкое подозрение, что о каких-то позициях плана публикатор умолчал. Справедливость этого подозрения подтвердил Ю.А. Горьков, процитировавший в своей статье со ссылкой на этот же документ большой абзац, в, котором обосновывается выгодность развертывания наших главных сил к югу от р. Припять11 и которого нет в рассматриваемой публикации «Военно-исторического журнала». Тем самым он подтвердил и предположения исследователей о том, что все указанные планы опубликованы журналом лишь частично и с нарушением действующих правил публикации документов, в связи с этим возникали трудности в проведении комплексного анализа развития замысла действий Красной армии в случае войны12.

К слову сказать, один из названных выше планов был опубликован журналом в подборке материалов под общим заголовком «Готовил ли СССР превентивный удар?»13. Однако вразумительно ответить на поставленный в рубрике журнала вопрос на основе документов, из которых исключены сведения о группировке и задачах советских войск на Западе, невозможно. А повторявшееся раз за разом изъятие из документов этих сведений невольно приводило к выводу о том, что это не оплошность публикатора, а нечто другое. Во всяком случае, с такой документальной базой невозможно было доказательно рассуждать о том, планировал ли СССР нападение на Германию, или внести ясность в вопрос о причинах наших неудач в начале войны.

Но в центре дискуссии оказались не эти весьма важные документы, а последний из опубликованных довоенных планов Генерального штаба РККА — «Соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками», датируемый по содержанию 15 мая 1941 г. (далее по тексту статьи — майский план Генштаба). В этом документе впервые выдвигалась идея «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск»14. Это положение документа, о котором ранее даже не упоминалось и которое явно не вписывается в уже сложившуюся концепцию предыстории Великой Отечественной войны, стало предметом особого внимания и пристального изучения историков. Проблема упреждающего удара со стороны Красной армии оказалась центральной в многочисленных публикациях15, поток которых не иссякает и включает уже не только статьи в периодических изданиях, но и солидные исторические труды16.

Некоторые участники дискуссии высказывали мнение, что не В. Суворов инициатор постановки обсуждаемой проблемы, и не следует переоценивать значение его публицистической книги17. Однако уже отмечалось, что принципиальное значение и огромный общественный резонанс получили не слабые места книги (коих великое множество), а концепция ее автора о подготовке Советским Союзом нападения на Германию в 1941 г. Именно эта концепция, изложенная в изданной большим тиражом книге, вызвала столь массовую «мозговую атаку» на проблему и публикацию документов, отсутствие которых в научном обороте мало беспокоило исследователей в течение предшествовавших десятилетий, поскольку все равно никому не дано было выйти за рамки официальных установок и разъяснений по поводу наших предвоенных планов.

Между прочим, В. Суворов не первый, кто так широко оповестил (правда, без опоры на какие-либо документы) о наличии у советского командования плана нападения на Германию в 1941 г. Еще в 1989 г. (т.е. до появления в СССР книги В. Суворова) Д.А. Волкогонов в своей книге об И.В. Сталине со ссылкой на архивный источник процитировал приведенную выдержку из майского плана Генштаба и оценил идею упреждающего удара как «смелое, политически чрезвычайно острое предложение»18. Однако этот пассаж остался практически незамеченным и не вызвал никакой дискуссии. Другое дело — В. Суворов: эта недоброй известности личность, к тому же возлагающая на преданную им страну ответственность за совершенную против нее же гитлеровскую агрессию, сразу стала для отечественных историков объектом массированной и неограниченной критики. А это, в свою очередь, привело к углубленному изучению ими проблемы, подступы к которой длительное время были перекрыты идеологическими баррикадами. Поэтому вряд ли следует удивляться тому, что о майском плане Генштаба не было никаких сведений ни в научной, ни в мемуарной литературе.

В 1960–1970-е гг. увидели свет мемуары военачальников, приложивших в 1940–1941 гг. руку к оперативно-стратегическому планированию и принимавших в то время в соответствии со своими полномочиями решения по вопросам подготовки страны и армии к возможной войне. Имеются в виду К.А. Мерецков — начальник Генерального штаба РККА с августа 1940 г. по февраль 1941 г., сменивший его на этом посту Г.К. Жуков, пребывавший в указанной должности до конца июля 1941 г., и A.M. Василевский, бывший в те же годы заместителем начальника Оперативного управления Генерального штаба РККА. В своих мемуарах они высказались как по вопросам предвоенного планирования, так и по поводу причин, приведших страну и армию к катастрофе 22 июня 1941 г. В частности, Жуков и Василевский рассказали о некоторых просчетах в планировании подготовки к войне, но вину за них они, как и многие другие авторы, возлагали в основном на И.В. Сталина. И наивно было бы ожидать, что военные, не без участия которых страну и армию постигла страшная трагедия, достаточно откровенно расскажут о своих собственных просчетах и ошибках.

Да и память по прошествии многих лет после 1940–1941 гг. нередко подводила мемуаристов. Так, в своих воспоминаниях о беседах с маршалом Жуковым писательница Е. Ржевская приводит такие его слова: «У меня память хорошая, исключительная. Это сейчас что-нибудь могу забыть. А то, что было, я все помню. Потом по документам сличишь — точно. Мы тогда разыгрывали войну с Германией, — сказал он (это была стратегическая, командно-штабная игра). — Незадолго до войны. Я был командующим немецкими армиями. Я нанес три удара. Точно, как потом по «Барбаросса»19. Но уже отмечалось, что, как свидетельствуют документы, эта версия Жукова совершенно несостоятельна: в игре, о которой вспоминал маршал в беседах с К. Симоновым, В.А. Анфиловым, Е. Ржевской, не было ни упомянутых «трех ударов» Жукова, ни «разгрома» им Д.Г. Павлова, ни выхода «синих» на 8-й день к Лиде и Барановичам, ни многого другого20. Тем не менее, Анфилов в последних работах вновь повторяет версию, излагавшуюся им еще в 1974 г.21: о трех мощных ударах «синих» по сходящимся направлениям, прорыве ими укрепленных районов, разгроме сувалкской и белостокской группировок «красных» и выходе «синих» к Лиде. Защищая эту версию, Анфилов ссылается на Жукова: «Изобразив эти удары на рукописи моей будущей книги «Бессмертный подвиг», маршал Г.К. Жуков сказал, что «эта игра явилась генеральной репетицией начала Великой Отечественной войны К сожалению, из уроков ее не сделали должных выводов ни Павлов, ни мы с Тимошенко, ни Сталин»22. Но приведенный факт свидетельствует лишь об одном: автором ошибочной версии оперативно-стратегических игр был сам Жуков. Между тем эта версия во многих трудах записана и продолжает записываться в актив Жукову как свидетельство предвидения им за полгода до войны сценария ее начала23, и в пассив Павлову, неудачи, которого в начале войны напрямую связали с тем, что он-де не сделал выводов из факта «разгрома» его Жуковым в ходе игры24.

Этот пример показывает: ссылка на мемуары как на истину в последней инстанции во многих случаях не может служить надежным аргументом в научной дискуссии по вопросам предвоенного оперативно-стратегического планирования. Заметим при этом, что в мемуарах Жукова и Василевского не было даже намека на рассмотрение в мае 1941 г. идеи упреждающего удара по гитлеровскому вермахту, хотя сейчас имеются свидетельства, что майский план Генштаба родился при их непосредственном участии. На наш взгляд, в данном случае «забывчивость» мемуаристов можно объяснить только одним: в те годы, когда издавались их воспоминания, любой разговор о планах упреждающего удара с советской стороны по политическим соображениям был запрещенной темой. Видимо, по этой же причине Анфилов, знавший, по его словам, о майском плане Генштаба с 1958 г. и получивший по нему разъяснения в 1965 г. непосредственно от Жукова, даже не обмолвился об этом в своих вскоре опубликованных обстоятельных исследованиях начального периода Великой Отечественной войны, а вспомнил о плане только в последние годы в связи с завязавшейся дискуссией по этому вопросу25. То же самое можно сказать и о другом собеседнике Жукова — Н.А. Светлишине, который сведения об упреждающем ударе получил от Жукова еще в 1965 г., но опубликовал их только в 1992 г.26

Обращает на себя внимание тот факт, что Жуков, изложив в мемуарах свои соображения о военной стороне причин неудач вооруженной борьбы с Германией начале войны, предложил историкам «тщательно разобраться в этих вопросах, чтобы правдиво объяснить истинные причины (Выделено мною. — П.Б.), вследствие которых советский народ и страна понесли столь тяжелые жертвы»27. Приходится думать, что сам маршал в воспоминаниях назвал не все причины наших неудач; видимо, «истинные причины» остались «за кадром». Историки оказались теперь в трудном положении: им уже не дано узнать из первых уст действительное содержание многих предвоенных встреч высшего военного руководства со Сталиным, в результате которых решались важнейшие вопросы подготовки страны и армии к возможной войне с Германией.

Тем больший вес приобретают публикации документов, относящихся к рассматриваемому периоду. Нельзя в этой связи не отметить Ю.А. Горькова, впервые опубликовавшего полный текст майского плана Генштаба28. Не будет преувеличением сказать, что Горькое внес весомый вклад в документальную базу истории Великой Отечественной войны. Его публикация обозначила рубеж, после которого говорить о подготовке СССР к войне с Германией в 1941 г. без учета содержания этого документа стало невозможным.

Заметным явлением в ряду документальных публикаций стал выход в свет в 1998 г. двухтомного сборника документов «1941 год», в котором впервые полностью публикуются упомянутые соображения по планам стратегического развертывания советских войск. Исключение составляет лишь «Уточненный план...» от 11 марта 1941 г., представленный в еще более урезанном виде, чем в «Военно-историческом журнале»: опущено все, что касается основ нашего стратегического развертывания на Западе. И все же документы сборника в их совокупности, а также другие документальные публикации последнего времени позволяют составить более определенное представление об оперативно-стратегических планах Генерального штаба РККА на случай войны с Германией.

Прежде всего они подтверждают несомненную правоту Жукова, самокритично признавшего в мемуарах: «Нарком обороны и Генштаб считали, что война между такими крупными державами, как Германия и Советский Союз, должна начаться по ранее существовавшей схеме: главные силы вступают в сражение через несколько дней после приграничных сражений. Фашистская Германия в отношении сроков сосредоточения и развертывания ставилась в одинаковые условия с нами»29. Заметим, что такие же взгляды были и у предшественников Жукова на посту начальника Генштаба РККА. Вариант, когда Германия может внезапно перейти (и 22 июня 1941 г. действительно перешла) в наступление всеми силами, заблаговременно развернутыми на всех стратегических направлениях, Генеральным штабом не рассматривался, несмотря на то, что в 1939–1940 гг. Германия в войне с другими странами действовала именно подобным образом. Советские военные руководители считали, что Германия может развернуть свою группировку на западной границе СССР через 10–15 суток после начала сосредоточения30, приблизительно такой же или больший срок отводился для этого и советским войскам.

Последствия этой существенной ошибки были тяжелейшими: нападение Германии пришлось отражать армии, отмобилизование, сосредоточение и развертывание которой проходило под ударами гитлеровского вермахта. И это было видно каждому человеку в нашей стране без всякого анализа каких бы то ни было планов. Не случайно Сталин, выступая по радио 3 июля 1941 г., по горячим следам объяснил неудачное для СССР начало войны прежде всего тем, что «войска Германии, как страны, ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против СССР и придвинутых к границам СССР, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления, тогда как советским войскам нужно было еще отмобилизоваться и придвинуться к границам» 31 (Выделено мною. — П.Б.). Виновных в этом Сталин в публичном выступлении не назвал, но поскольку самого себя он никогда не относил к виноватым, то ясно, что все сказанное им относилось прежде всего к военным. И в этом он был прав. Именно С.К. Тимошенко за полгода до войны так обобщил то, что происходило на европейских полях сражений в 1939–1940 гг.: «В смысле стратегического творчества опыт войны в Европе, пожалуй, не дает ничего нового»32. Как видно, то, что за 20 месяцев Второй мировой войны немцам четырежды удалось упредить в стратегическом развертывании вооруженные силы государств, подвергшихся агрессии со стороны Германии, не произвело на высшее военное руководство СССР никакого впечатления и не повлияло на планы стратегического развертывания Вооруженных сил СССР. Результатом такого пренебрежения к чужому опыту стала трагедия 1941 года.

Полная публикация оперативно-стратегических планов Генштаба дает возможность уточнить происхождение оказавшегося ошибочным решения о развертывании на случай войны с Германией главных сил Красной армии на юго-западном направлении. И в научных трудах, и в мемуарах этот вопрос освещается с явным креном к обвинению Сталина, якобы не согласившегося с правильным предложением военных о развертывании главных сил Красной армии на Западе севернее Полесья и заставившего военных принять южный вариант развертывания. Но, судя по документам, все было далеко не так...

Проблема выбора района сосредоточения главной группировки — севернее или южнее Полесья — стояла тогда перед обеими сторонами. Она подробно рассматривалась уже в упомянутых первых германских стратегических разработках кампании против СССР. Оценивая перспективы своего наступления южнее Припятских болот, германские генералы исходили, в частности, из того, что состояние железных и шоссейных дорог в Венгрии и Румынии не позволяло сосредоточить и развернуть здесь крупные германские силы до начала войны; к тому же район этот слишком узок, а расстояние до Москвы слишком велико. Наносить главный удар южнее Припятских болот, по мнению германского генералитета, было невыгодно и потому, что коммуникации на советской территории плохие, плюс ко всему наступающие германские войска встретятся с таким крупным препятствием, как Днепр33.

Что же касается наступления севернее Припятских болот, то здесь германские генералы видели гораздо лучшие условия для сосредоточения войск в связи с высокой пропускной способностью германских железных дорог и сравнительно хорошими дорогами и на территории СССР, «направление которых совпадает с направлением движения войск». На этом направлении германские войска могли «в скором времени овладеть Ленинградом и Москвой»34. Все эти соображения с самого начала привели составителей плана нападения на СССР к однозначному выводу: «Главное наступление сухопутных войск направляется от Северной Польши и Восточной Пруссии на Москву»35. Он оставался в силе и 22 июня 1941 г.

Генштаб РККА также рассматривал данную проблему задолго до войны. Она была четко обозначена в записке начальника Генштаба Б.М. Шапошникова наркому обороны СССР К.Е. Ворошилову от 24 марта 1938 г.36 Из этого документа следует, что Шапошников не хуже гитлеровских генералов знал особенности возможного театра военных действий, ибо полагал, что развертывание сил противника для удара к северу от Полесья может завершиться на 14–16 день мобилизации, а то же мероприятие для удара южнее Полесья «затянется до 28–30 дней»37. Начальник Генштаба считал, что с; помощью разведки можно будет определить район развертывания главных сил противника, и, «начиная с 10-го дня мобилизации, мы можем также изменить вариант нашего развертывания главных сил, приняв его к северу или к югу от Полесья. Поэтому предлагается иметь два варианта стратегического развертывания — к северу или к югу от Полесья»38. При этом в документе обосновывается, почему при южном варианте слабо развитая сеть железных дорог значительно удлинит сроки окончания сосредоточения наших сил «против первого варианта» — с 22–26 до 32–37 дней39.

В записке Шапошникова просматриваются две основные идеи: а) южный вариант менее удобен для сосредоточения и развертывания сил обеих сторон, чем северный; б) главной группировке противника на любом направлении должна быть своевременно противопоставлена главная группировка советских войск, способная не только отразить нападение противника, но и переходом в наступление разгромить его40.

Обе идеи отчетливо выражены и в составленных под руководством Шапошникова соображениях об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 гг.41. В них также рассматриваются два возможных варианта развертывания главных сил Германии — к северу или к югу от устья р. Сан. При этом делается однозначный (и, как оказалось, совершенно верный) вывод: «Основным, наиболее политически выгодным, а следовательно, и наиболее вероятным, является 1-й вариант ее действий, т.е. с развертыванием главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан»42. В связи с этим считалось необходимым «и главные силы Красной Армии иметь развернутыми к северу от Полесья»43.

Однако этот план не был одобрен наркомом обороны Тимошенко, назначенным на эту должность в мае 1940 г. В 1938–1939 гг. он командовал войсками Киевского Особого военного округа (КОВО) и поэтому вряд ли мог согласиться с отношением к юго-западному направлению, как к второстепенному. Правда, встречаются утверждения, что план был отвергнут Главным военным советом РККА. «Решение об этом, — пишет В.А. Анфилов, — принял 16 августа Главный военный совет, на котором Б.М. Шапошников был освобожден с поста начальника Генерального штаба»44. Это же утверждается и в комментарии к рассматриваемому документу, данном составителями сборника «1941 год», причем здесь отмечается, что Главный военный совет на заседании 16 августа 1940 г. «решил внести в него изменения, касающиеся предполагавшегося направления главных ударов противника и соответственно направлений операций РККА»45.

Но никаких решений по этим вопросам Главный военный совет, как явствует из протокола заседания 16 августа, не принимал. В его повестке дня значился и обсуждался совсем другой вопрос — «О новой схеме мобилизационного развертывания», с докладом по которому выступил заместитель начальника Генерального штаба генерал-лейтенант И.В. Смородинов46. Таким образом, речь шла о людских и материальных ресурсах, которые намечалось использовать в случае войны, а не о вариантах стратегического развертывания. Это хорошо видно из решения по данному вопросу:

«1. Принять для внесения в Правительство предложенную схему мобилизационного развертывания.

2. Считать необходимым закончить разработку нового мобилизационного плана к 1 мая 1941 г.

3. Доклад переработать, учтя указания, данные на заседании Главного военного совета, и дополнить материалами по обеспечению плана развертывания кадрами и обмундированием. В докладе дать более полное пояснение по вопросам обеспечения вооружением, танками, автотранспортом и материальной частью авиации»47.

Никак не связан с этим заседанием и вопрос о Шапошникове, поскольку он был решен накануне, 15 августа: в изданном в этот день приказе народного комиссара обороны, в частности, говорилось:

«2. Начальник Генерального штаба Красной Армии Маршал Советского Союза Шапошников Борис Михайлович, согласно его просьбы, ввиду слабого здоровья освобождается от занимаемой должности и назначается заместителем Народного комиссара обороны Союза ССР.

3. Заместитель Народного комиссара обороны Союза ССР генерал армии Мерецков Кирилл Афанасьевич назначается начальником Генерального штаба Красной Армии, с оставлением в должности заместителя Народного комиссара обороны Союза ССР».

Наконец, документ с грифом «Особой важности. Сов. секретно. Только лично», исполненный в связи с этим в единственном рукописном экземпляре, не мог по определению стать предметом коллективного обсуждения. Он предназначался для доклада непосредственно И.В. Сталину и В.М. Молотову, а о его содержании в полном объеме знали только A.M. Василевский (его рукой были написаны все рассматриваемые в данной статье документы подобного рода), начальник Оперативного управления Генштаба генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин, Б.М. Шапошников и С.К. Тимошенко. Так что распоряжение о его корректировке могло в данном случае поступить только лично от Тимошенко, а работу по реализации его указаний возглавил новый начальник Генштаба Мерецков. Под его руководством в план развертывания советских войск были внесены существенные изменения, оформленные 18 сентября 1940 г. в соображениях об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на 1940 и 1941 гг.48

В них тоже рассматриваются два возможных варианта развертывания главной группировки советских войск — севернее или южнее Полесья. Но логика рассуждений составителей документа в корне отличалась от той, которой руководствовался Шапошников, считавший, что главные силы Красной армии на Западе должны быть развернуты на наиболее вероятном направлении главного удара противника. Дословно повторив процитированное положение предыдущего документа о наиболее политически выгодном и наиболее вероятном развертывании главных сил немецкой армии к северу от устья р. Сан, составители сентябрьских соображений в качестве основного (именно такое определение дано в документе49) рассматривали вариант развертывания главных сил Красной армии к югу от Брест-Литовска. При этом решающее значение придавалось не соображениям обороны, а задачам последующего наступления советских войск на данном направлении, поскольку в обоснование такого варианта (наряду со стремлением отрезать Германию от балканских стран) выдвигался следующий довод: «Кроме того, удар в этом направлении будет проходить по слабо еще подготовленной в оборонном отношении территории бывшей Польши»50. Единственным, но серьезным недостатком этого варианта, как и раньше, считалось, что развертывание главных сил фронта «может быть закончено лишь на 30-й день от начала мобилизации, только после чего и возможен будет переход в общее наступление»51.

Рассматривалась и возможность развертывания главных сил Красной армии к северу от Брест-Литовска с целью нанесения решительного поражения главным силам германской армии в Восточной Пруссии. Однако в документе обращалось внимание на очевидные, по мнению составителей, минусы такого решения:

«1. Сильное сопротивление с вводом значительных сил, которое во всех случаях безусловно будет оказано Германией в борьбе за Восточную Пруссию.

2. Сложные природные условия Восточной Пруссии, крайне затрудняющие ведение наступательных операций (Выделено мною. — П.Б.).

3. Исключительную подготовленность этого театра для обороны и особенно в инженерном и дорожном отношениях.

Как вывод — возникают опасения, что борьба на этом фронте может привести к затяжным боям, свяжет наши главные силы и не даст нужного и быстрого эффекта, что в свою очередь сделает неизбежным и ускорит вступление Балканских стран в войну против нас»52.

Таким образом, идея развернуть основные силы Красной армии на юго-западном направлении имеет вполне конкретных авторов — С.К. Тимошенко, К.А. Мерецкова, Н.Ф. Ватутина, а рукой Василевского она была изложена в документе, представленном для доклада Сталину и Молотову 5 октября 1940 г. Конечно, после войны признаться в авторстве идеи, повлекшей тяжелые последствия, никто из этих людей не решился. Мерецков, а вслед за ним и другие возложили всю ответственность за решение о южном варианте развертывания советских войск исключительно на Сталина. В частности, Василевский, ссылаясь на рассказ Мерецкова (который вместе c Тимошенко и Ватутиным докладывал план Сталину и Молотову), записал в своих мемуарах, что при рассмотрении плана (в котором якобы предлагался северный вариант развертывания главной группировки советских войск):

«И.В. Сталин, касаясь наиболее вероятного направления главного удара потенциального противника, высказал свою точку зрения... В соответствии с этим Генштабу было поручено переработать план, предусмотрев сосредоточение главной группировки наших войск на юго-западном направлении»53.

Это положение вошло в литературу о Великой Отечественной войне как бесспорное и доказанное. В 12-томной «Истории Второй мировой войны 1939–1945» также утверждается, что в рассматриваемом документе Наркомат обороны «Предлагал развернуть главные силы Советской Армии от Балтийского моря до Полесья… Однако при обсуждении плана стратегического развёртывания войск была высказана иная точка зрения, согласно которой главный удар немецко-фашистской армии следовало ожидать на юго-западе»54. В таком же ключе трактуется этот вопрос и в новейшей литературе о Великой Отечественной войне.

Но из опубликованных недавно документов можно сделать другой вывод: Сталин, выслушав приведенные доводы военных, согласился с основными позициями представленного ими плана. Это видно из записки наркома обороны и начальника Генштаба Сталину и Молотову с докладом об основных выводах из полученных от них указаний 5 октября 1940 г.55 В записке, как и в плане от 18 сентября, подчеркивается, что план стратегического развертывания на Западе с нанесением главного удара силами Юго-Западного фронта является основным, и что необходимо также разработать план развертывания войск на Западе с основной группировкой в составе Западного фронта; задачи советских войск по каждому из вариантов развертывания остались практически неизменными56.

Принципиальные коррективы плана, отраженные в этой записке, заключались совершенно в другом. Главное — намечались конкретные мероприятия по значительному усилению советских войск на Западе: развертывание в первый месяц войны 42 стрелковых дивизий с использованием 40 из них на Западе; немедленные меры по инженерному укреплению северных и северо-западных границ «с тем, чтобы в дальнейшем за счет созданных надежных укреплений освободить еще силы для усиления основной группировки на юго-западе» (Выделено мною. — П.Б.); доведение боевой авиации до 20000 самолетов, «для чего сформировать в 1941 г. дополнительно сто авиационных полков, из них — 60 % бомбардировочных и 40 % истребительных, с использованием всех их на Западе» (Выделено мною. — П.Б.). Этими и другими мероприятиями состав сил Юго-Западного фронта намечалось «довести до 80 стрелковых дивизий, 5 мотострелковых дивизий, 11 танковых дивизий, 7 кав. дивизий, 20 танковых бригад и 140 полков авиации»57.

Принципиальное уточнение было сделано и в отношении группировки советских войск на Дальнем Востоке: здесь намечалось иметь такие силы, «которые не только гарантировали бы нам устойчивость положения (как записано в плане. — П.Б.), но и позволили бы нам в первый период войны разбить японские силы по частям»58.

Судя по всему, самое существенное замечание Сталина по плану состояло в том, что признание южного варианта развертывания советских войск в качестве основного должно быть соответствующим образом обеспечено. Поэтому состав Юго-Западного фронта по сравнению с цифрами плана от 18 сентября увеличивался на 5 стрелковых, 1 мотострелковую и 2 танковых дивизии, 15 танковых бригад, 59 авиаполков; резерв Главного Командования за Юго-Западным фронтом увеличивался с 5 до 23 стрелковых дивизий, а за Северо-Западным и Западным фронтами — с 3 до 20 стрелковых дивизий59. Даже если Сталин действительно считал, что главный удар германские войск нанесут на юго-западном направлении, это ничего принципиально не меняло в представленном военными плане и только убеждало их в правильности сделанного ими выбора в отношении основного варианта развертывания советских войск. В записи нет упоминаний ни об угрозе Украине, ни о каких-либо оборонительных мероприятиях на юго-западном направлении. Создаваемая здесь мощная группировка советских войск предназначалась для решения наступательных задач.

Изложенная позиция наркома обороны и Генерального штаба получила дальнейшее развитие и закрепление с приходом в феврале 1941 г. на должность начальник Генерального штаба Г.К. Жукова. У него, как и у всякого нового человека на ново месте, была возможность в случае несогласия внести предложения о пересмотре тех или иных положений плана стратегического развертывания. Кстати, именно на такой вариант развития событий указывает Н.А. Светлишин в книге о Г.К. Жукове, в основу которой, по утверждению автора, легли документальные источники и материалы личных бесед автора с маршалом. «В феврале-апреле 1941 года, — утверждает Светлишин, — был переработан оперативный план (план прикрытия границы и стратегического развертывания). Жуков прилагал много усилий для того, чтобы исправить серьезную стратегическую ошибку, допущенную лично Сталиным при определении главного удара агрессора в будущей войне... Однако, несмотря на все старания Жукова, в переработанном оперативном плане этот просчет полностью исправить не удалось»60.

Но Жуков, пришедший на новую должность из КОВО, был единомышленником наркома обороны в оценке южного варианта развертывания советских войск. В «Уточненном плане...» от 11 марта 1941 г., разработанном по указанию Жукова (это единственный план, о котором он упомянул в мемуарах)61, окончательно закреплен приоритет юго-западного направления. В документе записано, что «наиболее выгодным(Выделено мною. — П.Б.) является развертывание наших главных сил к югу от р. Припять с тем, чтобы мощными ударами на Люблин, Радом и на Краков поставить себе первую стратегическую цель: разбить главные силы немцев и в первый же этап войны отрезать Германию от Балканских стран, лишить ее важнейших экономических баз и решительно воздействовать на Балканские страны в вопросах участия их в войне против нас...»62.

В «Отечественной истории» в 1995 г. я достаточно подробно анализировал содержание данного плана63. Здесь же только подчеркну, что, в отличие от сентябрьского, в «Уточненном плане...» юго-западное направление считалось приоритетным и для Германии, которая, по мнению составителей документа, «вероятнее всего развернет свои главные силы на юго-востоке от Седлец до Венгрии с тем, чтобы ударом на Бердичев, Киев захватить Украину»64. Возможность сосредоточения Германией главных сил севернее Полесья не исключалась, но развертывание на этом же направлении главной группировки советских войск ставилось под сомнение из-за того, что «борьба на этом фронте может привести к затяжным боям»65. Таким образом, дословно повторялось положение, сформулированное еще в плане от 18 сентября 1940 г., а в основе всех рассуждений опять лежали вопросы не обороны, а наступления советских войск.

До самого начала войны никаких принципиальных корректив в позицию Генерального штаба относительно южного варианта развертывания главной группировки советских войск не вносилось. Более того, в майском плане Генштаба она получила дополнительное обоснование.

15 мая 1941 г. политическому и военному руководству СССР было направлено спецсообщение Разведывательного управления Генерального штаба РККА о распределении вооруженных сил Германии по границам и фронтам по состоянию на 15 мая 1941 г.66 Данные этого сообщения были включены в соображения по плану стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на случай войны с Германией и ее союзниками67, в связи с чем сам документ обычно датируется этим же числом. Но пока определенно можно утверждать, что он составлен не ранее 15 мая, а докладывался руководству страны не ранее 19 мая, поскольку именно в этот день на приеме у И.В. Сталина одновременно были В.М. Молотов, С.К. Тимошенко, Г.К. Жуков и Н.Ф. Ватутин68; до этого Тимошенко и Жуков посетили Сталина 14 мая69.

Как уже отмечалось, основная идея майского плана Генштаба состояла в нанесении упреждающего удара по германской армии на юго-западном направлении с целью разгромить ее главные силы, развертываемые южнее Демблина, и выйти к 30-му дню операции на рубеж Остроленка, р. Нарев, Лович, Лодзь, Крейцбург, Оппельн, Оломоуц70. «Красная Армия, — говорилось в документе, — начнет наступательные действия с фронта Чижев, Лютовиска силами 152 дивизий против 100 германских»71. Отсюда следует, что упреждающий удар планировалось нанести основными силами Красной армии — свыше 70 % всех дивизий, входивших в состав намеченных к развертыванию на Западе фронтов72. Задача по нанесению упреждающего удара возлагалась на Юго-Западный фронт и левое крыло Западного; на остальных участках госграницы предусматривалась активная оборона73. Генеральный штаб РККА рассматривал упреждающий удар как способ сорвать готовящееся нападение Германии на СССР.

Публикуя полный текст майского плана Генштаба. Ю.А. Горьков назвал его «последним оперативным планом войны, разработанным Генштабом Красной армии по состоянию на 15 мая 1941 г., именно с этим планом мы вступили в войну, им руководствовались командующие войсками округов и их штабы, действовали войска»74. Такую же оценку он дал этому плану и в своей книге «Кремль. Ставка. Генштаб», увидевшей свет в 1995 г.75 Думается, что она справедлива, поскольку до самого начала войны документы подобного рода больше не составлялись; во всяком случае, на сегодняшний день сведениями о них мы не располагаем.

В связи с этим представляются небезосновательными выводы ряда историков (к числу которых автор относит и себя) о том, что майский план Генштаба был доложен Сталину и в принципе им одобрен. При этом Сталин, видимо, потребовал строжайшим образом соблюдать меры скрытости, предосторожности, чтобы не спровоцировать германского нападения на СССР раньше, чем завершатся предложенные Генштабом мероприятия по стратегическому развертыванию Красной армии для нанесения упреждающего удара. Правомерность такой версии подтверждается фактами, которые обычно приводятся в литературе в качестве свидетельства сугубо оборонительных мероприятий накануне войны:

в конце мая — начале июня 1941 г. произведено предложенное майским планом Генштаба скрытое частичное отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса, что позволило призвать свыше 800 тыс. человек, использованных для пополнения дивизий, расположенных в основном на Западе76;

с середины мая из внутренних военных округов началось выдвижение четырех армий (16, 19, 21, 22-й) и одного стрелкового корпуса к рубежу Днепра и Западной Двины, причем 16-я и 19-я армии передислоцировались в тот район, который был определен майским планом Генштаба; готовились к передислокации на Запад еще три армии. Передислокация армий резерва Главного командования должна была завершиться в период с 1 июня по 10 июля 1941 г.77. Высказанное в ходе дискуссии утверждение, что переброска резервных армий проводилась демонстративно и даже не маскировалась78, опровергается оперативными документами79. В частности, информируя командование КОВО о том, что на территорию округа в период с 15 июня по 10 июля прибудет 16-я армия, нарком обороны и начальник Генштаба-предупреждали М.П. Кирпоноса: «О прибытии частей 16-й армии, кроме Вас, члена Военного совета и начальника штаба округа, никто не должен знать»80;

с середины июня началась скрытая перегруппировка соединений внутри западных приграничных округов: было приведено в движение более половины дивизий, составляющих резерв этих округов. Все это делалось, как и предлагалось в майском плане Генштаба, под видом выхода в лагеря; большая часть соединений выдвигалась в районы в 20–80 км от госграницы («ближе к западной границе»)81;

с 14 по 19 июня командование западных приграничных округов получило указание вывести фронтовые управления на полевые командные пункты82;

с целью прикрытия сосредоточения и развертывания войск руководству западных приграничных округов были направлены директивы об организации прочной обороны и прикрытия госграницы и о разработке детального плана ПВО83.

Мы перечислили только события, которые действительно происходили и полностью соответствуют положениям майского плана Генштаба. Но есть еще факты, на которые хотелось бы обратить внимание.

Во-первых, до сих пор нет внятного объяснения совершенно неадекватного реагирования советского военно-политического руководства на полученные им из различных источников сведения о готовности Германии совершить нападение на СССР в июне 1941 г. Если бы оно думало исключительно об обороне, то отношение к подобным сообщениям было бы несколько иным. Но подготовка упреждающего удара по вермахту вполне могла породить указанное отношение к такой информации: уверенность, что мы упредим противника, делала не столь важным все, что касалось его возможного наступления. Это вполне могло сказаться и на содержании директивы НКО и Генштаба военным округам на Западе от 21 июня 1941 г., в которой нашим войскам ставилась задача «не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения»84. Видимо, по расчетам Генштаба, Германия еще не могла напасть на СССР, ее готовность к нападению ожидалась значительно позже.

Во-вторых, удивляет категоричное пресечение Генеральным штабом любых попыток командующих западными приграничными округами усилить оборону путем занятия предполья. Известна телеграмма Жукова Военному совету КОВО от 10 июня 1941 г. с требованием донести «для доклада наркому обороны, на каком основании части укрепленных районов КОВО получили приказ занять предполье. Такое действие может спровоцировать немцев на вооруженное столкновение и чревато всякими последствиями. Такое распоряжение немедленно отмените и доложите, кто конкретно дал такое самочинное распоряжение»85. Содержание телеграммы, как видим, комментариев не требует, но вопросы в связи с ней возникают. И прежде всего главный: почему Жуков, который, как он сам вспоминал, вместе с Тимошенко неоднократно убеждал Сталина в необходимости принятия срочных оборонительных мер, сам же и пресек такую меру? Ведь по логике вещей такого не должно было случиться, — если бы речь действительно шла об обороне.

Обоснованность такого предположения косвенно подтвердил Жуков. В мемуарах он об этой телеграмме не вспомнил, но о ней вспоминали люди, беседовавшие с маршалом в 1965 г. И оказалось, что в беседах с ними Жуков представил действия командования КОВО как... санкционированные Наркоматом обороны и Генштабом, стремившимися предпринять предупредительные оборонительные меры. В частности, Светлишин цитирует утверждение Жукова, что Наркомат обороны разрешил (!) командующему КОВО генералу Кирпоносу «выдвинуть к границе хотя бы эшелон прикрытия. Берия тут же доложил Сталину о перегруппировке войск. По этому вопросу 10 июня 1941 года нарком обороны маршал Тимошенко и я как начальник Генштаба были вызваны к Сталину, который в резкой форме обвинил нас в провоцировании войны. Здесь же, в кабинете Сталина и под его диктовку мною была написана, а затем отправлена командующим приграничными военными округами телеграмма, категорически запрещавшая дальнейшее выдвижение войск к границе...

Я был уверен, что если бы не подписал продиктованную Сталиным телеграмму, то присутствовавший при этом Берия немедленно арестовал бы меня...»86.

Но это объяснение Жукова не имеет под собой оснований, поскольку 10 июня (как это видно из журнала регистрации посетителей Сталина) он и Тимошенко не были на приеме у Сталина (а Берия был). Тимошенко и Жукова Сталин принимал на следующий день, когда Жуков отправил еще одну телеграмму аналогичного содержания87, но в этот раз на приеме у вождя не было Берии88. Составители алфавитного указателя посетителей кремлевского кабинета Сталина правильно заметили, что «публикуется немало дневников и воспоминаний, в которых авторы рассказывают о своих встречах со Сталиным», однако «записи лиц, принятых Сталиным, в определенной мере могут служить лакмусовой бумагой для определения достоверности тех или иных событий и фактов»89. Таких примеров, когда записи опровергают утверждения мемуаристов, много (о некоторых из них речь впереди), а приведенный факт свидетельствует о том, что ни Сталин, ни Берия не имели к телеграмме от 10 июня никакого отношения и что никто не заставлял Жукова под угрозой ареста направлять ее Военному совету КОВО. Вернее всего, он это сделал по своей инициативе и руководствовался при этом отнюдь не соображениями обороны.

В-третьих, пока нет убедительного объяснения тому совещанию, которое прошло 24 мая 1941 г. в кабинете Сталина. Участниками совещания, кроме Сталина и Молотова, были Тимошенко, Жуков, Ватутин, начальник Главного управления ВВС РККА П.Ф. Жигарев, командующие войсками западных приграничных округов Д.Г. Павлов (ЗапОВО), Ф.И. Кузнецов (ПрибОВО), М.М. Попов (ЛВО), Я.Т. Черевиченко (ОдВО), М.П. Кирпонос (КОВО), члены военных советов и командующие ВВС этих округов90.

Ю.А. Горьков утверждает, что на совещании обсуждались «задачи западных приграничных округов, вытекающие из оперативного плана войны и сложившейся стратегической обстановки», «именно на нем уточнялись вопросы, связанные с последним оперативным планом войны по состоянию на 15 мая 1941 года»91. В.Д. Данилов также предполагает, что на нем обсуждались вопросы, связанные с подготовкой и проведением упреждающего удара92. Ни утверждений, ни предположений пока доказать нечем. Но обращают на себя внимание следующие обстоятельства.

Прежде всего — время проведения совещания: оно проходило после получения округами оперативных директив, связанных с майским планом Генштаба. Следовательно, на нем можно было уточнить задачи и порядок их выполнения. Кстати, совещание такого масштаба было последним перед войной.

Странным выглядит и то, что в литературе упоминания об этом совещании не было, причем не только в научной, но и в мемуарной. Если бы на нем обсуждались вопросы обороны, то его давно привели бы в качестве еще одного (и очень весомого) примера заботы высшего военного руководства страны об укреплении обороны. Но этого не произошло. Некоторые из тех, кто мог вспомнить о совещании, погибли в годы войны (Ватутин, Павлов, Кирпонос, Вашугин и др.), а остальные не обмолвились о нем нигде и ни одним словом, как будто все они дали подписку о неразглашении сведений о совещании до конца жизни. Видимо, оно имело самую высокую степень секретности. И это понятно: если речь шла об упреждающем ударе, то любая утечка информации могла свести на нет все меры по его подготовке.

Кстати, гитлеровцы, готовясь к нападению на нашу страну, стремились к максимальному соблюдению тайны этой подготовки. В указаниях штаба верховного главнокомандования вермахта о мероприятиях по дезинформации противника, составленных 12 мая 1941 г., содержалось следующее предупреждение: «Все наши усилия окажутся напрасными, если немецкие войска определенно узнают о предстоящем нападении и распространят эти сведения по стране»93.

Наконец, есть еще один факт, достойный внимания. В выступлении по радио 3 июля 1941 г. Сталин, кроме процитированного объяснения им одной из причин наших неудач в начале войны, назвал и вторую: «...Фашистская Германия неожиданно и вероломно нарушила пакт о ненападении... Понятно, что наша миролюбивая страна, не желая брать на себя инициативу нарушения пакта, не могла стать на путь вероломства»94. Это замечание И.В. Сталина могло быть реакцией на уже прозвучавшие заявления гитлеровских политиков о превентивном нападении Германии на СССР. Но для такого утверждения могли быть и иные причины. Во всяком случае оно явно не имеет отношения к оборонительным мерам СССР и его армии, а смысл его — дать объяснение, почему СССР не упредил Германию в нападении.

В свете приведенных фактов можно сделать такой вывод: дальнейшее изучение всего, что связано с майским планом Генштаба, является важным и актуальный направлением исследований в области предвоенной истории страны. Попытки дезавуировать этот план на том основании, что он не подписан и не утвержден соответствующими должностными лицами и потому «не может рассматриваться как введенный в действие план и официальный документ»95, представляются неубедительными. Отсутствие подписей под ним не является чем-то необычным для того времени. Ю.А. Горьков в своих публикациях неоднократно подчеркивал, что, начиная с 1938 г., на оперативных документах нет утверждающих подписей Сталина и Молотова; затем не стали ставить подписи и должностные лица Наркомата обороны и Генерального штаба (ими подписан только план от 18 сентября 1940 г.). «Однако, — отмечал Ю.А. Горьков, — это не дает основания говорить об отсутствии оперативных планов ведения войны»96. Тем более, что к черновой записке, какой иногда пытаются представить майский план Генштаба, не прикладывают комплект документов, о содержании которых до сих пор ничего неизвестно:

«1. Схема развертывания на карте 1 : 1 000 000 в 1 экз.;

2. Схема развертывания на прикрытие на 3-х картах;

3. Схема соотношения сил в 1 экз.;

4. Три карты базирования ВВС на Западе»97.

Но надо признать, что политическая составляющая предложения майского плана Генштаба о нанесении упреждающего удара по Германии накладывает существенный отпечаток на ход дискуссии по нему. Иначе невозможно объяснить происходящую на глазах трансформацию данного документа.

В первой публикации майского плана Генштаба в 1993 г. Ю.А. Горьков заверил читателей «Новой и новейшей истории», что в журнале приведен полный текст подлинного документа, хранящегося в Центральном архиве Министерства обороны, на который он и сослался в публикации: ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 237, л. 1–1598. В вышедшей в 1995 г. книге он вновь публикует майский план со ссылкой на тот же архивный источник99, но документ уже выглядит несколько иначе: в его тексте можно обнаружить свыше десятка изменений — от буквенных до смысловых. Так, например, на нем появилась дата «15 мая», из пункта 1 исчезла фраза «по данным Разведывательного управления Красной Армии». Целиком опущено (под предлогом «неразборчивости») весьма важное положение документа: «Ближайшая задача — разгромить германскую армию восточнее р. Висла и на Краковском направлении, выйти на pp. Нарев, Висла и овладеть районом Катовице» и т.д.

Однако на этом дело не кончилось. В статье Ю.А. Горькова и Ю.Н. Семина, опубликованной в 1997 г., говорится уже о том, что стратегический план по состоянию на 15 мая 1941 г. был уточнен, причем из его содержания «был изъят раздел о нанесении упреждающего удара (Выделено мною. — П.Б.), а оборонные мероприятия сохранены Сталиным лишь по настоянию наркома обороны и начальника Генштаба»100. При этом архивный источник указывается тот же, что и в ранее рассмотренных публикациях. Невозможно поверить, что в архиве на одних и тех же листах изложены 3 варианта одного документа, причем последний принципиально отличается от первых двух тем, что не содержит положения об упреждающем ударе Красной армии. А это значит, что спорить больше не о чем...

Авторы статьи, по нашему мнению, явно не учли тот очевидный факт, что если в майском плане Генштаба изъять положение об упреждающем ударе, то от него не останется ничего, кроме оценки противника и нескольких слов об активной обороне на тех участках госграницы, где с началом войны не предполагались наступательные действия. Приведенная же ими цитата из VI раздела плана не может служить доказательством оборонительного характера всего плана, поскольку этот раздел был напрямую связан с положением об упреждающем ударе; об этом говорит даже его название — «Прикрытие сосредоточения и развертывания». А распоряжение о разработке планов обороны госграницы и ПВО имело целью «обеспечить себя от возможного внезапного удара противника, прикрыть сосредоточение и развертывание наших войск и подготовку их к переходу в наступление»101 (Выделено мною. — П.Б.).

Складывается впечатление, что при публикации полного текста майского плана Генштаба не были учтены все последствия такого безусловно важного шага, ставившего под сомнение привычную трактовку событий последних предвоенных недель. При первой публикации Ю.А. Горьков сразу же сделал попытку доказать, что в плане речь скорее идет об обороне, чем о наступлении, а если о наступлении, то не упреждающем и не в 1941 г. Подчеркнув в публикации места, касающиеся строительства укрепленных районов, а также упоминания о 1942 г., он, видимо, посчитал, что этого достаточно для доказательства его точки зрения. Однако, как оказалось, такие доводы не достигли поставленной цели.

В 1996 г. Ю.А. Горьков и Ю.Н. Семин опубликовали в «Военно-историческом журнале» серию материалов под многозначительным заголовком — «Конец глобальной лжи»102, в которых предпринята попытка доказать отсутствие у советской стороны намерения подготовить и нанести упреждающий удар с помощью директив Наркомата обороны, отправленных в западные приграничные округа в мае 1941 г., и оперативных планов, составленных там на основе полученных директив. Эта серия, а также публикация 1997 г. тех же авторов, видимо, в первую очередь предназначались для тех, кто, по их мнению, пытается «оправдать вторжение в СССР гитлеровских войск 22 июня 1941 года», «снять ответственность с агрессоров за содеянные ими преступления перед человечеством»103. Идентичную позицию по этому вопросу занимает М.А. Гареев, считающий, что «отдельные лица с удивительным рвением ищут признаки виновности нашей страны»104.

То, что в дискуссии высказываются различные точки зрения на майский план Генштаба — нормально. Однако обосновывать свою точку зрения лучше, располагая фактами и документами, но не обвиняя априори тех, кто занимается исследованием майского плана Генштаба, в неблаговидных устремлениях. Что же касается фактов, которые якобы «изобличают недобросовестные утверждения», то здесь у названных авторов, мягко говоря, не все благополучно.

Утверждается, например, что каких-либо планов превентивного нападения в Генеральном штабе не было, а был подготовлен только «проект доклада с соображениями по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза случай войны с Германией от 15.05.41 г.»105. Но совершенно иначе квалифицировали документ лица, представлявшие его Сталину. В заключительном разделе документа (IX) они на первое место поставили следующую просьбу к главе правительства «Утвердить представленный план стратегического развертывания Вооруженных Сил СССР и план намечаемых боевых действий на случай войны с Германией»106 (Выделено мною. — П.Б.).

Далее утверждается, что направленные в мае 1941 г. директивы военным округам «исходили из ранее разработанного и утвержденного стратегического плана, а не майского документа Генштаба»107. Если бы это действительно было так, то впору говорить о том, что Генеральный штаб за месяц до войны руководствовался документом восьмимесячной давности и не учитывал новую реально сложившуюся обстановку. Но все было иначе. Кстати, Ю.А. Горьков и Ю.Н. Семин еще в 1996 г. в первой из статей серии «Конец глобальной лжи» подчеркивали, что «стратегический план, разработанный в Генеральном штабе Красной армии и одобренный 15 мая 1941 г. политическим руководством государства (Выделено мною. — П.Б.), занимает главенствующее положение по отношению к оперативным материалам военных округов»108. Это верно, и это хорошо видно при сопоставлении майского плана Генштаба и директив, направленных в военные округа в период с 5 по 14 мая 1941 г. В VI разделе плана решения указанных в нем задач (о них уже шла речь) считалось необходимым:

«1. Организовать прочную оборону и прикрытие госграницы, используя для этого все войска приграничных округов и почти всю авиацию, назначенную для развертывания на западе;

2. Разработать детальный план противовоздушной обороны страны и привести в полную готовность средства ПВО.

По этим вопросам мною отданы распоряжения (Выделено мною. — П.Б.) и разработка планов обороны госграницы и ПВО полностью заканчивается к 01.06.41 г.»109.

Сопоставление майского плана Генштаба и оперативных директив округам показывает их непосредственную связь; каждая директива начиналась указанием разработать: 1) детальный план обороны государственной границы (с конкретным указанием для каждого округа участка госграницы), 2) детальный план противовоздушной обороны110. Сроки разработки оперативных планов были установлены в пределах, указанных в п. 2 раздела VI: для ЗапОВО — 20 мая 1941 г., для ЛВО, КОВО, ОдВО — 25 мая 1941 г., для ПрибОВО — 30 мая 1941 г.

Выделенное предложение из VI раздела плана опровергает утверждение Ю.А. Горькова и Ю.Н. Семина о том, что в майском плане Генштаба «оборонные мероприятия сохранены Сталиным лишь по настоянию наркома обороны и начальника Генштаба». Тимошенко и Жукову незачем было настаивать на сохранении в майском плане «Оборонных мероприятий», поскольку директивы округам об организации этих мероприятий они направили исполнителям до доклада майского плана Генштаба Сталину, хотя не исключается, что данный вопрос мог быть обговорен со Сталиным заранее. Но в любом случае эти факты и документы говорят о том, что майский план Генштаба был действующим.

Заметим при этом, что оборонные мероприятия планировались в округах вне всякой зависимости от реакции Сталина на предложение об упреждающем ударе и на майский план Генштаба в целом и даже вне видимой связи с идеей упреждающего удара. А между тем в отрицании планирования упреждающего удара пытаются опереться именно на тот факт, что военные округа никаких задач относительно нанесения такого удара не получали111. Действительно, в директивах военным округам их командование было ориентировано лишь на то, что при благоприятных условиях необходимо быть готовым «по указанию Главного командования к нанесению стремительных ударов»; командующим войсками КОВО и ОдВО указывалось и предназначение этих ударов «для разгрома группировок противника, перенесения боевых действий на его территорию и захвата выгодных рубежей»112. Более конкретных задач в директивах и быть не могло, поскольку любая предварительная информация об упреждающем ударе, да еще задолго до срока его возможного нанесения, могла, как уже отмечалось, свести на нет все усилия по его подготовке и спровоцировать гитлеровцев на нападение. Поэтому в дискуссии об упреждающем ударе Красной армии не имеют веса доводы, что планы округов не носили «агрессивного характера», не предусматривали «овладение территорией какого-либо государства, порабощение народов и расширение жизненного пространства»113, не говоря уже о том, что подобная терминология вообще не характерна для оперативных документов этого звена.

Столь же неубедительна ссылка на то, что в оперативных документах округов «категорически запрещался не только упреждающий удар (нападение), но даже переход и перелет государственной границы без разрешения Главного Командования»114. Во-первых, в этих документах вообще не идет речь об учреждающем ударе, тем более — о его «категорическом запрещении», а, во-вторых, санкция на переход и перелет государственной границы является прерогативой Главного командования; подобное предупреждение встречается и в других документах (например, в директиве НКО и Генштаба командующему войсками ЛВО от 25 ноября 1940 г.115), не имеющих отношения к майскому плану Генштаба.

Чтобы подчеркнуть исключительно оборонительный характер майского плана Генштаба, приводится и такой аргумент: в этом документе «впервые ставится вопрос об оборудовании трех стратегических рубежей обороны»116. В тексте майского плана Генштаба об этом не говорится. Но даже если эти рубежи и обозначены на картах, то оборудование их было делом не близкого будущего. Об этом можно судить по тем же планам военных округов; в частности, на западном направлении к подготовке оборонительных позиций предполагалось приступить только с началом боевой тревоги. Рекогносцировку армейских рубежей и составление плана работ намечалось провести во время армейских полевых поездок в июне, а рекогносцировку тыловых рубежей — с 15 июня по 15 июля117. В общем, получалась наглядная иллюстрация отношения к вопросам обороны, сформулированного Шапошниковым в выступлении на заседании Военного совета при НКО в конце 1938 г.: «...Вся система нашей подготовки в 1939 г. в основном должна быть насыщена не оборонительными тенденциями, а идеей наступательной операции. Обороне должно быть уделено внимание постолько-посколько»118 (Выделено мною. — П.Б.).

Для тех, кто отрицает планирование упреждающего удара Красной армии в 1941 г., «особенно убедительными», по их мнению, «являются документы низового звена, ибо войну начинают командиры и солдаты из первого эшелона. Им первым становятся известными не только дата, но и час, и минута нападения, а возможно и какой-то специальный сигнал для начала атаки. Ни один из советских солдат, кто начал воевать с самого начала войны, этого не знал, ибо задачи о переходе в наступление никто ему не ставил»119. Спорить по существу процитированного нет смысла, ибо об упреждающем ударе, как уже отмечалось, знал только до предела ограниченный круг лиц.

Но на одну важную деталь хотелось бы обратить внимание: и здесь, и в других публикациях вопрос об упреждающем ударе почему-то связывается с 22 июня 1941 г. Между тем (и это верно заметил В.А. Анфилов120), сосредоточение и развертывание советских войск было привязано не к 22 июня, а к другой дате, определенной высшим военным командованием РККА, которое полагало, видимо, что наступление немцев будет возможно не ранее середины июля. А отсюда — запаздывание в развертывании войск Красной армии относительно 22 июня со всеми вытекающими из этого факта тяжелейшими последствиями.

Высказывается также мнение, что упреждающий удар со стороны СССР в 1941 г. был практически исключен и не мог быть реализован, поскольку «для нанесения упреждающего удара необходима готовая, отмобилизованная и развернутая для войны армия»121. Но ведь эту необходимость осознавали и авторы майского плана Генштаба, в котором ясно говорилось:

«Для того, чтобы обеспечить выполнение изложенного выше замысла, необходимо заблаговременно провести следующие мероприятия, без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику как с воздуха, так и на земле (Выделено мною. — П.Б.):

1. произвести скрытое отмобилизование войск под видом учебных сборов запаса;

2. под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе, в первую очередь сосредоточить все армии резерва Главного Командования;

3. скрыто сосредоточить авиацию на полевые аэродромы из отдаленных округов и теперь уже начать развертывать авиационный тыл;

4. постепенно под видом учебных сборов и тыловых учений развертывать тыл и госпитальную базу»122.

В заключительной части документа его авторы просили Сталина: «Своевременно [!] разрешить последовательное [!] проведение скрытого отмобилизования и скрытого сосредоточения в первую очередь всех армий резерва Главного Командования и авиации»123. Таким образом, имелось в виду постепенное выполнение всех предложенных в плане мероприятий к тому сроку, который пока точно не известен, но вряд ли он выходил за пределы июля 1941 г. Готовить же упреждающий удар на 1942 г. по противнику, заканчивавшему стратегическое развертывание в мае-июне 1941 г., было бессмысленно.

Наконец, в качестве одного из главных аргументов против упреждающего удара выдвигается следующий: не было политического решения на превентивную войну против Германии, а без него никто войну начать не мог. Ссылаются также на то, что до настоящего времени «документов, подтверждающих наличие такого политического решения, не выявлено»124. Но следует различать решение о подготовке к войне и решение о ее начале. Первое могло быть принято задолго до второго, в чем нас убеждает пример с германской агрессией против СССР. Известно, что принципиальное решение о нападении на СССР было принято Гитлером на совещании в июле 1940 г., но это известно только благодаря записи в дневнике начальника генерального штаба сухопутных войск вермахта генерал-полковника Ф. Гальдера. Директива по плану нападения на СССР (план «Барбаросса») подписана Гитлером 18 декабря 1940 г. (т.е. спустя пять месяцев), директива по стратегическому сосредоточению и развертыванию войск издана 31 января 1941 г., дата нападения на СССР была определена 30 апреля 1941 г., задачи по плану доведены до групп армий и армий лишь 8 июня, дата нападения на СССР была сообщена им только 10 июня, а само нападение осуществлено только по специальному сигналу «Дортмунд», переданному с санкции верховного командования вермахта125.

Исходя из того, что многие факты говорят о начале подготовки упреждающего удара по Германии, можно утверждать, что принципиальное решение об этом было принято Сталиным во время доклада ему майского плана Генштаба, а возможно и раньше, но оно нигде (как и в случаях со всеми остальными рассмотренными планами) не было зафиксировано. Решение же начать превентивное нападение могло быть принято только по завершении всех намеченных майским планом Генштаба мероприятий по подготовке упреждающего удара и готовности армии к выполнению поставленных задач.

Но ведь есть утверждения, что Сталин, как говорится, с порога отверг майский план Генштаба. В полемике по этому поводу не будем принимать во внимание ничем не подкрепленные заявления126 или ссылаться на мнение «большинства историков», как это сделали в примечании к майскому плану Генштаба составители сборника «1941 год», утверждая, что «план принят не был»127. Такие вопросы большинством голосов не решаются. Поэтому рассмотрим хоть и косвенные, но свидетельства Н.А. Светлишина и В.А. Анфилова, беседовавших с Г.К. Жуковым в 1965 г. Светлишин в своей книге излагает рассказ Жукова о том, как Жуков в середине мая 1941 г. написал докладную записку Сталину с предложением нанести упреждающий удар по Германии. Это предложение записки воспроизведено в книге в той же редакции, что и в майском плане Генштаба, но что касается целей стратегических действий советских войск в начале войны, то, согласно упомянутой записке, они заключались «в разгроме основных сил центрального и северного крыла германского фронта»128 (Выделено мною. — П.Б.). Нетрудно заметить, что эти цели резко отличались от излагавшихся в майском плане Генштаба, поскольку упреждающий удар намечался не на юго-западном направлении, а там, где немцы фактически нанесли свой главный удар 22 июня 1941 г. Оставим свидетельство Н.А. Светлишина без комментариев, хотя они и напрашиваются. Для дискуссии самое важное состоит в следующем: свидетельство Светлишина о том, что «неординарное и смелое решение» Жукова не было ни рассмотрено, ни принято во внимание, а автор этого предложения был обвинен в некомпетентности и грубо одернут, — не может служить даже косвенным доказательством отрицательной реакции Сталина на майский план Генштаба, поскольку Светлишин упоминает не о нем, а о личной записке Жукова, содержавшей другие задачи наступления советских войск. И странно, что именно на книгу Светлишина ссылаются авторы примечания к майскому плану Генштаба в сборнике «1941 год», утверждающие о категорическом отклонении плана Сталиным129.

Таким образом, единственным косвенным доказательством отрицательной реакции Сталина на майский план Генштаба остается на сегодняшний день свидетельство Анфилова, который в ряде своих последних публикаций привел воспоминания Жукова о том, что мысль о превентивном ударе возникла у него и Тимошенко после речи Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 г. О том, что последовало дальше, Анфилов пишет так (прошу прощения за столь длинную цитату, не поддающуюся пересказу в связи с прямой речью Жукова):

«Конкретная задача была поставлена A.M. Василевскому, — вспоминал Г.К. Жуков. — 15 мая он доложил проект директивы наркому и мне. Однако мы этот проект не подписали, решили предварительно доложить его Сталину. Но он прямо-таки закипел, услышав о предупредительном ударе по немецким войскам. «Вы что, с ума сошли, немцев хотите спровоцировать?» — раздраженно бросил Сталин. Мы сослались на складывающуюся у границ СССР обстановку, на идеи, содержавшиеся в его выступлении 5 мая... «Так я сказал это, чтобы подбодрить присутствующих, чтобы они думали о победе, а не о непобедимости немецкой армии, о чем трубят газеты всего мира», — прорычал Сталин. Так вот была похоронена идея о предупредительном ударе. Сейчас же я считаю: хорошо, что он не согласился тогда с нами. Иначе при том состоянии наших войск могла бы произойти катастрофа гораздо более крупная, чем та, которая постигла наши войска в мае 1942 года под Харьковом»130.

Из процитированного отрывка особую ценность представляет признание Жуковым самого факта составления майского плана Генштаба:как видно, он был написан Василевским по прямому указанию Тимошенко и Жукова. Придумывать этот эпизод в 1965 г. Жукову не было никакого смысла. Тем самым еще раз подтверждается, что майский план Генштаба не является составленным на досуге черновым наброском «варианта» развертывания и действий советских войск на случай войны с Германией. Что касается реакции Сталина на представленный ему план, то она входит в явное противоречие с дальнейшими событиями мая-июня 1941 г. Но сами воспоминания Жукова в изложении Анфилова интересны в другом отношении.

Если все действительно происходило так, как это им воспроизведено со слов Жукова, то этот эпизод ставит под сомнение все утверждения о том, что Тимошенко и Жуков могли в разговоре со Сталиным настаивать на решении каких бы то ни было вопросов. Ведь оказывается, что для наркома обороны и начальника Генерального штаба достаточно было даже высказанного в публичном выступлении вождя намека, чтобы тут же представить ему соображения по плану упреждающего удара по Германии (но на всякий случай не подписать их!) и сразу же от них отказаться после визита к Сталину. Выходит, что Тимошенко и Жуков исходили не из собственных убеждений о необходимости нанести упреждающий удар, а из желания угодить Сталину. А речь ведь шла не о чем-нибудь, а о безопасности страны. Этот эпизод подтверждает безусловную правоту Василевского, который полагал, что «Сталин не один несет ответственность перед Родиной за крайне неудачное развитие войны в первые ее месяцы... Пусть в меньшей мере, но ее несут нарком обороны и руководящие лица Генерального штаба того времени. Они в силу своего высокого положения и ответственности за состояние Вооруженных Сил не должны были во всем соглашаться со Сталиным и более твердо отстаивать свое мнение»131. Но, как видно, необходимой твердости, причем в обстановке непосредственной угрозы безопасности страны, ни у Тимошенко, ни у Жукова не было.

Из приведенной записи воспоминаний Жукова удивляет и другое. Ретроспективно оценивая отказ Сталина от упреждающего удара по Германии как «хорошее» решение в связи с гипотетическими отрицательными последствиями такого удара, Жуков сравнил эти возможные последствия с поражением советских войск под Харьковом в 1942 г. Но, как известно, за этим «хорошим» решением вождя вскоре последовала реальная катастрофа 22 июня, масштаб и последствия которой несоизмеримы с харьковским поражением. Видимо, пример с неудачей под Харьковом для Жукова был более приемлем, поскольку он не имел к ней непосредственного отношения, чего не скажешь о неудачном для советских войск начале войны.

Трагическое начало войны для Красной армии — одна из самых зашифрованных страниц нашей истории. Уже можно говорить о поколениях историков, пытающихся выяснить истинные причины наших неудач в начале войны, однако эта проблема до сих пор не решена. Все упирается в разительное несоответствие всевозможных мер, направленных, как утверждалось, исключительно на подготовку отражения нападения Германии, и совершенно неожиданных, неадекватных принятым оборонительным мерам результатов. В дни, когда отмечалось 50-летие Курской битвы, в которой преднамеренная оборона советских войск оказалась эффективной, автор одной из многочисленных газетных публикаций так сформулировал этот парадокс: «Лето 43-го — как бы идеальная, отшлифованная, но, увы, запоздавшая на два года, стоившая народу колоссальных жертв модель лета 41-го. Вот здесь и заключена мучительная загадка: почему она не сработала первый раз, почему опоздали на два года?»132.

А ответ на эту загадку, думается, может быть найден, если не отмахиваться от вполне очевидной вещи, опровергнуть которую невозможно: все, что планировалось и предпринималось в Красной армии в стратегическом масштабе с осени 1940 г. до самого начала войны было продиктовано не целями обороны, а задачами наступления. Таков был и майский план Генштаба. Но поскольку мероприятия по этому плану только начали осуществляться, к 22 июня Красная армия оказалась не готовой ни к обороне (к ней особенно и не готовились), ни к наступлению, которое предусматривалось, видимо, не ранее середины июля; соответственно, в еще более поздние сроки ожидалось нападение Германии. Все, что произошло в итоге, достаточно хорошо известно...

Существование майского плана Генштаба и начало его реализации ничего не меняет в оценке нападения Германии на СССР как агрессии. О превентивном нападении Гитлера здесь не может быть и речи, ибо уже доказано, что германское руководство ни ранее, ни в июне 1941 г. не располагало данными о подготовке Красной армии к наступательным действиям133. В связи с этим и сама версия о превентивной войне Германии выглядит полнейшим абсурдом: получается, как очень точно заметил М.И. Мельтюхов, что Гитлер сорвал советское нападение, о подготовке которого он ничего не знал134. Всякие же рассуждения по поводу того, что было бы, если бы Гитлер отложил нападение на СССР на два месяца, относятся уже к области гадания. Реально же с 22 июня 1941 г. Красной армии пришлось отражать германскую агрессию.

В свете сказанного небезынтересно, как трагическое начало войны повлияло на судьбу высшего военного руководства Красной армии. В одной из недавно вышедших книг утверждается, что оно «не было смещено с началом войны: Тимошенко и Жуков делали то, что должны были делать, но Сталин не соглашался с их предложениями, стремясь избежать вооруженного столкновения в 1941 г.»135. Здесь уместно вспомнить, что после тяжелой, но все-таки закончившейся успехом Красной армии советско-финляндской войны 1939–1940 гг. своих постов лишились и нарком обороны Ворошилов (в мае), и начальник Генерального штаба Шапошников (в августе 1940 г.). Официальная версия освобождения Шапошникова от должности — «согласно его просьбы, ввиду слабого здоровья». Действительная же причина заключалась в другом. Сталин не имел претензий к Шапошникову, но в личной беседе с ним так объяснил мотивы указанного кадрового решения: «...Всем понятно, что нарком и Начальник Генштаба трудятся сообща и вместе руководят Вооруженными Силами. Нам приходится считаться, в частности, с международным общественным мнением... Нас не поймут, если мы при перемещении ограничимся одним народным комиссаром. Кроме того, мир должен был знать, что уроки конфликта с Финляндией полностью учтены. Это важно для того, чтобы произвести на наших врагов должное впечатление...»136.

Отсюда следует, что после событий первых дней войны высшее военное руководство не могло быть не смещено. Тимошенко был первым, кого это коснулось — 1 июля приказом Ставки Главного Командования на него со 2 июля возлагалось командование Западным фронтом137. И уже 2 июля в разговоре с ним по прямому проводу Сталин назвал себя наркомом обороны138. Так же он назвал себя и в разговоре с заместителем начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта139. Таким образом, хотя формально Сталин стал наркомом обороны 19 июля 1941 г., Тимошенко со 2 июля фактически перестал функционировать в этой должности. 10 июля он был назначен Главнокомандующим войсками западного направления и именно с этой должности (а не с поста наркома обороны) Указом Президиума Верховного Совета СССР от 19 июля 1941 г. он назначается заместителем народного комиссара обороны СССР.

Жуков был освобожден от должности постановлением Государственного Комитета Обороны от 29 июля 1941 г. за № ГКО-325с в связи с назначением его командующим резервными армиями, объединенными 30 июля в Резервный фронт140. Сам Жуков объяснил это перемещение как результат своей встречи со Сталиным в его кабинете 29 июля; по воспоминаниям Жукова, при этой встрече присутствовали Л.З. Мехлис и Г.М. Маленков (в беседе с К. Симоновым вместо Маленкова маршал назвал Л.П. Берию141). Жуков доложил наркому обороны свои соображения по поводу дальнейших операций, в частности, предложил отвести Юго-Западный фронт за Днепр и оставить Киев, чтобы избежать окружения. Сталин назвал эти и другие предложения «чепухой», после чего Жуков, возмущенный таким высказыванием, сам попросил освободить его от должности начальника Генерального штаба142. Со слов маршала указанный эпизод вошел в. историю Великой Отечественной войны и в труды, посвященные лично Г.К. Жукову143 как свидетельство его способности предвидеть развитие ситуации задолго до наступления соответствующих событий и как пример его решительного возражения самому Сталину.

Однако есть основания сомневаться в достоверности данного эпизода, поскольку 29 июля 1941 г. на приеме у И.В. Сталина не было ни Жукова, ни названных им лиц144. Скорее всего, освобождение Жукова от должности произошло как по тем же мотивам, по каким в свое время был освобожден и Б.М. Шапошников (т.е. вслед за наркомом обороны), так и с учетом результатов его деятельности на этом посту, итог которым подвели события первых дней войны. М.А. Гареев в своей книге о Жукове утверждает, что «с точки зрения трезвости оценки обстановки, самостоятельности, инициативы, принципиальности и настойчивости в принятии ряда мер по подготовке Вооруженных Сил к отражению агрессии в обстановке того времени вряд ли Б.М. Шапошников или другой опытный начальник Генштаба мог сделать то, что удалось сделать Тимошенко и Жукову»145. Думается, что это явное преувеличение. Кстати, именно Шапошников был назначен на должность начальника Генерального штаба вместо Жукова. На наш взгляд, объективно объяснил такую смену руководства Генштаба Василевский: «И.В. Сталин предпочел использовать командный опыт Г.К. Жукова непосредственно в войсках. Во главе всего штабного аппарата встал тот, кто в те месяцы мог, пожалуй, лучше чем кто-либо обеспечить бесперебойное и организованное его функционирование»146.

Итак, в ходе дискуссии в научный оборот вовлечены новые факты и документы, не поддающиеся насильственному втискиванию их в старую и привычную концепцию подготовки Красной армии в 1940–1941 гг. к возможной войне с Германией. Поэтому не случайны попытки, упомянутые в данной статье и появляющиеся вновь на страницах печати, объявить дискуссию о планах советского командования вообще и о майском плане Генштаба в частности законченной147. Дискуссия продолжается148, и продолжится она до тех пор, пока не станут доступными и известными все документы, могущие внести полную ясность в рассматриваемую проблему. Поэтому будем ждать новых исследований в указанной области, памятуя при этом, что прошлое нам должно быть известно во всех подробностях, пусть иногда и неприятных, ибо только благодаря этому можно избежать повторения подобных трагедий.