Всякий, кто видел на экранах своих телевизоров Владимира Богдановича Резуна, не мог не подивиться его обаянию, говорливости и эмоциональности. Действительно, бывший советский разведчик и нынешний британский сочинитель, взявший себе псевдоним Виктор Суворов, умеет быстро и красиво говорить, да и собеседник он, судя по всему, прекрасный. А уж эмоциональные образы, которыми он заполняет страницы своих произведений, просто берут за душу даже сведущего человека. Одним из таких ярких образов являются, без сомнения, горы кожаных сапог, которые должны были сверкать на ногах красноармейцев, нацеленных на освобождение Европы в 1941 году.

История эта началась в 1968 году, когда молодой лейтенант Владимир Резун якобы готовился в Карпатах вместе со вверенным ему подразделением и другими частями Советской Армии вступить на территорию Чехословакии и вернуть сбившихся с пути истинного братьев-славян на светлую дорогу построения социализма. В те дни произошел занятный случай:

«…эдак под вечер на просеке, вдоль которой стоял наш батальон, появились огромные автомобилищи «Урал-375».[290]

На каждом хороших кожаных сапог по много тонн: забирай! И валят те сапоги прямо на просеку, точно как самосвалы бросают скальную породу в кипящую воду, перекрывая Енисей».

Оказывается, это командование и правительство СССР решили, что негоже пускать советского солдата в просвещенную Европу, обутым в сапоги из кирзы — весьма распространенного кожзаменителя. Тогда решено было переобуть бойцов в кожаные сапоги. Их якобы доставили со складов Госрезерва и выгружали в лесах, на радость солдатикам и к горю снабженцев и командиров, которым пришлось заполнять сотни бумажек и куда-то девать поношенные кирзачи. Впрочем, об этой стороне дела Владимир Богданович умалчивает.

В перерывах между переобуванием солдат, подготовкой к боевой операции и прочими командирскими занятиями, будущий создатель теории автострадных танков любил захаживать в местные забегаловки, чтобы там выпить и расслабиться. В одной из них он встретил старика, который перевернул его жизнь:

«Сидел старикан в углу, сидел, весь извертелся: уж так ему хочется с нами поговорить… Не выгорело ему. А уж когда мы уходили, он вроде между прочим, вроде сам себе, но так, чтобы все слышали:

— Точно, как в сорок первом году…

Такого мы никак не ожидали и понять не могли. А сказано было с вызовом, так, что надо было ответить.

Ты это, старый, о чем ?

О скрипе. В июне сорок первого Красная Армия в[291] этих местах точно так же новенькими кожаными сапогами скрипела. Вот с того самого момента я и потерял покой».

Если мне не изменяет память, то это был уже второй раз, когда будущий втыкатель стальных кнопок в женевские деревья потерял покой. Первый раз это произошло с ним, когда он еще курсантом узнал о строительстве в 1941 году полевых аэродромов вблизи советско-германской границы.

Но вернемся к сапогам. Экстраполировав выдуманную, как мы увидим ниже, ситуацию 1968 года на 1941-й Володя Резун сразу пришел к выводу, что в 1941 году СССР готовил нечто подобное, но только в значительно больших масштабах:

«После «освободительного похода» в Чехословакию служить мне выпало в тех же местах, в Карпатах. И выпало исходить, истоптать, исколесить и Прикарпатье, и Закарпатье. И при случае — к старикам, к старожилам, к живым свидетелям: как, мол, дело было? И подтвердилось многими свидетельствами: в 1941 году перед германским нападением Красную Армию в приграничных районах переобули в кожаные сапоги. И не только на Украине, но ив Молдавии, но и в Белоруссии, но и в Литве, но и в Карелии. А кроме того, в 1941 году завезли в приграничные районы кожаных сапог на миллионы солдат, которых в последний момент планировали перебросить из внутренних районов страны. Под прикрытием Сообщения ТАСС от 13 июня 1941 года миллионы солдат из внутренних районов двинулись к границам, а кожаные сапоги для них уже сгружали — на железнодорожных станциях вблизи границ.

На станции Жмеринка, например, в начале июня 1941 года кожаные сапоги выгружали из вагонов и укладывали в штабеля у железной дороги под открытым небом. «Велика ли куча ? — спрашивал. — А до самого неба», — отвечала старая крестьянка.

«Как пирамида Хеопса», — отвечал школьный учитель.

В Славуте куча сапог никак на пирамиду Хеопса не тянула, просто была большой, как половина пирамиды Хеопса.

В Залешиках в мае 41-го на разгрузку кожаных сапог согнали чуть не все трудоспособное население — в порядке приучения к бесплатному коммунистическому труду. Горы сапог помнят в Ковеле, Барановичах, Гродно…

Начинал разговор издалека: что, мол, на станциях разгружали перед войной?»Танки, — отвечают, — пушки, солдат разгружали, ящики зеленые и… сапоги».

Не скажу, чтобы очень уж на сапоги напирали: если человек всю жизнь возле станции прожил, то могу видеть все, что угодно на путях, на платформах, на разгрузочных площадках. Всего не упомнишь. Но все же было что-то особенное, мистическое в самом факте разгрузки сапог, что заставляло людей обратить внимание и запомнить на всю жизнь.

Запомнили люди те сапоги в основном по трем причинам. Во-первых, сапог было много. Необычно много. Во-вторых, их укладывали прямо на грунт. Иногда, подстелив брезент, а иногда и без брезента. Это было как-то необычно. В-третьих, все это добро досталось немцам. А это именно тот момент, который запоминается.

Никто из местных жителей не знал и не мог знать, зачем в 1941 году привезли столько сапог к самой[292,293] границе. И мне была непонятна цель, ради которой в 1941 году советским солдатам у границ взамен плохих кирзовых сапог выдавали хорошие кожаные. Про 1968 год все понятно: мы шли освобождать братскую Чехословакию. А в 1941 году наши отцы что намеревались делать?

После службы в Карпатах учился в военной академии и имел возможность (и желание) копаться в архивах.

Материалы о производстве сапог, о поставках в Красную Армию, о размещении запасов сапог и другого имущества были в те времена секретными. Я имел доступ к секретным материалам, но в миллионе бумаг найти одну нужную не удавалось.

Приходилось собирать сведения по крупицам. Собирал и не переставал удивляться: война давно кончилась, с момента окончания войны прошло почти 30 лет, а сведения о хранении, переброске, потерях солдатских сапог в предвоенные годы как были секретными, так секретными и остаются. Почему?

(…)

Оказалось, что к границе по приказу советского правительства вывезли не только миллионы пар кожаных сапог, но и миллионы комплектов обмундирования».

Да простит мне читатель столь пространную цитату, однако другого выхода у меня не было. Все-таки источник, а обращаться с источниками историк должен бережно. По крайней мере, точку зрения Владимира Резуна мы знаем. Вкратце сформулирую ее: «Одной из мер подготовки СССР к нападению на Европу в 1941 году было переобувание частей Красной Армии из «позорных» кирзовых сапог в «благородные» кожаные».

Для начала должен сообщить вам радостную весть: летом 1941 года основной обувью, в которой ходили красноармейцы, были не кирзовые сапоги, а кожаные ботинки с обмотками. Обмотки — трехметровые ленты из плотной ткани — были как бы эрзац-голенищем и стоили значительно дешевле, чем голенища из кожи. Стоит заметить, что ботинки с обмотками, крагами, гетрами или гамашами носили в те годы практически все армии мира. Германия была редким исключением, солдаты вермахта и Войск-СС щеголяли в кожаных сапогах, а ботинки стали почти обязательной частью полевой униформы ближе к концу войны, когда и немцам пришлось экономить на всем. Что касается Красной Армии, то кожаные сапоги полагались командному составу, начиная от отделенных командиров, сверхсрочникам, пограничникам, танкистам, кавалеристам и всем войскам, связанным с верховой ездой. В кожаных ботинках с обмотками красноармейцы воевали на Хасане, Халхин-Голе, вступали в Польшу и Бессарабию. В них же они мерзли в Финляндии, пока не получили взамен валенки.

Если говорить о столь нелюбимой Владимиром Богдановичем кирзе, то достоверно известно, что этот кожзаменитель (пропитанная особым составом плотная ткань) был изобретен не большевиками, а нынешними содержателями и согражданами г-на Резуна — подданными Британской империи. Перед началом[294,295] войны в СССР также пытались создать свою кирзу, однако пропитка получалась неудачная и разъедала ноги бойцов, получавших экспериментальную обувь. Производство качественной кирзы было налажено только в 1942 году, а ее создатели получили Сталинскую премию. Понятное дело, что даже если бы вся Красная Армия летом 1941 года носила кирзовую обувь, никому даже в голову не пришло бы менять ее обратно на кожаную. Только что переобувались же. Как видите, считающий себя знатоком военной истории, Владимир Богданович Резун не только пренебрегает элементарным здравым смыслом, но и не знает самых элементарных вещей. Долго и нудно измывается он над кем-то из официозных историков, решивших, что 38(t) — индекс, обозначающий массу чешских танков, а сам допускает не менее позорные ляпы. Собственно, на этом можно было бы и закончить тему сапог, но речь в данной статье идет не о заблуждениях юного лейтенанта, а о сознательной фальсификации. Впрочем, об этом попозже.

Пока что давайте «отмотаем пленку» и посмотрим, какими источниками пользуется Виктор Суворов в своем эмоциональном рассказе про сапоги: старикан в забегаловке, старая крестьянка из Жмеринки и школьный учитель из того же населенного пункта. Свидетелей из других мест Резун даже не утруждается хоть как-то персонифицировать.

Владимир Богданович любит делать дерзкие сравнения и объяснять сложные вещи просто, дескать, вот если бы танки наши и немецкие поставить в чистое поле, да чтобы дрались друг с другом: кто кого поборет? Он любит щеголять цифрами, сведениями о дислокации частей и подробно расписывает состав армий и других соединений, направо и налево цитирует мемуары десятков полководцев. А потом вдруг старикан, крестьянка, школьный учитель? Какие, откуда, как зовут? Ответа нет. Перепроверить невозможно. Все равно, что разговаривал бы Владимир Богданович с рыжей белочкой, мудрым удавом или рассказ о пирамидах из сапог нашептала ему в Карпатах таежная вьюга. Иными словами, нечем подтвердить Резуну свой рассказ про то, что выгружали сапоги в Ковеле, Барановичах и прочих местах, где он вряд ли успел бы побывать. А веры человеку, который не знает, во что были обуты в 1941 году красноармейцы, никакой.

Рассказ о переобувании солдат CA в 1968 году тоже не убеждает. Во-первых, это единственное свидетельство. Во-вторых, существует, по крайней мере, одно воспоминание рядового участника подавления Пражской Весны, который упоминает о том, что кожаные сапоги и полушерстяное обмундирование части, стоявшие в ЧССР, получили только в декабре 1968 года, когда получили статус частей Центральной Группы Войск, которой полагалось обмундирование лучшего качества:

«В конце декабря 1968 года нам, как перешедшим на положение «Центральной группы войск», выдали полагающееся зарубежному контингенту полушерстяное обмундирование. Так называемое ПШ. Кроме достаточно элегантной формы, служившей в прежние годы предметом постоянной зависти к курсантам военных училищ, нам полагались и яловые[296,297] сапоги. Но если новенькой формы мы дождались, то поносить яловые сапоги мне так и не довелось. Ибо не вышел еще срок носки старых кирзовых сапог, а выдача новых приходилась как раз на то время, когда я уже был домa». (http://cgv.oig.ru/index.php?name=Pages&op=page&pid=16)

Что касается истории Владимира Богдановича о том, как он рылся в архивах Министерства обороны, позвольте усомниться, что он в них вообще бывал. Человек, который хоть раз работал в архиве, знает, что «рыться» ему там никто не позволит. Ему дадут опись фондов и позволят выбрать то дело, которое соответствует теме его исследования. Кстати, если Владимир Богданович утверждает, что не нашел одну нужную бумагу о производстве, поставках и размещении сапог, как он может утверждать, что данные были секретными? Он же их в глаза не видел! Кроме того, в производство, перевозку и размещение миллионов пар сапог была бы вовлечена вся обувная промышленность страны, были бы израсходованы миллионы квадратных метров кожи. Были бы задействованы тысячи железнодорожных вагонов. Только представьте себе, Красная Армия готовится к Великому Освободительному Походу в Европу. Советское правительство делает все, чтобы красноармейцы выглядели лучше, и отправляет впереди двигающихся к границе эшелонов с войсками эшелоны с сапогами. Если точнее, эшелоны с войсками стоят и ждут на станциях, когда им вернут часть подвижного состава, который занят как раз на перевозку сапог. Все понимают — главное воздвигнуть побольше обувных пирамид близ границ. В противном случае, можно было просто распределить сапоги в казармах и грузить бойцов в эшелоны уже переобутыми.

А теперь я задам один простой вопрос. Если такое бездонное количество сапог попало в руки к немцам, куда они их дели? Есть ли хоть одна фотография знаменитых пирамид, попали ли они в кинохронику. Немцы тщательным образом фиксировали на пленку многочисленные трофеи, доставшиеся им летом 1941 года. Тут тебе и Т-35, и колонны брошенных и разбитых КВ-2. Вот кадры, снятые в Брестской крепости. Гитлер самолично демонстрирует Муссолини винт водяного двигателя Т-38. Вот база хранения военной техники, набитая снятыми с вооружения в 1939 году «Риккардо», «Уиппетами» и прочим бронированным хламом, оставшимся после Гражданской войны. В немецкой хронике можно найти все, что угодно, а сапожных пирамид нет! Чуть ли не у каждого немецкого солдата был свой фотоаппарат. Фотографий сохранилось не счесть. И на них все, что угодно, кроме пирамид из обуви. Наконец, если миллионы новых кожаных сапог попали в цепкие лапы вермахта, то куда они подевались, и отчего немцам к концу войны пришлось делать ботиночки?

В общем, дорогие читатели, есть у меня предположение, что историю с сапогами мистер Резун просто выдумал. Впрочем, не полностью. За год до того, как лейтенант Резун якобы видел, как в Карпатах с грузовиков сбрасывали горы сапог, вышла книга воспоминаний генерала Антипенко, который начинал войну[298,299] почти в тех же местах бригвоенинтендантом и руководил снабжением пограничного округа.

Это книгу можно найти в Интернете по следующему адресу:

http://militera.lib.ru/memo/mssian/antipenko_na/index.html

Вот что там говорилось:

«24 июня 1941 года мы отправили свои семьи на грузовиках в направлении на Киев без указания определенного адреса. Квартиры заперли и дали наказ дворникам следить за порядком, заверив их, что скоро возвратимся. Мы сами этому верили.

В тот же день, по приказанию из центра, мы начали отправлять на восток весь железнодорожный порожняк и паровозы. Я позвонил в Москву своему прямому начальнику генералу Вургафту и попросил его разрешения загружать отходящие вагоны имуществом, находящимся в качестве неприкосновенного запаса на окружном складе, подчиненном мне. Там хранилось 15 тысяч пар кожаных сапог, столько же валенок, шинелей, полушубков; было там и артиллерийское имущество. В ответ я был обруган, и мне пригрозили расстрелом за «панические настроения».

К исходу дня 25 июня последовало новое распоряжение из Москвы — немедленно эвакуировать окружной склад. Но было уже поздно, у нас не осталось ни одного вагона: железнодорожники проявили высокую мобильность и успели отправить в тыл один за другим, вероятно, более сотни поездов порожняка. …А звонки из Москвы все учащались. Теперь мне грубо и грозно напоминали, что я лично отвечаю за эвакуацию складов. Тот же Вургафт на мой неизменный ответ, что, выполняя приказ центра, мы остались без единого вагона, хладнокровно повторял: «Вам там на месте виднее, где изыскать средства. Вы несете за это имущество персональную ответственность».

Не менее трех раз в сутки я ездил на окружной склад, на окраину Львова. С трех сторон территория склада была обрамлена четырех — и пятиэтажными жилыми домами, из их окон и с чердаков все чаще раздавались выстрелы. Ходить по территории склада становилось небезопасно. Можно было ждать и попыток каких-либо диверсионных групп завладеть военным имуществом. Я приказал начальнику склада подготовить все хранилища к уничтожению.

Такое распоряжение я отдал по обязанности старшего начальника, но, откровенно говоря, не мог примириться с возможностью привести его в исполнение, ибо не хотелось верить, что уже в самом начале войны мы вынуждены будем быстро отходить. Между тем по улицам Львова проходили на восток все новые и новые колонны наших войск, уже выдержавших тяжелые бои, отразившиеся и на их экипировке. А я должен был сжечь столько ценного обмундирования и обуви!

Советоваться было не с кем — никто не хотел брать на себя ответственность за то или иное решение.

Я приказал начальнику склада погрузить в машины кожаную обувь и летнее обмундирование, вывезти все это на перекрестки и раздать проходящим войскам. Естественно, в этой обстановке ни о каких раздаточных ведомостях или расписках и речи не могло быть.

[300,301]

Исполнение этого дела было сопряжено с немалыми трудностями и острыми переживаниями. Из-за процедуры переодевания, несколько задержавшей прохождение войск, на перекрестках образовались «пробки». В условиях непрекращавшихся налетов авиации противника это могло стать причиной больших неприятностей. Но все обошлось благополучно.

Все, что осталось после этого на складе, облили бензином и сожгли. Сгорало драгоценное зимнее обмундирование. Ужасное это было зрелище!Но предлагать солдатам теплые вещи в то время, когда стояла жара, было бессмысленно: и без того они были перегружены оружием и боеприпасами.

А ведь можно же было все эвакуировать двумя-тремя днями раньше!»

Таким образом, сделаем вывод: точно известен только один случай, когда командование выкладывало на дороги сапоги и комплекты одежды, предназначавшиеся изначально для пограничников. Это пришлось делать уже в условиях неблагоприятно начавшейся войны и едва не окончилось для инициатора крупными неприятностями. Владимир Резун, который утверждает, что является владельцем огромной библиотеки военных мемуаров, не мог не читать книгу Антипенко. Остальное дело техники: берем факт, имевший место быть в реальности, дополняем его байками про 1968 год, сдабриваем приправой из завываний про советскую показуху, посыпаем сверху «показаниями» старой крестьянки и учителя истории, и блюдо готово. Но, как известно, истинную правду не утаишь, а тайное всегда становится явным.

Разобравшись с горами сапог, обратим внимание еще на одну эмоциональную историю, которую рассказывает нам Владимир Богданович. Она находится в самом начале его книги «День-М», буквально в предисловии. Поскольку книг Виктора Суворова я дома не держу, то для цитирования я пользовался ее электронной версией, расположенной по этому адресу:

http://militera.lib.ru/re search/suvorov2/pre.html

Данная часть статьи построена по принципу моего диалога с автором. Так будет удобнее для восприятия. Цитаты из произведения Владимира Богдановича я пометил жирным шрифтом. Итак, приступим:

«Из официальной версии войны мы знали, что грянула война и художник Ираклий Тоидзе в порыве благородного возмущения изобразил Родину-мать, зовущую в бой. Плакат появился в самые первые дни войны, вскоре получил всемирную известность и стал графическим символом войны, которую коммунисты называют «великой отечественной».

А мне пишут, что плакат появился на улицах советских городов не в самые первые дни войны, а в самый первый».

— Тут все как обычно. Ссылки на «одна бабушка сказала». Мне пишут и все тут. Ни проверить, ни перепроверить. О том, что у свидетелей почти через 50 лет может элементарно перепутаться в голове масса событий тех дней (аберрация памяти), мы тактично[302,303] умолчим. Но отсутствие конкретных имен расстраивает. Где гарантия, что нижеследующие примеры не придуманы Резуном? Гарантии нет абсолютно никакой, как и доверия к автору.

На улицах Ярославля — к вечеру 22 июня. В Саратове — «во второй половине дня». 22 июня в Куйбышеве этот плакат клеили на стены вагонов воинских эшелонов, которыми была забита железнодорожная станция. В Новосибирске и Хабаровске плакат появился не позднее 23 июня. Самолеты тогда летали со множеством промежуточных посадок, и за сутки до Хабаровска не долетали. Но если предположить, что самолет загрузили плакатами 22 июня, и за ночь он долетел до Хабаровска, то возникает вопрос: когда же эти плакаты печатали? 22 июня? Допустим. Когда же в этом случае Ираклий Тоидзе творил свой шедевр? Как ни крути: до 22 июня. Выходит, творил не в порыве ярости благородной, а до того, как эта ярость в нем могла вскипеть. Откуда же он знал о германском нападении, если сам Сталин нападения не ждал? Загадка истории…

— Что тут скажешь, плакат Ираклия Тоидзе — это стандартный мобилизационный плакат. Он не отличается, в сущности, от британского с Лордом Кичинером или американского Дяди Сэма. Помните, такой седовласый дядька в звездно-полосатой шляпе, который тычет в зрителя пальцем? Но дело даже не в этом. Существуют воспоминания самого Ираклия Тоидзе и его супруги о том, как был создан этот плакат:

Ираклий Тоидзе:»… . Я работал над вариантом иллюстрации к поэме «Витязь в тигровой шкуре». И вдруг — сообщение Совинформбюро о том, что фашистская армия напала на нашу страну с войной. Это потрясающее сообщение сразу переключило на создание плаката…».

Тамара Тоидзе: «Как только объявили войну, я страшно испугалась за детей. Вошла к Ираклию в мастерскую… Видимо, у меня было такое лицо, что он сразу же сказал мне: «Стой так и не двигайся!» — и сразу стал делать наброски».

Цитируемая статья находится в Интернете по этому адресу: http://www.aif-net.ru/online/longliver/24/21_01

Так родился образ Родины-Матери, который стал одним из символов борьбы советского народа в годы Великой Отечественной войны. Но даже если бы Тоидзе нарисовал свой оборонный плакат еще в мирное время? Существует изрядный корпус плакатов, однозначно атрибутируемых, как сделанные до 1941 года и распространявшиеся после начала войны. На них изображены наступающие красноармейцы, с винтовками ABC и в касках-»гребехатках», несущиеся вперед танки БТ и бомбардировщики. При этом ни у кого не возникает даже мысли объявить эти плакаты «агрессивными». Даже Владимир Богданович не сподобился. А все дело в том, что внизу на плакатах написано что-то вроде: «Дадим отпор немецко-фашистским захватчикам». Прочий контекст дорисовывает головной мозг даже если это мозг Виктора Суворова. Но продолжим:

А вот отгадка. Письмо из Аргентины. Автор Кадыгров Николай Иванович. Перед войной — старший лейтенант[304,305] на призывном пункте в Минске. Каждый призывной пункт хранил определенное количество секретных мобилизационных документов в опечатанных пакетах с пометкой: «Вскрыть в День «М».

— Прекрасно! Резун приводит имя свидетеля. В сравнении с «учителем из Жмеринки» — это большой прогресс. Впрочем, свидетель якобы живет в Аргентине. Туда не пошлешь красных следопытов уточнить показания. Даже в суд повесткой не вызовешь. Более того, даже сомнений в том, что есть такой человек, не развеешь. Теперь внимательно присмотримся к свидетельству Кадыгрова. Мне в течение нескольких лет пришлось занимать должность помощника начальника участка оповещения Промышленного райвоенкомата г. Смоленска. Так вот. Документы хранятся в самом РВК. Это повестки общего и особого потока, которые при мобилизации распределяются по участкам оповещения. Там их распределяют посыльным, которые должны обеспечить доставку. Общий поток идет в РВК, где к этому времени развертывается призывной пункт, а особый поток своим путем добирается до места службы. Есть еще категория призывников, у которых есть мобпредпи-сания со сроком явки к месту службы. У меня, например, мобпредписание со сроком явки «немедленно». Где бы я ни был в момент объявления мобилизации — сразу знаю куда двигаться.

В конце 1940 года таких документов стало поступать все больше.

Поскольку в конце лета 1939-го в СССР была введена всеобщая воинская повинность, а к середине 1940-го к СССР добавились новые территории, то количество граждан, подлежащих призыву, увеличилось. В данном случае, если допустить, что приводимый Резуном рассказ Кадыгрова — правда, в пакетах могли быть внутренние инструкции, которые его лично не касались, тем более что мы даже не знаем и не можем узнать, в какой должности он мог работать в военкомате. Кроме всего прочего, мы не знаем даже, в каком из военкоматов Минска находился этот самый Кадыгров — в городском и Ворошиловском на площади Свободы, в Сталинском на улице Бакунина или в Кагановичском на улице Мясникова? Что-то подсказывает мне, что ни в одном из указанных.

И вот в декабре поступили три огромных пакета, каждый — о пяти сургучных печатях. То же предписание: «Вскрыть в День «М». Пакеты секретные, и положено их хранить в сейфе. Но вот беда: не помещаются. Пришлось заказать стальной ящик и использовать его вместо сейфа.

Ох, и любит Владимир Богданович игры в Страшную Тайну. Если секретные, то так сразу и в сейф! А просто поставить засургученные конверты в охраняемую дежурку, или положить в опечатываемое хранилище, которое есть в каждом РВК и в котором, собственно, хранятся повестки? Влезть в них никому в голову не придет, тем более что незаметно отпарить печать все равно никому не удастся.

Прошло шесть месяцев, 22 июня — война. Что делать с документами? Молотов по радио сказал, что война началась, но сигнала на вскрытие пакетов не поступало. Вскроешь сам — расстреляют. Сидят офицеры, ждут.[306,307]

Ага, конечно. Сразу после обращения Молотова был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР о мобилизации с утра, 23 июня. После этого действия работников военкомата должны были соответствовать имеющимся у них инструкциям. Так что чем заняться, они могли даже не придумать. Например, разворачивать призывной пункт и пункты оповещения, которых без мобилизации просто не существует. Много дел было, тем более что уже 23 июня, в единственный день мобилизации, который успели провести в Минске, в военкоматы, не дожидаясь повесток, пришло 1315 добровольцев. А на следующий день Минск был подвергнут жесточайшей бомбардировке. Военкоматы, кроме РВК Кагановичского района, вынуждены были выехать за пределы города.

А сигнала нет. Соответствующий сигнал так и не поступил. Но к вечеру по телефону — приказ: пакеты с такими-то номерами уничтожить, не вскрывая, пакеты с такими-то номерами — вскрыть.

Сигналом является ПРЕДПИСАНИЕ и надпись: «Вскрыть в День «М».Никаких дополнительных знаков или намеков не нужно. Военкоматы начинают работать сразу же после объявления приказа о мобилизации. И еще — вопрос, который меня очень интересует: КАКИЕ ДОКУМЕНТЫ в военкомате могут подлежать уничтожению при объявлении мобилизации? Цель военкомата — просто осуществление призыва граждан на военную службу и отправка их в войска. Военкомат работает на мобилизацию. Для чего бы она ни проводилась — для обороны или для наступления, действия военкомата всегда однообразны — оповещаем граждан путем вручения им повесток, проводим медосмотры и направляем граждан на военную службу. Все-таки какие же документы должен уничтожить военкомат при получении приказа о начале мобилизации?

Уничтожалось сразу многое, в том числе и два из трех огромных пакетов. А как их уничтожать, если в каждом по 500 листов плотной бумаги?

А откуда это известно, если их не вскрывали?

Жгли в металлической бочке и страховали себя актом: мы, нижеподписавшиеся, сжигали пакеты, при этом были вынуждены кочергой перемешивать горящие листы, но никто при этом в огонь не заглядывал… И подписались. А то возникнет потом у кого сомнение: не любопытствовали ли содержанием, сжигая. Потому акт: не любопытствовали.

Я так и представляю себе, как пакеты на 500 листов плотной бумаги запихивают в бочки. Не проще ли было приказать оставить конверты запечатанными, а вскрыть приказать только нужные? Или требовалось создать вокруг этих конвертов некий ажиотаж и ситуацию, когда кто-то мог все-таки посмотреть на них? И еще: до объявления мобилизации немцы успели захватить достаточное количество населенных пунктов, в которых были военкоматы, в которых ничего никто не успел сжечь. Наверняка к немцам в руки попали таинственные конверты. Что-то подсказывает мне, что содержание этих плакатов было настолько ужасным, что сами немцы не бросились их публиковать тут же, дабы подтвердить коварные замыслы Сталина, а тоже сожгли или засекретили! В этой связи интересен выбор Владимиром Богдановичем места, в котором он[308,309] разместил своего героя — Минск. Уже 29 июня в Минск вошли немцы, с собой у них были фотоаппараты и кинокамеры. Минск был сравнительно небольшим городом, и 500 плакатов даже на один военкомат хватило бы, чтобы заклеить весь город. А что, если по 500 плакатов получил каждый РВК? Однако в объективы вражеских кинокамер и фотоаппаратов они не попали и ни в выпусках «Германского еженедельного кинообозрения», ни на поздних фотографиях не «отметились».

А с одного из трех огромных пакетов было приказано гриф секретности снять, пакет вскрыть и содержимое использовать по назначению. Вскрыли. Внутри пачка плакатов: «Родина-Мать зовет!»

То есть что было в других пакетах — неизвестно, ибо вскрыли только один. Остальные якобы сожгли. Зафиксируем этот момент в памяти.

Плакаты расклеили в ночь на 23 июня.

Кто, неужели сотрудники военкоматов? Минимум 500 плакатов по всему городу. В условиях, когда за ночь им нужно было подготовиться к началу призывных мероприятий??? Я никогда в это не поверю. У себя пару плакатов повесить — могли. Но кататься по городу и расклеивать наглядную агитацию. Только представьте себе: военкомат. Только что объявлена мобилизация. Необходимо срочно разыскать приписанных к военкомату гражданских посыльных, которые знают свои маршруты, успеть их проинструктировать, развернуть участки оповещения, наладить связь с районными и центральным военкоматом, завезти на участки повестки.

Конечно, все эти действия заранее подготовлены, личный состав минимум раз в полгода тренировался. Но то были тренировки, а теперь началась настоящая война. И в этой ситуации вам, начальнику военкомата, предлагают все бросить и организовать расклейку плакатов. А кто призывом-то заниматься будет?

Но поступили они в декабре 1940 года. Вырисовывается картина: заготовили плакаты заранее, отпечатали достаточным на всю страну тиражом и в секретных пакетах разослали по соответствующим учреждениям. Что-то затевали. Но 22 июня Гитлер нанес упреждающий удар, и в один момент многие из тех плакатов, мягко говоря, потеряли актуальность.

А почему? Если планировали напасть на Германию, то плакаты типа «Дойдем до Берлина» или «Воткнем красный флаг в купол Рейхстага» — очень бы пригодились. А вот антияпонские плакаты или какие-нибудь антибританские вполне могли и не понадобиться. Вот только где те антияпонские и антибританские плакаты, которые немцы захватили в первые часы войны у границы, ведь не все военкоматы успели получить даже сообщение об объявлении войны? Полагаю, что Геббельс с радостью бы обнародовал советскую агитацию, направленную против Англии.

Советскому Союзу пришлось вести оборонительную войну на своей территории, а заготовленные плакаты в двух других пакетах призывали совсем к другой войне. Содержание заготовленной агитационной продукции не соответствовало духу оборонительной войны. Потому приказ: уничтожить, не вскрывая. Может, то были великие шедевры, может быть, и они стали бы[310,311] всемирно знамениты. Но художникам, их создавшим, не повезло.

А Ираклию Тоидзе повезло — его плакат (может, вопреки авторскому замыслу) получился универсальным: «Родина-Мать зовет!» А куда зовет, он не написал. Потому его плакат подошел и к оборонительной войне. Потому плакат Тоидзе и приказали расклеить по стране.

Я просмотрел много советских и несоветских плакатов времен Второй мировой войны, пытаясь отличить «оборонительные» от «наступательных». Действительно, есть плакаты, призывавшие «держать оборону» и «не отдавать ни пяди». Но такая наглядная агитация появлялась, уже когда государства вступали в войну и вынуждены были реагировать на сложившуюся ситуацию… Зато до войны и в ее начале! Достаточно посмотреть на советские плакаты, которые на самом деле вывешивались на стены домов в июне 1941 года, и вы поймете, что принципиальной разницы не существует. Вернее, она есть, но исключительно в голове Владимира Богдановича Резуна, известного широкой публике под псевдонимом Виктор Суворов.